Ха! Мне следовало бы самому быть султаном, но при мысли об этом меня охватывает смертная скука.Олимпия закусила губу, ее душил истерический смех. Ей было смешно видеть перед собой этого пирата в экзотическом халате, с кривой саблей, украшенной драгоценными камнями, и слышать, что он не хочет быть султаном, поскольку это для него скука смертная.— Когда мы сдерем с него шкуру и повесим его на воротах, нам не надо будет больше раболепствовать перед неверными, — добавил Салаидин. — У него, правда, есть колдун, который покровительствует ему, но я не боюсь мелких ничтожных демонов. Тем более что теперь я получил знак свыше — ко мне явился Иль-Магнуун. Это доказательство моей силы, мне стоит лишь шепнуть одно слово, и султан побежит от меня, словно пугливый ягненок. — Пират взглянул на Олимпию. — Но мы должны умиротворить этих англичан, иначе они разнесут весь город, и жители перестанут уважать меня.Олимпия пристально смотрела на главаря, решая в уме непростую задачу. Она не стала оспаривать его слова, представлявшие собой жуткую смесь суеверий п мыслей Макиавелли, а только сказала:— Тебе надо убедить капитана Фицхью в том, что произошла ошибка.Салаидин кивнул.— Скажи мне конкретно, что я должен сделать.— Ну хорошо… Думаю, тебе следует притвориться испуганным и сказать, что вас предупредили о заходе в порт французского военного корабля под чужим флагом, который-де намеревался захватить город… а вы будто бы просто оборонялись…— Кроме того, я вручу им богатые дары, — загорелся Салаидин, — мы пригласим их на берег и поведем офицеров во дворец. Мы будем унижаться перед ними и молить о прощении. Мы скажем, будто бы намеревались изгнать французов, а англичане, напротив, являются для нас всегда дорогими гостями, и да благословит Аллах час их прибытия к нашим берегам! — Араб покачал головой. — Жаль, что они не смогут в качестве дара от меня принять рабов. У меня есть великолепные белые невольники, датчане с брига, захваченного у берегов Занзибара, я бы ими, пожалуй, пожертвовал для такого случая!— Ни в коем случае не предлагай им рабов, — строго предупредила его Олимпия.— Не буду. Я же все прекрасно понимаю. Их совершенно не интересуют рабы. — Он хитро улыбнулся ей. — Вот султан Махмуд, воображающий, что правит всей землей, — совсем другое дело. Он будет доволен, получив тебя, моя белая голубка. Глава 23 Олимпию продали за пятнадцать тысяч золотых пиастров. Она узнала об этом от Шеридана, который обошелся турецкому паше вдвое дороже. Салаидин оказался не только пиратом, но и хитрым дельцом, умеющим хорошо сбыть свой товар. Он не стал продавать Олимпию и Шеридана местным мятежным, нищим арабам, а перевез их на своих одномачтовых суденышках в Джидду, где их купил работорговец, занимавшийся сбытом невольниц. Он переправил их с торговым караваном в Басру к одному персу, который надеялся выручить за них хорошие деньги, уговорив помощника калифа отвезти Олимпию и Шеридана в Багдад к великому султану.События последних недель казались Олимпии странными. Она пыталась осознать сам факт того, что является предметом купли-продажи, словно породистая кобыла. Однако все происходило не так, как она себе это представляла. Более того, все казалось ей нереальным на фоне экзотических пейзажей, в непривычной обстановке восточной роскоши и пестроты, посреди жаркой пустыни. Олимпию окружали люди, одетые в разноцветные халаты и говорившие па непонятном ей языке.Хотя она и Шеридан были живым товаром, с ними обращались по-царски. Они останавливались в богатых домах, занимая комнаты, окна которых выходили в тенистые сады; их перевозили на быстроногих белых сирийских верблюдах под охраной вооруженных всадников — бедуинских воинов. За них платили крупные суммы кочевым племенам, контролировавшим караванные пути в пустыне и нещадно грабившим путешественников.Однако никакая стража, никакие охранники в мире не могли защитить от самой пустыни. Днем стояла жуткая жара, и люди изнывали от зноя в шатрах, делая переходы только в ночное время, когда становилось страшно холодно. Олимпия постоянно испытывала жажду, но даже вода, которую она пила, пахла верблюжьей шерстью.Их пища состояла из риса, заправленного прогорклым маслом, и верблюжьего мяса, обжаренного в жире. Готовили служанки, абиссинские девушки с вечно грязными руками.Шатер Олимпии был ярко-зеленого цвета с позолоченным полумесяцем на шпиле. В дороге она сидела на закрытых алых носилках с медными ручками, которые были укреплены на двух верблюдах. Носилки покачивались во время движения, будто палуба «Терьера».Олимпия как-то пожаловалась Шеридану на неудобства. Его приводили к ней в шатер каждое утро, когда караван останавливался на отдых после ночного перехода. Охранники Шеридана, бдительно следившие за ним, доводили его до входа в шатер Олимпии и здесь, низко кланяясь, уходили к себе. Шеридан стал за это время очень неразговорчивым, но он заметил как-то, что чувствует себя неплохо в роли сумасшедшего, к словам которого прислушиваются, словно к оракулу. Олимпия и сама ощущала, как растет суеверный ужас окружающих и с каким благоговением они относятся к Шеридану. Точно так же, как обычно рождаются слухи в какой-нибудь английской деревне, слава Шеридана, отважного воина и пророка, становилась все более громкой среди арабов, слух о нем передавался из уст в уста, обрастая новыми подробностями.В ответ на жалобы Олимпии по поводу неудобных носилок, в которых ее сильно укачивало, Шеридан коротко сказал:— Тогда сойди с них и сядь верхом на верблюда.Олимпия просто хотела завязать с ним разговор. Шеридан вновь отгородился от нес непроницаемой стеной и говорил очень мало, хотя с арабами охотно болтал на их родном языке и даже смеялся.— Но мне это вряд ли разрешат, как ты думаешь? — спросила Олимпия. Она сидела на мягком диване, поджав под себя ноги и задумчиво теребя шаровары из темного шелка, которые ее заставили надеть вместе с легкой рубахой навыпуск. За месяцы, проведенные на борту «Терьера», Олимпия вновь располнела, несмотря на все усилия Френсиса. — Ведь женщины, по местным законам, не должны показываться на людях.— Женщины, требующие к себе уважения. Я уверен, что ты предпочла бы, чтобы тебя исключили из их числа.— Спасибо за откровенность, — промолвила она, поднося к губам чашку с чаем, которую подала служанка, и стараясь скрыть обиду, охватившую ее от столь жестоких слов.Установилась гнетущая тишина. Шеридан наконец не выдержал и, устало вздохнув, сказал:— Я не то имел в виду, что ты подумала.Олимпия закусила губу, не сводя глаз с чашки чая. Теперь они были словно чужие друг другу люди. Шеридан приходил и ложился спать, не дотронувшись до нее. Он даже не заговаривал с Олимпией, если она сама первая не задавала ему вопросов. Это было просто невыносимо. Они не имели права друг на друга в этой чужой стране. Олимпии хотелось снова быть вместе с Шериданом, жить с ним в дружбе и любви так, как они жили на острове. Но она знала, что это невозможно, что при первой же попытке сблизиться Шеридан оттолкнет ее от себя.Он был так нужен ей сейчас. У нее на языке вертелось множество вопросов, невысказанных страхов, опасений и сомнений. «Какая опасность нам грозит? О чем ты все время думаешь? Что ты чувствуешь? Почему ты отдалился от меня? Может быть, ты меня ненавидишь? Или все еще любишь?» Но Олимпия не отваживалась заговорить обо всем этом с Шериданом. О, если бы она была Джулией!— Я имел в виду, — внезапно снова заговорил Шеридан, — что как ты будешь вести себя, так они и будут относиться к тебе. Если хочешь ехать верхом, пожалуйста, садись и поезжай. — Шеридан криво усмехнулся и, взяв чубук, который служанка зажгла для него, начал выпускать струйки ароматного дыма. — Браваду здесь высоко ценят.— Я знаю, — отозвалась Олимпия.Она не стала продолжать разговор, полагая, что это пустое дело, поскольку Шеридан начал курить трубку. Она пила чай, мрачно поглядывая на него.Олимпия по опыту знала, что вскоре под действием наркотического зелья он расслабится, его лицо расплывется в довольной улыбке, веки начнут смыкаться… и он будет воспринимать со снисходительностью и терпением все, что бы Олимпия ни сказала ему. И она вновь испытает чувство отчаяния и бессилия, как комар, пытающийся разбудить слона.Олимпия взглянула па длинный чубук, на глубоко затягивающегося Шеридана, испытывающего, по-видимому, блаженство, и ее охватила горечь. Она ненавидела эту трубку, ненавидела за то, что она давала Шеридану те же чувства покоя и удовлетворенности, которые он раньше испытывал только после минут близости с ней, Олимпией.Она с грустью смотрела па Шеридана, который сидел, скрестив ноги, в зеленоватом свете, просачивающемся сквозь ткань шатра, одетый в арабский халат. Он снял со своей взъерошенной головы феску и, развязав кушак с бахромой, положил его рядом с собой на циновку.Олимпия вспомнила то время, когда между ними существовали совсем другие отношения.— Шеридан… — прошептала она. — О, Шеридан… как бы я хотела, чтобы мы никогда не покидали наш остров.Шеридан еще не утратил чувства реальности под действием наркотического зелья, которое курил, и взглянул в глаза Олимпии.— Не надо, принцесса, — устало сказал он. — Прошу тебя, не надо.В горле у Олимпии запершило, и из глаз неудержимым потоком хлынули слезы. Сквозь их пелену она заметила, что Шеридан наблюдает за ней. Затем он медленно опустил голову и закрыл лицо руками, чтобы скрыть его выражение.Ближе к вечеру, как обычно, у входа в шатер вновь появились слуги. Молодая абиссинка закутала Олимпию с головы до ног в кусок темной ткани и закрыла лицо белой чадрой. Верблюды и носилки уже поджидали Олимпию.Сквозь чадру она оглядела караван, готовый двинуться в путь. Вокруг нее — снова бедуины и торговцы, разодетые с роскошью и великолепием, характерными для Востока. В лучах предзакатного солнца поблескивало оружие. Мимо проносились всадники на резвящихся конях, ревели навьюченные верблюды, отбрасывавшие длинные тени на песок. Олимпия взглянула па Шеридана. Он находился в нескольких ярдах от нее — уже сидел верхом на своем верблюде и ничем не отличался от бедуинов, одетых в белые просторные одежды. Из-за пояса у него торчали кинжал с серебряной рукояткой и сабля, а на плече висел мушкет. В пустыне всегда следует быть вооруженным и готовым к внезапному нападению, будь даже сумасшедшим рабом или пророком. Здесь некуда бежать, негде скрыться. Шеридан не смотрел на Олимпию, беседуя с двумя кочевниками устрашающего вида, которые были приставлены к нему в качестве охранников.Сегодня в шатре он больше не проронил ни слова. Откинувшись на спину и закрыв глаза, с наслаждением затягивался дымом, пока по его затуманившемуся взору Олимпия не поняла, что он уже все на свете забыл — и ее, и охранников, и пустыню. Выражение муки исчезло с его лица, и он с безразличным видом смотрел на Олимпию, растянувшись на диване, обитом шелком.Вспомнив его безучастный, невидящий взгляд, Олимпия пришла в ярость. Как ей бороться с этим? Как она может надеяться достучаться до него, когда он каждый раз прячется за глухую стену, впадая в полное оцепенение, как только они остаются наедине? А теперь, когда он находится в сознании, ее ждут эти дурацкие носилки, в которых она вынуждена будет сидеть, словно мумия, до полуночи, пока караван снова не остановится на привал.Нет, Джулия не стала бы терпеть подобного издевательства.У носилок Олимпию ждали один из бедуинов и слуга. Всадник махнул рукой девушке и что-то крикнул, показывая на открытую дверцу носилок. Охваченная внезапной решимостью, Олимпия вызывающе вскинула подбородок и зашагала к ближайшему верблюду. Сбросив с себя чадру, она тряхнула головой, ее волосы рассыпались по плечам и спине. Девушка сердито глянула на ошеломленного подобным поведением араба, сидевшего верхом на одногорбом верблюде.— Слезай, — приказала ему Олимпия по-английски и показала рукой на землю.— О Аллах, — пробормотал тот, не сводя с нее глаз как зачарованный.Олимпия уловила шорох за своей спиной и поняла, что всадники тихо спешиваются, чтобы вмешаться в происходящее. Но девушка подавила в душе страх, припомнив, как Джулия обращалась обычно со строптивыми конюхами. Олимпия не стала терять лишних слов и, схватив свесившийся повод, потянула за него, заставляя верблюда опуститься на землю.— Нак! Нак! — Ей удалось издать гортанные звуки команды, которую она каждый день слышала от арабов.Верблюд жалобно взвыл и опустился на колени. Бедуин, сидевший у него на спине, завопил, протестуя против самоуправства Олимпии, и пнул верблюда ногой в бок. Тот снова начал подниматься на задние ноги, но Олимпия уже успела вцепиться руками в луку седла, а ногу закинуть на шею животному. И прежде чем верблюд встал на все четыре ноги, . она изо всех сил одной рукой толкнула всадника.Тот потерял равновесие скорее от изумления, чем от толчка. Верблюд начал быстро кружиться на одном месте, чувствуя, что висящий у него на боку человек тянет его за повод всем своим весом. Бедуин упал па землю, а Олимпия, ухватившись руками за попону, довольно неуклюже вскарабкалась в седло, поджала под себя ноги и, вновь надев чадру, чтобы защитить лицо от палящего солнца, повернулась к Шеридану.— Ну как? — спросила она.Вокруг стояла мертвая тишина, прерываемая только криками верблюдов и голосами ссорящихся где-то в конце каравана торговцев.Один из бедуинов начал громко смеяться. И хотя его никто не поддержал, но никто не стал и стаскивать Олимпию снова на землю.Сброшенный араб устремил на нее испепеляющий взгляд. Девушка вежливо кивнула ему и сказала:— Ла муакза.Этой фразе ее научил Салаидин, и она означала примерно следующее: «Надеюсь, я никого не обидела». Бедуин оглянулся на своих бесстрастно взирающих на все происходящее соплеменников, как будто ожидал, что они вмешаются. Но никто не тронулся с места. Араб сделал шаг по направлению к Олимпии, еще раз оглянулся вокруг и снова отошел.— Магхлисс. — пробормотал он и зашагал к лошадям.— Великолепный выбор! — похвалил ее Шеридан. Он подъехал к Олимпии, как только караван тронулся в путь. К ее удивлению, Шеридан улыбался. — Все считают, что ты слишком строго наказала беднягу, ограбившего недавно караван из Дамаска, ты отобрала у него верблюда эмира.Олимпия бросила взгляд на упряжь животного и только тут заметила, что она намного роскошнее, чем у остальных верблюдов. Очень скоро Олимпия сильно пожалела о том, что предпочла ехать верхом, так как при каждом движении, которое делал верблюд, она больно ударялась спиной о высокую спинку седла. Но зато Шеридан теперь ехал рядом с ней, а воздух был чистым, сухим и ароматным. Солнце уже село за цепь далеких гор, и горизонт окрасился в пурпурный цвет. На мгновение Олимпия ощутила радость бытия, хотя ее сердце сжималось от тревоги.Через несколько часов взошла луна, освещая серебристым светом белые отложения соли на поверхности бесплодной почвы пустыни. Мимо в жуткой призрачной тишине двигался караван — длинная цепь животных и людей. Молчание нарушали лишь конные бедуины, тихо переговаривавшиеся между собой, объезжая колонну вьючных животных. Олимпия временами впадала в легкую дрему, откидываясь на высокую спинку седла. Очнувшись в очередной раз, она увидела, что Шеридан, ехавший рядом, взял в руку поводья ее верблюда и ведет его.— О, прошу прощения, — смущенно пробормотала она, поняв, что выронила поводья во сне.— Все в порядке, — спокойно отозвался он.Олимпия взглянула на него, удивленная дружеским тоном, от которого уже давно отвыкла. Его фигура в белых просторных одеждах, казалось, мерцала призрачным огнем. Лицо Шеридана пряталось в тени, были видны только подбородок и губы.Некоторое время они ехали молча по залитой лунным светом пустыне. В прохладном воздухе чувствовался едкий запах верблюжьего пота. Очертание горной цепи на горизонте скрылось в легком мареве поднимающегося над землей нагретого за день воздуха.— Ты чувствуешь, что изменилась с тех пор, как убила человека? — внезапно спросил Шеридан.Она взглянула на него. Вопрос вообще-то был довольно бесцеремонным и даже жестоким, но тон, которым он был задан, смягчал это впечатление.Помолчав немного, Олимпия честно ответила:— Я просто стараюсь не думать об этом.— Ну да, конечно, — грустно сказал он.Олимпия могла бы дотронуться до него, если бы протянула руку. И ей очень хотелось сделать это, но она боялась. Она, как всегда, попыталась представить себе, что бы сделала на ее месте Джулия, но на этот раз воображение отказало ей. Она ощутила себя беспомощной, глупой и ни на что на свете не способной.— Я не хочу жить, — глухо сказал Шеридан. Отчаяние, звучавшее в его голосе, поразило Олимпию до глубины души; ее сердце устремилось навстречу Шеридану. Она больше не могла рассуждать и взвешивать каждый свой поступок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54