Линчеватель закосил под шизу, одержимого бесами: «Я стоял вне себя, пытая
сь остановить призрачными пальцами эти повешения… Я дух, желающий того ж
е, чего хотят все духи Ц тела Ц после того как Долгое Время перемещался п
о ничем не пахнущим переулкам пространства где никакой жизни нет только
бесцветная никакого запаха смерти… Никто не в состоянии дышать и чуять е
е запах сквозь розовые спирали хрящей окаймленных кристальными соплям
и, говном времени и плотскими фильтрами черной крови как кружевом.»
Он стоял там в продолговатой тени зала суда, все лицо изодрано будто изло
манная пленка похотями и голодами личиночных органов копошащихся в пре
дполагаемой эктоплазменной плоти мусорного оттяга (десять дней на инее
во время Первого Слушания) плоти блекнущей при первом молчаливом касани
и мусора.
Я видел как это произошло. Десять фунтов скинуто за десять минут стоя со ш
прицем в одной руке поддерживая штаны другой, его отрекшаяся плоть пылае
т холодным желтым нимбом, именно там в нью-йоркском гостиничном номере…
ночная тумбочка замусорена конфетными коробками, окурками сигарет, кас
кадом сыплющихся из трех пепельниц, мозаика бессонных ночей и внезапных
приступов голода у торчка в тасках лелеющего свою младенческую плоть…

Линчевателя судит Федеральный Суд по обвинению в самосуде Линча и он ока
зывается в Федеральном Дурдоме специально приспособленном к содержани
ю духов: точное, прозаичное воздействие объектов… умывальник… дверь… па
раша… решетки… вот они… вот оно… все связи обрезаны… снаружи ничего… Мер
твый Тупик… И Мертвый Тупик в каждом лице…
Физические перемены сначала были медленны, затем поскакали вперед черн
ыми толчками, проваливаясь сквозь его вялую ткань, смывая человеческие ч
ерты… В его месте вечной тьмы рот и глаза Ц это один орган бросающийся ще
лкая прозрачными зубами… но ни один орган не постоянен в том что касаетс
я либо его функции либо его положения… половые органы дают побеги где уг
одно… задние проходы открываются, испражняются и закрываются снова… ве
сь организм целиком изменяет цвет и консистенцию за какие-то доли секун
ды…
Бажбан Ц угроза обществу из-за своих приступов, как он их называет. К нем
у подступал Лох Внутри а это шарманка которую никто не может остановить;
под Филькой он выскакивает из машины отмазать нас у блондинки и легавым
одного взгляда на его рожу хватило чтобы замести всех нас.
Семьдесят два часа и пятеро клементов в кумаре с нами в стойле. Теперь не ж
елая разлатывать свою заначку перед этими голодными чушпанами, приходи
тся поманеврировать и дать сламу на фараона прежде чем оттырить себе отд
ельную морилу.
Запасливые торчки, иначе белочки, хранят курки против любого шмона. Ширя
ясь всякий раз, несколько капель я намеренно роняю в жилетный кармашек, п
одкладка вся уже заскорузла от ширева. Пластиковая пипетка хранилась у м
еня в башмаке, английская булавка вколота в ремень. Знаете, как описывают
эти прибамбасы с пипеткой и булавкой: «Она схватила безопасную булавку,
всю ржавую от запекшейся крови, выдолбила здоровенную дырку у себя в ног
е, как бы раззявившуюся непристойным, гноящимся хавлом ожидающим невыра
зимого совокупления с пипеткой, уже засунутой ею прочь с глаз в зияющую р
ану. Но ее отвратительная гальванизированная нужда (голод насекомых в пе
ресохших местах) обломила пипетку во глубине плоти ее изуродованного бе
дра (похожего скорее на плакат об опасности эрозии почв). Но какая ей разни
ца? Она даже не побеспокоилась вынуть осколки, глядя глядя на свою окрова
вленную ляжку холодными пустыми глазами торговки мясом. Какое ей дело до
атомной бомбы, до вольтанутых клопов, до злокачественной квартплаты, Др
ужелюбная Касса уже готова изъять ее просроченную плоть… Сладких снов т
ебе, Пантопонная Роза.»
В реальной же сцене вы щипком захватываете немного мякоти ноги и быстро
пронзаете ее булавкой. Затем прилаживаете пипетку над отверстием, а не в
нем, и медленно и осторожно подаете раствор, чтобы не брызнуло за края… Ко
гда я схватил Бажбана за бедро плоть подалась под пальцами как воск да та
к и осталась, и медленная капелька гноя просочилась из дырочки. А я никогд
а не дотрагивался до живого тела, такого холодного, как у Бажбана тогда в Ф
ильке…
Я решил обломить его если даже это значило спертую пьянку. (Это такой англ
ийский деревенский обычай, когда нужно устранить престарелых и прикова
нных к постели иждивенцев. Семья, подверженная такого рода несчастью, ус
траивает «спертую пьянку», когда гости заваливают матрасами старую обу
зу, сами забираются сверху и надираются вусмерть) Бажбан Ц мертвый груз
нашего дела и должен быть выведен в трущобы мира. (Это африканский ритуал.
В обязанности того, кого официально называют «Проводником», входит выво
дить всяких старперов в джунгли и там бросать)
Приступы Бажбана становятся привычным состоянием. Фараоны, швейцары, со
баки и секретарши рычат при его приближении. Светлокудрый Бог пал до неп
рикасаемой мерзопакостности. Жохи не меняются, они ломаются, раскалываю
тся вдребезги Ц взрывы материи в холодном межзвездном пространстве, др
ейфуют в разные стороны в космической пыли, оставляют за собою пустое те
ло. Фармазоны всего мира, одного Лоха вам никогда не выставить: Лоха Внутр
и…
Я оставил Бажбана на углу, краснокирпичные развалюхи до небес, под неско
нчаемым дождем копоти. «Схожу наеду на одного знакомого лепилу. Сразу ве
рнусь с хорошей чистой аптечной Мурой… Нет, ты здесь постой Ц не хочу, что
б он еще и на тебя кулак подносил.» Сколь долго бы это ни было, Бажбан, дожид
айся меня вот на этом самом углу. Прощай, Бажбан, прощай, парниша… Куда они
деваются, когда выходят из себя и оставляют тело позади?
Чикаго: невидимая иерархия выпотрошенных итальяшек, вонь атрофировавш
ихся гангстеров, привидение, по которому земелька плачет, сбивает вас на
углу Северной и Хэлстеда, Цицерон, Линкольн-Парк, попрошайка снов, прошло
е вторгается в настоящее, прогорклое очарование одноруких бандитов и пр
идорожных буфетов.
Во Внутрь: обширнейший подотдел внутренних дел, антенны телевидения упе
рты в бессмысленное небо. В жизнеупорных домах цацкаются с молодняком, в
питывают в себя немного того, что он отвергает. Только молодняк приносит
что-то, а молодым он остается недолго. (Сквозь решетки Восточного Сент-Лу
иса пролегает мертвая граница, дни речных лодок) Иллинойс и Миссури, миаз
м кучеройных народов, низкопоклонствующих в обожествлении Источника П
ищи, жестокие и уродливые празднества, тупиковый ужас Многоногого Бога п
ростирается от Кучевилля до лунных пустынь перуанского побережья.
Америка Ц не юная страна: она была стара, грязна и зла еще до первопоселен
цев, до индейцев. Зло затаилось там в ожидании.
И вечно легавые: уравновешенные и ловкие наймиты полиции штата с высшим
образованием, отрепетированная примирительная скороговорка, электрон
ные глаза просвечивают насквозь вашу машину и вещи, одежду и лицо; оскале
нные крючки больших городов, вкрадчивые деревенские шерифы с чем-то чер
ным и угрожающим в старых глазах цвета поношенной серой байковой рубахи
…
И вечно засады с машиной: в Сент-Луисе махнули студебеккер 42 года (в нем был
встроенный дефект конструкции как и в Бажбане) на старый перегретый лим
узин паккард и еле доехали до Канзас-Сити, а там купили форд, который жрал
топливо, как выяснилось, отказались от него ради джипа, который слишком г
нали (ни к черту они не годятся на шоссе) Ц и спалили у него что-то внутри, н
ачало греметь и перекатываться, вновь пересели на старенький восьмицил
индровый фордик. Если надо доехать до конца, с этим движком ничего не срав
нится, жрет он там горючку или нет.
А тощища США смыкается над нами как никакая другая тоска в мире, хуже, чем
в Андах, высокогорные городки, холодный ветер с открыточных пиков, разре
женный воздух как смерть в горле, речные города Эквадора, малярия, серая к
ак мусор под черным стетсоном, дробовики, заряжаемые с дула, стервятники
роются в грязи посреди улиц Ц и что вас поражает, стоит сойти с парома в М
альмч (на пароме налога на газ не берут) Швеция вышибает из вас всю эту деш
евую, беспошлинную горючку и прямо вытирает об вас ноги: в глаза никто не с
мотрит и кладбище в самом центре города (каждый город в Швеции, кажется, вы
строен вокруг кладбища), и днем совершенно нечего делать, ни бара, ни кинош
ки, и я взорвал свой последний кропаль танжерского чая и сказал: «Килогра
ша, а не пойти ли нам обратно на паром.»
Ничто не сравнится с американской тоской. Ее не видно, никогда не знаете, о
ткуда она подползет. Возьмите, к примеру, какой-нибудь коктейль-бар в кон
це боковой улицы подотдела Ц в каждом квартале свой бар, и своя аптека, и
рынок, и винная лавка. Заходите, и тут вас шарахает. Но откуда она берется?

Не от бармена, не от посетителей, не из кремовой пластиковой отделки табу
ретов у стойки, не из тусклой неоновой вывески. Даже не из телевизора.
А наши привычки лепятся этой тоской, как будет лепить вас кокаин, опережа
я антрацитовый соскок. А мусор уже на исходе. И вот мы здесь в этом безлоша
дном мухосранске строго на сиропе от кашля. И сблевали мы весь сироп, и пое
хали дальше и дальше, холодный весенний ветер свистал сквозь эту кучу ме
таллолома вобравшую в себя наши дрожащие и потные кумарные тела ведь вас
всегда сваливает простуда когда из тела вытекает мусор… Дальше сквозь ш
елушащийся пейзаж, дохлые броненосцы на дороге и стервятники над топью и
пнями кипарисов. Мотели с фанерными касторовыми стенками, газовой горел
кой, тощими розовыми одеялами.
Залетная мазь, гастролеры и шаровики, уже замочили лепил из Техаса…
А на луизианского лепилу никто в здравом уме никогда не наедет. Такой в шт
ате Антимусорный Закон.
Наконец, приехали в Хьюстон, где я знаю одного аптекаря. Я там пять лет не б
ыл, а он поднимает взгляд и моментально меня срисовывает, просто кивает и
говорит: «Подождите у стойки…»
И вот я сажусь и выпиваю чашечку кофе, и через некоторое время он подходит
, садится рядом и спрашивает: «Так что вы хотите?»
«Кварту гатогустрицы и сотню нембиков.»
Тот кивает: «Заходите через полчаса.»
И вот когда я возвращаюсь, он протягивает мне пакет и говорит: «Пятнадцат
ь долларов… Будь осторожнее.»
Двигаться настойкой дурцы Ц жуткая заруба, сначала надо выжечь алкогол
ь, затем выморозить камфару и отсосать эту бурую жидкость пипеткой; вмаз
ываться нужно в венярку, иначе схватите абсцесс, куда бы не вмазывали. Сам
ый ништяк Ц хапнуть ее с дуровыми сериками… Поэтому мы выливаем ее в бут
ылку из-под Перно и стартуем в Новый Орлеан мимо радужно переливающихся
озер и оранжевых всполохов газа, мимо болот и мусорных куч, крокодилов, по
лзающих по битым бутылкам и консервным банкам, мимо неоновых арабесок мо
телей, севшие на мель шмаровозы орут непристойности проезжающим машина
м со своих необитаемых островков помоек…
Новый Орлеан Ц мертвый музей. Мы гуляем по Толкучке, нюхтаря дурцу и сраз
у же находим Чувака. Мир здесь тесен, и душманы всегда знают, кто банкует, п
оэтому он прикидывает, какая, к чертям, разница, и толкает кому попало. Мы з
атариваемся гарриком и отваливаем в Мексику.
Обратно через озеро Чарльз и страну дохлых автоматов, южный конец Техаса
, шерифы, чпокающие черномазых, оглядывают нас и проверяют бумаги на маши
ну. Что-то спадает с плеч, стоит пересечь границу в Мексику, и неожиданно п
ейзаж лупит вас в лицо, и между вами с ним нет ничего, пустыня, горы и стервя
тники; крохотные пылинки, описывающие круги, а иные Ц так близко, что слыш
но, как крылья рассекают воздух (сухой сиплый звук), и когда они что-то заме
чают, то изливаются стремительно из голубого неба, из этого сокрушительн
ого проклятого голубого неба Мексики, черной воронкой вниз… Ехали всю но
чь, на заре очутились в теплом туманном местечке, собаки гавкают и слышно,
как льется вода.
«Пиздопропащенск,» сказал я.
«Что?»
«Городок так называется. Уровень моря. Отсюда прямо вверх нам ползти еще
десять тысяч футов.» Я лизнул и улегся спать на заднее сиденье. Хорошо она
машину водит. Это видно сразу, как только человек садится за руль.
Мехико где Лупита сидит как ацтекская Богиня Земли, скупо выделяя малень
кие чеки с паршивым говном.
«Продавать Ц больше входит в привычку, чем употреблять,» говорит Лупита
. У непользующихся кровососов развивается контактная привычка и вот с не
е-то уже соскочить нельзя. У агентов она тоже есть. Возьмите Брэдли-Покуп
ателя. Лучший агент по борьбе с наркотиками в своей отрасли. Любой на мусо
ре его сделает. (Примечание: Сделает в смысле врубится или оценит) То есть
он может подрулись к такому пирату и огрести все скопом. Он так анонимен, с
ер и призрачен, что пират его потом и не вспомнит. Вот он и винтит одного за
другим…
Так вот, Покупатель все больше и больше становится похожим на драпарника
. Пить он не может. Стоять у него не стоит. Зубы выпадают. (Как беременные жен
щины теряют зубы, выкармливая постороннего человека, так и торчки теряют
свои желтые клыки, выкармливая мартышку) Он все время посасывает ледене
ц. Особенно врубается в Бэби Рутс. «В натуре омерзительно видеть, как Поку
патель сосет эти свои леденцы,» свидетельствует один мент.
Покупатель принимает зловещий серо-зеленый оттенок. Факт в том, что его т
ело само начинает вырабатывать свой собственный мусор или его эквивале
нт. У Покупателя Ц постоянный подхват. Чувак Внутри можно сказать. Или он
так сам считает. «Вот просто засяду в комнате и все,» говорит он. «Ебать их
всех. Со всех сторон квадраты. Я Ц единственный полноценный в нашей отра
сли.»
Но приход нисходит на него великим черным ветром сквозь кости. Поэтому П
окупатель выслеживает какого-нибудь молодняка и дает ему чек, чтоб зако
решиться.
«О, ладно,» говорит мальчуган. «Так что вы хотите сделать?»
«Я просто хочу потереться об тебя и поймать кайф.»
«Ну… Ну, хорошо… А вы что, физически не можете, как все люди?»
Позже мальчишка сидит в Уолдорфе с двумя коллегами, ломая пальцами фунто
вый кекс. «Самое отвратительно в жизни, ради чего я стоял спокойно,» расск
азывает он. «Он каким-то образом весь размягчается, как медуза из студня,
и так мерзко меня окутывает. Потом весь увлажняется, как будто зеленая сл
изь выступает. Поэтому я догадываюсь, что у него что-то вроде какого-то жу
ткого оргазма… У меня чуть крыша не едет от этой зеленой дряни, которой он
меня облепил, а воняет он как старая гнилая канталупа.»
«Да все равно на шару и уксус сладок.»
Мальчишка обреченно вздыхает: «Да, наверно ко всему привыкаешь. У меня с н
им завтра опять стрелка.»
Покупатель подсаживается так все туже. Подзарядка ему нужна уже каждые п
олчаса. Иногда он крейсирует по участкам, подмазывая попкарей, чтоб впус
тили его в стойло к пыжикам. Постепенно он доходит до того, что сколько бы
контактов у него ни было, словить приход не получается. И тут он получает п
овестку от Районного Инспектора:
«Брэдли, вышеповедение дает пищу слухам Ц и ради вашего же блага я надею
сь, что это не более чем слухи Ц настолько они отвратительны… Я имею в вид
у, что супруга Цезаря… хрумп… то есть. Департамент должен быть вне подозр
ений… определенно, вне тех подозрений, которые вы, кажется, возбуждаете. В
ы порочите весь дух нашей отрасли. Мы готовы принять вашу немедленную от
ставку.»
Покупатель бросается наземь и подползает к Р.И. «Нет, Начальник, нет… Депа
ртамент Ц это вся моя жизнь.»
Он целует руку Р.И., засовывая его пальцы себе в рот. (Р.И. должен чувствовать
его беззубые десны), жалуясь, что потерял все зубы «на шлювбе». «Умоляю ва
с, Начальник. Я буду подтирать вам зад, стирать ваши испачканные гондоны, д
раить вам ботинки салом с собственного носа…»
«Нет, в самом деле, это отвратительно! У вас что, гордости никакой нет? Долж
ен вам сказать, я испытываю отчетливое омерзение. Я имею в виду, что в вас е
сть что-то, ну, гнилое, что ли, и несет от вас как от компостной кучи.» Он подн
осит к лицу надушенный платок. «Я должен просить вас покинуть этот кабин
ет немедленно.»
«Я все сделаю, Начальник, все что угодно.» Его разоренное зеленое лицо рас
калывается в ужасной ухмылке. «Я еще молод, Начальник, и довольно силен, ес
ли подкачаю крови.»
Р.И. отрыгивается в носовой платок и указывает на дверь вялой рукой. Покуп
атель встает и мечтательно смотрит на Р.И. Его тело начинает изгибаться к
ак прутик лозоходца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14