Вы ведь все равно отказываетесь провести со мной ночь в этой каюте.Губы Олимпии дрожали. Она устремила на Шеридана жалкий взгляд, в ее глазах блестели слезы; на ее перепачканном круглом лице все еще выделялись красные отпечатки от его пальцев. Внезапно Шеридан испытал желание обнять ее и прижать к груди, но поборол в себе эту слабость.— Господи! — только и вымолвил он, толкнув дверь плечом. — Да делайте вы что хотите!И с этими словами Шеридан вышел, раздраженно хлопнув дверью. Когда он дошел до почтовой станции, расположенной на набережной, он все еще пребывал в отвратительном расположении духа. Вместо того чтобы войти в здание почты, Шеридан толкнул соседнюю дверь, ведущую в таверну, и уселся там за столик, с тоской размышляя о том, что будет делать, если, вернувшись на корабль, обнаружит, что Олимпия ушла.От подобной мысли ему стало нехорошо. Он вдруг заметил, что оставил сгоряча все драгоценности в каюте, у принцессы, — от этого действительно с ума можно было сойти. И главное, он теперь не мог отправить письма — не мог, потому что не знал, что именно предпримет Олимпия, и не вернется ли она домой. Этот угрюмый старый олух Фиш Стовелл отвезет принцессу в Уисбич по первому ее требованию. Он наверняка ждет сейчас, надеясь, что она передумает, старый сентиментальный дурак! Он прекрасно справился с заданием, строго следуя указаниям Шеридана, изложенным в письме к нему. Однако в конце устроенного ими в таверне спектакля в голосе Фиша капитан уловил чертовски странные нотки.«Ну и пусть уходит», — угрюмо подумал Шеридан. Если она уже через два часа после отъезда соскучилась по дому, что будет дальше? Принцесса превратится в страшную обузу для него в этом трудном путешествии. Ему следовало бы заранее предвидеть, что она испугается его и убежит. Ну что ж, если она хочет попрощаться с другом, в добрый час! Он не смеет ее задерживать! Проклятые бабы… Шеридан не выносил их сантиментов. А для принцессы, намеревающейся начать в своей стране гражданскую войну, подобное поведение было просто смешным.Шеридан внимательно осмотрел со всех сторон запечатанное письмо Олимпии, адресованное папе римскому. Достаточно было подержать его над паром, поднимающимся от подогретого эля, и печать отклеилась от бумаги. Пробежав глазами содержание письма, Шеридан убедился, что оно было написано очень эмоционально и изображало Клода Николя таким негодяем, чудовищные деяния которого достойны сатаны. Шеридан вновь запечатал послание и проверил письма, написанные им самим Палмерстону и злодею принцу Клоду Николя. Они лежали во внутреннем кармане пальто, дожидаясь своего часа. Шеридан погрузился в глубокую задумчивость, грызя фалангу пальца, которая скоро начала кровоточить.Эта проклятая принцесса разрушила все его планы! Шеридан так тщательно все продумал, чтобы избежать риска, сделав свой излюбленный тактический ход. Но он не может отослать письма, пока не узнает, что на уме у этой маленькой вздорной девчонки. Он не стал вынимать письма из кармана, а решил как следует напиться и вернуться на корабль. Шеридан потратил на выпивку свои последние деньги, которые выручил от продажи золотой цепочки Олимпии. Эти же деньги пошли на билеты до Рамсгейта и на выкуп Олимпии у вербовщика — этот спектакль необходимо было разыграть для того, чтобы сбить Джулию со следа. Сам бриллиантовый кулон находился сейчас у Мустафы, который выехал вперед и должен был встретить их в Рамсгейте. В том, что изворотливый Мустафа сумеет сохранить бриллиант, Шеридан не сомневался.Но даже от этой мысли настроение Шеридана ничуть не улучшилось. Между тем на улице стемнело. Шеридану ужасно не хотелось возвращаться на корабль, и он тянул время, пока не заметил, что, во-первых, у него кончились деньги, а во-вторых, он вполне может опоздать к отплытию судна. Если Олимпия вернулась домой, а сам он не доберется до Рамсгейта, где его ждет бриллиант, то это будет для него катастрофой. Он окажется на мели.Шеридан поспешил, чуть покачиваясь, к пристани по безлюдным улицам спящего города. Вахтенный на борту «Джона Кэмпбелла» уже готовился к отплытию вниз по реке, так как вода быстро прибывала. Шеридан взошел по трапу, который не успели убрать, и с облегчением, словно пьяный, благополучно добравшийся до дома, встал у поручней, слушая тихие голоса и поскрипывание снастей и глядя на медленно текущую прозрачную воду, игравшую бликами отражающихся огней. Шеридан потер свои холодные щеки и вдохнул полной грудью морозный зимний воздух, начиная трезветь. Где-то на нижней палубе тишину нарушали приглушенные звуки губной гармоники, на которой — какой-то бездарь, лишенный всяких музыкальных способностей, старательно выводил незамысловатый мотивчик.Шеридан спустился вниз и остановился у дверей своей каюты; из-за нее, оказывается, и неслись эти душераздирающие звуки, которые трудно было назвать музыкой. Шеридан распахнул дверь. Звуки сразу же утихли. Шеридан постоял еще немного в проходе, пока его глаза не привыкли к темноте.— Я думала, что вы не вернетесь, — прошептала Олимпия. Шеридан прислонился к косяку. Он не мог разглядеть ее в темноте и видел только лишь темный силуэт девушки.— Прошу вас, встаньте, — попросил он и тут же услышал шорох: она встала с койки и прижалась к стене, давая ему возможность войти. Шеридан проскользнул мимо, идя на ощупь, пока не нашел сетку гамака, висящего высоко над койкой.Он с большим трудом погрузился в гамак и удобно устроился в нем. Сетка сразу же сильно провисла под тяжестью его тела. Шеридан заметил, что его голову отделяет от потолка всего лишь четыре дюйма, и постарался это запомнить — поскольку утром, когда он будет вставать, это наблюдение может ему очень пригодиться. Затем он накрылся одеялом и промолвил, обращаясь к Олимпии:— Все в порядке. Вы можете ложиться спать.Впотьмах Олимпия наткнулась головой на гамак, провисший над ее койкой, и Шеридан начал раскачиваться, чтобы дать ей возможность сориентироваться. Она ощупала его руку, лежавшую вдоль тела, и поняла, что он находится в гамаке.— О, — изумилась Олимпия, — да это же гамак!— Гм.— Вы удобно устроились?— О, очень удобно! — заверил он ее и услышал, как принцесса устраивается внизу на своей койке. Нечаянно задев его, она раз семь извинилась и наконец затихла. В установившейся тишине слышались только поскрипывание палубы да плеск воды. Шеридан скрестил руки на груди и начал слегка раскачиваться.Олимпия, лежа на койке внизу, не могла заснуть, она обкусывала ногти, устремив взор вверх, в непроглядную тьму.— Сэр Шеридан? Он хмыкнул.— Я ведь так и не пошла назад в таверну, чтобы простится с Фишем.Он снова хмыкнул, выражая тем самым полное безразличие к ее образу действий.Олимпия беспокойно заерзала.— Фиш отдал мне свою гармонику. Вы не будете возражать, если я немного поиграю на ней?— О Господи!— Только несколько минут. Я пытаюсь научиться играть. Вы не будете возражать?Шеридан заворочался в своем гамаке, так что потолочные балки громко заскрипели.— Валяйте, я заткну уши.Олимпия привстала на локтях и поднесла инструмент к губам. Тесное пространство каюты наполнилось жалобными звуками, чуть дрожащими в ночной тишине, — нежными и печальными. Так играл Фиш, сидя в дождливый день у костра. Воспроизводя мелодию, Олимпия чувствовала близость своего друга, как будто никогда с ним и не расставалась. Затем она попыталась сыграть любимую песню Фиша и начала пробовать одну ноту за другой, однако у нее ничего не получалось. Она снова и снова старалась подобрать мотив, но все было тщетно. В конце концов у Олимпии что-то начало получаться, но это была скорее пародия на ту песню, которую обычно играл Фиш.— Дайте мне эту чертову штуковину, — сказал вдруг сэр Шеридан и, опустив руки, пошарил в темноте, задев Олимпию.Она прижала гармонику к груди.— Не надо. Я больше не буду играть.— Дайте мне ее, — повторил он настойчиво. В его голосе слышались железные нотки, которые она уже научилась распознавать. Поэтому, пусть неохотно, она разрешила ему взять гармонику из своих рук.Шеридан продул инструмент, а затем послышался перелив гаммы. Олимпия замерла, готовая в любую минуту потребовать, чтобы он вернул ей назад подарок Фиша.Но тут Шеридан заиграл. Тихая сладкая мелодия «Гринсливз» поплыла в воздухе. Шеридан украшал незатейливый мотив трелями и переливами. Это было так необычно для Олимпии, что она затаила дыхание: Фиш не умел извлекать такие ласкающие слух звуки из своего инструмента. Изумленная Олимпия слушала музыку, глядя в темноту. Звуки казались неземными, воздушными, необычными, это был не сам мотив, а его мастерские вариации, звучавшие, словно легкий веселый разговор двух задушевных друзей.Шеридан закончил играть песню «Гринсливз» и начал выводить другую мелодию, которую Олимпия никогда прежде не слышала. В ней ощущался четкий ритм, так что девушке захотелось отстукивать его такт. Шеридан все играл и играл, одна мелодия сменяла другую.Здесь были старинные, хорошо знакомые песни, а также необычные композиции, в которых подчас слышался диссонанс, — но вся эта музыка свободно и широко лилась, украшая и согревая холодную зимнюю ночь. Призрачные звуки, казалось, возникали ниоткуда. Олимпия не могла видеть Шеридана, хотя знала, что он здесь, рядом, — герой, спасший адмирала и флагманский корабль; капитан, однажды поцеловавший ее так страстно; человек, исполнявший настоящую музыку, в то время как она сама не смогла сыграть на том же инструменте ничего, кроме незатейливого мотива. И главное, музыка, которую он играл, была его собственной, необычной по ритму и композиции. Ее невозможно было повторить.Слушая Шеридана, Олимпия пришла к заключению, что волшебство музыки было ей самой недоступно, оно существовало вне ее. Она никогда не смогла бы научиться так играть, как это делал Шеридан, потому что просто не способна была извлекать такие необычные, невесомые звуки из этого маленького музыкального инструмента, сделанного из тростника и металла. Ей не помогли бы годы учебы. Более того, она и не хотела учиться. Она хотела только слушать и слушать. Вечно слушать эту прекрасную музыку. Глава 6 Из Рамсгейта они отплыли на судне почтового ведомства, державшем курс на Мадейру и Гибралтар. Проведя две недели в обществе сэра Шеридана, Олимпия не могла не изумиться его осторожности и предусмотрительности. Она сама уже с трудом узнавала себя в краснощеком подростке, которого разыгрывала на людях. Поэтому девушка просто не верила, что кто-то мог проследить весь их путь во время скитаний по Рамсгейту, где они несколько раз меняли имена и переезжали с квартиры на квартиру в самых бедных кварталах.И вот наконец в одночасье они превратились из бедняков, одетых в старую поношенную одежду, в состоятельную пару — путешествующего по свету джентльмена и его сестру-калеку, которую он будто бы вез на лечение. Вскоре к ним присоединился Мустафа, неизвестно откуда взявшийся и исполнявший роль слуги, повара и мальчика на побегушках. Он везде успевал, и поэтому нанятая Шериданом для Олимпии служанка лишь помогала ей одеваться, не имея других забот. Что само по себе, по мнению Олимпии, было неплохо, поскольку девица отличалась удивительной ленью и готова была спать целыми сутками. Олимпия не имела ни малейшего желания жаловаться на нее. Днем она сидела на палубе в кресле, втиснутом в узкое пространство между мачтой и канатом, свернутым кольцом. Ее единственной собеседницей была чахоточная леди, отдыхавшая в соседнем кресле. Время от времени к Олимпии подходил сэр Шеридан, чтобы поинтересоваться ее самочувствием; Мустафа поправлял плед, и оба вновь исчезали с поразительной быстротой по каким-то своим мужским делам, в которые Олимпия не была посвящена.Девушка сидела, глядя на море и размышляя с беспокойством, а порой и отчаянием, о том обороте, который приняли события. Отправляясь в это путешествие, она ждала от него всего чего угодно, но только не скуки. Последние две недели она провела взаперти, с тоской глядя на изношенные вылинявшие занавески, облупленные тазы и грязные окна дешевых квартир, которые они снимали. Ей было запрещено выходить на улицу, разговаривать с людьми, а кроме того, она почти не видела своего отважного защитника, который целыми днями был занят, готовясь к отъезду, а ночи проводил неизвестно где.Когда она однажды осмелилась спросить его, где он бывает по ночам, Шеридан ответил, что это не ее дело и ей не следует повсюду совать нос.Олимпия живо представила себе тайные встречи с членами нелегальных организаций, явки и пароли, письма, подписанные вымышленными именами руководителей подпольных групп, и ее охватил трепет восторга, несмотря на легкое раздражение от того, что Шеридан ничего не хотел ей об этом рассказывать.После обеда на верхнюю палубу поднимался старший сын чахоточной леди и уводил ее в каюту, чтобы она могла вздремнуть там часок-другой. А за Олимпией никто не приходил, и ей становилось обидно. Она вынуждена была долгие часы просиживать в одиночестве на палубе, поскольку якобы не могла самостоятельно спуститься в свою каюту, будучи «калекой».Однажды к Олимпии, сидевшей в полном одиночестве, подошел матрос с ведром дегтя в руках. Он робко кивнул девушке, и его песочного цвета косичка чуть дернулась в такт движению головы. Матрос присел на корточки около ее кресла и начал замазывать дегтем трещины в палубе рядом с мачтой. Работая, он беспрестанно зевал.— Вас, должно быть, клонит в сон, — сказала Олимпия, пытаясь завязать разговор.Парень вздрогнул и, повернувшись к Олимпии, с изумлением посмотрел на нее.— Мэм?— Я сказала, что вас, должно быть, клонит в сон. Вы зевнули три раза подряд.— А-а! — протянул он и пожал плечами. — Это оттого, мэм, что мы все здесь мало спим. Четыре часа отдыха, и снова заступай на вахту.— Четыре часа? — удивилась Олимпия. — Но почему так мало?— Таков приказ капитана, мэм. И простите, мэм, но нам запрещено разговаривать во время вахты, тем более с пассажирами.— Но почему? — возмущенно спросила она. Парень снова пожал плечами.— Не могу знать, мэм, — сказал он и многозначительно взглянул на Олимпию. — Так приказал капитан.Олимпия помолчала, а матрос снова принялся за работу. Задумавшись, она начала, как всегда, покусывать нижнюю губу, но когда парень нагнулся совсем рядом с ее креслом, она снова заговорила с ним шепотом:— Капитан, наверное, жестоко с вами обращается? Матрос замер, а затем оглянулся по сторонам и, не сказав ни слова, продолжил свою работу. Не поднимая головы, он промолвил, понизив голос:— Да, он очень крут. Работаешь целыми днями без выходных и даже словом не можешь ни с кем перемолвиться. Нас кормят хуже, чем собак. Тухлой солониной.— Тухлой! А вы говорили ему об этом?Матрос бросил на нее быстрый взгляд и снова опустил голову.— Простой матрос не имеет права разговаривать с капитаном, мэм. Это не положено. Капитан отдает приказы, а мы их выполняем. Мы не смеем жаловаться, мэм.— Но тогда чем же вы отличаетесь от рабов? Неужели у вас нет никаких прав?Парень не ответил ей. Олимпия кипела от негодования, чувствуя, как бешено бьется сердце у нее в груди.— Сэр, — горячо зашептала она, — я думаю… я полагаю, что смогу помочь вам.Парень бросил на нее удивленный взгляд.— Я прекрасно сумею справиться с этим делом, — убежденно заявила она. — Я точно знаю, как облегчить вашу участь и сделать так, чтобы справедливость восторжествовала.Говоря это, Олимпия имела в виду те многочисленные политические памфлеты и трактаты, которые успела прочитать за свою жизнь и которые содержали подстрекательские идеи общественного преобразования на якобы справедливый лад. Однако, видя по выражению лица, что матрос не верит ей, Олимпия не удержалась и выпалила:— Вы, наверное, думаете, что я всего лишь слабая женщина, но, уверяю вас… — Она осеклась, вовремя спохватившись. Парень глядел на нее во все глаза. Придя в сильное смущение, Олимпия продолжала: — Вы можете полностью доверять мне. Я должна сказать вам по секрету — только это строго конфиденциально, — что я путешествую инкогнито с… — Олимпия закусила губу, — …с братом. Возможно, вы не узнали его, но это капитан Шеридан Дрейк. Только прошу вас, никому об этом не говорите! Будучи сторонниками демократии, мы с ним направляемся сейчас… в одно место, где вскоре произойдет революция.Матрос открыл рот от изумления.— О Боже! — выдохнул он. — На борту этой посудины сам капитан Дрейк? Настоящий герой?Олимпия кивнула.— Вы все верно поняли, но только никому ни слова об этом.Парень облизал пересохшие от волнения губы и замотал головой. Олимпия улыбнулась.— Теперь вы понимаете, что я действительно могу помочь вам, если вы будете делать то, что я скажу. Вы согласны?Он вытер губы рукавом. Олимпия увидела, как на его загорелом горле заходил кадык.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54