– Очень хорошо, но помни, не должно создаваться впечатления, будто сэра Вильяма искали специально.
– Нет, я помню. Я украду что-нибудь… я видел кое-что ценное. Все будет выглядеть так, будто он проснулся и увидел вора во время кражи, и тот заткнул ему глотку. Впрочем, если хотите, я мог бы убить кроме него еще троих или четверых.
– Нет Лучше придерживаться версии ограбления. Испуганного вора они будут искать не так долго и упорно, как маньяка, который ходит и режет глотки без всякой причины. – Моджер сунул руку в кошелек и вытащил золотую монету. – Получишь больше, когда я разбогатею, завладев Марлоу и Биксом. Да, ты слышал что-нибудь от людей Вильяма, как он был ранен?
– Никто не видел, как это случилось, но он был утыкан стрелами.
– Я знаю это. Меня интересует, не говорил ли кто-нибудь о тех стременах. Я полагаю, что, когда они оба погибнут, я смогу забрать седло, не этот вечно путающийся под ногами ублюдок опередил меня.
– Стременных ремней не было на седле, когда отряд вернулся в лагерь… это все, что я могу сказать. Но никакой огласки не было. Я думаю, молодой рыцарь забрал их и выбросил испугавшись, что могут обвинить его.
Моджер испытал приятное удовлетворение, когда пришел на следующий день в аббатство с обещанным пожертвованием и обнаружил там переполох. Самым естественным делом было спросить, что случилось. С наслаждением он выслушал, как в лазарет каким-то образом проник вор, избил прислужника до потери сознания, похитил несколько ценных столовых ножей и кошельков и убил одного человека, который, должно быть, проснулся и хотел поднять тревогу. Моджеру не составило труда заставить свой голос дрожать, когда он говорил, что у него в лечебнице друг и он хотел бы повидать его и убедиться, все ли с ним в порядке.
Когда Моджер вошел и увидел пустую кровать у окна, он чуть было не потерял сознание от радости и облегчения. Он уставился на кровать, стоя как вкопанный, не в силах поверить, что замышлявшееся им много лет тому назад убийство наконец-то свершилось.
– Что с вами, сын мой? – услышал он голос монаха.
– Мой друг… – запинаясь, спросил Моджер, – человек, которого я просил переместить к окну, где он? Я слышал…
– Нет-нет, это был не он, не сэр Вильям, – утешил его монах, пожимая руку Моджера. – По желанию графа он находится в отдельной комнате в гостевом доме аббата.
Лицо Моджера, которое до этого было бледным, покраснело от ярости. Монах воспринял это как проявление радости и улыбнулся.
– Он в безопасности, в полной безопасности.
– Могу я увидеть его? – спросил Моджер. Улыбка на лице прислужника погасла.
– Увидеть – да, поговорить – нет. Его сильно лихорадит, и он, наверное, не узнает вас… Мы стараемся, – добавил он, – не беспокоить его.
– Сильный жар? – Голос Моджера опять задрожал от надежды. Может быть, удача избегала его только затем, чтобы дать Вильяму умереть своей смертью? Может быть, Вильям обречен умереть от ран? – Его жизнь в опасности? Вчера вы сказали, что он будет жить.
– Бог милостив. – Голос монаха выдавал его беспокойство. – Но жар оказался сильнее, чем я ожидал, а раны, особенно в плече, которые я оперировал, чтобы извлечь стрелу, воспалились.
– Вы отведете меня к нему? – спросил Моджер.
– Да, конечно, – сказал монах. Он позвал другого прислужника и объяснил ему, куда отвести Моджера, попросив того еще раз не входить в комнату или по крайней мере не разговаривать с Вильямом.
– Люди в лихорадке обретают силу, – заметил монах, – какой от них никогда не ожидают в столь ослабленном состоянии. Если, допустим, вы напомните ему о каком-то долге, который ему покажется невыполнимым или, скажем, неотомщенным, он может вскочить с кровати, раны откроются или он простудится. Это было бы гибельным для него.
– Нет-нет, – заверил его Моджер, – я не буду с ним разговаривать.
Моджеру не повезло: инструкции монаха слышал и прислужник. Хотя Вильям был один, беспокойно мечущийся и бессвязно бредящий, Моджер не отважился попытаться избавиться от своего сопровождающего или войти в комнату под его присмотром. Он вернулся в лагерь, проклиная графа Херфордского за его чрезмерную предусмотрительность.
Только признательностью за то, что Вильям возглавил операцию, такое особое внимание не объяснишь. Однако не все потеряно. Моджер заметил в комнате вещи Вильяма. На этот раз ошибки не будет. Он представил себе, как в лихорадочном бреду больной закалывает себя своим собственным ножом, полагая, что он на поле брани.
Моджер не спеша пообедал, обдумывая различные варианты, как вслед за Вильямом отправить в могилу Раймонда. Затем он позабавился с одной из самых красивых шлюх в лагере и с наступлением темноты отправился с Эгбертом в аббатство, сказав ему, что убит не тот человек. Его слова не были слишком резкими. Моджер понимал: Эгберту пришлось работать в спешке и темноте. К тому же его ненависть к Вильяму с каждой неудачей только возрастала, и теперь он с величайшим наслаждением представлял себе как вонзается нож в его тело.
Никто не задал никаких вопросов, когда Моджер въехал в ворота аббатства. Многие люди из лагеря приходили навестить своих товарищей или забрать вещи тех, кто умер, чтобы отправить их родственникам, и сторож не обратил никакого внимания на прибывших. Эгберт подъехал к небольшой боковой двери в западной стене, ведущей к резиденции аббата, и спрятал лошадь. Он натянул на голову капюшон, чтобы спрятать лицо, и позвонил в колокольчик. Эту дверь всегда держали закрытой, но монах, работавший в доме аббата, обязан был отвечать на звонки. Когда Эгберт объяснил ему причину своего визита, монах раздраженно предложил ему обойти кругом и войти через главные ворота. Эгберт смиренно попросил прощения и сказал, что идти далеко, а ворота могут закрыть, пока он будет добираться до них. Монах впустил его. Заперев за Эгбертом дверь, он объяснил, как пройти к гостевому дому, и ушел, чтобы заняться своими обычными делами.
Преследуемый собственной тенью, Эгберт пошел в указанном монахом направлении. Он подождал, потом снял ключ, висевший на крючке, отпер дверь и повесил ключ на место. Это было все, что от него требовалось, но он не торопился уходить. Последнее время у него слишком много неудач. Моджср весьма снисходительно относится к этому, но Эгберт не хотел больше искушать судьбу. Он нашел темное место в саду аббата, откуда можно было видеть дверь, сел и стал ждать. Может пройти несколько часов, пока Моджер не сумеет прикончить сэра Вильяма. Если вдруг придет какой-то случайный поздний посетитель и обнаружится, что дверь не заперта, эта оплошность будет устранена. Потом Эгберт снова ее отопрет.
Хотя Вильям и был один, когда Моджер заглянул к нему, его одиночество было непродолжительным. Раймонд только ненадолго оставил его одного. После известия об убийстве в лазарете, услышанном им во время еды, его подозрения вспыхнули с новой силой, и он, забыв про завтрак, бросился к графу Херфордскому. Они вспомнили, что монах говорил о намерении переместить Вильяма к окну. Это еще не доказывало, что хотели убить именно Вильяма, возможно случившееся было простым совпадением. Человек, замысливший убийство, редко останавливается, чтобы украсть ножи и кошельки. И все же это было довольно странное совпадение.
Первой реакцией Раймонда было желание снова и немедля переместить Вильяма, но граф охладил его пыл. Столь отчаянные попытки прикончить Вильяма не остановить только перетаскиванием его в разные места. Они возобновятся, как только станет известно, где он находится. Было бы значительно лучше, настаивал граф, поймать тех, кто пытается его убить.
Конечно, нельзя направить в аббатство военный отряд. Даже если бы граф сумел сломить сопротивление аббата, такая акция наверняка насторожила бы предполагаемого убийцу, который временно отказался бы от своего намерения. В конце концов, было решено: Раймонд будет дежурить у постели Вильяма, а еще четыре человека – по одному в каждой из соседних комнат и в комнатах напротив, чтобы прийти на помощь Раймонду, когда тот позовет.
Первый сбой в этом плане обнаружился через десять минут после наступления темноты, когда Раймонд зажег свечу. Вильям лежал спокойно, но через несколько минут начал метаться и бредить. Раймонд обмыл ему лицо и дал выпить воды, но тот никак не мог успокоиться. Глаза Вильяма бегали из стороны в сторону, наблюдая за тенями, создаваемыми мерцающей свечой. Вдруг он начал кричать, предупреждая о нападении со стороны темной двери.
Услышав крики, стражники графа вбежали в комнату с оружием наготове. Это так сильно возбудило Вильяма, что Раймонду едва удалось уложить его в постель. Не без смущения он объяснил стражникам, что случилось, и попросил их не приходить на крики, если только он сам не позовет их некоторыми условленными фразами. Отпустив их и относительно успокоив Вильяма, он задул свечу, которая, казалось, и была виновницей переполоха.
Вильям продолжал бредить и даже размахивал руками время от времени, так что Раймонд не решился снова зажечь свечу. Он вообще не решался сделать что-либо. Стоило ему пошевелиться на стуле, как Вильям тут же реагировал на шум. Похоже слух больного обострился до предела.
Вынужденная неподвижность мешала Раймонду бодрствовать. За последние два дня он перенес страданий, физических и душевных больше, чем за всю предшествующую жизнь. Время тянулось медленно, и его голова начала клониться вниз. Три раза он ловил себя на этом и через силу открывал глаза, но наконец его голова упала на грудь, и он уснул.
Примерно час спустя ручка двери тихо щелкнула. Раймонд вздрогнул встревоженно и снова погрузился в сон. Вильям открыл глаза, горевшие лихорадочным огнем. Луна еще не взошла, но свет, исходящий от усыпанного звездами неба, образовал тусклую тень на противоположной стене. Тело Вильяма напряглось. Он смутно ощущал боль, но все чувства сконцентрировались на тени. Где-то вне поля своего зрения он услышал движение. Вильям повернул голову, но его обостренные лихорадкой ощущения были слишком искаженными и ненадежными, и он опять погрузился в кошмар, полной темноты, и не мог видеть, как Моджер тихо открывал дверь.
Шаги Моджера были настолько легки, что не разбудили Раймонда. Вильям прислушался, но не смог понять откуда исходят звуки, и пришел в смятение. Он опустил глаза и увидел черную тень, которая надвигалась на него. Она не связывалась ни с какой галлюцинацией в его голове, и он в замешательстве наблюдал за ее приближением. Он не сделал ни одного движения и не противился, когда Моджер снял с него легкое одеяло, которым его накрыл Раймонд. В этом было нечто знакомое, то, что, несмотря на жар, ассоциировалось у Вильяма с чем-то хорошим для него. Монахи раздевали его, чтобы обмыть и перевязать раны.
Только когда Моджер наклонился ниже и зажал ему рот рукой, чтобы он не смог закричать, Вильям увидел лицо своего соседа. Вильям резко отвернул голову, но не потому, что подозревал Моджера в опасных для него намерениях. Совсем наоборот. Моджер опекал его людей, добивался улучшения условий его содержания, теперь, как он думал, Моджер ухаживает за ним. Этого он не мог вынести.
С силой, свойственной лишь сумасшедшим, Вильям оттолкнул Моджера. Внезапность и необычная сила толчка заставили того отшатнуться, он споткнулся о стоящий у стены сундук и с шумом свалился на него. Этот шум разбудил Раймонда, но он был ошеломлен и долго никак не мог понять, что его разбудило. Его обезумевшие глаза блуждали по комнате, но не разглядели застывшего от изумления Моджера, который был для них только темным пятном во мраке.
Тем временем Вильям попытался подняться. – Нет! – закричал он. – Нет! Мне уже лучше, уже лучше!
Раймонд поднялся на ноги и попытался схватить, успокоить Вильяма, но тот соскочил с кровати и встал. Все еще пребывая в дурмане, Раймонд наклонился так неосторожно, что упал на кровать, а затем, вместо того чтобы встать, обежать вокруг кровати и подхватить Вильяма (он ведь не подозревал о присутствии в комнате постороннего), он решил лезть через постель, полагая, что это кратчайший путь. Вильям, однако, не оставался безучастным. Его воспаленный мозг почему-то пришел к заключению: вежливость требует проводить Моджера до двери, этим он достигнет двойной цели – докажет, что он уже хорошо себя чувствует, и откажется от опеки соседа.
– Я провожу вас, – бормотал он, двигаясь вперед. – Благодарю вас. Нет необходимости. Я провожу вас.
Моджер не верил своим ушам и глазам. Ударив его, узнав его намерения, Вильям тем не менее шел к нему с распростертыми для объятия руками. Собственное чувство вины Моджера заставило интерпретировать галлюцинацию Вильяма в подозрение. «Ловушка! – пронзительно закричал его мозг. – Он знал обо всем, что я собирался сделать, и подготовил ловушку». Онемев от ужаса, Моджер вскочил на ноги, сильно ударил один раз Вильяма ножом, который держал в руках, и бросил оружие. Затем он отшатнулся от Вильяма, распахнул дверь и выбежал.
В это мгновение Раймонд стоял уже за кроватью позади Вильяма. Он уловил шум и тогда только понял, что в комнате кто-то есть, кроме него и Вильяма, и приготовился защищаться. Но Вильям, получивший удар в левую руку, упал на Раймонда, крича от ярости, боли и недоумения. Таким образом, первый зов Раймонда на помощь заглушили крики Вильяма. Что еще хуже, удар настолько исказил сознание Вильяма, что теперь он боролся с Раймондом.
Еще дважды Раймонд кричал стражникам графа Херфордского, что убийца убегает. К несчастью, Вильям нанес сразу ему такой удар в живот, что призыв Раймонда превратился в вой. На второй его зов, ответ последовал немедленно, но было слишком поздно что-либо сделать. Моджер был уже за воротами. Эгберт мрачно улыбнулся, когда понял: хозяин тоже потерпел неудачу. Он радовался, что не ушел в лагерь до возвращения Моджера. Эгберт тихо проскользнул вдоль фасада главного здания в конюшню и лег рядом с лошадью своего хозяина, которую он должен был привести в лагерь на следующее утро.
Глава 12
Элис взяла очередную счетную бирку из связки, намереваясь перевести ее в письменные счета. Это делалось не потому, что она сомневалась в честности и аккуратности Мартина. Каждая бирка имела пометки – зазубрины и царапины, которые указывали торговца или фермера, к которому она относилась, а суммы были четко вырезаны в виде больших и малых зарубок. Элис решила перенести их на бумагу по нескольким причинам. Один лист пергамента занимал гораздо меньше места, чем связка бирок. Кроме того, написанные документы внушали благоговение и предупреждали споры. Простолюдины смотрели на них, как на волшебство, как будто сам факт записи какой-либо вещи делал ее истинной или неизбежной.
Элис была так поглощена работой, что Мартину пришлось кашлянуть, привлекая ее внимание. Она закончила строчку и взглянула на него.
– Прибыл гонец из Уэльса, – сказал Мартин.
Элис улыбнулась и ответила:
– Хорошо, впустите его. Папа держит свое обещание писать почаще. Я получила от него письмо всего пять или шесть дней назад.
Она сказала это прежде, чем заметила неестественный блеск глаз Мартина. То, что глаза управляющего полны слез, она осознала только после того, как он сказал:
– Письмо, которое доставили, не от господина.
– Умер?! – пронзительно закричала она, вскакивая на ноги. – Папа умер?!
– Нет! – воскликнул Мартин, обегая вокруг стола, чтобы поддержать ее. – Но он ранен, и опасно.
– Ты лжешь! Ты хочешь скрыть, что он умер. – Она зарыдала.
– Нет, госпожа, нет, – уверял Мартин, поглаживая ее руку. – Когда гонца отправили, он был жив. Письмо от сэра Раймонда.
Страх сжал горло Элис и молотом ударил по сердцу, чуть было не разорвав грудь, но при имени Раймонда отступил. Ей было приятно услышать его имя, хотя она и не признавалась себе в этом, нетерпеливо вбегая в зал, чтобы встретить гонца. Элис взяла из его рук сложенный пергамент, сорвала печати и начала читать.
Нетерпение мешало ей. Сначала она смогла понять лишь несколько слов. Хотя почерк был ясный и твердый, и она могла разобрать все буквы, но они сочетались неправильно и образовывали бессмысленные слова, которые Элис никак не могла понять. Зарыдав от разочарования, она прочитала одну фразу Мартину и закричала:
– Что это значит! Что он пишет! Он пишет на латыни!
– Это не латынь, – ответил Мартин. Сам он читать и писать не умел, но достаточно наслышался латинских слов за время пребывания в монастыре, так что немного понимал их. Звуки были твердыми, как…
– Госпожа! Он пишет так, как говорит он, а не мы! – воскликнул Мартин.
Элис вытерла глаза и попробовала читать сначала. Она решила, что должна читать вслух, будто слышит голос Раймонда. Мартин оказался прав. Теперь слова становились понятными, и, слыша воображаемый ею приятный баритон Раймонда, произносящий их, Элис успокаивалась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
– Нет, я помню. Я украду что-нибудь… я видел кое-что ценное. Все будет выглядеть так, будто он проснулся и увидел вора во время кражи, и тот заткнул ему глотку. Впрочем, если хотите, я мог бы убить кроме него еще троих или четверых.
– Нет Лучше придерживаться версии ограбления. Испуганного вора они будут искать не так долго и упорно, как маньяка, который ходит и режет глотки без всякой причины. – Моджер сунул руку в кошелек и вытащил золотую монету. – Получишь больше, когда я разбогатею, завладев Марлоу и Биксом. Да, ты слышал что-нибудь от людей Вильяма, как он был ранен?
– Никто не видел, как это случилось, но он был утыкан стрелами.
– Я знаю это. Меня интересует, не говорил ли кто-нибудь о тех стременах. Я полагаю, что, когда они оба погибнут, я смогу забрать седло, не этот вечно путающийся под ногами ублюдок опередил меня.
– Стременных ремней не было на седле, когда отряд вернулся в лагерь… это все, что я могу сказать. Но никакой огласки не было. Я думаю, молодой рыцарь забрал их и выбросил испугавшись, что могут обвинить его.
Моджер испытал приятное удовлетворение, когда пришел на следующий день в аббатство с обещанным пожертвованием и обнаружил там переполох. Самым естественным делом было спросить, что случилось. С наслаждением он выслушал, как в лазарет каким-то образом проник вор, избил прислужника до потери сознания, похитил несколько ценных столовых ножей и кошельков и убил одного человека, который, должно быть, проснулся и хотел поднять тревогу. Моджеру не составило труда заставить свой голос дрожать, когда он говорил, что у него в лечебнице друг и он хотел бы повидать его и убедиться, все ли с ним в порядке.
Когда Моджер вошел и увидел пустую кровать у окна, он чуть было не потерял сознание от радости и облегчения. Он уставился на кровать, стоя как вкопанный, не в силах поверить, что замышлявшееся им много лет тому назад убийство наконец-то свершилось.
– Что с вами, сын мой? – услышал он голос монаха.
– Мой друг… – запинаясь, спросил Моджер, – человек, которого я просил переместить к окну, где он? Я слышал…
– Нет-нет, это был не он, не сэр Вильям, – утешил его монах, пожимая руку Моджера. – По желанию графа он находится в отдельной комнате в гостевом доме аббата.
Лицо Моджера, которое до этого было бледным, покраснело от ярости. Монах воспринял это как проявление радости и улыбнулся.
– Он в безопасности, в полной безопасности.
– Могу я увидеть его? – спросил Моджер. Улыбка на лице прислужника погасла.
– Увидеть – да, поговорить – нет. Его сильно лихорадит, и он, наверное, не узнает вас… Мы стараемся, – добавил он, – не беспокоить его.
– Сильный жар? – Голос Моджера опять задрожал от надежды. Может быть, удача избегала его только затем, чтобы дать Вильяму умереть своей смертью? Может быть, Вильям обречен умереть от ран? – Его жизнь в опасности? Вчера вы сказали, что он будет жить.
– Бог милостив. – Голос монаха выдавал его беспокойство. – Но жар оказался сильнее, чем я ожидал, а раны, особенно в плече, которые я оперировал, чтобы извлечь стрелу, воспалились.
– Вы отведете меня к нему? – спросил Моджер.
– Да, конечно, – сказал монах. Он позвал другого прислужника и объяснил ему, куда отвести Моджера, попросив того еще раз не входить в комнату или по крайней мере не разговаривать с Вильямом.
– Люди в лихорадке обретают силу, – заметил монах, – какой от них никогда не ожидают в столь ослабленном состоянии. Если, допустим, вы напомните ему о каком-то долге, который ему покажется невыполнимым или, скажем, неотомщенным, он может вскочить с кровати, раны откроются или он простудится. Это было бы гибельным для него.
– Нет-нет, – заверил его Моджер, – я не буду с ним разговаривать.
Моджеру не повезло: инструкции монаха слышал и прислужник. Хотя Вильям был один, беспокойно мечущийся и бессвязно бредящий, Моджер не отважился попытаться избавиться от своего сопровождающего или войти в комнату под его присмотром. Он вернулся в лагерь, проклиная графа Херфордского за его чрезмерную предусмотрительность.
Только признательностью за то, что Вильям возглавил операцию, такое особое внимание не объяснишь. Однако не все потеряно. Моджер заметил в комнате вещи Вильяма. На этот раз ошибки не будет. Он представил себе, как в лихорадочном бреду больной закалывает себя своим собственным ножом, полагая, что он на поле брани.
Моджер не спеша пообедал, обдумывая различные варианты, как вслед за Вильямом отправить в могилу Раймонда. Затем он позабавился с одной из самых красивых шлюх в лагере и с наступлением темноты отправился с Эгбертом в аббатство, сказав ему, что убит не тот человек. Его слова не были слишком резкими. Моджер понимал: Эгберту пришлось работать в спешке и темноте. К тому же его ненависть к Вильяму с каждой неудачей только возрастала, и теперь он с величайшим наслаждением представлял себе как вонзается нож в его тело.
Никто не задал никаких вопросов, когда Моджер въехал в ворота аббатства. Многие люди из лагеря приходили навестить своих товарищей или забрать вещи тех, кто умер, чтобы отправить их родственникам, и сторож не обратил никакого внимания на прибывших. Эгберт подъехал к небольшой боковой двери в западной стене, ведущей к резиденции аббата, и спрятал лошадь. Он натянул на голову капюшон, чтобы спрятать лицо, и позвонил в колокольчик. Эту дверь всегда держали закрытой, но монах, работавший в доме аббата, обязан был отвечать на звонки. Когда Эгберт объяснил ему причину своего визита, монах раздраженно предложил ему обойти кругом и войти через главные ворота. Эгберт смиренно попросил прощения и сказал, что идти далеко, а ворота могут закрыть, пока он будет добираться до них. Монах впустил его. Заперев за Эгбертом дверь, он объяснил, как пройти к гостевому дому, и ушел, чтобы заняться своими обычными делами.
Преследуемый собственной тенью, Эгберт пошел в указанном монахом направлении. Он подождал, потом снял ключ, висевший на крючке, отпер дверь и повесил ключ на место. Это было все, что от него требовалось, но он не торопился уходить. Последнее время у него слишком много неудач. Моджср весьма снисходительно относится к этому, но Эгберт не хотел больше искушать судьбу. Он нашел темное место в саду аббата, откуда можно было видеть дверь, сел и стал ждать. Может пройти несколько часов, пока Моджер не сумеет прикончить сэра Вильяма. Если вдруг придет какой-то случайный поздний посетитель и обнаружится, что дверь не заперта, эта оплошность будет устранена. Потом Эгберт снова ее отопрет.
Хотя Вильям и был один, когда Моджер заглянул к нему, его одиночество было непродолжительным. Раймонд только ненадолго оставил его одного. После известия об убийстве в лазарете, услышанном им во время еды, его подозрения вспыхнули с новой силой, и он, забыв про завтрак, бросился к графу Херфордскому. Они вспомнили, что монах говорил о намерении переместить Вильяма к окну. Это еще не доказывало, что хотели убить именно Вильяма, возможно случившееся было простым совпадением. Человек, замысливший убийство, редко останавливается, чтобы украсть ножи и кошельки. И все же это было довольно странное совпадение.
Первой реакцией Раймонда было желание снова и немедля переместить Вильяма, но граф охладил его пыл. Столь отчаянные попытки прикончить Вильяма не остановить только перетаскиванием его в разные места. Они возобновятся, как только станет известно, где он находится. Было бы значительно лучше, настаивал граф, поймать тех, кто пытается его убить.
Конечно, нельзя направить в аббатство военный отряд. Даже если бы граф сумел сломить сопротивление аббата, такая акция наверняка насторожила бы предполагаемого убийцу, который временно отказался бы от своего намерения. В конце концов, было решено: Раймонд будет дежурить у постели Вильяма, а еще четыре человека – по одному в каждой из соседних комнат и в комнатах напротив, чтобы прийти на помощь Раймонду, когда тот позовет.
Первый сбой в этом плане обнаружился через десять минут после наступления темноты, когда Раймонд зажег свечу. Вильям лежал спокойно, но через несколько минут начал метаться и бредить. Раймонд обмыл ему лицо и дал выпить воды, но тот никак не мог успокоиться. Глаза Вильяма бегали из стороны в сторону, наблюдая за тенями, создаваемыми мерцающей свечой. Вдруг он начал кричать, предупреждая о нападении со стороны темной двери.
Услышав крики, стражники графа вбежали в комнату с оружием наготове. Это так сильно возбудило Вильяма, что Раймонду едва удалось уложить его в постель. Не без смущения он объяснил стражникам, что случилось, и попросил их не приходить на крики, если только он сам не позовет их некоторыми условленными фразами. Отпустив их и относительно успокоив Вильяма, он задул свечу, которая, казалось, и была виновницей переполоха.
Вильям продолжал бредить и даже размахивал руками время от времени, так что Раймонд не решился снова зажечь свечу. Он вообще не решался сделать что-либо. Стоило ему пошевелиться на стуле, как Вильям тут же реагировал на шум. Похоже слух больного обострился до предела.
Вынужденная неподвижность мешала Раймонду бодрствовать. За последние два дня он перенес страданий, физических и душевных больше, чем за всю предшествующую жизнь. Время тянулось медленно, и его голова начала клониться вниз. Три раза он ловил себя на этом и через силу открывал глаза, но наконец его голова упала на грудь, и он уснул.
Примерно час спустя ручка двери тихо щелкнула. Раймонд вздрогнул встревоженно и снова погрузился в сон. Вильям открыл глаза, горевшие лихорадочным огнем. Луна еще не взошла, но свет, исходящий от усыпанного звездами неба, образовал тусклую тень на противоположной стене. Тело Вильяма напряглось. Он смутно ощущал боль, но все чувства сконцентрировались на тени. Где-то вне поля своего зрения он услышал движение. Вильям повернул голову, но его обостренные лихорадкой ощущения были слишком искаженными и ненадежными, и он опять погрузился в кошмар, полной темноты, и не мог видеть, как Моджер тихо открывал дверь.
Шаги Моджера были настолько легки, что не разбудили Раймонда. Вильям прислушался, но не смог понять откуда исходят звуки, и пришел в смятение. Он опустил глаза и увидел черную тень, которая надвигалась на него. Она не связывалась ни с какой галлюцинацией в его голове, и он в замешательстве наблюдал за ее приближением. Он не сделал ни одного движения и не противился, когда Моджер снял с него легкое одеяло, которым его накрыл Раймонд. В этом было нечто знакомое, то, что, несмотря на жар, ассоциировалось у Вильяма с чем-то хорошим для него. Монахи раздевали его, чтобы обмыть и перевязать раны.
Только когда Моджер наклонился ниже и зажал ему рот рукой, чтобы он не смог закричать, Вильям увидел лицо своего соседа. Вильям резко отвернул голову, но не потому, что подозревал Моджера в опасных для него намерениях. Совсем наоборот. Моджер опекал его людей, добивался улучшения условий его содержания, теперь, как он думал, Моджер ухаживает за ним. Этого он не мог вынести.
С силой, свойственной лишь сумасшедшим, Вильям оттолкнул Моджера. Внезапность и необычная сила толчка заставили того отшатнуться, он споткнулся о стоящий у стены сундук и с шумом свалился на него. Этот шум разбудил Раймонда, но он был ошеломлен и долго никак не мог понять, что его разбудило. Его обезумевшие глаза блуждали по комнате, но не разглядели застывшего от изумления Моджера, который был для них только темным пятном во мраке.
Тем временем Вильям попытался подняться. – Нет! – закричал он. – Нет! Мне уже лучше, уже лучше!
Раймонд поднялся на ноги и попытался схватить, успокоить Вильяма, но тот соскочил с кровати и встал. Все еще пребывая в дурмане, Раймонд наклонился так неосторожно, что упал на кровать, а затем, вместо того чтобы встать, обежать вокруг кровати и подхватить Вильяма (он ведь не подозревал о присутствии в комнате постороннего), он решил лезть через постель, полагая, что это кратчайший путь. Вильям, однако, не оставался безучастным. Его воспаленный мозг почему-то пришел к заключению: вежливость требует проводить Моджера до двери, этим он достигнет двойной цели – докажет, что он уже хорошо себя чувствует, и откажется от опеки соседа.
– Я провожу вас, – бормотал он, двигаясь вперед. – Благодарю вас. Нет необходимости. Я провожу вас.
Моджер не верил своим ушам и глазам. Ударив его, узнав его намерения, Вильям тем не менее шел к нему с распростертыми для объятия руками. Собственное чувство вины Моджера заставило интерпретировать галлюцинацию Вильяма в подозрение. «Ловушка! – пронзительно закричал его мозг. – Он знал обо всем, что я собирался сделать, и подготовил ловушку». Онемев от ужаса, Моджер вскочил на ноги, сильно ударил один раз Вильяма ножом, который держал в руках, и бросил оружие. Затем он отшатнулся от Вильяма, распахнул дверь и выбежал.
В это мгновение Раймонд стоял уже за кроватью позади Вильяма. Он уловил шум и тогда только понял, что в комнате кто-то есть, кроме него и Вильяма, и приготовился защищаться. Но Вильям, получивший удар в левую руку, упал на Раймонда, крича от ярости, боли и недоумения. Таким образом, первый зов Раймонда на помощь заглушили крики Вильяма. Что еще хуже, удар настолько исказил сознание Вильяма, что теперь он боролся с Раймондом.
Еще дважды Раймонд кричал стражникам графа Херфордского, что убийца убегает. К несчастью, Вильям нанес сразу ему такой удар в живот, что призыв Раймонда превратился в вой. На второй его зов, ответ последовал немедленно, но было слишком поздно что-либо сделать. Моджер был уже за воротами. Эгберт мрачно улыбнулся, когда понял: хозяин тоже потерпел неудачу. Он радовался, что не ушел в лагерь до возвращения Моджера. Эгберт тихо проскользнул вдоль фасада главного здания в конюшню и лег рядом с лошадью своего хозяина, которую он должен был привести в лагерь на следующее утро.
Глава 12
Элис взяла очередную счетную бирку из связки, намереваясь перевести ее в письменные счета. Это делалось не потому, что она сомневалась в честности и аккуратности Мартина. Каждая бирка имела пометки – зазубрины и царапины, которые указывали торговца или фермера, к которому она относилась, а суммы были четко вырезаны в виде больших и малых зарубок. Элис решила перенести их на бумагу по нескольким причинам. Один лист пергамента занимал гораздо меньше места, чем связка бирок. Кроме того, написанные документы внушали благоговение и предупреждали споры. Простолюдины смотрели на них, как на волшебство, как будто сам факт записи какой-либо вещи делал ее истинной или неизбежной.
Элис была так поглощена работой, что Мартину пришлось кашлянуть, привлекая ее внимание. Она закончила строчку и взглянула на него.
– Прибыл гонец из Уэльса, – сказал Мартин.
Элис улыбнулась и ответила:
– Хорошо, впустите его. Папа держит свое обещание писать почаще. Я получила от него письмо всего пять или шесть дней назад.
Она сказала это прежде, чем заметила неестественный блеск глаз Мартина. То, что глаза управляющего полны слез, она осознала только после того, как он сказал:
– Письмо, которое доставили, не от господина.
– Умер?! – пронзительно закричала она, вскакивая на ноги. – Папа умер?!
– Нет! – воскликнул Мартин, обегая вокруг стола, чтобы поддержать ее. – Но он ранен, и опасно.
– Ты лжешь! Ты хочешь скрыть, что он умер. – Она зарыдала.
– Нет, госпожа, нет, – уверял Мартин, поглаживая ее руку. – Когда гонца отправили, он был жив. Письмо от сэра Раймонда.
Страх сжал горло Элис и молотом ударил по сердцу, чуть было не разорвав грудь, но при имени Раймонда отступил. Ей было приятно услышать его имя, хотя она и не признавалась себе в этом, нетерпеливо вбегая в зал, чтобы встретить гонца. Элис взяла из его рук сложенный пергамент, сорвала печати и начала читать.
Нетерпение мешало ей. Сначала она смогла понять лишь несколько слов. Хотя почерк был ясный и твердый, и она могла разобрать все буквы, но они сочетались неправильно и образовывали бессмысленные слова, которые Элис никак не могла понять. Зарыдав от разочарования, она прочитала одну фразу Мартину и закричала:
– Что это значит! Что он пишет! Он пишет на латыни!
– Это не латынь, – ответил Мартин. Сам он читать и писать не умел, но достаточно наслышался латинских слов за время пребывания в монастыре, так что немного понимал их. Звуки были твердыми, как…
– Госпожа! Он пишет так, как говорит он, а не мы! – воскликнул Мартин.
Элис вытерла глаза и попробовала читать сначала. Она решила, что должна читать вслух, будто слышит голос Раймонда. Мартин оказался прав. Теперь слова становились понятными, и, слыша воображаемый ею приятный баритон Раймонда, произносящий их, Элис успокаивалась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44