И тем не менее…
— Может, и не понимаю, — твердо ответила она, — но очень скоро пойму. И если Вельдан будет не в силах дать мне разъяснения, это сделаешь ты! — Тулак одарила дракена убийственным взглядом, и тот в ответ кровожадно уставился на нее — внушительное зрелище, но она притворилась, что ничего не заметила. — А теперь, если ты закончил петушиться, помоги мне уложить Вельдан к тебе на спину, и я проведу вас туда, где мы сможем укрыться на ночь.
— А там будет еда? — жалобно спросил дракен, разом растеряв всю свою воинственность. — И огонь?
Тулак ухмыльнулась.
— Прорва всякой еды, — пообещала она. — И огонь тоже.
— Так чего же мы ждем, женщина? У меня от холода скоро хвост отвалится!
— Вот это место, ваша милость.
Хотя сержант кутался в теплый плащ, Блейд без труда заметил, что тот напряжен и насторожен — как подобает гонцу, принесшему дурные вести. Они стояли на краю леса, и сержант жестом указал на бесснежный, изрезанный осыпями склон возвышавшейся над ними горы.
— Здесь-то мы и потеряли след. Слишком уж темно, ваша милость, да и люди на этаком холоде замерзли до полусмерти. Треклятый ветер все время задувает факелы. Даже если б мы и могли что-то разглядеть — снег и ветер заметут любой след прежде, чем мы до него доберемся.
Блейд с усилием разжал крепко стиснутые зубы. Он, в отличие от своих людей, обладал отменным ночным зрением, но злиться на солдат было незачем. Не их вина, что они не смогли исполнить приказ. Эта погоня с самого начала была обречена на неудачу. Если б женщина была одна и пешая — другое дело, но дракен при необходимости даже в густом подлеске мог передвигаться с устрашающей скоростью, хотя сил у него хватило бы ненадолго.
Порывы ветра немного стихли, и обильный снегопад прекратился. Командир Мечей Божьих еще раз глянул на возвышавшийся над ними склон — валуны, утесы, каменистые осыпи. Дракен с его сильным приземистым телом и гибкими когтистыми лапами легко мог одолеть эти препятствия, но посылать на скользкий от льда и снега склон людей, да еще в такую ночь, когда ветер ярится над горами словно ледяной демон, — все равно что приговорить их к мучительной смерти.
— В-ваша м-милость… — Зубы сержанта выбивали такую дробь, что он едва сумел выдавить эти слова… и жалко съежился, похожий на продрогшего до костей пса. Блейд расслышал в его голосе безмолвную мольбу и оглянулся на своих солдат — по одному, по два они брели по снегу, стягиваясь под сомнительную защиту деревьев на опушке. Хотя люди и страшились проявить неподчинение, видно было, что им отчаянно не хочется карабкаться по скользкому и открытому всем ветрам склону. Блейд коротко кивнул сержанту:
— Хорошо. Собери людей и отошли их назад. Похоже, мы упустили свою добычу.
— Слушаюсь, ваша милость!
Впервые с начала бесплодных поисков сержант воспрял духом и опрометью ринулся собирать своих подчиненных. Когда он отбежал достаточно далеко, Блейд послал яростное проклятие горе и улизнувшим от него беглецам. Для него, видевшего в темноте, гигантская гора была видна как на ладони — нагой истрескавшийся камень и четкие, точно нарисованные тени, сплошь серебро и чернота, олово и перламутр. Где-то там, в одной из этих теней, наверняка притаились беглецы. Блейд не сможет сейчас отыскать их, если только они не выйдут на открытое место… Он покачал головой. Бывшая наемница и чародейка ни за что на свете не совершат подобной ошибки. Нет, они останутся там, укрытые от погони темнотой и бурей, пока не замерзнут до смерти.
Не хочу, чтобы она умерла.
В сознании Блейда, непрошеное, всплыло лицо сероглазой чародейки. Кто ты, девочка? Почему возвращаешь меня в прошлое, от которого я едва спасся?
Что ж, теперь больше ничего не сделаешь — остается лишь надеяться. Надеяться, что беглецы знают, что делают. Надеяться, что когда солдаты уйдут с горы, дракен отыщет для своих спутниц убежище — прежде чем буря прикончит их. Надеяться, что Блейд скоро схватит беглецов и разгадает тайну сероглазой чародейки. Она не должна умереть — но не должна и ускользнуть от него, по крайней мере не раньше, чем даст ответ на кое-какие вопросы.
Солдаты ушли, и теперь Блейд стоял один на опушке леса, в ночи, где бушевала буря. Ветер вновь усилился, и теперь его хищный вой казался еще более устрашающим. Командир Мечей Божьих стремительно развернулся и зашагал прочь — вслед за своими солдатами, к теплу, крову и пище. В висках у него пульсировала, разрастаясь, нестерпимая головная боль — отчасти от усталости, но в основном от бешенства, разочарования, недоумения. Он уж думал, что больше никогда в жизни не увидит дракена. Как и почему, во имя всего сущего, дракен оказался именно здесь — на горном перевале в Каллисиоре. Блейд не задавал себе вопроса, откуда взялось это существо. Дракены обитали только в одном месте — стране магов. Стране, откуда был родом и он сам. И это делало нынешнее появление дракена тем более опасным, значительным — и совершенно невозможным.
Насколько было известно Блейду, он — единственный, кому до сих пор удалось бежать из страны магов. Древние, несомненно, опасавшиеся такого могущества, окружили земли магов непроницаемым барьером, который также и сводил на нет их магические силы. Мысли Блейда наполнили гнев и бессильная ярость, рожденные еще на заре этого мира.
Почему создатели Мириаля, кто бы они ни были, доставили сюда магов, а затем отняли у них магию? Они посадили нас на цепь, в клетку, словно бессловесных тварей! Они отбросили нас к истокам варварства, лишили знаний, которые помогли бы нам развиваться — но это, впрочем, они проделали и со всеми остальными расами. То же, что сотворили с нами, — наитягчайшее зло. Они отняли у нас саму цель нашего существования и заточили нас за барьером, по сравнению с которым Завесы — лишь лоскут прозрачного шелка. А затем они создали Тайный Совет — тюремщиков, которые не только нам, но и всем прочим народам не дают развиться и обрести свою подлинную силу. Будь проклят Тайный Совет! Они зовут себя чародеями, но на самом деле они всего лишь смотрители в зверинце…
Память хлестнула Блейда пощечиной. Эти же слова он двадцать с лишним лет назад бросил в лицо Кергорну. Слова, которые заклеймили его отступником и приговорили его к постыдной смерти предателя. И он едва не погиб — если бы за несколько часов до казни не бежал благодаря отваге единственного члена Тайного Совета, который знал его истинное происхождение (ибо Древние скрыли существование магов даже от своих верных псов чародеев), единственного, который воистину верил ему.
Что же, скоро, очень скоро о существовании магов узнает весь мир. Разрушение Завес — это лишь начало. Обретенное знание поможет ему, Блейду, сокрушить и более мощный барьер, который держит магов в плену и подавляет их магию — даже здесь, на таком расстоянии. Блейд искренне верил, что он — орудие судьбы, что ему было дано выжить лишь за тем, чтобы он исполнил сей великий замысел и узрел его плоды. Любой ценой. Он бежал в Каллисиору и двадцать с лишним лет таился в Тиаронде, лелея свои планы, и лишь теперь — наконец-то! — осмелился сделать свой ход. Этот мир и его обитатели нуждаются в перемене, в развитии, в прогрессе — и конечный результат его усилий будет стоить чудовищной цены, уплаченной тысячами жизней. В одном Блейд был уверен твердо: в конце концов судьба докажет его правоту.
Он шел сосновым лесом, одинокий серый силуэт в ночной тьме, и мысли его были далеки от леденящего ветра и укутанных снегом сосен. Отогнав бессмысленный гнев, Блейд опять размышлял о загадке дракена и его всадницы с удивительно знакомым лицом.
Он шел, не замечая, как идет, находя дорогу при помощи отточенного годами чутья, шел, не видя вырастающих на пути стволов, хрустящего под ногами подлеска, обрывов и ям, которые он огибал благодаря кошачьему умению видеть в темноте. Все его внимание сосредоточилось на загадочном явлении существа из прошлой жизни, явлении, которое пробудило в нем бездну воспоминаний о немыслимо далеком и недоступном крае. С большим трудом, но Блейду все же удавалось думать исключительно о дракене — и тем самым притворяться, что он забыл его всадницу, хрупкую темноволосую девушку с пронзительно-серыми глазами и лицом из его прошлого.
К тому времени, когда Блейд вернулся в дом старой наемницы, он устал и вымотался, как не уставал уже давно. Проверив стражу Заваля — пленник то ли спал, то ли впал в беспамятство, а Блейду сейчас на него в любом случае было наплевать, — командир Мечей Божьих отправился прямиком в свою комнату на продутом сквозняками чердаке.
Там, лежа на кровати, он наконец обрел покой и одиночество, необходимые для путешествия в прошлое — на двадцать с лишним лет назад, когда он носил иное имя в ином краю, когда был моложе, глупей и доверчивей… и готовился к смерти.
Последний закат старанием стихий выдался просто необыкновенный. С высоты Приливной башни казалось, что солнце медленно тонет в недрах облака, нависшего над Верхним озером, отчего зыбкий сумрачный саван обернулся огненно-алой мантией, достойной самого придирчивого короля. Что за превосходное и пышное прощанье с приговоренным к смерти, с горечью подумал Аморн. Только такой закат и заставит меня пожалеть о том, что я больше никогда не увижу, как заходит растреклятое солнце. Последний рассвет — вот и все, что мне осталось… если, конечно, мне позволят перед казнью увидеть свет зари.
По крайней мере ему наконец удалось причинить Кергорну и его подобострастной клике-изрядные неудобства. Поскольку в Гендивале не было никакого строения, даже отдаленно напоминавшего тюрьму, чародеям пришлось выставить из Приливной башни Слушателей и поместить в ней арестованного, приставив к единственному выходу такую многочисленную охрану, что через нее не пробился бы и разъяренный дракен. Впрочем, в том, что Аморн оказался заключен именно в Приливной башне, были определенные преимущества. Просторная открытая галерея вела в круглую комнату наверху башни. Окна комнаты выходили на все четыре стороны света, так что на тюремную камеру она была мало похожа. Поскольку обычно здесь находились группы Слушателей, денно и нощно державших свой разум открытым для самых слабых телепатических посланий, комната была на редкость теплой и уютной — огромный камин, плотная занавеска на дверном проеме, чтобы не допустить сквозняков, тяжелые бархатные завесы на резных каменных стенах, мягкий ковер на полу, стол, мягкие кресла и кушетки для отдыха.
Аморн мрачно подумал, что Кергорн вряд ли видел когда-нибудь, как обставлена эта комната. Иначе бы он, верно, содрал со стен бархатные завесы и выкинул прочь кресла и кушетки, чтобы пленник спал на голом каменном полу. По счастью, башня узкая и высокая, а наверх ведет причудливо вьющаяся винтовая лестница. Кергорн со своими копытами и неуклюжим конским телом вряд ли сумел бы вскарабкаться по такой лестнице. По крайней мере Аморн здесь избавлен от унизительных выходок архимага — тем лучше, если вспомнить все его добродетельные речи об избавлении несчастных обитателей сего мира от их врожденного стремления к самоуничтожению.
Когда солнце тихо угасло в облаке и в долину бесшумно вползли сумерки, Аморн отвернулся от окна, подбросил дров в камин и зажег свечи на столе. Ужин ему принесли уже давно, и теперь он, сняв крышки с блюд, обнаружил суп, копченую форель, жареную гусятину с овощами и на десерт — вымоченные в вине лесные ягоды и щедрый ломоть местного сыра. Аморн принялся за еду. По давней, как мир, традиции последний ужин приговоренного был настоящим пиршеством, и он не видел смысла в том, чтобы все эти яства пропали втуне. Кроме того, хотя будущее виделось Аморну недолгим и мрачным, он все же окончательно не потерял надежду. Казалось непостижимым, что ему суждено умереть, и так, он знал, будет до самой последней минуты его существования. Если каким-то чудом ему этой ночью удастся бежать или же его, вопреки всему, спасут, ему не придется удирать отсюда на пустой желудок.
Аморн громко рассмеялся над собственной глупостью. Приговоренный к смерти на заре все еще думает о еде и бегстве! Что ж, быть может, такое происходит со всеми в их последние часы. Он отхлебнул превосходного вина, дивясь тому, что кто-то решил угостить такой ценностью человека, осужденного на смерть. Пожав плечами, Аморн поднял чашу за Авеолу — единственную, кто действительно понимала и любила его. О чем сейчас думает она? Если эта башня — единственная тюрьма во всем Гендивале, куда же поместил ее Кергорн? Из чистой жестокости Авеолу сегодня вынудили смотреть на его окончательное унижение. Аморн почти не запомнил сцену суда — лишь окаменевшее, бледное как смерть лицо Авеолы в оправе иссиня-черных волос. Хотя ее хрупкие плечи ссутулились под тяжестью беды, в глазах ее сверкали гневные искры, загасить которые не мог никто — ни ее собратья-чародеи, ни даже сам Кергорн.
Суд проходил на берегу мрачного Верхнего озера, чьи ледяные бездонные воды были так же угрюмы, как вечное облако, нависшее над кольцом прибрежных скал и черными кронами сосен. Аморн подумал, что этот зловещий пейзаж как нельзя лучше подходит для такого события. К тому же все собрания Совета, посвященные делам наивысшей важности, проходили на открытом воздухе, поскольку большинство чародеев не принадлежало к человеческой расе. Одни были чересчур велики, чтобы поместиться в самом просторном здании, другие — афанки и прочие обитатели вод — попросту не могли покидать свою родную стихию.
Так много глаз смотрели на Аморна — с берега, из воды, из крон деревьев, из сумеречного воздуха над скалами. Афанк колыхался в воде, высоко подняв голову, и его длинная черно-зеленая грива струилась вдоль гибкой блестящей шеи; он был суров и печален. Хотя селки и дельфины не осмелились подняться так высоко вверх по пресной воде, на отмели возлежали несколько добарков — круглые, поросшие мехом лица, в ярких темных глазах ни тени обычного лукавого веселья.
На глубине, держась на приличном расстоянии от берега, покачивалась нереида — единственная из этого народца, кому Кергорн позволил присутствовать на суде. Хотя архимаг, как и многие существа, дышащие воздухом, испытывал к нереидам только страх и презрение, сейчас даже ее бледное, заостренное, нечеловеческое лицо окаменело в ледяном неодобрении. Для такого случая она приглушила свой манящий голос, и разум ее в кои-то веки был занят чем-то иным, кроме как заманивать жителей земли под воду, на верную смерть, дабы утолить свою ненасытную похоть.
Кентавры, стоявшие на берегу — подруга Кергорна и их сын и дочь, — взирали на Аморна с неподдельной ненавистью, за что он не мог их винить. Хвала провидению, что нечеловеческие, хитиновые физиономии георнов и альвов не могли изменять выражения… хотя багровый блеск в глазах георна и свернувшиеся спиралью усики двоих крупных альвов были недвусмысленным признаком враждебности.
Были здесь и некоторые из обитателей воздуха. Краем глаза Аморн видел беглое мерцание стайки фей, а в небе над берегом лениво чертили зигзаги ангелы, расправив огромные, в два человеческих роста, крылья. Их струящиеся тела, попросту неспособные надолго зависать на одном месте, скользили по ветру с изяществом воздушных змеев, а поскольку они были плоскими, невольно напрашивалось сравнение с камбалой.
Драконы, слишком зависевшие от яркого солнца, редко покидали свои родные пустыни, но в этом случае они сделали исключение. Их сверкающие золотом тела заняли большую часть берега и, казалось, принесли в это мрачное место ослепительный жар пустынного солнца. Племя Огня представляли два дракона — экая честь, кисло подумал Аморн, тем более что один из них — Чаала, пожилая драконья провидица. Она прожила на свете так много лет, что цвет малоподвижного дряхлого тела из золотого понемногу становился серебряным. Аморн понимал, что тяжелое, изнурительное путешествие стоило ей дорого, и дивился тому, что она вообще решилась на такое. Она скоро умрет, осознал он вдруг с тенью печали, и должна перед тем передать свою необъятную память молодому наследнику, который тоже обладает даром — или проклятием? — провидца. Когда Чаала взглянула на Аморна, ему почудилось, что в ее рубиново-алых глазах блеснуло едва заметное сочувствие — или это была лишь игра воображения?
Для тех членов Тайного Совета, которые не могли телесно присутствовать на собрании — могучих океанских левиафанов и огненных изменчивых саламандр, которые живут в недрах вулканов, — сцена суда передавалась посредством альсеома. Эти хрустальные шары размером чуть больше человеческой головы были наследием технологии (или магии) Древних, и никто толком не знал, как они работают. Неким хитроумным способом звук и изображение передавались от одного шара к другому;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
— Может, и не понимаю, — твердо ответила она, — но очень скоро пойму. И если Вельдан будет не в силах дать мне разъяснения, это сделаешь ты! — Тулак одарила дракена убийственным взглядом, и тот в ответ кровожадно уставился на нее — внушительное зрелище, но она притворилась, что ничего не заметила. — А теперь, если ты закончил петушиться, помоги мне уложить Вельдан к тебе на спину, и я проведу вас туда, где мы сможем укрыться на ночь.
— А там будет еда? — жалобно спросил дракен, разом растеряв всю свою воинственность. — И огонь?
Тулак ухмыльнулась.
— Прорва всякой еды, — пообещала она. — И огонь тоже.
— Так чего же мы ждем, женщина? У меня от холода скоро хвост отвалится!
— Вот это место, ваша милость.
Хотя сержант кутался в теплый плащ, Блейд без труда заметил, что тот напряжен и насторожен — как подобает гонцу, принесшему дурные вести. Они стояли на краю леса, и сержант жестом указал на бесснежный, изрезанный осыпями склон возвышавшейся над ними горы.
— Здесь-то мы и потеряли след. Слишком уж темно, ваша милость, да и люди на этаком холоде замерзли до полусмерти. Треклятый ветер все время задувает факелы. Даже если б мы и могли что-то разглядеть — снег и ветер заметут любой след прежде, чем мы до него доберемся.
Блейд с усилием разжал крепко стиснутые зубы. Он, в отличие от своих людей, обладал отменным ночным зрением, но злиться на солдат было незачем. Не их вина, что они не смогли исполнить приказ. Эта погоня с самого начала была обречена на неудачу. Если б женщина была одна и пешая — другое дело, но дракен при необходимости даже в густом подлеске мог передвигаться с устрашающей скоростью, хотя сил у него хватило бы ненадолго.
Порывы ветра немного стихли, и обильный снегопад прекратился. Командир Мечей Божьих еще раз глянул на возвышавшийся над ними склон — валуны, утесы, каменистые осыпи. Дракен с его сильным приземистым телом и гибкими когтистыми лапами легко мог одолеть эти препятствия, но посылать на скользкий от льда и снега склон людей, да еще в такую ночь, когда ветер ярится над горами словно ледяной демон, — все равно что приговорить их к мучительной смерти.
— В-ваша м-милость… — Зубы сержанта выбивали такую дробь, что он едва сумел выдавить эти слова… и жалко съежился, похожий на продрогшего до костей пса. Блейд расслышал в его голосе безмолвную мольбу и оглянулся на своих солдат — по одному, по два они брели по снегу, стягиваясь под сомнительную защиту деревьев на опушке. Хотя люди и страшились проявить неподчинение, видно было, что им отчаянно не хочется карабкаться по скользкому и открытому всем ветрам склону. Блейд коротко кивнул сержанту:
— Хорошо. Собери людей и отошли их назад. Похоже, мы упустили свою добычу.
— Слушаюсь, ваша милость!
Впервые с начала бесплодных поисков сержант воспрял духом и опрометью ринулся собирать своих подчиненных. Когда он отбежал достаточно далеко, Блейд послал яростное проклятие горе и улизнувшим от него беглецам. Для него, видевшего в темноте, гигантская гора была видна как на ладони — нагой истрескавшийся камень и четкие, точно нарисованные тени, сплошь серебро и чернота, олово и перламутр. Где-то там, в одной из этих теней, наверняка притаились беглецы. Блейд не сможет сейчас отыскать их, если только они не выйдут на открытое место… Он покачал головой. Бывшая наемница и чародейка ни за что на свете не совершат подобной ошибки. Нет, они останутся там, укрытые от погони темнотой и бурей, пока не замерзнут до смерти.
Не хочу, чтобы она умерла.
В сознании Блейда, непрошеное, всплыло лицо сероглазой чародейки. Кто ты, девочка? Почему возвращаешь меня в прошлое, от которого я едва спасся?
Что ж, теперь больше ничего не сделаешь — остается лишь надеяться. Надеяться, что беглецы знают, что делают. Надеяться, что когда солдаты уйдут с горы, дракен отыщет для своих спутниц убежище — прежде чем буря прикончит их. Надеяться, что Блейд скоро схватит беглецов и разгадает тайну сероглазой чародейки. Она не должна умереть — но не должна и ускользнуть от него, по крайней мере не раньше, чем даст ответ на кое-какие вопросы.
Солдаты ушли, и теперь Блейд стоял один на опушке леса, в ночи, где бушевала буря. Ветер вновь усилился, и теперь его хищный вой казался еще более устрашающим. Командир Мечей Божьих стремительно развернулся и зашагал прочь — вслед за своими солдатами, к теплу, крову и пище. В висках у него пульсировала, разрастаясь, нестерпимая головная боль — отчасти от усталости, но в основном от бешенства, разочарования, недоумения. Он уж думал, что больше никогда в жизни не увидит дракена. Как и почему, во имя всего сущего, дракен оказался именно здесь — на горном перевале в Каллисиоре. Блейд не задавал себе вопроса, откуда взялось это существо. Дракены обитали только в одном месте — стране магов. Стране, откуда был родом и он сам. И это делало нынешнее появление дракена тем более опасным, значительным — и совершенно невозможным.
Насколько было известно Блейду, он — единственный, кому до сих пор удалось бежать из страны магов. Древние, несомненно, опасавшиеся такого могущества, окружили земли магов непроницаемым барьером, который также и сводил на нет их магические силы. Мысли Блейда наполнили гнев и бессильная ярость, рожденные еще на заре этого мира.
Почему создатели Мириаля, кто бы они ни были, доставили сюда магов, а затем отняли у них магию? Они посадили нас на цепь, в клетку, словно бессловесных тварей! Они отбросили нас к истокам варварства, лишили знаний, которые помогли бы нам развиваться — но это, впрочем, они проделали и со всеми остальными расами. То же, что сотворили с нами, — наитягчайшее зло. Они отняли у нас саму цель нашего существования и заточили нас за барьером, по сравнению с которым Завесы — лишь лоскут прозрачного шелка. А затем они создали Тайный Совет — тюремщиков, которые не только нам, но и всем прочим народам не дают развиться и обрести свою подлинную силу. Будь проклят Тайный Совет! Они зовут себя чародеями, но на самом деле они всего лишь смотрители в зверинце…
Память хлестнула Блейда пощечиной. Эти же слова он двадцать с лишним лет назад бросил в лицо Кергорну. Слова, которые заклеймили его отступником и приговорили его к постыдной смерти предателя. И он едва не погиб — если бы за несколько часов до казни не бежал благодаря отваге единственного члена Тайного Совета, который знал его истинное происхождение (ибо Древние скрыли существование магов даже от своих верных псов чародеев), единственного, который воистину верил ему.
Что же, скоро, очень скоро о существовании магов узнает весь мир. Разрушение Завес — это лишь начало. Обретенное знание поможет ему, Блейду, сокрушить и более мощный барьер, который держит магов в плену и подавляет их магию — даже здесь, на таком расстоянии. Блейд искренне верил, что он — орудие судьбы, что ему было дано выжить лишь за тем, чтобы он исполнил сей великий замысел и узрел его плоды. Любой ценой. Он бежал в Каллисиору и двадцать с лишним лет таился в Тиаронде, лелея свои планы, и лишь теперь — наконец-то! — осмелился сделать свой ход. Этот мир и его обитатели нуждаются в перемене, в развитии, в прогрессе — и конечный результат его усилий будет стоить чудовищной цены, уплаченной тысячами жизней. В одном Блейд был уверен твердо: в конце концов судьба докажет его правоту.
Он шел сосновым лесом, одинокий серый силуэт в ночной тьме, и мысли его были далеки от леденящего ветра и укутанных снегом сосен. Отогнав бессмысленный гнев, Блейд опять размышлял о загадке дракена и его всадницы с удивительно знакомым лицом.
Он шел, не замечая, как идет, находя дорогу при помощи отточенного годами чутья, шел, не видя вырастающих на пути стволов, хрустящего под ногами подлеска, обрывов и ям, которые он огибал благодаря кошачьему умению видеть в темноте. Все его внимание сосредоточилось на загадочном явлении существа из прошлой жизни, явлении, которое пробудило в нем бездну воспоминаний о немыслимо далеком и недоступном крае. С большим трудом, но Блейду все же удавалось думать исключительно о дракене — и тем самым притворяться, что он забыл его всадницу, хрупкую темноволосую девушку с пронзительно-серыми глазами и лицом из его прошлого.
К тому времени, когда Блейд вернулся в дом старой наемницы, он устал и вымотался, как не уставал уже давно. Проверив стражу Заваля — пленник то ли спал, то ли впал в беспамятство, а Блейду сейчас на него в любом случае было наплевать, — командир Мечей Божьих отправился прямиком в свою комнату на продутом сквозняками чердаке.
Там, лежа на кровати, он наконец обрел покой и одиночество, необходимые для путешествия в прошлое — на двадцать с лишним лет назад, когда он носил иное имя в ином краю, когда был моложе, глупей и доверчивей… и готовился к смерти.
Последний закат старанием стихий выдался просто необыкновенный. С высоты Приливной башни казалось, что солнце медленно тонет в недрах облака, нависшего над Верхним озером, отчего зыбкий сумрачный саван обернулся огненно-алой мантией, достойной самого придирчивого короля. Что за превосходное и пышное прощанье с приговоренным к смерти, с горечью подумал Аморн. Только такой закат и заставит меня пожалеть о том, что я больше никогда не увижу, как заходит растреклятое солнце. Последний рассвет — вот и все, что мне осталось… если, конечно, мне позволят перед казнью увидеть свет зари.
По крайней мере ему наконец удалось причинить Кергорну и его подобострастной клике-изрядные неудобства. Поскольку в Гендивале не было никакого строения, даже отдаленно напоминавшего тюрьму, чародеям пришлось выставить из Приливной башни Слушателей и поместить в ней арестованного, приставив к единственному выходу такую многочисленную охрану, что через нее не пробился бы и разъяренный дракен. Впрочем, в том, что Аморн оказался заключен именно в Приливной башне, были определенные преимущества. Просторная открытая галерея вела в круглую комнату наверху башни. Окна комнаты выходили на все четыре стороны света, так что на тюремную камеру она была мало похожа. Поскольку обычно здесь находились группы Слушателей, денно и нощно державших свой разум открытым для самых слабых телепатических посланий, комната была на редкость теплой и уютной — огромный камин, плотная занавеска на дверном проеме, чтобы не допустить сквозняков, тяжелые бархатные завесы на резных каменных стенах, мягкий ковер на полу, стол, мягкие кресла и кушетки для отдыха.
Аморн мрачно подумал, что Кергорн вряд ли видел когда-нибудь, как обставлена эта комната. Иначе бы он, верно, содрал со стен бархатные завесы и выкинул прочь кресла и кушетки, чтобы пленник спал на голом каменном полу. По счастью, башня узкая и высокая, а наверх ведет причудливо вьющаяся винтовая лестница. Кергорн со своими копытами и неуклюжим конским телом вряд ли сумел бы вскарабкаться по такой лестнице. По крайней мере Аморн здесь избавлен от унизительных выходок архимага — тем лучше, если вспомнить все его добродетельные речи об избавлении несчастных обитателей сего мира от их врожденного стремления к самоуничтожению.
Когда солнце тихо угасло в облаке и в долину бесшумно вползли сумерки, Аморн отвернулся от окна, подбросил дров в камин и зажег свечи на столе. Ужин ему принесли уже давно, и теперь он, сняв крышки с блюд, обнаружил суп, копченую форель, жареную гусятину с овощами и на десерт — вымоченные в вине лесные ягоды и щедрый ломоть местного сыра. Аморн принялся за еду. По давней, как мир, традиции последний ужин приговоренного был настоящим пиршеством, и он не видел смысла в том, чтобы все эти яства пропали втуне. Кроме того, хотя будущее виделось Аморну недолгим и мрачным, он все же окончательно не потерял надежду. Казалось непостижимым, что ему суждено умереть, и так, он знал, будет до самой последней минуты его существования. Если каким-то чудом ему этой ночью удастся бежать или же его, вопреки всему, спасут, ему не придется удирать отсюда на пустой желудок.
Аморн громко рассмеялся над собственной глупостью. Приговоренный к смерти на заре все еще думает о еде и бегстве! Что ж, быть может, такое происходит со всеми в их последние часы. Он отхлебнул превосходного вина, дивясь тому, что кто-то решил угостить такой ценностью человека, осужденного на смерть. Пожав плечами, Аморн поднял чашу за Авеолу — единственную, кто действительно понимала и любила его. О чем сейчас думает она? Если эта башня — единственная тюрьма во всем Гендивале, куда же поместил ее Кергорн? Из чистой жестокости Авеолу сегодня вынудили смотреть на его окончательное унижение. Аморн почти не запомнил сцену суда — лишь окаменевшее, бледное как смерть лицо Авеолы в оправе иссиня-черных волос. Хотя ее хрупкие плечи ссутулились под тяжестью беды, в глазах ее сверкали гневные искры, загасить которые не мог никто — ни ее собратья-чародеи, ни даже сам Кергорн.
Суд проходил на берегу мрачного Верхнего озера, чьи ледяные бездонные воды были так же угрюмы, как вечное облако, нависшее над кольцом прибрежных скал и черными кронами сосен. Аморн подумал, что этот зловещий пейзаж как нельзя лучше подходит для такого события. К тому же все собрания Совета, посвященные делам наивысшей важности, проходили на открытом воздухе, поскольку большинство чародеев не принадлежало к человеческой расе. Одни были чересчур велики, чтобы поместиться в самом просторном здании, другие — афанки и прочие обитатели вод — попросту не могли покидать свою родную стихию.
Так много глаз смотрели на Аморна — с берега, из воды, из крон деревьев, из сумеречного воздуха над скалами. Афанк колыхался в воде, высоко подняв голову, и его длинная черно-зеленая грива струилась вдоль гибкой блестящей шеи; он был суров и печален. Хотя селки и дельфины не осмелились подняться так высоко вверх по пресной воде, на отмели возлежали несколько добарков — круглые, поросшие мехом лица, в ярких темных глазах ни тени обычного лукавого веселья.
На глубине, держась на приличном расстоянии от берега, покачивалась нереида — единственная из этого народца, кому Кергорн позволил присутствовать на суде. Хотя архимаг, как и многие существа, дышащие воздухом, испытывал к нереидам только страх и презрение, сейчас даже ее бледное, заостренное, нечеловеческое лицо окаменело в ледяном неодобрении. Для такого случая она приглушила свой манящий голос, и разум ее в кои-то веки был занят чем-то иным, кроме как заманивать жителей земли под воду, на верную смерть, дабы утолить свою ненасытную похоть.
Кентавры, стоявшие на берегу — подруга Кергорна и их сын и дочь, — взирали на Аморна с неподдельной ненавистью, за что он не мог их винить. Хвала провидению, что нечеловеческие, хитиновые физиономии георнов и альвов не могли изменять выражения… хотя багровый блеск в глазах георна и свернувшиеся спиралью усики двоих крупных альвов были недвусмысленным признаком враждебности.
Были здесь и некоторые из обитателей воздуха. Краем глаза Аморн видел беглое мерцание стайки фей, а в небе над берегом лениво чертили зигзаги ангелы, расправив огромные, в два человеческих роста, крылья. Их струящиеся тела, попросту неспособные надолго зависать на одном месте, скользили по ветру с изяществом воздушных змеев, а поскольку они были плоскими, невольно напрашивалось сравнение с камбалой.
Драконы, слишком зависевшие от яркого солнца, редко покидали свои родные пустыни, но в этом случае они сделали исключение. Их сверкающие золотом тела заняли большую часть берега и, казалось, принесли в это мрачное место ослепительный жар пустынного солнца. Племя Огня представляли два дракона — экая честь, кисло подумал Аморн, тем более что один из них — Чаала, пожилая драконья провидица. Она прожила на свете так много лет, что цвет малоподвижного дряхлого тела из золотого понемногу становился серебряным. Аморн понимал, что тяжелое, изнурительное путешествие стоило ей дорого, и дивился тому, что она вообще решилась на такое. Она скоро умрет, осознал он вдруг с тенью печали, и должна перед тем передать свою необъятную память молодому наследнику, который тоже обладает даром — или проклятием? — провидца. Когда Чаала взглянула на Аморна, ему почудилось, что в ее рубиново-алых глазах блеснуло едва заметное сочувствие — или это была лишь игра воображения?
Для тех членов Тайного Совета, которые не могли телесно присутствовать на собрании — могучих океанских левиафанов и огненных изменчивых саламандр, которые живут в недрах вулканов, — сцена суда передавалась посредством альсеома. Эти хрустальные шары размером чуть больше человеческой головы были наследием технологии (или магии) Древних, и никто толком не знал, как они работают. Неким хитроумным способом звук и изображение передавались от одного шара к другому;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51