— Скоро совсем стемнеет.— Я это знаю.— Становится все холоднее и холоднее. Мы умрем от переохлаждения, не дожив до утра, если не примем каких-нибудь мер.Он взглянул на нее со смирением.— Теперь я понимаю, откуда у вас все эти мысли об общественной справедливости. У вас ярко выраженный революционный темперамент.На глаза Олимпии навернулись слезы, она еле сдерживала их.— Все мои мысли сейчас только об одном: как бы остаться в живых, — прошептала она.— Ну вот еще. Вы опережаете события. — Усмешка играла на губах Шеридана, но глаза его светились мрачным огнем. — Вы ведь, в конце концов, еще живы и здоровы, хотя, конечно, чувствуете себя отвратительно, это понятно. Однако не спешите себя хоронить. — Шеридан тронул девушку за подбородок, его пальцы были холодными и шершавыми. — А знаете, ваше высочество, вы — прекрасный рулевой!Олимпия оттолкнула его руку, не в силах взглянуть ему в лицо. Она не находила в душе прежней ненависти к этому человеку, возможно, потому, что очень устала и чувствовала себя такой несчастной, что не могла позволить себе сейчас сильных эмоций. Он взял ее за руку.— Вы порезались.Олимпия взглянула на ладонь и увидела кровь. Между указательным и большим пальцами виднелась кровоточащая ссадина.— Я ничего не чувствую, — промолвила она и закусила губу, понимая, что вот-вот расплачется самым глупым образом. — Я так замерзла, что д-даже ничего н-не чувствую.— Ну и прекрасно. Значит, вам не будет больно, когда я начну промывать рану.Шеридан подвел ее к воде, взял за руку и вымыл рану ледяной морской водой из ведра. Затем он, поеживаясь, снял бушлат и расстегнул рубашку.Олимпия затаила дыхание, глядя на его грудь.— О Боже! У вас вся грудь в синяках и кровоподтеках.— Отвратительное зрелище, правда? Это наглядный пример того, что случается с людьми, которым огорченные принцессы поверяют свои секреты, — добавил он.Олимпия подавила чувство сострадания и жалости.— Это случается с теми людьми, которые бессовестно лгут и нагло воруют, — заявила она жестко.— Вот, возьмите. — Шеридан оторвал рукав от рубашки. — Лишенный всякой порядочности, я самым эгоистичным образом перевяжу сейчас вашу рану лоскутом, оторванным от своей последней рубашки. И после этого вы смеете утверждать, что я не желаю вам добра? — Он помог ей перевязать ладонь, крепко стянув рану.Олимпия наблюдала, как он вновь надел рубашку, у которой остался один-единственный рукав, и, содрогаясь от холода, накинул мокрый бушлат. Девушка уже хотела было сказать «спасибо», но это слово застряло у нее в горле. Это по его милости она оказалась здесь, так за что же ей его благодарить? Она была бы сейчас сыта и согрета в… Уисбиче? Ориенсе? Риме?Олимпия не знала, да и не хотела знать этого. Любой вариант был лучше, чем нынешнее бедственное положение, в котором она оказалась.— Я хочу есть, — промолвила принцесса.— И я тоже. — Шеридан оглядел пустынный берег. — У вас есть какая-нибудь идея?— Нет.— Хорошо, в таком случае я считаю, нам следует улечься прямо здесь и ждать прихода смерти. Может быть, вы умрете первой, и тогда я смогу поужинать ножкой принцессы.В сгущающихся сумерках черты лица Шеридана были все еще хорошо различимы — даже сейчас он был неотразим. Или, вернее, именно сейчас, когда его красоту подчеркивал угрюмый величественный ландшафт скалистого берега и бушующего моря. Холод мучил Олимпию, ночь внушала ей ужас, но Шеридан, казалось, был сродни всем этим стихиям, он представлялся принцессе одиноким духом, порождением серой вечерней мглы.Капитан протянул ей ведро.— Принесите пресной воды, пока еще окончательно не стемнело. А я позабочусь о месте для ночлега.Олимпия повернулась и пошла вдоль берега, поглядывая на крутой откос, взобраться на который было невозможно.Снег валил теперь крупными хлопьями, устилая землю. Юбка Олимпии обледенела и била по ногам. Промокшая до нитки, несмотря на плотный плащ, Олимпия начала мерзнуть на ветру, превращаясь в ледышку.С каждым шагом ей было все труднее и труднее передвигать окоченевшие ноги. Она споткнулась о бревно, упала, с большим трудом встала на ноги и пошла, пошатываясь, дальше.Когда девушка наконец отыскала то место, где можно было взобраться на откос, она остановилась в задумчивости, не в силах вспомнить, зачем она искала этот пологий подъем. Ее била такая адская дрожь, что она еле стояла на ногах.Олимпия попыталась взобраться на откос, цепляясь за клочки сухой травы и мха, но сделать это было очень трудно. Пальцы не слушались ее. Снег, казалось, нарочно летел прямо ей в глаза, налипая на ресницы. Олимпия попыталась смахнуть его рукой и задела пальцами нос. Она не почувствовала ни пальцев, ни собственного носа. Это было признаком какой-то грозившей ей опасности… Но какой? Мысли Олимпии путались, она не могла сосредоточиться.Вокруг слышался только жуткий вой ветра и рев бушующего моря, волны которого то с грохотом бились о берег, то вновь отступали. Девушка помогала себе локтями и коленями, карабкаясь из последних сил. Обледеневшая одежда царапала кожу и растирала ее в кровь. Взобравшись на откос, Олимпия оказалась в окружении больших валунов, поросших косматым мхом. Ночь уже опустилась на остров, но от снега исходило сияние. Олимпия начала плутать между камней и скал.Неожиданно вскрикнув, она упала и на мгновение задохнулась от боли, ее правую руку жгло как огнем. Она взглянула вправо и увидела, что рука, пробив тонкую корку льда, полощется в студеной воде ручья. Она всхлипнула и отдернула ее.Посидев еще немного, Олимпия решила, что ей следует встать на ноги. Но тело отказывалось повиноваться, девушка никак не могла собраться с силами. Голова раскалывалась от боли. Слезы замерзали на ее щеках и ресницах. Олимпия сидела и слушала, как горестно плачет над нею ветер.Ей вдруг страшно захотелось спать. Веки стали тяжелыми и начали слипаться. Было очень холодно. Олимпия знала, что Шеридан будет на нее сердиться. Он ведь ждет ее с водой, а она не может идти. Все равно они погибнут здесь. Так или иначе погибнут. Лучше уж просто заснуть и не проснуться. Она будет спать, и во сне ей, может быть, станет теплее. Хоть немного, хоть чуточку.
Шеридан долго шел по следам Олимпии, отпечатавшимся на снегу. Но он прошел бы мимо нее, приняв лежащую на земле девушку за очередной валун, если бы не споткнулся.Он упал па колени рядом с ней и, обхватив ее, почувствовал, что вся ее одежда обледенела.— О Боже… проснись… — Он вцепился пальцами в ее плечо и неистово затряс девушку. — Открой глаза… о Боже, проснись!Она застонала и пошевелилась.— Спать… хочу спать… — всхлипнула Олимпия.— О эти бабы с их куриными мозгами, — пробормотал Шеридан, закрывая на мгновение глаза.Он снова затряс ее, ощущая в душе нарастающий ужас.Видя, что она не реагирует, он подтащил Олимпию к двум большим мшистым кочкам, закрывавшим их от ветра. Ее одежда хрустела ото льда. Шеридан выпрямился, окинул взглядом местность, почти скрытую во мгле, и начал драть сухую траву и мох с ближайшей кочки, которая была выше человеческого роста. Он снял с нее дерн, а затем принялся за вторую кочку, устраивая мягкую постель с подветренной стороны.Затем Шеридан стащил с Олимпии обледеневшую одежду. Пока он возился с ее пуговицами и застежками, она постанывала и что-то еле слышно бормотала.— Так холодно… Я умру…— Глупости, — сказал Шеридан, с трудом переводя дыхание от изнеможения.— Я не могу… не могу… Я умру…— Ты не умрешь, моя дорогая. — Он стащил с нее платье, обнажив ее полное тело в белых панталонах. — Хотя это в твоем духе, в подобной мученической смерти было бы нечто мелодраматическое. Жаль только, что в радиусе трех тысяч миль нет ни одного тирана, в борьбе с которым можно было бы пожертвовать собственной жизнью.Он положил ее на постель из сухих трав, навалил сверху мягкого мха и прикрыл его плащом Олимпии. Затем Шеридан сам зарылся в эту постель, предварительно раздевшись, и с трудом снял с Олимпии ее влажные панталоны. Прижал к себе обнаженное тело девушки и чихнул от пыли, исходящей от сухой травы.Он начал растирать ее ладонями, крепко обняв и уткнувшись лицом в ее шею. Он пытался согреть Олимпию своим дыханием. Через некоторое время ее закоченевшее тело начало согреваться. Олимпия была такая женственная, что, несмотря на холод и пережитые треволнения, Шеридан почувствовал, как его усталое измученное тело начало реагировать на близость обнаженной девушки.Шеридан не знал, плакать ему или смеяться. Он был, по-видимому, закоренелым бабником, поскольку даже в подобных обстоятельствах похотливые мысли не оставляли его. Но он ничего не мог с собой поделать и решил воспользоваться представившейся возможностью для того, чтобы утолить свое желание, желание изголодавшегося мужчины.Шеридан отдавал себе отчет в том, что, когда он растирал ладонями все уголки тела Олимпии, согревал ее шею и грудь теплом своего дыхания, прижимая девушку к себе, им двигало в первую очередь сладострастие, а не благородное чувство заботы о ближнем.Он поднял холодную руку Олимпии и поцеловал ее запястье, прижавшись к нему губами, чтобы пощупать пульс. Ритм сердца выравнивался и постепенно становился все более четким. Затем Шеридан начал ласкать грудь, живот и все интимные уголки тела девушки, обняв ее за талию и просунув ногу между ног спящей.— Я… сейчас… умру, — пробормотала Олимпия во сне.— Да, — подтвердил он, медленно и осторожно касаясь девственного лона. — Умрешь и окажешься на небесах. Глава 14 — Как вы смеете!Шеридан моментально проснулся и задохнулся от боли. Были ранние утренние сумерки. Он обхватил руками свою грудь и закусил губу, чтобы не застонать. Олимпия рвала и метала в бешенстве, разыскивая одежду.Своими неистовыми порывистыми движениями она раскидала их гнездышко из сухих трав и мха, и теперь на обнаженного Шеридана падали ледяные хлопья снега. Он молчал, восстанавливая дыхание после яростной атаки ее локтей и коленей. Наконец Олимпия нашла свой плащ и завернулась в него. Шеридан начал мерзнуть.— О, у меня кружится голова, — промолвила Олимпия, зарывшись лицом в полы своего плаща.— Вам надо… выпить воды, — с трудом промолвил Шеридан. И хотя все его тело страшно болело, ему удалось разыскать в ворохе сухой травы свои брюки, еще влажные, но все же согретые теплом их тел.Каждое движение давалось Шеридану с большим трудом. Его дыхание было затруднено, лицо искажено гримасой боли. Дрожа всем телом, он нашел свои носки, вытряс из них сухой мох, надел их, а затем натянул брюки.Скромность не относилась к числу отличительных качеств Шеридана. Одеваясь, он бросил взгляд на Олимпию и заметил, что она с любопытством разглядывает его тело.— Что, производит некоторое впечатление?Ее лицо было бледным, она бросила на него растерянный взгляд.— Это так… необычно… Я никогда не видела. — Она закрыла глаза. — О, как кружится голова.— Я очень рад, что доставил вам удовольствие. Но, думаю, вам лучше пока прилечь.Шеридан с большим трудом надел рубашку, чувствуя, как у него ломит все тело. Олимпия послушно улеглась, натянув на себя плащ.— Я себя очень плохо чувствую. Я, наверное, заболела, — жалобно промолвила она.Шеридан тем временем, превозмогая ломоту в теле, надел бушлат. Он тоже чувствовал себя больным и разбитым и умирал от голода, вспомнив, что ел тридцать шесть часов назад. Его сапоги заледенели. Натягивая их, Шеридан заскрипел зубами от боли, тяжело дыша.Был лютый холод. По низко нависшему небу быстро бежали снеговые облака, на востоке чуть брезжила полоска рассвета. Тонкий покров снега устилал замерзшую землю. Над морским простором кружила одинокая чайка. Шеридан встал наконец на колени, а затем с трудом поднялся на ноги, отряхивая налипший снег и ледяную крошку с одежды. Подхватив ведро, он подошел к ручью, у которого нашел накануне вечером Олимпию, и, пробив каблуком тонкую корочку льда, начал черпать студеную воду пригоршнями и пить. А затем, набрав ведро, вернулся к Олимпии, неподвижно лежащей на ворохе сухой травы.Она зашевелилась и попыталась отпрянуть от него, закутавшись поплотнее в плащ. Но Шеридан опустился на колени рядом с ней и приказал строгим тоном:— Иди сюда. Неужели ты думаешь, я не знаю, какая ты там, под плащом? Я провел с тобой ночь и имел возможность ознакомиться…— Нет! Не может быть! — Олимпия судорожно закуталась в плащ и, приподнявшись на локте, уставилась на него. Ее дыхание стало прерывистым и неровным, а пар, выходивший изо рта, смешивался с дыханием Шеридана.Капитан подал ей ведро.— Пей.Олимпия сложила свои ладошки, но ее руки дрожали, и вся вода пролилась.— Пей, ради Бога, пей! У меня уже не хватает никакого терпения. Пей!Олимпия закусила губу.— Зачем вы беспокоитесь? — прошептала она. — Оглянитесь в-вокруг. Мы все равно п-погибнем!Шеридану захотелось потрясти ее за плечи как следует, чтобы привести наконец в чувство.— Пей, — снова сказал он.Она задрожала всем телом, а затем начала безутешно рыдать.— У н-нас все р-равно нет никаких с-съест-ных припасов. Н-нет огня. Нет крова. Н-нет сухой одежды. Мы не сможем выжить. Что нам делать?Шеридан взглянул на нее. Бледные лучи рассвета озаряли пряди ее спутанных волос, которыми играл ветер. Обняв Олимпию, Шеридан ощутил трепет ее тела.— Я не знаю, — честно ответил он. Она судорожно вздохнула.— Почему вы не позволили Бакхорсу сразу же застрелить нас и положить тем самым конец нашим страданиям?— Что за странный вопрос, черт возьми! Просто я хотел остаться в живых, разве это не понятно? — Он взял из ее рук ведро и поставил его у своих ног. — Я хотел остаться в живых и, главное, знаю, как это сделать. Я знаю, как мне продержаться день. Не день, так минуту по крайней мере! Я умею выживать!Он пошел к берегу, с трудом переставляя ноги, которые сильно болели, но передумал и вдруг остановился.— Я заберу ведро, — сказал он, — поскольку вы, ваше высочество, все равно решили свести счеты с жизнью. Простите меня за то, что я не могу пристрелить вас и тем облегчить ваши страдания, но у меня кто-то украл ружье. — Он угрюмо взглянул на нее. — Вы умрете где-то к полуночи, будьте уверены. Я приду завтра утром, чтобы забрать ваш плащ. Он мне еще пригодится.
Олимпия лежала, дрожа и злясь на себя, Шеридана и весь мир. В ее висках стучала кровь, голова раскалывалась, словно железный колокол, она страдала от холода, голода и жажды. Олимпия хотела бы умереть, но сознавала, что у нее нет мужества даже на это. Ей было страшно умереть здесь, на необитаемом острове, одной, от голода и холода. Какая ужасная смерть!Она пошарила вокруг и нашла свою влажную холодную одежду, а затем попыталась сесть. Всякий раз, поднимая голову, она чувствовала приступ тошноты и головокружения. Немного отдышавшись, Олимпия все же с большим трудом надела на голое тело свое не успевшее высохнуть платье, хотя застегнуть его не смогла. Сорочку и панталоны она отложила в сторону. Олимпия снова прилегла на бок, натянув на себя дрожащими пальцами плащ. Она лежала, глядя на заснеженные кочки, и слушала, как бешено бьется сердце у нее.Девушка надеялась, что Шеридан вернется. Но он не вернулся.Наконец, когда уже солнце начало меркнуть, Олимпия попыталась встать на колени, преодолевая слабость. Голод и злость на Шеридана заставляли ее действовать. Она с трудом держалась на ногах. Ее тошнило. Олимпия мучительно долго добиралась до ручья, который, казалось, находился за сто миль от нее. Лунка, пробитая Шериданом, вновь затянулась корочкой льда. Олимпия стояла над ручьем и плакала, чувствуя, что у нее нет сил добыть воды.Затем, опустившись на четвереньки, она нагнулась над ручьем, ощущая боль в руке, с которой сползла повязка, наложенная Шериданом. Она долго-долго сидела, бессмысленно уставившись на тонкую корочку льда, а затем с трудом проломила ее и зачерпнула пригоршней студеную воду.Вода обожгла горло, от холода зашлись зубы, на мгновение девушке показалось, что ее желудок исторгнет ледяную влагу назад. Но, сделав несколько глотков, она убедилась, что тошнота понемногу проходит и ей становится легче.Почувствовав это, Олимпия подумала даже, что, возможно, ей удастся выжить, чем черт не шутит?Но голова ее все еще раскалывалась от страшной боли. В ее прежней жизни — как называла она теперь свое житье-бытье в Англии — это было верным признаком чувства голода. Во время охоты вместе с Фишем Олимпии часто приходилось подолгу сидеть в засаде, подкарауливая зуйков, или собирать подстреленных диких уток. В таких случаях, возвращаясь ближе к полудню в хижину Фиша, она гребла из последних сил, изнемогая от голода и чувствуя, как ее голова раскалывается от жуткой боли. Но там, в хижине, ее ждала сытная еда: печенье, которое она брала из дома, чашка горячего чая с сахаром и сливками, поджаренный хлеб с маслом… Здесь всего этого не было и быть не могло.Олимпия закусила дрожащую губу. От слабости она уже не могла даже плакать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
Шеридан долго шел по следам Олимпии, отпечатавшимся на снегу. Но он прошел бы мимо нее, приняв лежащую на земле девушку за очередной валун, если бы не споткнулся.Он упал па колени рядом с ней и, обхватив ее, почувствовал, что вся ее одежда обледенела.— О Боже… проснись… — Он вцепился пальцами в ее плечо и неистово затряс девушку. — Открой глаза… о Боже, проснись!Она застонала и пошевелилась.— Спать… хочу спать… — всхлипнула Олимпия.— О эти бабы с их куриными мозгами, — пробормотал Шеридан, закрывая на мгновение глаза.Он снова затряс ее, ощущая в душе нарастающий ужас.Видя, что она не реагирует, он подтащил Олимпию к двум большим мшистым кочкам, закрывавшим их от ветра. Ее одежда хрустела ото льда. Шеридан выпрямился, окинул взглядом местность, почти скрытую во мгле, и начал драть сухую траву и мох с ближайшей кочки, которая была выше человеческого роста. Он снял с нее дерн, а затем принялся за вторую кочку, устраивая мягкую постель с подветренной стороны.Затем Шеридан стащил с Олимпии обледеневшую одежду. Пока он возился с ее пуговицами и застежками, она постанывала и что-то еле слышно бормотала.— Так холодно… Я умру…— Глупости, — сказал Шеридан, с трудом переводя дыхание от изнеможения.— Я не могу… не могу… Я умру…— Ты не умрешь, моя дорогая. — Он стащил с нее платье, обнажив ее полное тело в белых панталонах. — Хотя это в твоем духе, в подобной мученической смерти было бы нечто мелодраматическое. Жаль только, что в радиусе трех тысяч миль нет ни одного тирана, в борьбе с которым можно было бы пожертвовать собственной жизнью.Он положил ее на постель из сухих трав, навалил сверху мягкого мха и прикрыл его плащом Олимпии. Затем Шеридан сам зарылся в эту постель, предварительно раздевшись, и с трудом снял с Олимпии ее влажные панталоны. Прижал к себе обнаженное тело девушки и чихнул от пыли, исходящей от сухой травы.Он начал растирать ее ладонями, крепко обняв и уткнувшись лицом в ее шею. Он пытался согреть Олимпию своим дыханием. Через некоторое время ее закоченевшее тело начало согреваться. Олимпия была такая женственная, что, несмотря на холод и пережитые треволнения, Шеридан почувствовал, как его усталое измученное тело начало реагировать на близость обнаженной девушки.Шеридан не знал, плакать ему или смеяться. Он был, по-видимому, закоренелым бабником, поскольку даже в подобных обстоятельствах похотливые мысли не оставляли его. Но он ничего не мог с собой поделать и решил воспользоваться представившейся возможностью для того, чтобы утолить свое желание, желание изголодавшегося мужчины.Шеридан отдавал себе отчет в том, что, когда он растирал ладонями все уголки тела Олимпии, согревал ее шею и грудь теплом своего дыхания, прижимая девушку к себе, им двигало в первую очередь сладострастие, а не благородное чувство заботы о ближнем.Он поднял холодную руку Олимпии и поцеловал ее запястье, прижавшись к нему губами, чтобы пощупать пульс. Ритм сердца выравнивался и постепенно становился все более четким. Затем Шеридан начал ласкать грудь, живот и все интимные уголки тела девушки, обняв ее за талию и просунув ногу между ног спящей.— Я… сейчас… умру, — пробормотала Олимпия во сне.— Да, — подтвердил он, медленно и осторожно касаясь девственного лона. — Умрешь и окажешься на небесах. Глава 14 — Как вы смеете!Шеридан моментально проснулся и задохнулся от боли. Были ранние утренние сумерки. Он обхватил руками свою грудь и закусил губу, чтобы не застонать. Олимпия рвала и метала в бешенстве, разыскивая одежду.Своими неистовыми порывистыми движениями она раскидала их гнездышко из сухих трав и мха, и теперь на обнаженного Шеридана падали ледяные хлопья снега. Он молчал, восстанавливая дыхание после яростной атаки ее локтей и коленей. Наконец Олимпия нашла свой плащ и завернулась в него. Шеридан начал мерзнуть.— О, у меня кружится голова, — промолвила Олимпия, зарывшись лицом в полы своего плаща.— Вам надо… выпить воды, — с трудом промолвил Шеридан. И хотя все его тело страшно болело, ему удалось разыскать в ворохе сухой травы свои брюки, еще влажные, но все же согретые теплом их тел.Каждое движение давалось Шеридану с большим трудом. Его дыхание было затруднено, лицо искажено гримасой боли. Дрожа всем телом, он нашел свои носки, вытряс из них сухой мох, надел их, а затем натянул брюки.Скромность не относилась к числу отличительных качеств Шеридана. Одеваясь, он бросил взгляд на Олимпию и заметил, что она с любопытством разглядывает его тело.— Что, производит некоторое впечатление?Ее лицо было бледным, она бросила на него растерянный взгляд.— Это так… необычно… Я никогда не видела. — Она закрыла глаза. — О, как кружится голова.— Я очень рад, что доставил вам удовольствие. Но, думаю, вам лучше пока прилечь.Шеридан с большим трудом надел рубашку, чувствуя, как у него ломит все тело. Олимпия послушно улеглась, натянув на себя плащ.— Я себя очень плохо чувствую. Я, наверное, заболела, — жалобно промолвила она.Шеридан тем временем, превозмогая ломоту в теле, надел бушлат. Он тоже чувствовал себя больным и разбитым и умирал от голода, вспомнив, что ел тридцать шесть часов назад. Его сапоги заледенели. Натягивая их, Шеридан заскрипел зубами от боли, тяжело дыша.Был лютый холод. По низко нависшему небу быстро бежали снеговые облака, на востоке чуть брезжила полоска рассвета. Тонкий покров снега устилал замерзшую землю. Над морским простором кружила одинокая чайка. Шеридан встал наконец на колени, а затем с трудом поднялся на ноги, отряхивая налипший снег и ледяную крошку с одежды. Подхватив ведро, он подошел к ручью, у которого нашел накануне вечером Олимпию, и, пробив каблуком тонкую корочку льда, начал черпать студеную воду пригоршнями и пить. А затем, набрав ведро, вернулся к Олимпии, неподвижно лежащей на ворохе сухой травы.Она зашевелилась и попыталась отпрянуть от него, закутавшись поплотнее в плащ. Но Шеридан опустился на колени рядом с ней и приказал строгим тоном:— Иди сюда. Неужели ты думаешь, я не знаю, какая ты там, под плащом? Я провел с тобой ночь и имел возможность ознакомиться…— Нет! Не может быть! — Олимпия судорожно закуталась в плащ и, приподнявшись на локте, уставилась на него. Ее дыхание стало прерывистым и неровным, а пар, выходивший изо рта, смешивался с дыханием Шеридана.Капитан подал ей ведро.— Пей.Олимпия сложила свои ладошки, но ее руки дрожали, и вся вода пролилась.— Пей, ради Бога, пей! У меня уже не хватает никакого терпения. Пей!Олимпия закусила губу.— Зачем вы беспокоитесь? — прошептала она. — Оглянитесь в-вокруг. Мы все равно п-погибнем!Шеридану захотелось потрясти ее за плечи как следует, чтобы привести наконец в чувство.— Пей, — снова сказал он.Она задрожала всем телом, а затем начала безутешно рыдать.— У н-нас все р-равно нет никаких с-съест-ных припасов. Н-нет огня. Нет крова. Н-нет сухой одежды. Мы не сможем выжить. Что нам делать?Шеридан взглянул на нее. Бледные лучи рассвета озаряли пряди ее спутанных волос, которыми играл ветер. Обняв Олимпию, Шеридан ощутил трепет ее тела.— Я не знаю, — честно ответил он. Она судорожно вздохнула.— Почему вы не позволили Бакхорсу сразу же застрелить нас и положить тем самым конец нашим страданиям?— Что за странный вопрос, черт возьми! Просто я хотел остаться в живых, разве это не понятно? — Он взял из ее рук ведро и поставил его у своих ног. — Я хотел остаться в живых и, главное, знаю, как это сделать. Я знаю, как мне продержаться день. Не день, так минуту по крайней мере! Я умею выживать!Он пошел к берегу, с трудом переставляя ноги, которые сильно болели, но передумал и вдруг остановился.— Я заберу ведро, — сказал он, — поскольку вы, ваше высочество, все равно решили свести счеты с жизнью. Простите меня за то, что я не могу пристрелить вас и тем облегчить ваши страдания, но у меня кто-то украл ружье. — Он угрюмо взглянул на нее. — Вы умрете где-то к полуночи, будьте уверены. Я приду завтра утром, чтобы забрать ваш плащ. Он мне еще пригодится.
Олимпия лежала, дрожа и злясь на себя, Шеридана и весь мир. В ее висках стучала кровь, голова раскалывалась, словно железный колокол, она страдала от холода, голода и жажды. Олимпия хотела бы умереть, но сознавала, что у нее нет мужества даже на это. Ей было страшно умереть здесь, на необитаемом острове, одной, от голода и холода. Какая ужасная смерть!Она пошарила вокруг и нашла свою влажную холодную одежду, а затем попыталась сесть. Всякий раз, поднимая голову, она чувствовала приступ тошноты и головокружения. Немного отдышавшись, Олимпия все же с большим трудом надела на голое тело свое не успевшее высохнуть платье, хотя застегнуть его не смогла. Сорочку и панталоны она отложила в сторону. Олимпия снова прилегла на бок, натянув на себя дрожащими пальцами плащ. Она лежала, глядя на заснеженные кочки, и слушала, как бешено бьется сердце у нее.Девушка надеялась, что Шеридан вернется. Но он не вернулся.Наконец, когда уже солнце начало меркнуть, Олимпия попыталась встать на колени, преодолевая слабость. Голод и злость на Шеридана заставляли ее действовать. Она с трудом держалась на ногах. Ее тошнило. Олимпия мучительно долго добиралась до ручья, который, казалось, находился за сто миль от нее. Лунка, пробитая Шериданом, вновь затянулась корочкой льда. Олимпия стояла над ручьем и плакала, чувствуя, что у нее нет сил добыть воды.Затем, опустившись на четвереньки, она нагнулась над ручьем, ощущая боль в руке, с которой сползла повязка, наложенная Шериданом. Она долго-долго сидела, бессмысленно уставившись на тонкую корочку льда, а затем с трудом проломила ее и зачерпнула пригоршней студеную воду.Вода обожгла горло, от холода зашлись зубы, на мгновение девушке показалось, что ее желудок исторгнет ледяную влагу назад. Но, сделав несколько глотков, она убедилась, что тошнота понемногу проходит и ей становится легче.Почувствовав это, Олимпия подумала даже, что, возможно, ей удастся выжить, чем черт не шутит?Но голова ее все еще раскалывалась от страшной боли. В ее прежней жизни — как называла она теперь свое житье-бытье в Англии — это было верным признаком чувства голода. Во время охоты вместе с Фишем Олимпии часто приходилось подолгу сидеть в засаде, подкарауливая зуйков, или собирать подстреленных диких уток. В таких случаях, возвращаясь ближе к полудню в хижину Фиша, она гребла из последних сил, изнемогая от голода и чувствуя, как ее голова раскалывается от жуткой боли. Но там, в хижине, ее ждала сытная еда: печенье, которое она брала из дома, чашка горячего чая с сахаром и сливками, поджаренный хлеб с маслом… Здесь всего этого не было и быть не могло.Олимпия закусила дрожащую губу. От слабости она уже не могла даже плакать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54