Комический фон создают надоедливый братишка Ло Фэт, Арвин, и Бони Джо, которые под ручку идут за влюбленными по самой кромке во-во-воды.
Смех в зале. Элвис, подумалось Нельсону, по-прежнему мил даже интеллектуалам. У кандидата подергивалась щека, руки сжимались и разжимались. Нельсон поудобнее прислонился к стене.
– Другая его возлюбленная – Сисси Уэстерморленд (Шелли Фабарес), гордая дочь американского полковника (Брайан Кийт). На военной базе происходит смотр художественной самодеятельности. Сисси исполняет номер в ритме шимми «Бикини Би-52», Рик, аккомпанируя себе на жестяном бочонке, поет «Дьенбьенфу», и они вместе оказываются в компании победителей под настороженным взглядом матери Сисси (Ив Арден). Весь этот эротический клубок, который завязывается между Элвисом и Сисси, Элвисом и матерью Сисси и даже между Элвисом и полковником Уэстерморлендом, наблюдают с бамбуковой крыши офицерского клуба Арвин и Бонн Джо. Они доносят Ло Фэт о шашнях Рика с круглоглазой.
Бранвелл перевел дыхание. По лицу его пробежала гримаса, пальцы, сжимающие кафедру, побелели.
– Тем временем, – продолжал он, облизнув губы, – Рика отводит в сторону агент ЦРУ (Пол Линд). Никто, кроме него, не знает, что Рик служил в секретной программе «Феникс» – проникал по ночам во вьетнамские деревушки и убивал вьетконговских офицеров. Цэрэушник требует, чтобы Рик исполнил еще одну миссию выше по ре-ре… – Бранвелл сглотнул, – реке, ликвидировал французского каучукового плантатора (Эцио Пинца), который помогает вьетконговцам.
Снова послышался гул: это было откровение, прорыв в трансгрессивную сторону Элвиса. Потребовался блистательный англичанин, чтобы показать американцам до-голе неведомую грань их собственной культуры. Гул был особенно громок справа от Нельсона, где сидел, кусая губы и выставя подбородок, Вейссман. С той минуты, как Нельсона вошел в зал, старик пытался подать ему знак. Он кивал, дергал себя за мочку уха, прикладывал палец к носу. Нельсон упорно не замечал. Тем временем Пропащие Мальчишки рядом с Вейссманом усиленно перешептывались, поглядывая на Бранвелла.
– Рик отказывается, – продолжал кандидат, потея и переминаясь, – но он у цэрэушника на крючке.
Цело в том, что Радист в тридцатых годах вступил в коммунистическую партию, и цэрэушнику это известно. У Рика нет выбора. Покуда баркас медленно пы-пы-пыхтит вверх по Меконгу и Радист у руля покуривает трубочку из кукурузного початка, Рик машет рукой сельчанам, которые идут с фонарями вдоль ре-ре-реки, и поет под гитару «Ты разбила мое сердце тьмы».
Бранвелл переступил с ноги на ногу, сжал и отпустил кафедру. Взглянул на дверь, словно прикидывая расстояние. Облизнул губы. Акулло, сидящий рядом за столом, поднял графин, предлагая налить воды. Бранвелл побледнел еще сильнее и энергично замотал головой.
Один из Пропащих Мальчишек что-то с жаром зашептал Вейссману на ухо. Соседи зашипели. Акулло услышал шум и потемнел лицом, поняв, кто возмущает спокойствие. Отыскав взглядом Нельсона, декан мотнул головой в сторону Вейссмана. Нельсон указал на себя, поднял брови и губами спросил: «Я?» Акулло сердито кивнул. Нельсон очень медленно начал протискиваться через толпу.
– Рик не знает, – продолжал Бранвелл дрожащим голосом, – что Ло Фэт на самом деле – полковник Вьетконга. Уворачиваясь друг от друга в рукопашном сражении у американского посольства, они напряженным дуэтом исполняют «тет-а-тет». Тем временем Арвин пытается взорвать Радиста, для чего подсылает на «Королеву-креолку» Бонн Джо, вооруженного ручной гранатой. Однако Арвину неизвестно, что еще во время гражданской войны в Испании. Радиста завербовала советская разведка…
– Простите! – выкрикнул Вейссман, вставая. – Я не могу это так оставить.
Почти все повернулись к нему. Декан снова взглянул на Нельсона. Пропащие Мальчишки втянули головы в плечи, как черепахи.
Нельсон очень медленно двигался по проходу.
Бранвелл тяжело дышал в микрофон и потел. Он облизывал губы и ритмично сжимал край кафедры: сожмет-отпустит, сожмет-отпустит; затем, прикрыв ладонью микрофон, прошептал так, что услышали в последнем ряду:
– Может, сделаем перерыв, Антони?
– Держись, Дэвид, – сказал Акулло, – это на секунду. Бранвелл закусил губу.
– Мне крайне неприятно сознаваться перед почтенным обществом, – объявил Вейссман из публики, – что я, увы, не знаком с элвисовской классикой. Однако мне стало известно из надежного источника… – Он указал на Пропащих Мальчишек, которые еще глубже ушли в панцирь, – что фильма, который вы интерпретируете, попросту не существует.
Акулло, открывший было рот, снова его закрыл.
– Мне сказали, – продолжал Вейссман, перекрикивая нарастающий гул, – с высокой степенью уверенности, что Элвис не снимался ни в одной картине про Вьетнам.
Все взоры перешли с Вейссмана на кандидата. Нельсон остановился послушать, что тот ответит. Акулло повернулся к Бранвеллу, который судорожно утирал лоб рукавом.
– Ну, если, говоря «существует», – выдавил Бранвелл напряженным голосом, – вы спрашиваете, были ли эти сцены сняты на пленку при жизни Элвиса, то ответ отрицательный. Не были.
Все затаили дыхание.
– Однако в более значительном и резонансном смысле, – продолжал кандидат, побелевшими пальцами стискивая кафедру, – «Да здравствует Вьетнам» – абсолютно реальный текст, который каждый вечер крутят в кинотеатре американского сознания.
Толпа разом выдохнула. Все головы повернулись к Вейссману, который натянуто улыбался.
– Но где я могу посмотреть этот фильм?
Бранвелл за кафедрой повел бедрами вправо-влево.
Несмотря на свои муки, а возможно, и по их причине, он начинал злиться.
– Просто закройте глаза, профессор, – рявкнул он, – и откройте свой разум Zeitgeist'y.
– Нельзя толковать картину, которой не существует! – завопил Вейссман.
– Ее «существование»… – Бранвелл указательными пальцами изобразил кавычки, – в том узком смысле, в котором вы употребляете это слово, никак не влияет на мое прочтение.
Одобрительный гул. Даже Акулло расслабился; он откинулся на стуле и с довольным видом взглянул на Вейссмана, который не нашелся, что ответить, и стоял, как дурак, с открытым ртом.
– Быть может, вас убедит ссылка на классический авторитет, – продолжил Бранвелл, потея. При слове «классический» зал дружно грохнул. – Как насчет Оскара Уайльда? «Точно описывать то, чего никогда не было, не только истинное призвание историка, но и неотъемлемая привилегия всякого деятеля искусства или культуры».
При упоминании Оскара Уайльда Вейссман побагровел.
– Давайте объясню проще, – сказал Бранвелл, выходя из-за кафедры. Он пританцовывал на месте, как мальчишка, которому невтерпеж. – Уже есть технология, чтобы создать этот фильм ретроактивно. В самом скором времени все фильмы Хоукса и Элвиса будут оцифрованы, что позволит пересобрать их в бесчисленном количестве комбинаций. Может быть, это сделает другой «творец», что бы это ни означало в цифровом контексте, может быть, компьютер. Возможно, различные элементы просто скомбинируются фрактально в киберпространстве, синергетически репродуцируясь, как кристаллы, без всякого «сознательного» участия – идеальная метафора «творчества», в котором самовоспроизводится доминирующая культура.
Волнуясь, Бранвелл говорил все неразборчивее, глаза его метали молнии, неумолимое давление мочевого пузыря заставляло приплясывать на сцене; он перекатывался с носков на пятки, сжимал и разжимал кулаки.
– Бесконечные вариации фильма – Клодетта Кольбер вместо Шелл Фабарес, Спенсер Трейси вместо Эдгара Бьюкенена, Эррол Флинн вместо Элвиса – будут комбинироваться и рекомбинироваться, словно мутантная ДНК. Едва фильм проснется к «существованию», это будет то же, как если бы он существовал всегда. «Реальные» фильмы Элвиса Пресли в вашем редуктивном значении будут существовать в той же мере, в какой Мона Лиза конструируется из пикселей на миллиардах почтовых открыток и маек!
Шквал аплодисментов. Все сдвинулись на краешек стульев, многие привстали, чтобы лучше видеть. Вейссман промычал «Я-я-я…», тщетно пытаясь вклиниться в поток ораторского красноречия. Акулло ухмылялся во весь рот.
– Говорить, будто телесный Элвис больше не доступен на любом носителе информации, это утверждать, что реального Элвиса никогда не было.
Бранвелл стиснул зубы и зажмурился. Толпа подалась вперед, принимая его муки за пророческую страстность.
– Да! – выкрикнул кто-то, и толпа разразилась веселым смехом.
– Выпячивать материальность Элвиса, – проговорил Бранвелл сквозь зубы, – крайнее проявление эссенциализма. Элвис – это не его тело. Элвис – коллаж, бесконечно изменчивое собрание обозначающих. Он – лекало, рассыпающийся негатив, с которого его образ может быть отпечатан в бесконечном многообразии!
– Аминь! – выкрикнул кто-то из зала. Пол-аудитории стояло на ногах. Вейссман осел на стул. Акулло сиял и хлопал в ладоши. Бранвелл трясся всем телом, словно его шибануло током. Он впился ногтями в ладони и зажмурился что есть сил.
– Элвис – мечта Запада, возможно – всего мира, ибо что для нас с ним не связано? Что не напоминает о нем? Гляжу на пол – его черты запечатлены в досках! В каждом облаке, в каждом дереве, заполняя ночной воздух, складываясь из отблесков солнца на каждой вещи – всюду преследует меня его образ! Лица самых обычных мужчин и женщин – мое собственное лицо – дразнят его подобием!
Нельсон, хоть и был выше всех в зале, привстал на цыпочки.
– Элвис – море, в котором мы все плывем! – вскричал Бранвелл, жмурясь изо всех сил. – Элвис – ливень! Элвис – могучий прилив!
Он пошатнулся и так стиснул кулаки, что они побелели.
– Элвис – река!
С оргазматическим стоном Бранвелл резко выпрямился, запрокинул голову, и темное пятно заструилось по внутренней стороне его штанин. Толпа отпрянула расходящимися кругами; никто не дышал. Минуту слышались только скрип сидений, шуршание одежды и, если хорошенько прислушаться, мощное «кап-кап» эпического мочеиспускания. Отвороты штанин уже наполнились, и теперь лило на пол. Плечи у кандидата обмякли, кулаки разжались, руки повисли. Он тяжело вздохнул, боднул головой воздух и открыл глаза. Секунду Бранвелл моргал, словно не понимая, кто он и кто собравшиеся. Потом толпа принялась усаживаться на места. Заскрипели сиденья. Все отводили взгляды.
Глаза у Бранвелла расширились. Он посмотрел на брюки и снова на толпу. Его щеки и лоб стали пунцовыми, он опустил плечи и свел колени, прикрываясь дрожащими руками. Губы его беззвучно двигались. Он увлажнившимися глазами взглянул на Акулло, однако декан уже спустился в проход и с каменным лицом шел через расступающуюся толпу.
Бранвелл, сложившись пополам, попятился со сцены. Взгляд его рыскал по аудитории, пока не нашел Нельсона. Кандидат зарыдал.
– Простите, сэр! – хныкал он. – Я честно старался, сэр, честно, сэр.
Только ночью, сидя за компьютером в подвале под растекающимся пятном на карте литературной Англии, Нельсон сообразил, что не видел Виту ни на одном из сегодняшних мероприятий. Тем не менее под гул проснувшейся сзади топки он отстучал ей письмо.
«Нельсон, два, – набрал он. – Кандидаты, ноль».
***
Через два дня, идя по аэропорту, Нельсон знал, что выглядит хорошо. Он не оборачивался, однако был уверен, что на него смотрят и гадают, кто этот высокий самоуверенный мужчина в небрежно-элегантном костюме. Вите не понять, как приятно время от времени чувствовать себя объектом опредмечивающего взгляда. Чуть более стильная стрижка, немного макияжа, одежда по фигуре, и Вита смотрелась бы совсем неплохо. Не Миранда Делятур, конечно, ну и ладно. От Виты бы не убыло, если бы она играла свою тендерную роль чуть более агрессивно.
Кстати, дженнифер менли тоже могла бы поучить ее гендеру как перформансу. Нельсон сразу узнал кандидатку в толпе пассажиров, хотя никогда раньше ее не видел. Невысокая ладная афро-американка с решительной походкой и ясным взглядом, она гордо попирала ковер и высоко несла голову, туго обвязанную шелковым шарфом цвета золота и слоновой кости. Мужские брюки в тонкую светлую полоску и светло-серый с золотом парчовый жилет идеально подчеркивали фигуру. Ворот белой рубашки был расстегнут, Док Мартенсы начищены до зеркального блеска.
дженнифер менли, наимоднейшая гей/лесбийская критикесса, писала свои имя и фамилию с маленькой буквы, наподобие белл хуке белл хуке (настоящее имя – Глория Джин Уот-кинс, р. 1952), чернокожая американская феминистка. Она предпочитает писать свой псевдоним с маленькой буквы, чтобы «не выпячивать авторское Я».
. За ее книгу об О. Джей Симпсоне бились два крупных издательства; в итоге она вышла в третьем и мгновенно стала бестселлером. В блестящем коллаже из Джудит Батлер, Франца Фанона Фанон Франц (1925 – 1961) – американский психоаналитик и социальный философ. Доказывал, что многие неврозы имеют социальное происхождение и развиваются на расовой почве.
и Криминал-TV она доказывала, что Марк Ферман подбросил Кровавую Перчатку вследствие подавленного влечения к О. Джей Симпсону; она намекала на что-то большее, нежели дружба, между О. Джей и Алом Коулингом Марк Ферман – детектив, расследовавший дело Симпсона; Ал Коулинг – товарищ Симпсона по команде. На машине Коулинга они пытались удрать от полиции, во время погони Коулинг звонил по мобильному в Службу спасения, утверждая, что Симпсон готов покончить с собой и уже приставил к виску пистолет.
. Чей «пистолет» держал О. Джей возле «головы» во время Медленной Погони? Был ли это «голый пистолет»? Посредством искрометной теоретической пиротехники автор демонстрировала, как ярость О. Джей Эс – конструктивная и гетеро-сексистская конструкция тендера – привела его к глубоко метафорическому трансгрессивному акту, почти одновременному убийству «мужчины» и «женщины», ставящему sous rature сам редуктивный дуализм гендера.
дженнифер менли тоже заметила Нельсона и вопросительно приподняла брови. Палец его ожгла боль. Он мог покончить с ней прямо сейчас: доверительно взять госпожу менли за руку и отправить обратно на самолет. Вите нечего и тягаться с этой роскошной, уверенной в себе женщиной. От боли он прикусил губу и чуть не застонал.
Покуда менли грациозно выбиралась из толпы, Нельсон стоял, как столб, ошеломленный своим чисто животным гневом, беспримесной яростью, вынырнувшей из глубин подсознания, как акула, неразбавленным голосом продолговатого мозга. Она не наша, вопил мозжечок, она черная, она лесби, она ненавидит твой пол и твою расу. Она идет, как принцесса-воительница, дикая и прекрасная, жестокоокая и величавая, яростная гологрудая амазонка, идет, чтобы отмстить за шестьдесят миллионов погибших по пути через Атлантический океан, за подруг-лесбиянок, изнасилованных и сожженных на кострах по обвинению в колдовстве. Она хочет отнять твою работу, соблазнить твою жену, превратить твоих дочерей в лесбиянок. Она хочет, чтобы ты, Нельсон Гумбольдт, ты лично ответил за все грехи Западной Европы на протяжении трех тысяч лет – рабство, патриархат, капитализм, гетеросексуализм. Она хочет выбросить тебя и тебе подобных на свалку истории, насадить твою голову на пику. Уничтожь ее, требовал ствол мозга. Сейчас. Сию минуту.
Нельсон ошалело попятился, боясь заговорить с ней, боясь к ней прикоснуться. Однако раньше, чем он успел хотя бы опомниться, дженнифер менли в считанные секунды обескуражила его не один, а целых два раза. Она разбила все его расчеты… своим обаянием. И леворукостью.
– Профессор Гумбольдт? – Она склонила голову набок и одарила его лучезарной улыбкой. Нельсон обнаружил, что пожимает ей левую руку, в то время как его правая, пульсируя болью, болтается без дела.
– дженнифер менли, – представилась кандидатка приятным голосом с южным акцентом, по-тропически напевным.
– Н-нельсон. – Ее кожа была теплой и гладкой, пожатие – крепким. – Зовите меня… Нельсон. – Он сунул правую руку в карман.
– Чудесно! – Она снова улыбнулась. – Как я рада!
Всю дорогу в машине палец у Нельсона пылал. Усаживаясь за руль и включая зажигание, он почти не чувствовал ключа. На выезде со стоянки Нельсон протянул толстой чернокожей кассирше квиток и два доллара. Руки их нечаянно соприкоснулись. Боль мгновенно прошла.
– Господи! – ахнула кассирша, отшатываясь от окошка и прижимая ладони к груди.
менли тем временем повернулась к Нельсону.
– Расскажите про свою работу, – попросила она с живым интересом. – Чем вы занимаетесь?
– М-м, Джеймсом Хоггом… – Нельсон выжал сцепление, не дожидаясь сдачи. В зеркальце заднего вида он видел, как кассирша рухнула без чувств.
– Эттрикский пастух! – вскричала профессор менли, как будто у них с Нельсоном обнаружился общий друг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
Смех в зале. Элвис, подумалось Нельсону, по-прежнему мил даже интеллектуалам. У кандидата подергивалась щека, руки сжимались и разжимались. Нельсон поудобнее прислонился к стене.
– Другая его возлюбленная – Сисси Уэстерморленд (Шелли Фабарес), гордая дочь американского полковника (Брайан Кийт). На военной базе происходит смотр художественной самодеятельности. Сисси исполняет номер в ритме шимми «Бикини Би-52», Рик, аккомпанируя себе на жестяном бочонке, поет «Дьенбьенфу», и они вместе оказываются в компании победителей под настороженным взглядом матери Сисси (Ив Арден). Весь этот эротический клубок, который завязывается между Элвисом и Сисси, Элвисом и матерью Сисси и даже между Элвисом и полковником Уэстерморлендом, наблюдают с бамбуковой крыши офицерского клуба Арвин и Бонн Джо. Они доносят Ло Фэт о шашнях Рика с круглоглазой.
Бранвелл перевел дыхание. По лицу его пробежала гримаса, пальцы, сжимающие кафедру, побелели.
– Тем временем, – продолжал он, облизнув губы, – Рика отводит в сторону агент ЦРУ (Пол Линд). Никто, кроме него, не знает, что Рик служил в секретной программе «Феникс» – проникал по ночам во вьетнамские деревушки и убивал вьетконговских офицеров. Цэрэушник требует, чтобы Рик исполнил еще одну миссию выше по ре-ре… – Бранвелл сглотнул, – реке, ликвидировал французского каучукового плантатора (Эцио Пинца), который помогает вьетконговцам.
Снова послышался гул: это было откровение, прорыв в трансгрессивную сторону Элвиса. Потребовался блистательный англичанин, чтобы показать американцам до-голе неведомую грань их собственной культуры. Гул был особенно громок справа от Нельсона, где сидел, кусая губы и выставя подбородок, Вейссман. С той минуты, как Нельсона вошел в зал, старик пытался подать ему знак. Он кивал, дергал себя за мочку уха, прикладывал палец к носу. Нельсон упорно не замечал. Тем временем Пропащие Мальчишки рядом с Вейссманом усиленно перешептывались, поглядывая на Бранвелла.
– Рик отказывается, – продолжал кандидат, потея и переминаясь, – но он у цэрэушника на крючке.
Цело в том, что Радист в тридцатых годах вступил в коммунистическую партию, и цэрэушнику это известно. У Рика нет выбора. Покуда баркас медленно пы-пы-пыхтит вверх по Меконгу и Радист у руля покуривает трубочку из кукурузного початка, Рик машет рукой сельчанам, которые идут с фонарями вдоль ре-ре-реки, и поет под гитару «Ты разбила мое сердце тьмы».
Бранвелл переступил с ноги на ногу, сжал и отпустил кафедру. Взглянул на дверь, словно прикидывая расстояние. Облизнул губы. Акулло, сидящий рядом за столом, поднял графин, предлагая налить воды. Бранвелл побледнел еще сильнее и энергично замотал головой.
Один из Пропащих Мальчишек что-то с жаром зашептал Вейссману на ухо. Соседи зашипели. Акулло услышал шум и потемнел лицом, поняв, кто возмущает спокойствие. Отыскав взглядом Нельсона, декан мотнул головой в сторону Вейссмана. Нельсон указал на себя, поднял брови и губами спросил: «Я?» Акулло сердито кивнул. Нельсон очень медленно начал протискиваться через толпу.
– Рик не знает, – продолжал Бранвелл дрожащим голосом, – что Ло Фэт на самом деле – полковник Вьетконга. Уворачиваясь друг от друга в рукопашном сражении у американского посольства, они напряженным дуэтом исполняют «тет-а-тет». Тем временем Арвин пытается взорвать Радиста, для чего подсылает на «Королеву-креолку» Бонн Джо, вооруженного ручной гранатой. Однако Арвину неизвестно, что еще во время гражданской войны в Испании. Радиста завербовала советская разведка…
– Простите! – выкрикнул Вейссман, вставая. – Я не могу это так оставить.
Почти все повернулись к нему. Декан снова взглянул на Нельсона. Пропащие Мальчишки втянули головы в плечи, как черепахи.
Нельсон очень медленно двигался по проходу.
Бранвелл тяжело дышал в микрофон и потел. Он облизывал губы и ритмично сжимал край кафедры: сожмет-отпустит, сожмет-отпустит; затем, прикрыв ладонью микрофон, прошептал так, что услышали в последнем ряду:
– Может, сделаем перерыв, Антони?
– Держись, Дэвид, – сказал Акулло, – это на секунду. Бранвелл закусил губу.
– Мне крайне неприятно сознаваться перед почтенным обществом, – объявил Вейссман из публики, – что я, увы, не знаком с элвисовской классикой. Однако мне стало известно из надежного источника… – Он указал на Пропащих Мальчишек, которые еще глубже ушли в панцирь, – что фильма, который вы интерпретируете, попросту не существует.
Акулло, открывший было рот, снова его закрыл.
– Мне сказали, – продолжал Вейссман, перекрикивая нарастающий гул, – с высокой степенью уверенности, что Элвис не снимался ни в одной картине про Вьетнам.
Все взоры перешли с Вейссмана на кандидата. Нельсон остановился послушать, что тот ответит. Акулло повернулся к Бранвеллу, который судорожно утирал лоб рукавом.
– Ну, если, говоря «существует», – выдавил Бранвелл напряженным голосом, – вы спрашиваете, были ли эти сцены сняты на пленку при жизни Элвиса, то ответ отрицательный. Не были.
Все затаили дыхание.
– Однако в более значительном и резонансном смысле, – продолжал кандидат, побелевшими пальцами стискивая кафедру, – «Да здравствует Вьетнам» – абсолютно реальный текст, который каждый вечер крутят в кинотеатре американского сознания.
Толпа разом выдохнула. Все головы повернулись к Вейссману, который натянуто улыбался.
– Но где я могу посмотреть этот фильм?
Бранвелл за кафедрой повел бедрами вправо-влево.
Несмотря на свои муки, а возможно, и по их причине, он начинал злиться.
– Просто закройте глаза, профессор, – рявкнул он, – и откройте свой разум Zeitgeist'y.
– Нельзя толковать картину, которой не существует! – завопил Вейссман.
– Ее «существование»… – Бранвелл указательными пальцами изобразил кавычки, – в том узком смысле, в котором вы употребляете это слово, никак не влияет на мое прочтение.
Одобрительный гул. Даже Акулло расслабился; он откинулся на стуле и с довольным видом взглянул на Вейссмана, который не нашелся, что ответить, и стоял, как дурак, с открытым ртом.
– Быть может, вас убедит ссылка на классический авторитет, – продолжил Бранвелл, потея. При слове «классический» зал дружно грохнул. – Как насчет Оскара Уайльда? «Точно описывать то, чего никогда не было, не только истинное призвание историка, но и неотъемлемая привилегия всякого деятеля искусства или культуры».
При упоминании Оскара Уайльда Вейссман побагровел.
– Давайте объясню проще, – сказал Бранвелл, выходя из-за кафедры. Он пританцовывал на месте, как мальчишка, которому невтерпеж. – Уже есть технология, чтобы создать этот фильм ретроактивно. В самом скором времени все фильмы Хоукса и Элвиса будут оцифрованы, что позволит пересобрать их в бесчисленном количестве комбинаций. Может быть, это сделает другой «творец», что бы это ни означало в цифровом контексте, может быть, компьютер. Возможно, различные элементы просто скомбинируются фрактально в киберпространстве, синергетически репродуцируясь, как кристаллы, без всякого «сознательного» участия – идеальная метафора «творчества», в котором самовоспроизводится доминирующая культура.
Волнуясь, Бранвелл говорил все неразборчивее, глаза его метали молнии, неумолимое давление мочевого пузыря заставляло приплясывать на сцене; он перекатывался с носков на пятки, сжимал и разжимал кулаки.
– Бесконечные вариации фильма – Клодетта Кольбер вместо Шелл Фабарес, Спенсер Трейси вместо Эдгара Бьюкенена, Эррол Флинн вместо Элвиса – будут комбинироваться и рекомбинироваться, словно мутантная ДНК. Едва фильм проснется к «существованию», это будет то же, как если бы он существовал всегда. «Реальные» фильмы Элвиса Пресли в вашем редуктивном значении будут существовать в той же мере, в какой Мона Лиза конструируется из пикселей на миллиардах почтовых открыток и маек!
Шквал аплодисментов. Все сдвинулись на краешек стульев, многие привстали, чтобы лучше видеть. Вейссман промычал «Я-я-я…», тщетно пытаясь вклиниться в поток ораторского красноречия. Акулло ухмылялся во весь рот.
– Говорить, будто телесный Элвис больше не доступен на любом носителе информации, это утверждать, что реального Элвиса никогда не было.
Бранвелл стиснул зубы и зажмурился. Толпа подалась вперед, принимая его муки за пророческую страстность.
– Да! – выкрикнул кто-то, и толпа разразилась веселым смехом.
– Выпячивать материальность Элвиса, – проговорил Бранвелл сквозь зубы, – крайнее проявление эссенциализма. Элвис – это не его тело. Элвис – коллаж, бесконечно изменчивое собрание обозначающих. Он – лекало, рассыпающийся негатив, с которого его образ может быть отпечатан в бесконечном многообразии!
– Аминь! – выкрикнул кто-то из зала. Пол-аудитории стояло на ногах. Вейссман осел на стул. Акулло сиял и хлопал в ладоши. Бранвелл трясся всем телом, словно его шибануло током. Он впился ногтями в ладони и зажмурился что есть сил.
– Элвис – мечта Запада, возможно – всего мира, ибо что для нас с ним не связано? Что не напоминает о нем? Гляжу на пол – его черты запечатлены в досках! В каждом облаке, в каждом дереве, заполняя ночной воздух, складываясь из отблесков солнца на каждой вещи – всюду преследует меня его образ! Лица самых обычных мужчин и женщин – мое собственное лицо – дразнят его подобием!
Нельсон, хоть и был выше всех в зале, привстал на цыпочки.
– Элвис – море, в котором мы все плывем! – вскричал Бранвелл, жмурясь изо всех сил. – Элвис – ливень! Элвис – могучий прилив!
Он пошатнулся и так стиснул кулаки, что они побелели.
– Элвис – река!
С оргазматическим стоном Бранвелл резко выпрямился, запрокинул голову, и темное пятно заструилось по внутренней стороне его штанин. Толпа отпрянула расходящимися кругами; никто не дышал. Минуту слышались только скрип сидений, шуршание одежды и, если хорошенько прислушаться, мощное «кап-кап» эпического мочеиспускания. Отвороты штанин уже наполнились, и теперь лило на пол. Плечи у кандидата обмякли, кулаки разжались, руки повисли. Он тяжело вздохнул, боднул головой воздух и открыл глаза. Секунду Бранвелл моргал, словно не понимая, кто он и кто собравшиеся. Потом толпа принялась усаживаться на места. Заскрипели сиденья. Все отводили взгляды.
Глаза у Бранвелла расширились. Он посмотрел на брюки и снова на толпу. Его щеки и лоб стали пунцовыми, он опустил плечи и свел колени, прикрываясь дрожащими руками. Губы его беззвучно двигались. Он увлажнившимися глазами взглянул на Акулло, однако декан уже спустился в проход и с каменным лицом шел через расступающуюся толпу.
Бранвелл, сложившись пополам, попятился со сцены. Взгляд его рыскал по аудитории, пока не нашел Нельсона. Кандидат зарыдал.
– Простите, сэр! – хныкал он. – Я честно старался, сэр, честно, сэр.
Только ночью, сидя за компьютером в подвале под растекающимся пятном на карте литературной Англии, Нельсон сообразил, что не видел Виту ни на одном из сегодняшних мероприятий. Тем не менее под гул проснувшейся сзади топки он отстучал ей письмо.
«Нельсон, два, – набрал он. – Кандидаты, ноль».
***
Через два дня, идя по аэропорту, Нельсон знал, что выглядит хорошо. Он не оборачивался, однако был уверен, что на него смотрят и гадают, кто этот высокий самоуверенный мужчина в небрежно-элегантном костюме. Вите не понять, как приятно время от времени чувствовать себя объектом опредмечивающего взгляда. Чуть более стильная стрижка, немного макияжа, одежда по фигуре, и Вита смотрелась бы совсем неплохо. Не Миранда Делятур, конечно, ну и ладно. От Виты бы не убыло, если бы она играла свою тендерную роль чуть более агрессивно.
Кстати, дженнифер менли тоже могла бы поучить ее гендеру как перформансу. Нельсон сразу узнал кандидатку в толпе пассажиров, хотя никогда раньше ее не видел. Невысокая ладная афро-американка с решительной походкой и ясным взглядом, она гордо попирала ковер и высоко несла голову, туго обвязанную шелковым шарфом цвета золота и слоновой кости. Мужские брюки в тонкую светлую полоску и светло-серый с золотом парчовый жилет идеально подчеркивали фигуру. Ворот белой рубашки был расстегнут, Док Мартенсы начищены до зеркального блеска.
дженнифер менли, наимоднейшая гей/лесбийская критикесса, писала свои имя и фамилию с маленькой буквы, наподобие белл хуке белл хуке (настоящее имя – Глория Джин Уот-кинс, р. 1952), чернокожая американская феминистка. Она предпочитает писать свой псевдоним с маленькой буквы, чтобы «не выпячивать авторское Я».
. За ее книгу об О. Джей Симпсоне бились два крупных издательства; в итоге она вышла в третьем и мгновенно стала бестселлером. В блестящем коллаже из Джудит Батлер, Франца Фанона Фанон Франц (1925 – 1961) – американский психоаналитик и социальный философ. Доказывал, что многие неврозы имеют социальное происхождение и развиваются на расовой почве.
и Криминал-TV она доказывала, что Марк Ферман подбросил Кровавую Перчатку вследствие подавленного влечения к О. Джей Симпсону; она намекала на что-то большее, нежели дружба, между О. Джей и Алом Коулингом Марк Ферман – детектив, расследовавший дело Симпсона; Ал Коулинг – товарищ Симпсона по команде. На машине Коулинга они пытались удрать от полиции, во время погони Коулинг звонил по мобильному в Службу спасения, утверждая, что Симпсон готов покончить с собой и уже приставил к виску пистолет.
. Чей «пистолет» держал О. Джей возле «головы» во время Медленной Погони? Был ли это «голый пистолет»? Посредством искрометной теоретической пиротехники автор демонстрировала, как ярость О. Джей Эс – конструктивная и гетеро-сексистская конструкция тендера – привела его к глубоко метафорическому трансгрессивному акту, почти одновременному убийству «мужчины» и «женщины», ставящему sous rature сам редуктивный дуализм гендера.
дженнифер менли тоже заметила Нельсона и вопросительно приподняла брови. Палец его ожгла боль. Он мог покончить с ней прямо сейчас: доверительно взять госпожу менли за руку и отправить обратно на самолет. Вите нечего и тягаться с этой роскошной, уверенной в себе женщиной. От боли он прикусил губу и чуть не застонал.
Покуда менли грациозно выбиралась из толпы, Нельсон стоял, как столб, ошеломленный своим чисто животным гневом, беспримесной яростью, вынырнувшей из глубин подсознания, как акула, неразбавленным голосом продолговатого мозга. Она не наша, вопил мозжечок, она черная, она лесби, она ненавидит твой пол и твою расу. Она идет, как принцесса-воительница, дикая и прекрасная, жестокоокая и величавая, яростная гологрудая амазонка, идет, чтобы отмстить за шестьдесят миллионов погибших по пути через Атлантический океан, за подруг-лесбиянок, изнасилованных и сожженных на кострах по обвинению в колдовстве. Она хочет отнять твою работу, соблазнить твою жену, превратить твоих дочерей в лесбиянок. Она хочет, чтобы ты, Нельсон Гумбольдт, ты лично ответил за все грехи Западной Европы на протяжении трех тысяч лет – рабство, патриархат, капитализм, гетеросексуализм. Она хочет выбросить тебя и тебе подобных на свалку истории, насадить твою голову на пику. Уничтожь ее, требовал ствол мозга. Сейчас. Сию минуту.
Нельсон ошалело попятился, боясь заговорить с ней, боясь к ней прикоснуться. Однако раньше, чем он успел хотя бы опомниться, дженнифер менли в считанные секунды обескуражила его не один, а целых два раза. Она разбила все его расчеты… своим обаянием. И леворукостью.
– Профессор Гумбольдт? – Она склонила голову набок и одарила его лучезарной улыбкой. Нельсон обнаружил, что пожимает ей левую руку, в то время как его правая, пульсируя болью, болтается без дела.
– дженнифер менли, – представилась кандидатка приятным голосом с южным акцентом, по-тропически напевным.
– Н-нельсон. – Ее кожа была теплой и гладкой, пожатие – крепким. – Зовите меня… Нельсон. – Он сунул правую руку в карман.
– Чудесно! – Она снова улыбнулась. – Как я рада!
Всю дорогу в машине палец у Нельсона пылал. Усаживаясь за руль и включая зажигание, он почти не чувствовал ключа. На выезде со стоянки Нельсон протянул толстой чернокожей кассирше квиток и два доллара. Руки их нечаянно соприкоснулись. Боль мгновенно прошла.
– Господи! – ахнула кассирша, отшатываясь от окошка и прижимая ладони к груди.
менли тем временем повернулась к Нельсону.
– Расскажите про свою работу, – попросила она с живым интересом. – Чем вы занимаетесь?
– М-м, Джеймсом Хоггом… – Нельсон выжал сцепление, не дожидаясь сдачи. В зеркальце заднего вида он видел, как кассирша рухнула без чувств.
– Эттрикский пастух! – вскричала профессор менли, как будто у них с Нельсоном обнаружился общий друг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47