Сэр Вильям попытался сделать с Раймондом то, что уже сделал с Ричардом, – он пытался настроить Раймонда против его собственной плоти и крови! Генрих от ярости стиснул зубы. Как он мог совершить такую гадость – послать молодого впечатлительного человека в руки того, кто имеет опыт ломать людей и заставлять их служить личным целям?
– Милорд, – задрожал Моджер от ужаса, увидев лицо Генриха, – я не хотел сказать…
– Молчите! – прервал его король. Он поднялся и начал мерить шагами небольшую комнату. – Я должен подумать…
Прежде всего, Раймонду не угрожает опасность физического насилия… в этом сомнений не было. Очевидно, сэр Вильям по-отечески нежен с ним. Также вне сомнений, что Раймонд вернется в Лондон, восхваляя достоинства сэра Вильяма. Его вообще не стоило использовать для снятия тяжкого подозрения с Ричарда. Вероятно, он и Ричард будут имеете петь дифирамбы этому негодяю. Бесполезно пытаться искать доказательства, способные убедить Ричарда в том, что сэр Вильям – змея, ядовитый червяк, подобный тому, который сумел ввести в соблазн Еву. Несомненно, такое существо должно быть уничтожено. Другого пути остановить его разлагающее действие нет.
И все же, если Ричард услышит, что его брат одной рукой… Но Ричард в Шотландии, и, если это сделать достаточно быстро, все закончится в его отсутствие. К тому же здесь этот хныкающий дурак, озабоченный потерей жены и владений величиной с наперсток… Что может быть лучше? Человек, от которого ушла жена, имеет право отомстить ла себя. Итак, если сэр Моджер соберет отряды… а их иолглавят опытные наемники, которые не допустят ошибок… •побы напасть на Марлоу, и убьет того, кто насмеялся над ним, никто не обвинит в этом короля. Разве он обязательно должен слышать о столь мелких неурядицах?
Конечно, Раймонд находится там, в крепости Марлоу. Не важно. Сэр Вильям не позволит подвергнуть опасности с голь высокую особу, а капитаны, которых пошлет Генрих, предупредят своих людей, чтобы те любой ценой защитили рыцаря, чей щит украшен безликой головой. Генрих перестал ходить и участливо посмотрел на Моджера.
– Чего вы хотите от меня? – спросил король.
Моджеру в отчаянии захотелось сказать: «Ничего», побыстрее уйти. Однако он знал, что, поступив так, потеряет все, к чему стремился всю свою жизнь. Он судорожно вздохнул.
– Я хочу помощи… людьми и деньгами, чтобы вызволить племянника королевы из Марлоу и отомстить за бесчестие, которое мне принесло продажное чудовище, считавшееся моим другом.
– Хорошо.
Моджер был настолько удивлен столь быстрым согласием короля, что только рот открыл.
– Я дам вам пять наемников, капитанов, и, конечно, отряды, которые они поведут. С вашими людьми этого будет достаточно, чтобы взять небольшую крепость. Однако поставлю некоторые условия. Никто не должен знать, что король помогал вам. Если пойдет слух о моем участии в этом, я обвиню вас в нарушении моего приказа, в том, что вы повели людей без моего ведома. Вы поняли?
– Повинуюсь, милорд. Но я не понимаю… – не сдержался Моджер.
Он не должен был этого делать. Король благосклонен к тем, кому время от времени оказывает помощь… но только в том случае, сказал себе Моджер, если не ждет порицания за это от других. Эта догадка принесла Моджеру некоторое облегчение. Если никто ничего не узнает, короля некому будет винить и он не рассердится. Кроме того, Генрих может взглянуть на все по-другому, когда Моджер женится на Элис. Он не будет бояться Моджера… дело не в этом. Он просто предпочтет, чтобы Моджер никогда не говорил о том, как ему удалось добиться власти над Элис.
– Все достаточно просто, – вежливо ответил король. – Я чувствую вашу боль и хочу помочь вам. Однако не хочу, чтобы все люди моего королевства, у которых сбежала жена, приходили ко мне улаживать свои дела. Надеюсь, что те, из Марлоу, не будут иметь возможности рассказать эту историю, иначе…
– Я понял, милорд.
Он и в самом деле верил, что понял почти все. Теперь, после всех сомнений и разочарований, Моджер увидел распускающийся на его глазах цветок успеха. Король не сказал этого вслух, но он хочет, чтобы Раймонд умер. Вот истинная причина всех его тревожных расспросов. Вот почему он выглядел таким сердитым, когда Моджер сказал, что попытается предостеречь Раймонда относительно сэра Вильяма. Вот почему он так настойчиво спрашивал, о чем говорил Раймонд. Конечно, Моджер знал: ни одна искорка в его глазах не должна сказать о том, что он понял это.
Моджер тяжело задышал. Да, ему надо быть осторожным. Человек, который угрожает королю, умирает, но человеку, кое-что знающему и не угрожающему, могут быть прощены многие небольшие провинности, за которые другие несут наказание.
Генриху никогда и в голову не приходило, что кто-либо, умный или дурак, мог подумать о его намерении причинить вред кому-нибудь из своей семьи или из семьи жены. Он сказал «те, из Марлоу», поскольку не был уверен в том, что, если людей не заставят молчать, никто из них не побежит к Ричарду. Король и предположить не мог, что Моджер поймет его так, как если бы он имел в виду и Раймонда.
Генрих особо подчеркнул, что намерен платить людям тлько за то время, на которое они будут наняты. Поэтому Марлоу надо взять штурмом в ближайшие несколько недель, , i не длительной осадой. Когда Моджер охотно согласился с этим (желательно, чтобы все были убиты при штурме, югда не понадобится никаких объяснений), Генрих приказал ему возвращаться на следующий же день. Затем он прибудет н лагерь, к наемным капитанам, которые будут исполнять его приказы.
В эти два дня, когда Генрих делал все необходимые приготовления, чтобы спасти Раймонда и ускорить гибель Вильяма, он испытывал чувство необыкновенной свободы. После ухода Моджера он был так весел, что даже жена стала посматривать на него подозрительно.
Элеонора Прованская горячо любила своего мужа. Когда она появилась в Англии, ей было всего четырнадцать лет. Она знала лишь, что будет королевой, как и ее сестра, и что муж более чем вдвое старше ее. Сколько страхов натерпелась она тогда, но ни один их них не сбылся. Генрих был красивым, нежным, любящим, восхищался ею и всем, что она делала и говорила. Не ощущалось никакой разницы в возрасте. Генрих мог играть и забавляться, как ребенок.
Шли годы, Элеонора становилась старше, а Генрих как будто нет. Это приносило немало радости. Он по-прежнему был веселым собеседником, любящим и жизнерадостным. Но в нем было немало того, что пугало ее, – необузданная и беспричинная ярость и ребяческая злоба соседствовали в нем с королевской властностью. Элеонора не боялась за себя, Генрих никогда не был жестоким ни с ней, ни с их сыном, а если и приходил в ярость, его, как ребенка, можно было легко успокоить.
Однако, к сожалению, знатные лорды Англии не считали своего тридцатисемилетнего короля ребенком. Элеонора не вмешивалась в английскую политику, хотя и думала иногда, что если бы бароны попросили ее о чем-нибудь, она помогла бы им. Но… она во всем слушалась мужа. Элеонора представляла себе, что может случиться, если она разгневается и зайдет в этом слишком далеко. До ее приезда в Англию, здесь был мятеж. Он возможен опять. Поэтому она, как могла, успокаивала мужа или отделывалась мелкими отговорками.
Когда Генрих не так давно вернулся домой, Элеонора заметила, что он не находит себе покоя. Он был мрачен, а затем опять пришел в ярость. Теперь столь неожиданное для него приподнятое настроение дало Элеоноре основание предположить, что Генриху как-то удалось «прогнать» свое раздражение. Сначала она не задавала вопросов, поскольку знала, что он всегда успокаивался, когда был рядом с ней и Эдуардом. Любой разговор мог только усилить его раздражение. После того как Генрих «выплескивал» свое плохое настроение, на него иногда можно было воздействовать и смягчить вынесенный им приговор, если тот был слишком суров. Он был мстителен, только когда опасался кого-то или был раздражен и сердит.
Элеонора знала: с ним надо действовать очень осторожно. Сказать открыто, что Генрих поступил жестоко и неразумно, означало напомнить ему о его «неправоте», которую он и сам сознавал, и сделать его еще более упрямым. К сути дел надо было подходить каким-либо окольным путем, а затем тонко намекнуть, что его щедрость и великодушие будут достойны всяческих похвал, если король проявит милосердие к поверженным врагам, оскорбившим его.
На третий день после прихода Моджера королева предложила мужу сыграть в одну из азартных игр, которая нравилась ему, вдвоем, в их апартаментах. Естественно, благодаря «руководству» Элеоноры Генрих всегда выигрывал. Позже, когда они немного поостыли и выпили сильно разбавленного водой вина (Генрих не был большим любителем пить), Элеонора воспользовалась его хорошим настроением.
– Есть интересные новости, любовь моя, или вы счастливы быть снова дома?
– Нет, ничего особенного, – ответил Генрих.
Элеонора все читала по его лицу. На нем не было пыражения недовольства, а это означало, что она и наполовину не догадывается, каким приятным известием он решил удивить ее. Оно не было ни сердитым, ни хмурым, что говорило бы о его нежелании обсуждать тот или иной поп рос. Легкое движение глаз, дрожание левого века (Элеоноре особенно нравился этот недостаток ее мужа, благородного и значительного во всех отношениях: он был внешним выражением той слабости, которая еще больше приближала его к ней, поскольку она знала, что нужно Генриху больше, чем любому более сильному человеку на егоместе), – это выдавало его тревогу.
Сильный нажим был бы ошибкой. Элеонора хотела начать с чего-то весьма отдаленного, но приятного.
– Тогда и я счастлива, ибо твоя радость означает, что ты останешься с нами.
– Да, конечно, – твердо сказал Генрих.
– Скоро ли прибудет Ричард? – спросила Элеонора. – Я очень рада, что ему и Санции хорошо вместе, ведь он послал за ней, чтобы ее привезли к нему, в Шотландию, после того как миновала опасность войны. Я так хочу видеть ее опять.
К удивлению Элеоноры, лицо Генриха стало таким, словно он почувствовал за собой какую-то вину. Она затаила дыхание и с трудом подавила желание спросить, не поссорились ли они снова. Она понимала, что не должна показывать свою тревогу, зная, что Генрих чем-то обеспокоен. Чтобы скрыть свое желание задать вопрос, она рассмеялась.
– Как странно, – сказала она, – что когда нас сСанцией разделяли многие мили и годы, я почти не скучала по ней. Теперь, когда она рядом и мы часто видимся, меня охватывает страх, стоит ей отлучиться на одну-две недели.
– Это ненадолго, – успокоил ее Генрих. – Еще несколько недель – и дело в Шотландии завершится, если уже не завершилось. По-видимому, Ричард более склонен к миру, чем к воине, и делает он это так, что перемирие будет держаться на чувствах самих людей, а не на страхе. Но, чтобы убедить их принять мир сердцем и умом, нужно время.
Во всяком случае, думала Элеонора, теперь Генрих не сердится на Ричарда. Та теплота, с которой он говорил о своем брате, убеждает ее в этом. И все же что-то беспокоит его. Нечто, сделанное Генрихом, могло вызвать раздражение или недовольство Ричарда, догадалась Элеонора. Это плохо. Элеонора любила Ричарда, но еще больше желала счастья брату своего мужа. Ей было известно, что Ричард лучше понимал мысли и желания баронов, чем Генрих. Зачастую то, что не нравилось Ричарду, и в самом деле было политически опасным. Элеонора не отваживалась непосредственно затронуть эту тему. Одно неточное слово могло сделать Генриха до предела упрямым, а это грозило бедой.
С другой стороны, она не могла и оставить без внимания просьбу своей сестры. Элеонора хотела поговорить и о своей матери, но тут же вспомнила о еще одном члене их семьи, более близком. Раймонд! Она так беспокоилась о нем сначала, но потом, когда объявили войну с Шотландией, поняла, что сделал Генрих. Иногда он был необычайно мудрым и добрым. Она нежно улыбнулась мужу и взяла его за руку.
– А что с Раймондом? Я слышала, ты отослал его, чтобы уберечь от сражений в Шотландии. Ты так умен, любовь моя, и я благодарна тебе. Но теперь опасность миновала. Можно ли отозвать Раймонда?
Генрих резко встал.
– Еще несколько недель, – сказал он. – Я уже послал к нему гонца, но может случиться так, что он не сможет появиться так скоро, как хотелось бы. Он в полной безопасности, не тревожься о нем. Я только что вспомнил: меня ждут кое-какие дела. Приду к тебе попозже, дорогая.
Элеонора «сделала хорошее лицо» – неудовольствие и смирение любящей жены, оставленной ради долга, который, как она знает, важнее ее удовольствия, – и сохранила его, пока Генрих не скрылся за дверью. Затем она вернулась в свою комнату, где никто не мог увидеть ее беспокойства. Вопрос о Раймонде, очевидно, задел мужа, и, казалось, хотя по его лицу и невозможно было это определить, то самое больное место, которое связано с Ричардом. Как могло так случиться? Что могло связывать Раймонда и Ричарда? И что может сделать она?
Генрих и в самом деле был задет за живое. Его несерьезные предположения о том, что Вильям не признается в содеянном, и что Раймонд останется невредимым в сражении за крепость, теперь не казались ему верными. Зачем, черт возьми, здесь был этот сэр Моджер? Тибальд сказал только, что это рыцарь, который владеет Хьюэрли. Кажется, он считает Моджера неплохим человеком, но что понимает писарь в подобных делах? Иное дело, если бы Тибальд был высокого происхождения и понимал бы это с детства и в силу своего воспитания, даже если он и выбрал церковь.
Может быть, думал Генрих, ему не следовало спешить. Но что оставалось делать? Если Моджер не начнет штурм Марлоу в течение ближайших нескольких дней, ему никогда не удастся поставить крепость на колени до возвращения Ричарда из Шотландии. А как еще он может избавить Ричарда от злого влияния? Генриха терзали сомнения. Теперь, когда ему сказали, какая змея этот Вильям, он совсем не был уверен, что именно в Вильяме причина ярости Ричарда. То письмо было получено за несколько дней до того, как Ричард начал говорить о посылке в Уэльс фламандских наемников.
Но если сэр Вильям невиновен, то Генрих, не вправе лишать Ричарда дружбы с ним. И все же, даже если сэр Вильям не виновен, он может вскоре втянуть Ричарда в какое-нибудь опасное дело, которое принесет только горе. Генрих сжал зубы, но затем расслабился. Нет необходимости спешить. Первая попытка штурма будет не раньше чем через неделю. За это время Генрих может написать графу Херфордскому (тот знал обоих, так как они сражались под его началом в Уэльсе) и узнать правду об одном и о другом. К тому же за это время можно будет отозвать наемников, если понадобится.
Король Генрих был достаточно сведущим в вопросах войны, но только с точки зрения крупномасштабных военных действий. Да, для перемещения крупной армии и занятия ею позиций в целях осады или нанесения удара по основной оборонительной цитадели на территории врага нужно не менее недели. Однако абсолютно неверно считать, что столько же времени необходимо для организации взятия самой обыкновенной крепости, со стороны которой едва ли можно опасаться контрударов. К тому моменту, как Генрих продиктовал письмо к графу Херфордскому и отдал приказ отправить с ним гонца, Моджер уже расположил своих людей вокруг Марлоу и весьма продвинулся в сооружении приставных лестниц и приспособлений для преодоления рва.
Глава 22
Моджер обсудил обстановку с командирами наемников и обнаружил, что они не только хорошо подготовились к решению поставленной задачи, но и полностью согласны с его планами. Им надлежало продвигаться с максимальной быстротой и осторожностью, не привлекая внимания. Моджер предложил послать людей из своего небольшого отряда вперед, к правителям земель, лежавших на их пути, для распространения легенды, что они идут в Уэльс как подкрепление. Это отлично согласовывалось с желанием короля обеспечить секретность операции и получило полную поддержку.
Они продвигались без особого шума ночью, и не в целях нанесения внезапного удара (у них не было приспособлений для штурма, а Моджер предупреждал командиров, что крепость Марлоу нелегко взять), просто Моджер не хотел беспокоить жителей города и дать им повод выступить на защиту замка. Оставив командиров размещать людей, он отправился в город Марлоу. Он проинформировал жителей, что замок Марлоу уже окружен. Если они поддержат его армию и не сделают попыток помочь находящимся в замке, он не тронет город. Если же они попробуют обороняться, город будет отдан на разграбление.
Согласие было достигнуто, в чем Моджер и не сомневался. Он понимал, что торговый люд сразу же начнет припрятывать свои ценности, а некоторые, быть может, попытаются улизнуть из города по реке, но это его не беспокоило. Он не намеревался наносить ущерб городу, если этого можно избежать;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
– Милорд, – задрожал Моджер от ужаса, увидев лицо Генриха, – я не хотел сказать…
– Молчите! – прервал его король. Он поднялся и начал мерить шагами небольшую комнату. – Я должен подумать…
Прежде всего, Раймонду не угрожает опасность физического насилия… в этом сомнений не было. Очевидно, сэр Вильям по-отечески нежен с ним. Также вне сомнений, что Раймонд вернется в Лондон, восхваляя достоинства сэра Вильяма. Его вообще не стоило использовать для снятия тяжкого подозрения с Ричарда. Вероятно, он и Ричард будут имеете петь дифирамбы этому негодяю. Бесполезно пытаться искать доказательства, способные убедить Ричарда в том, что сэр Вильям – змея, ядовитый червяк, подобный тому, который сумел ввести в соблазн Еву. Несомненно, такое существо должно быть уничтожено. Другого пути остановить его разлагающее действие нет.
И все же, если Ричард услышит, что его брат одной рукой… Но Ричард в Шотландии, и, если это сделать достаточно быстро, все закончится в его отсутствие. К тому же здесь этот хныкающий дурак, озабоченный потерей жены и владений величиной с наперсток… Что может быть лучше? Человек, от которого ушла жена, имеет право отомстить ла себя. Итак, если сэр Моджер соберет отряды… а их иолглавят опытные наемники, которые не допустят ошибок… •побы напасть на Марлоу, и убьет того, кто насмеялся над ним, никто не обвинит в этом короля. Разве он обязательно должен слышать о столь мелких неурядицах?
Конечно, Раймонд находится там, в крепости Марлоу. Не важно. Сэр Вильям не позволит подвергнуть опасности с голь высокую особу, а капитаны, которых пошлет Генрих, предупредят своих людей, чтобы те любой ценой защитили рыцаря, чей щит украшен безликой головой. Генрих перестал ходить и участливо посмотрел на Моджера.
– Чего вы хотите от меня? – спросил король.
Моджеру в отчаянии захотелось сказать: «Ничего», побыстрее уйти. Однако он знал, что, поступив так, потеряет все, к чему стремился всю свою жизнь. Он судорожно вздохнул.
– Я хочу помощи… людьми и деньгами, чтобы вызволить племянника королевы из Марлоу и отомстить за бесчестие, которое мне принесло продажное чудовище, считавшееся моим другом.
– Хорошо.
Моджер был настолько удивлен столь быстрым согласием короля, что только рот открыл.
– Я дам вам пять наемников, капитанов, и, конечно, отряды, которые они поведут. С вашими людьми этого будет достаточно, чтобы взять небольшую крепость. Однако поставлю некоторые условия. Никто не должен знать, что король помогал вам. Если пойдет слух о моем участии в этом, я обвиню вас в нарушении моего приказа, в том, что вы повели людей без моего ведома. Вы поняли?
– Повинуюсь, милорд. Но я не понимаю… – не сдержался Моджер.
Он не должен был этого делать. Король благосклонен к тем, кому время от времени оказывает помощь… но только в том случае, сказал себе Моджер, если не ждет порицания за это от других. Эта догадка принесла Моджеру некоторое облегчение. Если никто ничего не узнает, короля некому будет винить и он не рассердится. Кроме того, Генрих может взглянуть на все по-другому, когда Моджер женится на Элис. Он не будет бояться Моджера… дело не в этом. Он просто предпочтет, чтобы Моджер никогда не говорил о том, как ему удалось добиться власти над Элис.
– Все достаточно просто, – вежливо ответил король. – Я чувствую вашу боль и хочу помочь вам. Однако не хочу, чтобы все люди моего королевства, у которых сбежала жена, приходили ко мне улаживать свои дела. Надеюсь, что те, из Марлоу, не будут иметь возможности рассказать эту историю, иначе…
– Я понял, милорд.
Он и в самом деле верил, что понял почти все. Теперь, после всех сомнений и разочарований, Моджер увидел распускающийся на его глазах цветок успеха. Король не сказал этого вслух, но он хочет, чтобы Раймонд умер. Вот истинная причина всех его тревожных расспросов. Вот почему он выглядел таким сердитым, когда Моджер сказал, что попытается предостеречь Раймонда относительно сэра Вильяма. Вот почему он так настойчиво спрашивал, о чем говорил Раймонд. Конечно, Моджер знал: ни одна искорка в его глазах не должна сказать о том, что он понял это.
Моджер тяжело задышал. Да, ему надо быть осторожным. Человек, который угрожает королю, умирает, но человеку, кое-что знающему и не угрожающему, могут быть прощены многие небольшие провинности, за которые другие несут наказание.
Генриху никогда и в голову не приходило, что кто-либо, умный или дурак, мог подумать о его намерении причинить вред кому-нибудь из своей семьи или из семьи жены. Он сказал «те, из Марлоу», поскольку не был уверен в том, что, если людей не заставят молчать, никто из них не побежит к Ричарду. Король и предположить не мог, что Моджер поймет его так, как если бы он имел в виду и Раймонда.
Генрих особо подчеркнул, что намерен платить людям тлько за то время, на которое они будут наняты. Поэтому Марлоу надо взять штурмом в ближайшие несколько недель, , i не длительной осадой. Когда Моджер охотно согласился с этим (желательно, чтобы все были убиты при штурме, югда не понадобится никаких объяснений), Генрих приказал ему возвращаться на следующий же день. Затем он прибудет н лагерь, к наемным капитанам, которые будут исполнять его приказы.
В эти два дня, когда Генрих делал все необходимые приготовления, чтобы спасти Раймонда и ускорить гибель Вильяма, он испытывал чувство необыкновенной свободы. После ухода Моджера он был так весел, что даже жена стала посматривать на него подозрительно.
Элеонора Прованская горячо любила своего мужа. Когда она появилась в Англии, ей было всего четырнадцать лет. Она знала лишь, что будет королевой, как и ее сестра, и что муж более чем вдвое старше ее. Сколько страхов натерпелась она тогда, но ни один их них не сбылся. Генрих был красивым, нежным, любящим, восхищался ею и всем, что она делала и говорила. Не ощущалось никакой разницы в возрасте. Генрих мог играть и забавляться, как ребенок.
Шли годы, Элеонора становилась старше, а Генрих как будто нет. Это приносило немало радости. Он по-прежнему был веселым собеседником, любящим и жизнерадостным. Но в нем было немало того, что пугало ее, – необузданная и беспричинная ярость и ребяческая злоба соседствовали в нем с королевской властностью. Элеонора не боялась за себя, Генрих никогда не был жестоким ни с ней, ни с их сыном, а если и приходил в ярость, его, как ребенка, можно было легко успокоить.
Однако, к сожалению, знатные лорды Англии не считали своего тридцатисемилетнего короля ребенком. Элеонора не вмешивалась в английскую политику, хотя и думала иногда, что если бы бароны попросили ее о чем-нибудь, она помогла бы им. Но… она во всем слушалась мужа. Элеонора представляла себе, что может случиться, если она разгневается и зайдет в этом слишком далеко. До ее приезда в Англию, здесь был мятеж. Он возможен опять. Поэтому она, как могла, успокаивала мужа или отделывалась мелкими отговорками.
Когда Генрих не так давно вернулся домой, Элеонора заметила, что он не находит себе покоя. Он был мрачен, а затем опять пришел в ярость. Теперь столь неожиданное для него приподнятое настроение дало Элеоноре основание предположить, что Генриху как-то удалось «прогнать» свое раздражение. Сначала она не задавала вопросов, поскольку знала, что он всегда успокаивался, когда был рядом с ней и Эдуардом. Любой разговор мог только усилить его раздражение. После того как Генрих «выплескивал» свое плохое настроение, на него иногда можно было воздействовать и смягчить вынесенный им приговор, если тот был слишком суров. Он был мстителен, только когда опасался кого-то или был раздражен и сердит.
Элеонора знала: с ним надо действовать очень осторожно. Сказать открыто, что Генрих поступил жестоко и неразумно, означало напомнить ему о его «неправоте», которую он и сам сознавал, и сделать его еще более упрямым. К сути дел надо было подходить каким-либо окольным путем, а затем тонко намекнуть, что его щедрость и великодушие будут достойны всяческих похвал, если король проявит милосердие к поверженным врагам, оскорбившим его.
На третий день после прихода Моджера королева предложила мужу сыграть в одну из азартных игр, которая нравилась ему, вдвоем, в их апартаментах. Естественно, благодаря «руководству» Элеоноры Генрих всегда выигрывал. Позже, когда они немного поостыли и выпили сильно разбавленного водой вина (Генрих не был большим любителем пить), Элеонора воспользовалась его хорошим настроением.
– Есть интересные новости, любовь моя, или вы счастливы быть снова дома?
– Нет, ничего особенного, – ответил Генрих.
Элеонора все читала по его лицу. На нем не было пыражения недовольства, а это означало, что она и наполовину не догадывается, каким приятным известием он решил удивить ее. Оно не было ни сердитым, ни хмурым, что говорило бы о его нежелании обсуждать тот или иной поп рос. Легкое движение глаз, дрожание левого века (Элеоноре особенно нравился этот недостаток ее мужа, благородного и значительного во всех отношениях: он был внешним выражением той слабости, которая еще больше приближала его к ней, поскольку она знала, что нужно Генриху больше, чем любому более сильному человеку на егоместе), – это выдавало его тревогу.
Сильный нажим был бы ошибкой. Элеонора хотела начать с чего-то весьма отдаленного, но приятного.
– Тогда и я счастлива, ибо твоя радость означает, что ты останешься с нами.
– Да, конечно, – твердо сказал Генрих.
– Скоро ли прибудет Ричард? – спросила Элеонора. – Я очень рада, что ему и Санции хорошо вместе, ведь он послал за ней, чтобы ее привезли к нему, в Шотландию, после того как миновала опасность войны. Я так хочу видеть ее опять.
К удивлению Элеоноры, лицо Генриха стало таким, словно он почувствовал за собой какую-то вину. Она затаила дыхание и с трудом подавила желание спросить, не поссорились ли они снова. Она понимала, что не должна показывать свою тревогу, зная, что Генрих чем-то обеспокоен. Чтобы скрыть свое желание задать вопрос, она рассмеялась.
– Как странно, – сказала она, – что когда нас сСанцией разделяли многие мили и годы, я почти не скучала по ней. Теперь, когда она рядом и мы часто видимся, меня охватывает страх, стоит ей отлучиться на одну-две недели.
– Это ненадолго, – успокоил ее Генрих. – Еще несколько недель – и дело в Шотландии завершится, если уже не завершилось. По-видимому, Ричард более склонен к миру, чем к воине, и делает он это так, что перемирие будет держаться на чувствах самих людей, а не на страхе. Но, чтобы убедить их принять мир сердцем и умом, нужно время.
Во всяком случае, думала Элеонора, теперь Генрих не сердится на Ричарда. Та теплота, с которой он говорил о своем брате, убеждает ее в этом. И все же что-то беспокоит его. Нечто, сделанное Генрихом, могло вызвать раздражение или недовольство Ричарда, догадалась Элеонора. Это плохо. Элеонора любила Ричарда, но еще больше желала счастья брату своего мужа. Ей было известно, что Ричард лучше понимал мысли и желания баронов, чем Генрих. Зачастую то, что не нравилось Ричарду, и в самом деле было политически опасным. Элеонора не отваживалась непосредственно затронуть эту тему. Одно неточное слово могло сделать Генриха до предела упрямым, а это грозило бедой.
С другой стороны, она не могла и оставить без внимания просьбу своей сестры. Элеонора хотела поговорить и о своей матери, но тут же вспомнила о еще одном члене их семьи, более близком. Раймонд! Она так беспокоилась о нем сначала, но потом, когда объявили войну с Шотландией, поняла, что сделал Генрих. Иногда он был необычайно мудрым и добрым. Она нежно улыбнулась мужу и взяла его за руку.
– А что с Раймондом? Я слышала, ты отослал его, чтобы уберечь от сражений в Шотландии. Ты так умен, любовь моя, и я благодарна тебе. Но теперь опасность миновала. Можно ли отозвать Раймонда?
Генрих резко встал.
– Еще несколько недель, – сказал он. – Я уже послал к нему гонца, но может случиться так, что он не сможет появиться так скоро, как хотелось бы. Он в полной безопасности, не тревожься о нем. Я только что вспомнил: меня ждут кое-какие дела. Приду к тебе попозже, дорогая.
Элеонора «сделала хорошее лицо» – неудовольствие и смирение любящей жены, оставленной ради долга, который, как она знает, важнее ее удовольствия, – и сохранила его, пока Генрих не скрылся за дверью. Затем она вернулась в свою комнату, где никто не мог увидеть ее беспокойства. Вопрос о Раймонде, очевидно, задел мужа, и, казалось, хотя по его лицу и невозможно было это определить, то самое больное место, которое связано с Ричардом. Как могло так случиться? Что могло связывать Раймонда и Ричарда? И что может сделать она?
Генрих и в самом деле был задет за живое. Его несерьезные предположения о том, что Вильям не признается в содеянном, и что Раймонд останется невредимым в сражении за крепость, теперь не казались ему верными. Зачем, черт возьми, здесь был этот сэр Моджер? Тибальд сказал только, что это рыцарь, который владеет Хьюэрли. Кажется, он считает Моджера неплохим человеком, но что понимает писарь в подобных делах? Иное дело, если бы Тибальд был высокого происхождения и понимал бы это с детства и в силу своего воспитания, даже если он и выбрал церковь.
Может быть, думал Генрих, ему не следовало спешить. Но что оставалось делать? Если Моджер не начнет штурм Марлоу в течение ближайших нескольких дней, ему никогда не удастся поставить крепость на колени до возвращения Ричарда из Шотландии. А как еще он может избавить Ричарда от злого влияния? Генриха терзали сомнения. Теперь, когда ему сказали, какая змея этот Вильям, он совсем не был уверен, что именно в Вильяме причина ярости Ричарда. То письмо было получено за несколько дней до того, как Ричард начал говорить о посылке в Уэльс фламандских наемников.
Но если сэр Вильям невиновен, то Генрих, не вправе лишать Ричарда дружбы с ним. И все же, даже если сэр Вильям не виновен, он может вскоре втянуть Ричарда в какое-нибудь опасное дело, которое принесет только горе. Генрих сжал зубы, но затем расслабился. Нет необходимости спешить. Первая попытка штурма будет не раньше чем через неделю. За это время Генрих может написать графу Херфордскому (тот знал обоих, так как они сражались под его началом в Уэльсе) и узнать правду об одном и о другом. К тому же за это время можно будет отозвать наемников, если понадобится.
Король Генрих был достаточно сведущим в вопросах войны, но только с точки зрения крупномасштабных военных действий. Да, для перемещения крупной армии и занятия ею позиций в целях осады или нанесения удара по основной оборонительной цитадели на территории врага нужно не менее недели. Однако абсолютно неверно считать, что столько же времени необходимо для организации взятия самой обыкновенной крепости, со стороны которой едва ли можно опасаться контрударов. К тому моменту, как Генрих продиктовал письмо к графу Херфордскому и отдал приказ отправить с ним гонца, Моджер уже расположил своих людей вокруг Марлоу и весьма продвинулся в сооружении приставных лестниц и приспособлений для преодоления рва.
Глава 22
Моджер обсудил обстановку с командирами наемников и обнаружил, что они не только хорошо подготовились к решению поставленной задачи, но и полностью согласны с его планами. Им надлежало продвигаться с максимальной быстротой и осторожностью, не привлекая внимания. Моджер предложил послать людей из своего небольшого отряда вперед, к правителям земель, лежавших на их пути, для распространения легенды, что они идут в Уэльс как подкрепление. Это отлично согласовывалось с желанием короля обеспечить секретность операции и получило полную поддержку.
Они продвигались без особого шума ночью, и не в целях нанесения внезапного удара (у них не было приспособлений для штурма, а Моджер предупреждал командиров, что крепость Марлоу нелегко взять), просто Моджер не хотел беспокоить жителей города и дать им повод выступить на защиту замка. Оставив командиров размещать людей, он отправился в город Марлоу. Он проинформировал жителей, что замок Марлоу уже окружен. Если они поддержат его армию и не сделают попыток помочь находящимся в замке, он не тронет город. Если же они попробуют обороняться, город будет отдан на разграбление.
Согласие было достигнуто, в чем Моджер и не сомневался. Он понимал, что торговый люд сразу же начнет припрятывать свои ценности, а некоторые, быть может, попытаются улизнуть из города по реке, но это его не беспокоило. Он не намеревался наносить ущерб городу, если этого можно избежать;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44