Та крепко сжала руки на коленях. Халат у нее на шее немного разошелся, так что снова стали видны сердечки.
– Послушайте, давайте я все выясню…
– Не говорите ей! – Вита прижала руку ко рту.
– Виктория этого не писала. – Нельсон помахал письмом. – Простите, Вита, но вы бредите. – Он облизнул губы. – Я все равно ей не скажу. И вообще никому. Обещаю.
Он нагнулся над столиком. Вита сидела, ломая руки, словно пленная героиня викторианского романа, юная девушка в страхе за свою честь.
– Вы позволите мне в этом разобраться? – Нельсон поймал ее взгляд. – Никто не узнает, от кого я получил письмо. Я выясню, кто писал, и заставлю его это прекратить. Хорошо?
Вита подняла влажные глаза, губы ее безмолвно шевелились. Нельсон испугался, что она бросится ему на шею.
– Хорошо, – покорно отвечала она.
– Вот и отлично. – Нельсон кивнул, сложил письмо, сунул обратно в конверт и убрал в карман.
– Спасибо, – чуть слышно прошептала Вита. В глазах ее стояли слезы.
Нельсон что-то пробормотал и зашаркал к дверям. При всей Витиной нервозности он никогда не видел ее в таком состоянии.
В прихожей он не вспомнил, какая дверь на лестницу, и потянулся к средней. Вита пулей кинулась к нему и упала спиной на дверь, словно героиня немого кино, преграждающая дорогу злодею-лорду.
– В другую дверь. – Слезы ее высохли, глаза расширились. – В левую.
На крыльце Нельсон споткнулся о «Книгу Мормона», и она отлетела точно в руки одному из двух рослых, чисто выбритых молодых людей в темных пальто. «Старейшина Чип» и «Старейшина Дейл» значилось на карточках, приколотых к их груди. Когда оба сняли перчатки и с жаром схватили руку Нельсона, он вжал пылающий палец в ладонь сперва одному, потом другому и сказал, чтобы шли своей дорогой и не приставали к людям. Парни покраснели и попятились.
– О чем мы думали? – сказал Старейшина Чип.
– Да, куда мы шли? – сказал Старейшина Дейл. Они быстрым шагом направились в темноту, а Нельсон двинулся в противоположную сторону, к университетскому городку.
Витино письмо жгло карман. Хотелось вытащить его и прочесть еще раз, но Нельсон подождал, пока не вышел на ярко освещенную Мичиган-авеню. Он остановился перед витриной китайского фаст-фуда и достал письмо, держа его поближе к груди, чтобы прохожие из-за плеча не прочли ядовито-высоколобых строк; это было все равно что читать на улице порнографию. Ему хотелось сказать прохожим: «Все в порядке, я дипломированный литературный критик».
Он еще раз быстро перечитал письмо, стараясь воспринимать его не как попурри из цитат, но как самостоятельный текст, обращая особое внимание на ритм, параллельные структуры, аллитерацию, однако агрессивный шрифт колол глаза. Не было никакого смысла прослеживать «аргументы» или выискивать литературные достоинства. Палец горел. Нельсон дрожащими руками сложил письмо, затолкал обратно в конверт, сунул в карман и пошел к автобусной остановке.
Кто-то налетел на него сзади. Нельсон резко повернулся. Палец ожгло болью. Студент пробормотал извинения и побежал дальше. Нельсон глубоко вдохнул и выдохнул. Он стоял перед «Пандемониумом», модной кофейней, облюбованной Антони Акулло. Здесь, над дорогим кофе со сливками и этническими пирожками принимались все важные факультетские решения. Здесь Акулло, Вейссман и Викторинис заключали сделки и делили сферы влияния, как Большая Тройка в Ялте.
Нельсон взглянул через запотевшее стекло; пар от его дыхания розовел в свете неоновой вывески «КАПУЧЧИ-НО». Столики за стеклом занимали студенты. Они сидели, нога на ногу, и с утрированной сосредоточенностью смотрели в тетрадки и книги, покуда на столиках остывал дымящийся мокко. В лучшие дни Нельсон частенько сюда захаживал, но чашка кофе в «Пандемониуме» стоила больше, чем весь ленч, который готовила ему Бриджит; оставалось только стоять, прижавшись носом к стеклу, как Малютка Тим Малютка Тим – герой «Рождественской песни» Чарльза Диккенса.
.
Он уже хотел пойти прочь, когда за студенческими головами, за паром и светом неоновых ламп
различил в глубине Антони Акулло. Декан сидел один. В памяти всплыли слова леди Макбет на сегодняшнем терапевтическом ток-шоу: Милорд, ты просто не реализуешь свой потенциал. Пользуйся случаем. Натяни решимость, как струну. О таких, как мы, никто не позаботится. Витино письмо давило на сердце, палец горел. Не сознавая толком, что делает, Нельсон открыл дверь и вошел в кафе.
Внутри «Пандемониума» все было гладкое и сверкающее: светлый паркет, белые стены. Народ надышал, от одежды на вешалках шел пар, но над сыростью плыл сухой пустынный аромат кофе. За стойкой переливались тропическим многоцветьем яркие бутылки с сиропом, шипел автомат-эспрессо, высокие стальные самовары с кипятком блестели, как больничное оборудование. Молодые люди скидывали рюкзачки, девушки сбрасывали темные пальто. Все вливались в быстро движущуюся очередь к кассе, чтобы потом усесться, соприкасаясь коленями, за крохотные черные столики. По стенам висели яркие оперные афиши, по большей части в красных и черных тонах: «Фауст» Гуно, «Макбет» Верди, «Мефистофель».
Акулло сидел за большим столом в глубине, на соседнем стуле висело его кашемировое пальто. Декан закинул ногу на ногу, так что брючина задралась, показывая светлый шелковый носок. Одна его рука костяшками пальцев упиралась в стол рядом с крошечной чашечкой эспрессо.
Нельсон в своей пролетарской парке прошел через толпу, выдавливая улыбку. Однако, когда он обогнул большую квадратную колонну с афишей «Потерянного рая» Пендерецкого и увидел, что Акулло не один, улыбка его застыла. За колонной, чуть отодвинувшись от стола, сидел и ничего не пил Марко Кралевич. Для сегодняшнего дня он выбрал стиль кантри: ковбойка в красную и черную клетку с пуговицами на карманах и кантом по швам, шнурок на шее, продетый в металлический коровий череп, и ковбойские ботинки с острыми серебряными носами. Колени обтягивали черные джинсы с пряжкой на ремне в форме штата Техас. Новехонькую ковбойскую шляпу он надвинул на лоб, длинный черный плащ, свисая с плеча, лужицей растекался по полу. С черными сросшимися бровями, короткой стрижкой и соломинкой в зубах – поздней осенью в Миннесоте она должна быть на вес золота – Кралевич выглядел как балканская версия Гарта Брукса Гарт Брукс – американский певец в стиле кантри.
.
Нельсон закачался на пятках, готовый обратиться в бегство. Он не знал, что именно сказать Акулло, но в любом случае не собирался говорить ни о чем при Марко Кралевиче. Однако, когда он уже поворачивал, Акулло поднес чашку к губам и взглядом остановился на Нельсоне. Тот замер. Палец горел. Кралевич смотрел в середину стола, ритмично покачивая соломинкой. Акулло, не сводя с Нельсона глаз, поставил чашку ровнехонько в центр блюдца, снова уперся костяшками пальцев в стол и не сказал ничего.
Нельсон улыбнулся и взмахнул руками.
– Антони, – начал он, потом заморгал и поправился: – Профессор Акулло.
Декан не шелохнулся.
– Как рука? – спросил он.
– Отлично, – сказал Нельсон – Лучше не бывает.
– Чего надо? – спросил Акулло.
– Простите?
– Какого хрена вам надо, профессор? – Акулло согнул упертые в стол пальцы.
Нельсон переступил с ноги на ногу и посмотрел на Кралевича. Теоретик, глядя пустыми глазами, только передвинул соломинку из одного угла рта в другой. Витино письмо оттягивало карман. Акулло снова согнул пальцы, и Нельсон услышал голос жены: «Пользуйся случаем. Лишь натяни решимость…»
– Я могу помочь вам. То есть факультету. – Он набрал в грудь воздуха. – Я могу помочь факультету.
– Вы можете помочь факультету, – без всякого выражения повторил Акулло.
– Да.
– И как? – Декан снял руку со стола и положил на колено.
– Остановить письма.
Акулло медленно, как бы разочарованно, выдохнул.
– Какие письма?
Нельсон сунул руку в карман, но Акулло чуть заметно скривился и легонько мотнул головой, так что Нельсон вынул обратно пустую руку.
Акулло расцепил пальцы и провел лапищей по роскошным волосам. Кралевич вытащил соломинку изо рта. «Йиппи-йо-ки-йа», – сказал он, не глядя на обоих.
Акулло уперся подбородком в грудь, закрыл глаза и почесал лоб.
– Садитесь. – Он открыл глаза и указал Нельсону на соседний стул.
Нельсон отодвинул стул, уселся на самый краешек и взглянул на Кралевича. Ковбой-теоретик снова с отсутствующим видом жевал соломинку.
Акулло пригвоздил Нельсона холодным взглядом:
– Вы пишете это говно?
– Нет! – Нельсон обернулся на толпу, подался вперед и понизил голос. – Конечно же, нет, – повторил он, бросая взгляд на Кралевича. Поскольку декан никак не отреагировал, Нельсон решил, что Кралевич в курсе. – Но я…
– Что вы?
– Я-я-я, – промямлил Нельсон, – знаю, кто пишет.
Что на него нашло? Нельсон понятия не имел, кто пишет анонимки.
– То есть… – начал он, собираясь взять свои слова обратно, но Акулло поднял руку.
– Кто вам сообщил? Вейссман?
– Нет. Я хотел сказать, что на самом деле не знаю, кто.
Акулло снова поднял руку.
– Вы Нельсон, верно?
Нельсон кивнул.
– Вы думаете, я с этим не справлюсь?
– Нет! – запротестовал Нельсон. – То есть да! Я хотел сказать…
– Вы считаете, что я без вас не обойдусь? У Нельсона перехватило горло.
Акулло наманикюренными пальцами обхватил чашку. Кралевич выплюнул соломинку. Его сербский акцент усиливался и ослабевал, в зависимости от обстоятельств; сегодня он был на пике.
– Моя дикая ирландская роза «Моя дикая ирландская роза» – ирландская народная песня.
, – произнес теоретик, безбожно коверкая слова.
Акулло взглянул на него, потом на Нельсона.
– Так вы знаете нашего друга…
– Кого? – Нельсон изо всех сил старался не смотреть на Кралевича.
– Нашего друга-литератора. Нашего анонимного автора. Типа, который рассылает письма.
Нельсон честно хотел сказать: я не знаю, кто это, простите, что отнял у вас время, но Акулло жестом остановил его.
– Ладно, не будем называть фамилий. – Акулло поднял чашку и отпил крошечный глоток. Он глянул на Кралевича поверх кофе. – У некоторых слишком длинный язык.
Теоретик тяжело вздохнул, сдвинул шляпу на затылок и поднял глаза к потолку.
– Или Морт вам уже сказал? – Глаза у Акулло просветлели.
– Профессор Вейссман ничего мне не говорил.
– Готов поспорить, Морт все сказал.
– Правда, Вейссман не…
– Морт вам говорил, что я сказал этому козлу?
– Нет. – Сердце у Нельсона колотилось. Палец горел.
Акулло улыбнулся воспоминанию.
– Слушайте, вам понравится.
Декан одернул манжеты, сел поглубже, дернул шеей в высоком воротничке и положил руки на стол.
– Я пригласил его к себе в кабинет. Мы были одни: я и Вы Знаете Кто.
– Вообще-то не знаю, – начал Нельсон.
– Без фамилий. – Было видно, что рассказ доставляет Акулло удовольствие. – Так вот, этот хрен моржовый садится напротив меня. Не дальше, чем вы сейчас. Я беру со стола один из этих говенных листков – как будто он раньше их не видел – и говорю: «Это что? За кого вы себя принимаете, Эзра Паунд сраный?»
Декан рассмеялся, показывая волчьи клыки. Кралевич оттопырил губы и повел ими из стороны в сторону.
– Этот мудак мне говорит: «Я тут ни при чем. Это не я». – Акулло снова захохотал, буравя Нельсона взглядом. – А я отвечаю: «Не принимайте меня за идиота. Я что, по-вашему, с луны свалился? Может, вы перебрали ирландского виски, мой друг. Может, у вас вместо мозгов теплый ирландский портер».
«Куган?» – в изумлении подумал Нельсон.
– А он: «Иисус, Мария и Езеф». – Ирландский акцент выходил у Акулло лучше, чем у Кугана. – «Клянусь вам, Антони, покойницей мамочкой, да будет земля ей пухом, и Пресвятой Матерью Божьей, это не я. Ищите другого».
Куган? Нельсон с трудом верил своим ушам. Поэт шумит и дурашничает, но он не сволочь. Не расист.
– Слушай меня, ирландский ублюдок. – Акулло закинул ногу на ногу и подался вперед, как будто сейчас схватит Нельсона за грудки. Кралевич впервые взглянул на Нельсона. Его руки, обхватившие колени, подрагивали.
– С Антони Акулло не шутят. А особенно долбаные расисты. Молчать! – угрожающе рявкнул декан, хотя и Нельсон, и Кралевич не раскрыли рта. – У вас есть два выбора. Можете уйти по-тихому, и тогда мы сохраним вам пенсию. Или идите к адвокату. Ну как, Эзра? Что решили?
Акулло оттолкнулся от стола и тяжело вздохнул. Он вытащил из нагрудного кармана бежевый, в тон галстуку, носовой платок и взмахнул им в воздухе.
– Я дал ему немного поговорить. «Это нечестно, я их не писал, блям, блям, блям», потом сказал: «Все, приятель. Что вы решили?»
Акулло промокнул губы, посмотрел на платок, сложил его и бережно убрал в кармашек.
– Знаете, что он мне сказал? Уссаться можно. Он сказал: «Увидимся в суде». И знаете, что я ему ответил, Нельсон? Морт вам говорил?
Нельсон мотнул головой. Акулло закинул ногу за ногу, положил руку на колено и улыбнулся.
– Доставьте мне удовольствие, – сказал он. Нельсон только сморгнул.
– Доставьте мне удовольствие, – повторил Акулло.
– Ух, – протянул Нельсон.
Акулло прикрыл глаза и с ложной скромностью пожал плечами. Кралевич расстегнул нагрудный карман и вытащил матерчатый мешочек.
– Этот город, – промолвил он, – недостаточно велик для нас двоих Кралевич говорит фразами из классических вестернов.
.
Палец горел.
– Давайте я с ним поговорю, – сказал Нельсон.
Акулло скептически взглянул на Нельсона. Кралевич вытащил из мешочка бумагу, табак и начал сворачивать самокрутку.
– Думаете, у вас получится лучше?
– Нет, – пробормотал Нельсон, – просто я довольно хорошо его знаю.
Это была неправда. Он беседовал с Куганом только один раз, после университетской вечеринки, когда усаживал поэта в такси, и сказал собственно: «Не ушибите голову». Как раз когда дверца закрывалась, Куган нагнулся и сблевал Нельсону на ботинки.
– Я сделаю так, чтобы он больше не писал.
– Это он вас ко мне отправил? – спросил Акулло.
– Нет! – в ужасе вскричал Нельсон. Впрочем, почему бы Акулло не думать, что он, Нельсон, посол Кугана?
– Нет, – повторил он чуть более уклончиво. Может, и не беда, если Акулло будет так думать. – Он не знает, что я здесь. Мне просто хочется помочь факультету.
– Вам просто хочется помочь факультету.
– Обещаю, – сказал Нельсон, – что больше он писать не будет.
– Нет. – Акулло поднял указующий перст. – Не пойдет. Ему крышка. Он – история. Или он уходит, или его вышвырнут. Пусть решает. Так и передайте.
Нельсон открыл и снова закрыл рот. Все происходило слишком быстро. Он всего лишь хотел помочь Вите – и вдруг оказался втянутым в маленькую драму.
Он взглянул на Кралевича: попковбойский деконструктор облизнул бумагу и заклеил самокрутку.
– Если этот козел хочет судиться, я готов, – сказал Акулло, – но коли вы его друг, то передайте ему вот что. Всем будет лучше, если он просто уйдет. Вы поняли, Нельсон?
– М-да.
Уходи, сказал он себе, пока не увяз по самые уши. Извинись, что отнял время, и уходи.
– Я вам еще кое-что скажу. – Акулло снова обхватил ладонью колено. – Тот, кто убедит нашего друга уйти по-тихому, окажет факультету неоценимую услугу, capiche понимаете? (ит.)
? Вы ведь этого хотели? Помочь факультету?
Нельсон заморгал. Палец болел почти нестерпимо. Вот как Антони Акулло представляет себе коллегиальный дух. Нельсон для него ничто. Меньше аспиранта, потому что у него нет будущего. Сейчас декан увидел возможность его использовать, отсюда и весь интерес. Однако Нельсон не мог шелохнуться. Акулло пригвоздил его взглядом.
Кралевич поднял толстую самокрутку и смял ее в пальцах – табак и обрывки бумаги посыпались на пол. Впервые теоретик посмотрел прямо на Нельсона. Акцент его куда-то исчез.
– Неужели никто не избавит меня от этого неуемного попа Неужели никто не избавит меня от этого неуемного попа? – Слова, брошенные королем Генрихом II и воспринятые приближенными как приказ убить Томаса Беккета, архиепископа Кентерберийского (канонизирован, память 29 декабря), с которым король находился в длительном конфликте. Эта история легла в основу нескольких литературных произведений; самые знаменитые из них – «Убийство в соборе» Т.С. Элиота и «Томас Беккет» Ж. Ануя.
?
Нельсон скривился от боли. Он заморгал сначала на Кралевича, потом на Акулло. Сам того не желая, он напросился на роль в драме – проходную роль, без собственного имени. «Входит убийца», – гласит авторская ремарка.
– Я не… – пролепетал Нельсон, – я хотел сказать, что не…
– Тот, кто поможет с этим справиться, будет мне другом, Нельсон. Подумайте. – Акулло взялся за чашку. – Спасибо, что заглянули.
Нельсон встал, едва не опрокинув столик на гнутых ножках. Кралевич широко, по-балкански, улыбнулся и описал ладонью большой полукруг.
– Здорово, приятель, – сказал он. Нельсон захлопал ресницами, не находя слов.
– «Здорово» – это «привет», – пояснил Марко Кралевич.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
– Послушайте, давайте я все выясню…
– Не говорите ей! – Вита прижала руку ко рту.
– Виктория этого не писала. – Нельсон помахал письмом. – Простите, Вита, но вы бредите. – Он облизнул губы. – Я все равно ей не скажу. И вообще никому. Обещаю.
Он нагнулся над столиком. Вита сидела, ломая руки, словно пленная героиня викторианского романа, юная девушка в страхе за свою честь.
– Вы позволите мне в этом разобраться? – Нельсон поймал ее взгляд. – Никто не узнает, от кого я получил письмо. Я выясню, кто писал, и заставлю его это прекратить. Хорошо?
Вита подняла влажные глаза, губы ее безмолвно шевелились. Нельсон испугался, что она бросится ему на шею.
– Хорошо, – покорно отвечала она.
– Вот и отлично. – Нельсон кивнул, сложил письмо, сунул обратно в конверт и убрал в карман.
– Спасибо, – чуть слышно прошептала Вита. В глазах ее стояли слезы.
Нельсон что-то пробормотал и зашаркал к дверям. При всей Витиной нервозности он никогда не видел ее в таком состоянии.
В прихожей он не вспомнил, какая дверь на лестницу, и потянулся к средней. Вита пулей кинулась к нему и упала спиной на дверь, словно героиня немого кино, преграждающая дорогу злодею-лорду.
– В другую дверь. – Слезы ее высохли, глаза расширились. – В левую.
На крыльце Нельсон споткнулся о «Книгу Мормона», и она отлетела точно в руки одному из двух рослых, чисто выбритых молодых людей в темных пальто. «Старейшина Чип» и «Старейшина Дейл» значилось на карточках, приколотых к их груди. Когда оба сняли перчатки и с жаром схватили руку Нельсона, он вжал пылающий палец в ладонь сперва одному, потом другому и сказал, чтобы шли своей дорогой и не приставали к людям. Парни покраснели и попятились.
– О чем мы думали? – сказал Старейшина Чип.
– Да, куда мы шли? – сказал Старейшина Дейл. Они быстрым шагом направились в темноту, а Нельсон двинулся в противоположную сторону, к университетскому городку.
Витино письмо жгло карман. Хотелось вытащить его и прочесть еще раз, но Нельсон подождал, пока не вышел на ярко освещенную Мичиган-авеню. Он остановился перед витриной китайского фаст-фуда и достал письмо, держа его поближе к груди, чтобы прохожие из-за плеча не прочли ядовито-высоколобых строк; это было все равно что читать на улице порнографию. Ему хотелось сказать прохожим: «Все в порядке, я дипломированный литературный критик».
Он еще раз быстро перечитал письмо, стараясь воспринимать его не как попурри из цитат, но как самостоятельный текст, обращая особое внимание на ритм, параллельные структуры, аллитерацию, однако агрессивный шрифт колол глаза. Не было никакого смысла прослеживать «аргументы» или выискивать литературные достоинства. Палец горел. Нельсон дрожащими руками сложил письмо, затолкал обратно в конверт, сунул в карман и пошел к автобусной остановке.
Кто-то налетел на него сзади. Нельсон резко повернулся. Палец ожгло болью. Студент пробормотал извинения и побежал дальше. Нельсон глубоко вдохнул и выдохнул. Он стоял перед «Пандемониумом», модной кофейней, облюбованной Антони Акулло. Здесь, над дорогим кофе со сливками и этническими пирожками принимались все важные факультетские решения. Здесь Акулло, Вейссман и Викторинис заключали сделки и делили сферы влияния, как Большая Тройка в Ялте.
Нельсон взглянул через запотевшее стекло; пар от его дыхания розовел в свете неоновой вывески «КАПУЧЧИ-НО». Столики за стеклом занимали студенты. Они сидели, нога на ногу, и с утрированной сосредоточенностью смотрели в тетрадки и книги, покуда на столиках остывал дымящийся мокко. В лучшие дни Нельсон частенько сюда захаживал, но чашка кофе в «Пандемониуме» стоила больше, чем весь ленч, который готовила ему Бриджит; оставалось только стоять, прижавшись носом к стеклу, как Малютка Тим Малютка Тим – герой «Рождественской песни» Чарльза Диккенса.
.
Он уже хотел пойти прочь, когда за студенческими головами, за паром и светом неоновых ламп
различил в глубине Антони Акулло. Декан сидел один. В памяти всплыли слова леди Макбет на сегодняшнем терапевтическом ток-шоу: Милорд, ты просто не реализуешь свой потенциал. Пользуйся случаем. Натяни решимость, как струну. О таких, как мы, никто не позаботится. Витино письмо давило на сердце, палец горел. Не сознавая толком, что делает, Нельсон открыл дверь и вошел в кафе.
Внутри «Пандемониума» все было гладкое и сверкающее: светлый паркет, белые стены. Народ надышал, от одежды на вешалках шел пар, но над сыростью плыл сухой пустынный аромат кофе. За стойкой переливались тропическим многоцветьем яркие бутылки с сиропом, шипел автомат-эспрессо, высокие стальные самовары с кипятком блестели, как больничное оборудование. Молодые люди скидывали рюкзачки, девушки сбрасывали темные пальто. Все вливались в быстро движущуюся очередь к кассе, чтобы потом усесться, соприкасаясь коленями, за крохотные черные столики. По стенам висели яркие оперные афиши, по большей части в красных и черных тонах: «Фауст» Гуно, «Макбет» Верди, «Мефистофель».
Акулло сидел за большим столом в глубине, на соседнем стуле висело его кашемировое пальто. Декан закинул ногу на ногу, так что брючина задралась, показывая светлый шелковый носок. Одна его рука костяшками пальцев упиралась в стол рядом с крошечной чашечкой эспрессо.
Нельсон в своей пролетарской парке прошел через толпу, выдавливая улыбку. Однако, когда он обогнул большую квадратную колонну с афишей «Потерянного рая» Пендерецкого и увидел, что Акулло не один, улыбка его застыла. За колонной, чуть отодвинувшись от стола, сидел и ничего не пил Марко Кралевич. Для сегодняшнего дня он выбрал стиль кантри: ковбойка в красную и черную клетку с пуговицами на карманах и кантом по швам, шнурок на шее, продетый в металлический коровий череп, и ковбойские ботинки с острыми серебряными носами. Колени обтягивали черные джинсы с пряжкой на ремне в форме штата Техас. Новехонькую ковбойскую шляпу он надвинул на лоб, длинный черный плащ, свисая с плеча, лужицей растекался по полу. С черными сросшимися бровями, короткой стрижкой и соломинкой в зубах – поздней осенью в Миннесоте она должна быть на вес золота – Кралевич выглядел как балканская версия Гарта Брукса Гарт Брукс – американский певец в стиле кантри.
.
Нельсон закачался на пятках, готовый обратиться в бегство. Он не знал, что именно сказать Акулло, но в любом случае не собирался говорить ни о чем при Марко Кралевиче. Однако, когда он уже поворачивал, Акулло поднес чашку к губам и взглядом остановился на Нельсоне. Тот замер. Палец горел. Кралевич смотрел в середину стола, ритмично покачивая соломинкой. Акулло, не сводя с Нельсона глаз, поставил чашку ровнехонько в центр блюдца, снова уперся костяшками пальцев в стол и не сказал ничего.
Нельсон улыбнулся и взмахнул руками.
– Антони, – начал он, потом заморгал и поправился: – Профессор Акулло.
Декан не шелохнулся.
– Как рука? – спросил он.
– Отлично, – сказал Нельсон – Лучше не бывает.
– Чего надо? – спросил Акулло.
– Простите?
– Какого хрена вам надо, профессор? – Акулло согнул упертые в стол пальцы.
Нельсон переступил с ноги на ногу и посмотрел на Кралевича. Теоретик, глядя пустыми глазами, только передвинул соломинку из одного угла рта в другой. Витино письмо оттягивало карман. Акулло снова согнул пальцы, и Нельсон услышал голос жены: «Пользуйся случаем. Лишь натяни решимость…»
– Я могу помочь вам. То есть факультету. – Он набрал в грудь воздуха. – Я могу помочь факультету.
– Вы можете помочь факультету, – без всякого выражения повторил Акулло.
– Да.
– И как? – Декан снял руку со стола и положил на колено.
– Остановить письма.
Акулло медленно, как бы разочарованно, выдохнул.
– Какие письма?
Нельсон сунул руку в карман, но Акулло чуть заметно скривился и легонько мотнул головой, так что Нельсон вынул обратно пустую руку.
Акулло расцепил пальцы и провел лапищей по роскошным волосам. Кралевич вытащил соломинку изо рта. «Йиппи-йо-ки-йа», – сказал он, не глядя на обоих.
Акулло уперся подбородком в грудь, закрыл глаза и почесал лоб.
– Садитесь. – Он открыл глаза и указал Нельсону на соседний стул.
Нельсон отодвинул стул, уселся на самый краешек и взглянул на Кралевича. Ковбой-теоретик снова с отсутствующим видом жевал соломинку.
Акулло пригвоздил Нельсона холодным взглядом:
– Вы пишете это говно?
– Нет! – Нельсон обернулся на толпу, подался вперед и понизил голос. – Конечно же, нет, – повторил он, бросая взгляд на Кралевича. Поскольку декан никак не отреагировал, Нельсон решил, что Кралевич в курсе. – Но я…
– Что вы?
– Я-я-я, – промямлил Нельсон, – знаю, кто пишет.
Что на него нашло? Нельсон понятия не имел, кто пишет анонимки.
– То есть… – начал он, собираясь взять свои слова обратно, но Акулло поднял руку.
– Кто вам сообщил? Вейссман?
– Нет. Я хотел сказать, что на самом деле не знаю, кто.
Акулло снова поднял руку.
– Вы Нельсон, верно?
Нельсон кивнул.
– Вы думаете, я с этим не справлюсь?
– Нет! – запротестовал Нельсон. – То есть да! Я хотел сказать…
– Вы считаете, что я без вас не обойдусь? У Нельсона перехватило горло.
Акулло наманикюренными пальцами обхватил чашку. Кралевич выплюнул соломинку. Его сербский акцент усиливался и ослабевал, в зависимости от обстоятельств; сегодня он был на пике.
– Моя дикая ирландская роза «Моя дикая ирландская роза» – ирландская народная песня.
, – произнес теоретик, безбожно коверкая слова.
Акулло взглянул на него, потом на Нельсона.
– Так вы знаете нашего друга…
– Кого? – Нельсон изо всех сил старался не смотреть на Кралевича.
– Нашего друга-литератора. Нашего анонимного автора. Типа, который рассылает письма.
Нельсон честно хотел сказать: я не знаю, кто это, простите, что отнял у вас время, но Акулло жестом остановил его.
– Ладно, не будем называть фамилий. – Акулло поднял чашку и отпил крошечный глоток. Он глянул на Кралевича поверх кофе. – У некоторых слишком длинный язык.
Теоретик тяжело вздохнул, сдвинул шляпу на затылок и поднял глаза к потолку.
– Или Морт вам уже сказал? – Глаза у Акулло просветлели.
– Профессор Вейссман ничего мне не говорил.
– Готов поспорить, Морт все сказал.
– Правда, Вейссман не…
– Морт вам говорил, что я сказал этому козлу?
– Нет. – Сердце у Нельсона колотилось. Палец горел.
Акулло улыбнулся воспоминанию.
– Слушайте, вам понравится.
Декан одернул манжеты, сел поглубже, дернул шеей в высоком воротничке и положил руки на стол.
– Я пригласил его к себе в кабинет. Мы были одни: я и Вы Знаете Кто.
– Вообще-то не знаю, – начал Нельсон.
– Без фамилий. – Было видно, что рассказ доставляет Акулло удовольствие. – Так вот, этот хрен моржовый садится напротив меня. Не дальше, чем вы сейчас. Я беру со стола один из этих говенных листков – как будто он раньше их не видел – и говорю: «Это что? За кого вы себя принимаете, Эзра Паунд сраный?»
Декан рассмеялся, показывая волчьи клыки. Кралевич оттопырил губы и повел ими из стороны в сторону.
– Этот мудак мне говорит: «Я тут ни при чем. Это не я». – Акулло снова захохотал, буравя Нельсона взглядом. – А я отвечаю: «Не принимайте меня за идиота. Я что, по-вашему, с луны свалился? Может, вы перебрали ирландского виски, мой друг. Может, у вас вместо мозгов теплый ирландский портер».
«Куган?» – в изумлении подумал Нельсон.
– А он: «Иисус, Мария и Езеф». – Ирландский акцент выходил у Акулло лучше, чем у Кугана. – «Клянусь вам, Антони, покойницей мамочкой, да будет земля ей пухом, и Пресвятой Матерью Божьей, это не я. Ищите другого».
Куган? Нельсон с трудом верил своим ушам. Поэт шумит и дурашничает, но он не сволочь. Не расист.
– Слушай меня, ирландский ублюдок. – Акулло закинул ногу на ногу и подался вперед, как будто сейчас схватит Нельсона за грудки. Кралевич впервые взглянул на Нельсона. Его руки, обхватившие колени, подрагивали.
– С Антони Акулло не шутят. А особенно долбаные расисты. Молчать! – угрожающе рявкнул декан, хотя и Нельсон, и Кралевич не раскрыли рта. – У вас есть два выбора. Можете уйти по-тихому, и тогда мы сохраним вам пенсию. Или идите к адвокату. Ну как, Эзра? Что решили?
Акулло оттолкнулся от стола и тяжело вздохнул. Он вытащил из нагрудного кармана бежевый, в тон галстуку, носовой платок и взмахнул им в воздухе.
– Я дал ему немного поговорить. «Это нечестно, я их не писал, блям, блям, блям», потом сказал: «Все, приятель. Что вы решили?»
Акулло промокнул губы, посмотрел на платок, сложил его и бережно убрал в кармашек.
– Знаете, что он мне сказал? Уссаться можно. Он сказал: «Увидимся в суде». И знаете, что я ему ответил, Нельсон? Морт вам говорил?
Нельсон мотнул головой. Акулло закинул ногу за ногу, положил руку на колено и улыбнулся.
– Доставьте мне удовольствие, – сказал он. Нельсон только сморгнул.
– Доставьте мне удовольствие, – повторил Акулло.
– Ух, – протянул Нельсон.
Акулло прикрыл глаза и с ложной скромностью пожал плечами. Кралевич расстегнул нагрудный карман и вытащил матерчатый мешочек.
– Этот город, – промолвил он, – недостаточно велик для нас двоих Кралевич говорит фразами из классических вестернов.
.
Палец горел.
– Давайте я с ним поговорю, – сказал Нельсон.
Акулло скептически взглянул на Нельсона. Кралевич вытащил из мешочка бумагу, табак и начал сворачивать самокрутку.
– Думаете, у вас получится лучше?
– Нет, – пробормотал Нельсон, – просто я довольно хорошо его знаю.
Это была неправда. Он беседовал с Куганом только один раз, после университетской вечеринки, когда усаживал поэта в такси, и сказал собственно: «Не ушибите голову». Как раз когда дверца закрывалась, Куган нагнулся и сблевал Нельсону на ботинки.
– Я сделаю так, чтобы он больше не писал.
– Это он вас ко мне отправил? – спросил Акулло.
– Нет! – в ужасе вскричал Нельсон. Впрочем, почему бы Акулло не думать, что он, Нельсон, посол Кугана?
– Нет, – повторил он чуть более уклончиво. Может, и не беда, если Акулло будет так думать. – Он не знает, что я здесь. Мне просто хочется помочь факультету.
– Вам просто хочется помочь факультету.
– Обещаю, – сказал Нельсон, – что больше он писать не будет.
– Нет. – Акулло поднял указующий перст. – Не пойдет. Ему крышка. Он – история. Или он уходит, или его вышвырнут. Пусть решает. Так и передайте.
Нельсон открыл и снова закрыл рот. Все происходило слишком быстро. Он всего лишь хотел помочь Вите – и вдруг оказался втянутым в маленькую драму.
Он взглянул на Кралевича: попковбойский деконструктор облизнул бумагу и заклеил самокрутку.
– Если этот козел хочет судиться, я готов, – сказал Акулло, – но коли вы его друг, то передайте ему вот что. Всем будет лучше, если он просто уйдет. Вы поняли, Нельсон?
– М-да.
Уходи, сказал он себе, пока не увяз по самые уши. Извинись, что отнял время, и уходи.
– Я вам еще кое-что скажу. – Акулло снова обхватил ладонью колено. – Тот, кто убедит нашего друга уйти по-тихому, окажет факультету неоценимую услугу, capiche понимаете? (ит.)
? Вы ведь этого хотели? Помочь факультету?
Нельсон заморгал. Палец болел почти нестерпимо. Вот как Антони Акулло представляет себе коллегиальный дух. Нельсон для него ничто. Меньше аспиранта, потому что у него нет будущего. Сейчас декан увидел возможность его использовать, отсюда и весь интерес. Однако Нельсон не мог шелохнуться. Акулло пригвоздил его взглядом.
Кралевич поднял толстую самокрутку и смял ее в пальцах – табак и обрывки бумаги посыпались на пол. Впервые теоретик посмотрел прямо на Нельсона. Акцент его куда-то исчез.
– Неужели никто не избавит меня от этого неуемного попа Неужели никто не избавит меня от этого неуемного попа? – Слова, брошенные королем Генрихом II и воспринятые приближенными как приказ убить Томаса Беккета, архиепископа Кентерберийского (канонизирован, память 29 декабря), с которым король находился в длительном конфликте. Эта история легла в основу нескольких литературных произведений; самые знаменитые из них – «Убийство в соборе» Т.С. Элиота и «Томас Беккет» Ж. Ануя.
?
Нельсон скривился от боли. Он заморгал сначала на Кралевича, потом на Акулло. Сам того не желая, он напросился на роль в драме – проходную роль, без собственного имени. «Входит убийца», – гласит авторская ремарка.
– Я не… – пролепетал Нельсон, – я хотел сказать, что не…
– Тот, кто поможет с этим справиться, будет мне другом, Нельсон. Подумайте. – Акулло взялся за чашку. – Спасибо, что заглянули.
Нельсон встал, едва не опрокинув столик на гнутых ножках. Кралевич широко, по-балкански, улыбнулся и описал ладонью большой полукруг.
– Здорово, приятель, – сказал он. Нельсон захлопал ресницами, не находя слов.
– «Здорово» – это «привет», – пояснил Марко Кралевич.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47