Однако Раймонд почти шесть месяцев не слышал никаких новостей о короле, да и тот не знал о Раймонде ничего после их первой и последней встречи. Генрих, наверное, отмахнется от простого рыцаря, у которого даже нет влиятельного покровителя, способного поддержать его, и не захочет конфронтации со знатным землевладельцем, защищая интересы сэра Вильяма. Он посмотрит на это иначе и, выразив сожаление по поводу человеческой злобы, почувствует к сэру Вильяму неприязнь за доставленное ему беспокойство.
С другой стороны, если Раймонд попытается просить кого-нибудь повлиять на Моджера, представившись племянником королевы и намекнув, что королю не доставит удовольствия оскорбление фаворита своего брата… Да. В этом случае Генриху не о чем беспокоиться, разве что только о близкой дружбе сэра Вильяма и графа Ричарда.
– Этого я не могу тебе сказать, – ответил Вильям. – К графу Херфордскому, вероятнее всего, так как Обри, очевидно, его любимец. Но граф в Уэльсе и занят всецело переговорами с Дэвидом.
– Граф в любом случае не будет его слушать, – сказал Раймонд. – Он считает его идиотом за неумелые действия в том последнем сражении. Кроме того, он слишком хорошо знает вас, чтобы верить вам, а не кому-нибудь другому.
Вильям снисходительно улыбнулся Раймонду.
– Все люди не без греха, а граф Херфордский слишком мудр, чтобы считать меня святым. Я… О! Диккон, возьми отряд и отправляйся в город, постарайся найти там кого-нибудь с тяжелым ранением или убитого ударом меча. Вероятно, его можно обнаружить в западной части города, которую обычно избегают твои люди, или в канаве, или на ближайшем пустыре. Если найдешь такого, доставь сюда. Не поднимай шума в городе. Но это не столь уж и важно. Гораздо важнее сейчас найти подходящего гонца к графу Ричарду в Шотландию, и немедленно, я говорю – немедленно!
Отослав Диккона, Вильям повернулся к своим собеседникам.
– Теперь я сожалею, что избегал Моджера при дворе. У меня и понятия нет о том, кто может быть его другом. Нам надо сделать все, чтобы защитить себя здесь. Раймонд, оставь это дело с торговцами и собери всех, способных держать меч, в городе и на фермах. Элис, тебе и Мартину лучше присмотреть за припасами и подготовкой крепости к осаде. Я поговорю с людьми и предупрежу их, чтобы они были настороже. Еще я напишу Ричарду, который сделает все, что может, но…
– Вильям! – воскликнула Элизабет. – Это сумасшествие! Разреши мне уехать. Я могу укрыться в монастыре.
Он так посмотрел на нее, что Элизабет опустила глаза. Она не боялась за себя и была готова умереть вместе с Вильямом, если нужно, но не могла смириться с тем, что Элис и Раймонд жертвуют собой, чтобы защитить ее, и из-за нее будет опустошен Марлоу. Но она ничего не сказала больше, а ответ Вильяма сделал безнадежными все остальные намерения.
– Это не поможет, Элизабет. Моджер отомстит мне независимо от того, здесь ты или нет. Не забывай, что именно Элис освободила тебя и помогла бежать. Ты говоришь, что Моджер хочет завладеть Марлоу. Для этого он должен завладеть Элис.
Элизабет закрыла глаза, но не зарыдала и не впала в истерику. Вильям повернулся к Раймонду, чтобы узнать, нет ли у того противоположного мнения.
– Я начну собирать людей завтра. – Это было все, что сказал Раймонд, гордый оттого, что к нему обратились за советом и сэр Вильям уже не предлагает ему покинуть их до того, как они будут атакованы.
Раймонд понимал, что не может уйти, он должен противостоять дальнейшим действиям Моджера, хотя и не представляет себе, как это сделать. К тому же сэр Вильям еще недостаточно окреп и не способен собрать и подготовить людей, чтобы защитить себя.
Вильям поднялся со стула.
– Я иду писать письмо Ричарду. – Он наклонился над Элизабет. – Любовь моя, иди и ложись отдыхать, пока я не закончу.
Раймонд был несколько потрясен открытостью этого заявления, но увидел в глазах Элизабет лишь смирение. Вильям очень искренний человек, однако это не оправдывает подобные декларации. Он часто говорил, что очень долго ждал. Попросту ему хотелось наслаждаться ею открыто и в любое время. Она поднялась без лишних слов. Возможно, он прав. В Марлоу никто не посмотрит на нее косо. Почему же они должны испытывать неудобства, целоваться украдкой или предаваться любви, боясь, что их застанут врасплох? Раймонд не успел еще сообразить, что ему добавить к словам Вильяма, а Элизабет – скрыться в его апартаментах, как Элис сказала:
– Вы не должны думать, что папа и Элизабет причиняли зло сэру Моджеру. Они не могут скрыть свои чувства. Они любят друг друга с детства. Теперь, когда она свободна, они могут поступать так, как им хочется.
– Это не мое дело, – быстро ответил Раймонд, стараясь не рассмеяться над своей убежденностью в невинности Элис.
Целомудрие не играло для него никакой роли, если это не касалось, конечно, его жены, и «наивное» замечание Элис доставило ему удовольствие. Во всяком случае его больше заботил вопрос, сможет ли он и как использовать свой титул, чтобы защитить отца своей любимой. Это сразу завладело ее вниманием, и она тотчас поняла, как и Раймонд, что он не сможет уйти до их полной готовности к отражению нападения.
– Если все будет спокойно, мы сможем подготовиться, – сказала она после исчерпывающего обсуждения ими, кто мог наиболее благоволить к Моджеру. – Наверное, лучше рассказать папе, кто вы есть на самом деле. Тогда вы сможете отправиться в Лондон. Может быть, там вы узнаете, к кому обратится Моджер. И это совсем недалеко.
Раймонд кусал губы: ужасно оказаться между двух огней. Если на Марлоу нападут после его отъезда, возглавить оборону должен сэр Вильям, который, как считал Раймонд, еще недостаточно окреп. С другой стороны, если путь к ущам знатного вассала займет у Моджера много времени, он успеет выявить этого человека и дискредитировать Моджера в его глазах, прежде чем начнутся какие-либо наступательные действия. А что Ричард Корнуолльский? Сможет ли он завершить свои дела в Шотландии и вовремя прийти на помощь?
Глава 21
На следующее утро, едва забрезжил рассвет, Моджер отправился в Лондон. Он рассчитывал, если короля не будет ни в Лондоне, ни в его излюбленном дворце в Вестминстере, узнать, где он находится, у одного из должностных лиц. Он оставил крепость Хьюэрли, наглухо запертую, на попечение начальника стражи, приказав, не впускать никого, даже собственную жену. О частной аудиенции у короля Моджер намеривался просить Тибальда из аббатства.
По пути до Лондона Моджер пытался так построить свой рассказ, чтобы он выглядел правдивым. Главное – показать Вильяма опасным для государства человеком и уговорить короля выслать отряд во главе с Моджером для его уничтожения. Потеря жены скорее всего не побудит Генриха к действиям; это лишь повод для жалобы. Говоря о своем беспокойстве, он мог преподнести королю некоторые «факты» в выгодном для себя свете, но основа успеха была в Шотландии, пока Генрих не отозвал свои войска на юг.
Генрих был уверен, что шотландская акция принесет ему блестящий успех. Здесь была лишь одна небольшая неприятность. Когда стало ясно, что опасность нападения Александра миновала, Ричард попросил своего брата послать отряды наемников в Уэльс, чтобы те очистили его раз и навсегда. Генрих надменно заметил, что, если он заставит свои войска выполнять задачу, которую поставил перед графами Херфордским и Глостерским, то нанесет им оскорбление и все их усилия будут выглядеть непослушанием.
Ричард так не считал и сказал, что никогда не отказывается от чьей-либо помощи в военных делах. Так как Ричарду уже надоели ссылки на «неразумных» шотландцев, он довольно резко заметил, что графам Херфордскому и Глостерскому лучше известно, что для них оскорбительно. Генрих должен хотя бы послать гонца и спросить, нужна им помощь или нет. Однако Генрих был так доволен тем, что опасность одной войны миновала, что не захотел задуматься над другой и не стал что-либо предпринимать.
Генрих был прав, хотя ни он сам, ни Ричард об этом не догадывались. Ему нужно было лишь сказать, что уэльсцы могут рассеяться в горах, а фламандские наемники, привыкшие к решительным сражениям на ровной местности, принесут больше неприятностей, чем пользы. Кроме того, в горной стране трудно использовать большую армию. Ричард вынужден был бы принять во внимание эти обстоятельства, оправдывающие отказ короля, даже если и не был согласен с ним.
К сожалению, Генрих не знал о том, что для его отказа есть вполне разумные поводы. Он наслаждался своей бескровной победой и был восхищен своими северными вассалами. Король не желал рисковать своим теперешним положением победителя в споре с непредсказуемым Уэльсом. Но это совсем не говорило о его трусости. Если бы Генрих положил конец войне в битве с Дэвидом, сыном Ллевелина, он упустил бы свой шанс. Это было вне сомнений. Генриха все еще одолевали воспоминания о проигранных им сражениях в Гаскони и во Франции, горькие и унизительные.
Именно эти воспоминания и толкнули короля пойти на совсем не нужные расходы на формирование армии фломандских наемников, что Ричард не одобрял, но к чему отнесся с пониманием и без возражений. Однако теперь, когда деньги истрачены, Ричард хотел получить от всего этого хоть какую-нибудь пользу. Так как в Шотландии войны не было, отряды наемников необходимо перебросить в Уэльс.
Поэтому, когда Генрих отказался даже рассмотреть возможность подобного использования людей, в чем Ричард усмотрел какой-то скрытый замысел, он дал волю своему анжуйскому темпераменту. До некоторой степени это было объяснимо. Последние ночи Ричард недосыпал и испытывал головную боль от слишком больших порций доброго шотландского виски. Он назвал Генриха сумасбродом, болваном, который, купив дорогой инструмент, не знает, как им пользоваться, сказал, что тот ленив и расточителен. Это последнее, достаточно правдивое, заявление огорчило Генриха, ибо именно этот его недостаток грозил стать пороком. Ричард наговорил и других дерзостей, до предела повышая голос, и ушел, даже не испросив на то разрешения короля.
На следующий день они помирились. После разговора с некоторыми из крупных вассалов Генрих обосновал свой отказ послать армию в Уэльс. Ричард не соглашался – он еще заставит Уэльс повиноваться, но затем подумал, что Генрих, может быть, и прав, и искренне извинился. Ричард раскаивался в своем скверном поведении. Генрих простил своего брата и нежно поцеловал.
Короля тревожило, что вспышка Ричарда, как он полагал, вызвана разочарованием в нем, в Генрихе, а не заботами об Уэльсе или о фламандских наемниках. Будучи еще мальчиком, Ричард видел в своем старшем брате – властном и славном короле Англии – героя. Теперь он знал его лучше, по крайней мере умом. Однако в сердце все еще жил тот блистательный герой. И когда он видел настоящего Генриха, слабого, колеблющегося, немощного властителя, разве что обладающего обезоруживающим обаянием, детское сердце Ричарда вынуждено было подчиняться его зрелому разуму, хотя он и впадал в ярость от разочарования.
Генрих не понимал как своих слабостей, так и слабостей брата, так как и сам был недостаточно зрелым человеком. Даже не пытаясь понять брата, он делал ошибку за ошибкой, а когда увидел, что под яростью Ричарда скрываются лишь разочарование и страдания, что брат вновь пытается превратить его в героя, Генрих испытал мучительную боль, которая усиливалась сознанием того, что брат желает ему только добра. Король не мог успокоиться, полагая, что Ричард ненавидит его, но в глубине души знал, что это неправда, да и семейные узы для Генриха были священными. Но все же именно в Ричарде он видел причину своих терзаний.
Еще более обеспокоило короля письмо графа Херфордского. Граф не просил помощи открыто, но намекал, что с большой армией легче было бы вести войну в Уэльсе, чем с теми ограниченными силами, которыми он располагает. Они могли бы, писал граф, взять все города и крепости, как это когда-то с успехом удалось отцу Генриха, Джону. До сих пор их надежды не оправдались, но Дэвид не в состоянии управлять своим народом так, как это делал Ллевелин. Дэвиду нужны его замки, а отнять их у него – значит унизить как правителя.
Между тем, однако, Генрих находился всего в нескольких милях от Лондона, от уюта и роскоши Вестминстерского замка, от объятий любимой Элеоноры и от своего восхитительного малютки-сына, которому война была абсолютно не нужна. Он не хотел идти в Уэльс. Нет причин, твердил себе Генрих, вторгаться в чужие дикие и пустынные земли. Было бы смешно, если бы король уделял внимание таким мелким неприятностям. В помощь графу Херфордскому Генрих отправил Губерта Фитца Мэтью с тремястами рыцарями и пешей обслугой и пытался теперь выбросить всю эту затею из головы.
Он не послал наемников, что каким-то образом было связано с личными целями. Генрих убеждал себя, что сделал все необходимое. Ричард явно не желает ему несчастья; следовательно, кто-то другой ввел эту идею в голову брата. Генрих не мог понять, что графа Корнуолльского гнетет боязнь поражения, а не делает несчастным подготовка к войне. Ричард скорее наслаждался войной, Генрих – нет. Но он не думал об этом. Ему хотелось знать, кто опять настроил брата против него, и никак не мог найти ответ на этот вопрос, пока доверенный писарь, Тибальд из Хьюэрли, не попросил аудиенции для ленника аббатства, сэра Моджера Илмерского.
Писарь мог прочесть раздражение Генриха по его нетерпеливым жестам и отсутствию внимания. Король уже несколько дней откладывал аудиенцию. Наконец Тибальд решился на еще одну попытку, скорее чтобы отделаться от Моджера, уже не боясь рассердить короля.
– Сэру Моджеру нанесено тяжелое оскорбление соседом-предателем, – тут же приступил к объяснениям Тибальд, – тем самым сэром Вильямом, о котором я как-то прослышал…
– Фаворит Ричарда! – воскликнул Генрих. Кое-что из прошлого заново прояснилось в памяти короля.
Генрих вспомнил, что послал к сэру Вильяму племянника Элеоноры. Милосердный Боже! С тех пор как тот отправился, он ничего не слышал о нем! Король вспомнил также, что получил письмо от отца Раймонда. В ответном письме сообщил, что Раймонд недолго пробыл у него и покинул двор, не сказав, куда намерен отправиться дальше. Лицо короля побледнело от тревоги, а затем покраснело от ярости. Все встало на свои места. Ричард получил письмо от сэра Вильяма, служившего и Уэльсе, и сразу же стал настаивать на посылке туда армии.
– Конечно, я хочу видеть сэра Моджера! – воскликнул король. – Я приму его сейчас же, если он готов прибыть ко мне.
Тибальд знал своего хозяина, в том числе и нетерпеливость Генриха, поэтому посоветовал Моджеру быть где-нибудь рядом. Тот все время находился в небольшой комнате, где Генрих устраивал личные беседы, с тех пор как писарь оставил его ждать. Моджер начал говорить слова благодарности за то, что Генрих соизволил выслушать его, но король жестом прервал поток лести и подобострастия. Он хотел спросить о Раймонде, вернулся ли тот из Уэльса невредимым.
Когда Генрих отсылал Раймонда, в его мыслях не было ничего, кроме шутки, которую они разыгрывали с матерью Раймонда. Все казалось веселой забавой. Они условились, что Элеонора не должна знать о том, что ее племянник может принять участие в войне. Элеонору война сводила с ума, и она навряд ли сочла бы это шуткой. Теперь и Генрих не видел здесь ничего забавного. Что он сможет сказать своей жене и ее сводной сестре, если с Раймондом что-нибудь случилось?
Облегчение, которое он испытал, узнав, что молодой человек вернулся невредимым, мешало ему внимательно выслушивать не совсем правдивую историю Моджера. Генрих не осознавал, что, назвав Раймонда племянником своей жены, он дал Моджеру возможность тут же все переврать и запутать дело с торговцами и с покушениями на Раймонда, превратив их в тщательно состряпанный Вильямом заговор. Хотя Генрих готов был верить почти всему, что касалось фаворита его брата, но он был не глуп и почувствовал неладное.
– Но с какой целью? – спросил, наконец король.
– Если Вильям узнал, кто на самом деле Раймонд, он решил использовать его… возможно, как заложника или как-то иначе… чтобы добиться моего развода с женой и заполучить ее владения, в противном случае они отошли бы к моему сыну, которому принадлежат по праву.
Это похоже на правду. Но Генрих не мог поверить, что какой-то рыцарь низкого сословия, пусть даже и фаворит Ричарда, отважится причинить вред племяннику королевы. Нет, конечно же, нет! Проклятие! Неудивительно, что вся эта история кажется идиотской, думал Генрих, не предполагая даже, что Моджер, замешанный во всех покушениях, старается выгородить себя на случай, если Эгберт не добьется успеха. Генрих считал Моджера провинциальным болваном, который судит обо всем, исходя из собственных ограниченных интересов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
С другой стороны, если Раймонд попытается просить кого-нибудь повлиять на Моджера, представившись племянником королевы и намекнув, что королю не доставит удовольствия оскорбление фаворита своего брата… Да. В этом случае Генриху не о чем беспокоиться, разве что только о близкой дружбе сэра Вильяма и графа Ричарда.
– Этого я не могу тебе сказать, – ответил Вильям. – К графу Херфордскому, вероятнее всего, так как Обри, очевидно, его любимец. Но граф в Уэльсе и занят всецело переговорами с Дэвидом.
– Граф в любом случае не будет его слушать, – сказал Раймонд. – Он считает его идиотом за неумелые действия в том последнем сражении. Кроме того, он слишком хорошо знает вас, чтобы верить вам, а не кому-нибудь другому.
Вильям снисходительно улыбнулся Раймонду.
– Все люди не без греха, а граф Херфордский слишком мудр, чтобы считать меня святым. Я… О! Диккон, возьми отряд и отправляйся в город, постарайся найти там кого-нибудь с тяжелым ранением или убитого ударом меча. Вероятно, его можно обнаружить в западной части города, которую обычно избегают твои люди, или в канаве, или на ближайшем пустыре. Если найдешь такого, доставь сюда. Не поднимай шума в городе. Но это не столь уж и важно. Гораздо важнее сейчас найти подходящего гонца к графу Ричарду в Шотландию, и немедленно, я говорю – немедленно!
Отослав Диккона, Вильям повернулся к своим собеседникам.
– Теперь я сожалею, что избегал Моджера при дворе. У меня и понятия нет о том, кто может быть его другом. Нам надо сделать все, чтобы защитить себя здесь. Раймонд, оставь это дело с торговцами и собери всех, способных держать меч, в городе и на фермах. Элис, тебе и Мартину лучше присмотреть за припасами и подготовкой крепости к осаде. Я поговорю с людьми и предупрежу их, чтобы они были настороже. Еще я напишу Ричарду, который сделает все, что может, но…
– Вильям! – воскликнула Элизабет. – Это сумасшествие! Разреши мне уехать. Я могу укрыться в монастыре.
Он так посмотрел на нее, что Элизабет опустила глаза. Она не боялась за себя и была готова умереть вместе с Вильямом, если нужно, но не могла смириться с тем, что Элис и Раймонд жертвуют собой, чтобы защитить ее, и из-за нее будет опустошен Марлоу. Но она ничего не сказала больше, а ответ Вильяма сделал безнадежными все остальные намерения.
– Это не поможет, Элизабет. Моджер отомстит мне независимо от того, здесь ты или нет. Не забывай, что именно Элис освободила тебя и помогла бежать. Ты говоришь, что Моджер хочет завладеть Марлоу. Для этого он должен завладеть Элис.
Элизабет закрыла глаза, но не зарыдала и не впала в истерику. Вильям повернулся к Раймонду, чтобы узнать, нет ли у того противоположного мнения.
– Я начну собирать людей завтра. – Это было все, что сказал Раймонд, гордый оттого, что к нему обратились за советом и сэр Вильям уже не предлагает ему покинуть их до того, как они будут атакованы.
Раймонд понимал, что не может уйти, он должен противостоять дальнейшим действиям Моджера, хотя и не представляет себе, как это сделать. К тому же сэр Вильям еще недостаточно окреп и не способен собрать и подготовить людей, чтобы защитить себя.
Вильям поднялся со стула.
– Я иду писать письмо Ричарду. – Он наклонился над Элизабет. – Любовь моя, иди и ложись отдыхать, пока я не закончу.
Раймонд был несколько потрясен открытостью этого заявления, но увидел в глазах Элизабет лишь смирение. Вильям очень искренний человек, однако это не оправдывает подобные декларации. Он часто говорил, что очень долго ждал. Попросту ему хотелось наслаждаться ею открыто и в любое время. Она поднялась без лишних слов. Возможно, он прав. В Марлоу никто не посмотрит на нее косо. Почему же они должны испытывать неудобства, целоваться украдкой или предаваться любви, боясь, что их застанут врасплох? Раймонд не успел еще сообразить, что ему добавить к словам Вильяма, а Элизабет – скрыться в его апартаментах, как Элис сказала:
– Вы не должны думать, что папа и Элизабет причиняли зло сэру Моджеру. Они не могут скрыть свои чувства. Они любят друг друга с детства. Теперь, когда она свободна, они могут поступать так, как им хочется.
– Это не мое дело, – быстро ответил Раймонд, стараясь не рассмеяться над своей убежденностью в невинности Элис.
Целомудрие не играло для него никакой роли, если это не касалось, конечно, его жены, и «наивное» замечание Элис доставило ему удовольствие. Во всяком случае его больше заботил вопрос, сможет ли он и как использовать свой титул, чтобы защитить отца своей любимой. Это сразу завладело ее вниманием, и она тотчас поняла, как и Раймонд, что он не сможет уйти до их полной готовности к отражению нападения.
– Если все будет спокойно, мы сможем подготовиться, – сказала она после исчерпывающего обсуждения ими, кто мог наиболее благоволить к Моджеру. – Наверное, лучше рассказать папе, кто вы есть на самом деле. Тогда вы сможете отправиться в Лондон. Может быть, там вы узнаете, к кому обратится Моджер. И это совсем недалеко.
Раймонд кусал губы: ужасно оказаться между двух огней. Если на Марлоу нападут после его отъезда, возглавить оборону должен сэр Вильям, который, как считал Раймонд, еще недостаточно окреп. С другой стороны, если путь к ущам знатного вассала займет у Моджера много времени, он успеет выявить этого человека и дискредитировать Моджера в его глазах, прежде чем начнутся какие-либо наступательные действия. А что Ричард Корнуолльский? Сможет ли он завершить свои дела в Шотландии и вовремя прийти на помощь?
Глава 21
На следующее утро, едва забрезжил рассвет, Моджер отправился в Лондон. Он рассчитывал, если короля не будет ни в Лондоне, ни в его излюбленном дворце в Вестминстере, узнать, где он находится, у одного из должностных лиц. Он оставил крепость Хьюэрли, наглухо запертую, на попечение начальника стражи, приказав, не впускать никого, даже собственную жену. О частной аудиенции у короля Моджер намеривался просить Тибальда из аббатства.
По пути до Лондона Моджер пытался так построить свой рассказ, чтобы он выглядел правдивым. Главное – показать Вильяма опасным для государства человеком и уговорить короля выслать отряд во главе с Моджером для его уничтожения. Потеря жены скорее всего не побудит Генриха к действиям; это лишь повод для жалобы. Говоря о своем беспокойстве, он мог преподнести королю некоторые «факты» в выгодном для себя свете, но основа успеха была в Шотландии, пока Генрих не отозвал свои войска на юг.
Генрих был уверен, что шотландская акция принесет ему блестящий успех. Здесь была лишь одна небольшая неприятность. Когда стало ясно, что опасность нападения Александра миновала, Ричард попросил своего брата послать отряды наемников в Уэльс, чтобы те очистили его раз и навсегда. Генрих надменно заметил, что, если он заставит свои войска выполнять задачу, которую поставил перед графами Херфордским и Глостерским, то нанесет им оскорбление и все их усилия будут выглядеть непослушанием.
Ричард так не считал и сказал, что никогда не отказывается от чьей-либо помощи в военных делах. Так как Ричарду уже надоели ссылки на «неразумных» шотландцев, он довольно резко заметил, что графам Херфордскому и Глостерскому лучше известно, что для них оскорбительно. Генрих должен хотя бы послать гонца и спросить, нужна им помощь или нет. Однако Генрих был так доволен тем, что опасность одной войны миновала, что не захотел задуматься над другой и не стал что-либо предпринимать.
Генрих был прав, хотя ни он сам, ни Ричард об этом не догадывались. Ему нужно было лишь сказать, что уэльсцы могут рассеяться в горах, а фламандские наемники, привыкшие к решительным сражениям на ровной местности, принесут больше неприятностей, чем пользы. Кроме того, в горной стране трудно использовать большую армию. Ричард вынужден был бы принять во внимание эти обстоятельства, оправдывающие отказ короля, даже если и не был согласен с ним.
К сожалению, Генрих не знал о том, что для его отказа есть вполне разумные поводы. Он наслаждался своей бескровной победой и был восхищен своими северными вассалами. Король не желал рисковать своим теперешним положением победителя в споре с непредсказуемым Уэльсом. Но это совсем не говорило о его трусости. Если бы Генрих положил конец войне в битве с Дэвидом, сыном Ллевелина, он упустил бы свой шанс. Это было вне сомнений. Генриха все еще одолевали воспоминания о проигранных им сражениях в Гаскони и во Франции, горькие и унизительные.
Именно эти воспоминания и толкнули короля пойти на совсем не нужные расходы на формирование армии фломандских наемников, что Ричард не одобрял, но к чему отнесся с пониманием и без возражений. Однако теперь, когда деньги истрачены, Ричард хотел получить от всего этого хоть какую-нибудь пользу. Так как в Шотландии войны не было, отряды наемников необходимо перебросить в Уэльс.
Поэтому, когда Генрих отказался даже рассмотреть возможность подобного использования людей, в чем Ричард усмотрел какой-то скрытый замысел, он дал волю своему анжуйскому темпераменту. До некоторой степени это было объяснимо. Последние ночи Ричард недосыпал и испытывал головную боль от слишком больших порций доброго шотландского виски. Он назвал Генриха сумасбродом, болваном, который, купив дорогой инструмент, не знает, как им пользоваться, сказал, что тот ленив и расточителен. Это последнее, достаточно правдивое, заявление огорчило Генриха, ибо именно этот его недостаток грозил стать пороком. Ричард наговорил и других дерзостей, до предела повышая голос, и ушел, даже не испросив на то разрешения короля.
На следующий день они помирились. После разговора с некоторыми из крупных вассалов Генрих обосновал свой отказ послать армию в Уэльс. Ричард не соглашался – он еще заставит Уэльс повиноваться, но затем подумал, что Генрих, может быть, и прав, и искренне извинился. Ричард раскаивался в своем скверном поведении. Генрих простил своего брата и нежно поцеловал.
Короля тревожило, что вспышка Ричарда, как он полагал, вызвана разочарованием в нем, в Генрихе, а не заботами об Уэльсе или о фламандских наемниках. Будучи еще мальчиком, Ричард видел в своем старшем брате – властном и славном короле Англии – героя. Теперь он знал его лучше, по крайней мере умом. Однако в сердце все еще жил тот блистательный герой. И когда он видел настоящего Генриха, слабого, колеблющегося, немощного властителя, разве что обладающего обезоруживающим обаянием, детское сердце Ричарда вынуждено было подчиняться его зрелому разуму, хотя он и впадал в ярость от разочарования.
Генрих не понимал как своих слабостей, так и слабостей брата, так как и сам был недостаточно зрелым человеком. Даже не пытаясь понять брата, он делал ошибку за ошибкой, а когда увидел, что под яростью Ричарда скрываются лишь разочарование и страдания, что брат вновь пытается превратить его в героя, Генрих испытал мучительную боль, которая усиливалась сознанием того, что брат желает ему только добра. Король не мог успокоиться, полагая, что Ричард ненавидит его, но в глубине души знал, что это неправда, да и семейные узы для Генриха были священными. Но все же именно в Ричарде он видел причину своих терзаний.
Еще более обеспокоило короля письмо графа Херфордского. Граф не просил помощи открыто, но намекал, что с большой армией легче было бы вести войну в Уэльсе, чем с теми ограниченными силами, которыми он располагает. Они могли бы, писал граф, взять все города и крепости, как это когда-то с успехом удалось отцу Генриха, Джону. До сих пор их надежды не оправдались, но Дэвид не в состоянии управлять своим народом так, как это делал Ллевелин. Дэвиду нужны его замки, а отнять их у него – значит унизить как правителя.
Между тем, однако, Генрих находился всего в нескольких милях от Лондона, от уюта и роскоши Вестминстерского замка, от объятий любимой Элеоноры и от своего восхитительного малютки-сына, которому война была абсолютно не нужна. Он не хотел идти в Уэльс. Нет причин, твердил себе Генрих, вторгаться в чужие дикие и пустынные земли. Было бы смешно, если бы король уделял внимание таким мелким неприятностям. В помощь графу Херфордскому Генрих отправил Губерта Фитца Мэтью с тремястами рыцарями и пешей обслугой и пытался теперь выбросить всю эту затею из головы.
Он не послал наемников, что каким-то образом было связано с личными целями. Генрих убеждал себя, что сделал все необходимое. Ричард явно не желает ему несчастья; следовательно, кто-то другой ввел эту идею в голову брата. Генрих не мог понять, что графа Корнуолльского гнетет боязнь поражения, а не делает несчастным подготовка к войне. Ричард скорее наслаждался войной, Генрих – нет. Но он не думал об этом. Ему хотелось знать, кто опять настроил брата против него, и никак не мог найти ответ на этот вопрос, пока доверенный писарь, Тибальд из Хьюэрли, не попросил аудиенции для ленника аббатства, сэра Моджера Илмерского.
Писарь мог прочесть раздражение Генриха по его нетерпеливым жестам и отсутствию внимания. Король уже несколько дней откладывал аудиенцию. Наконец Тибальд решился на еще одну попытку, скорее чтобы отделаться от Моджера, уже не боясь рассердить короля.
– Сэру Моджеру нанесено тяжелое оскорбление соседом-предателем, – тут же приступил к объяснениям Тибальд, – тем самым сэром Вильямом, о котором я как-то прослышал…
– Фаворит Ричарда! – воскликнул Генрих. Кое-что из прошлого заново прояснилось в памяти короля.
Генрих вспомнил, что послал к сэру Вильяму племянника Элеоноры. Милосердный Боже! С тех пор как тот отправился, он ничего не слышал о нем! Король вспомнил также, что получил письмо от отца Раймонда. В ответном письме сообщил, что Раймонд недолго пробыл у него и покинул двор, не сказав, куда намерен отправиться дальше. Лицо короля побледнело от тревоги, а затем покраснело от ярости. Все встало на свои места. Ричард получил письмо от сэра Вильяма, служившего и Уэльсе, и сразу же стал настаивать на посылке туда армии.
– Конечно, я хочу видеть сэра Моджера! – воскликнул король. – Я приму его сейчас же, если он готов прибыть ко мне.
Тибальд знал своего хозяина, в том числе и нетерпеливость Генриха, поэтому посоветовал Моджеру быть где-нибудь рядом. Тот все время находился в небольшой комнате, где Генрих устраивал личные беседы, с тех пор как писарь оставил его ждать. Моджер начал говорить слова благодарности за то, что Генрих соизволил выслушать его, но король жестом прервал поток лести и подобострастия. Он хотел спросить о Раймонде, вернулся ли тот из Уэльса невредимым.
Когда Генрих отсылал Раймонда, в его мыслях не было ничего, кроме шутки, которую они разыгрывали с матерью Раймонда. Все казалось веселой забавой. Они условились, что Элеонора не должна знать о том, что ее племянник может принять участие в войне. Элеонору война сводила с ума, и она навряд ли сочла бы это шуткой. Теперь и Генрих не видел здесь ничего забавного. Что он сможет сказать своей жене и ее сводной сестре, если с Раймондом что-нибудь случилось?
Облегчение, которое он испытал, узнав, что молодой человек вернулся невредимым, мешало ему внимательно выслушивать не совсем правдивую историю Моджера. Генрих не осознавал, что, назвав Раймонда племянником своей жены, он дал Моджеру возможность тут же все переврать и запутать дело с торговцами и с покушениями на Раймонда, превратив их в тщательно состряпанный Вильямом заговор. Хотя Генрих готов был верить почти всему, что касалось фаворита его брата, но он был не глуп и почувствовал неладное.
– Но с какой целью? – спросил, наконец король.
– Если Вильям узнал, кто на самом деле Раймонд, он решил использовать его… возможно, как заложника или как-то иначе… чтобы добиться моего развода с женой и заполучить ее владения, в противном случае они отошли бы к моему сыну, которому принадлежат по праву.
Это похоже на правду. Но Генрих не мог поверить, что какой-то рыцарь низкого сословия, пусть даже и фаворит Ричарда, отважится причинить вред племяннику королевы. Нет, конечно же, нет! Проклятие! Неудивительно, что вся эта история кажется идиотской, думал Генрих, не предполагая даже, что Моджер, замешанный во всех покушениях, старается выгородить себя на случай, если Эгберт не добьется успеха. Генрих считал Моджера провинциальным болваном, который судит обо всем, исходя из собственных ограниченных интересов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44