Собравшиеся на улицах Пи-Рамзеса спрашивали друг друга: что это? Мир или простая передышка? Уничтожил ли Фараон, наконец, хеттов или вернулся, чтобы набрать новых сил и отправиться в бой? Неизвестность порождала нелепые слухи, поговаривали о смерти императора Муваттали, взятии крепости Кадеш, разрушении хеттской столицы. Каждый ждал церемонию награждений, когда Рамзес и Нефертари появятся на террасе царского дворца и преподнесут золотые оплечья самым доблестным воинам.
К общему удивлению, Рамзес не последовал во дворец, а направился прямо к храму Сехмет. Он один заметил на небе зарождение облака, которое очень быстро росло и чернело. Лошади стали нервными, лев зарычал.
Собиралась гроза.
Страх сменил радость. Богиня Сехмет гневалась, посылая мрачное предзнаменование о грядущих несчастьях.
Воины прекратили петь.
Каждый осознавал, что Рамзесу предстоит новое сражение: он должен успокоить Сехмет и предотвратить самое ужасное.
Рамзес спустился на землю, погладил своих лошадей и льва, остановился на ступенях храма, задумавшись. Облако расширялось и множилось на глазах, становясь десятком, сотней, скрывая солнечный свет. На землю спустились сумерки, как во время затмения.
Забыв об усталости и о предстоящих праздниках, Рамзес приготовился встретить Устрашающую. Только он один мог рассеять ее гнев.
Фараон открыл огромную, покрытую золотом кедровую дверь, вошел в пустой зал, где снял голубую корону. Затем он медленно прошел между колоннами первого зала, переступил порог таинственного зала и двинулся к наосу.
Именно здесь он увидел ее, светящуюся в полумраке.
Ее длинное белое платье, казалось, сияло подобно солнцу, аромат ритуального парика околдовывал душу, благородство ее поступи то же самое делало с камнями храма.
Голос Нефертари взвился, нежный, как мед. Она произнесла слова почтения и успокоения, которые с момента появления египетской цивилизации тайно превращали ярость Устрашающей в любовь. Рамзес возвел руки к статуе женщины с головой львицы и прочитал иероглифы, выгравированные на стенах.
С двойной короной на голове, со скипетром в правой руке Рамзес склонился перед благотворящей энергией, заключенной в статуе.
Когда царская чета вышла из храма, огромное солнце заполняло небо и бирюзовый город. Гроза прошла.
ГЛАВА 11
Сразу же после вручения наград храбрецам Рамзес зашел к Гомеру, греческому поэту, давно уже поселившемуся в Египте, чтобы здесь создавать великие произведения и здесь закончить свои дни. Его удобное жилище рядом с дворцом было окружено садом, в котором лимонное дерево, самое прекрасное украшение, радовало взгляд старика с длинной белой бородой. Как обычно, Гомер курил трубку, набитую листьями шалфея, головка трубки была сделана из большой раковины улитки, и пил из кубка вино, ароматизированное анисом и кориандром, когда царь Египта пришел к нему.
Поэт поднялся, опираясь на ореховый посох.
— Сидите, Гомер.
— Когда не будут больше приветствовать Фараона как положено, это будет означать конец цивилизации.
Оба заняли места на садовых скамьях.
— Был ли я прав, написав эти слова, Ваше Величество:
Сражаешься ли со рвением, или остаешься в стороне, польза одинакова. Одинаковая честь уготована трусу и храбрецу. Неужели попусту мое сердце так страдало, попусту я рисковал жизнью в стольких конфликтах?
— Нет, Гомер.
— Итак, вы вернулись победителем.
— Хетты в очередной раз отступили. Египет не будет захвачен.
— Давайте праздновать радостное событие, Ваше Величество, я приказал принести замечательное вино.
Повар Гомера принес критскую амфору с узким горлышком, пропускающим лишь тонкую струйку вина, смешанного с морской водой, собранной в ночь летнего солнцестояния и выдержанной три года.
— Надпись о сражении при Кадете закончена, — вспомнил Гомер, — ваш личный писец Амени записал его под диктовку и передал скульпторам.
— Она будет высечена на папертях храмов, объявляя о победе порядка над хаосом.
— Увы! Ваше Величество, сражения все повторяются! Разве хаос не желает поглотить порядок?
— Именно по этой причине был установлен закон фараонов. Он один может упрочить царствование Маат.
— Самое главное, не изменяйте его, у меня есть желание долго и счастливо жить в этой стране.
Гектор, черно-белый кот Гомера, прыгнул на колени поэта.
— Восемьсот километров между вашей столицей и столицей хеттов. Достаточное ли это расстояние, чтобы удержать тьму вдалеке?
— Пока дыхание жизни воодушевляет меня, я буду заниматься этим.
— Война никогда не кончается. Еще не раз вам придется покинуть Египет.
Когда Рамзес распрощался с Гомером, он нашел Амени, ожидавшего его. Более бледный, чем обычно, осунувшийся, личный писец царя был таким худым, что, казалось, вот-вот сломается. За ухом была заложена кисточка, про которую он забыл.
— Я хотел бы с тобой посоветоваться, это срочно, Ваше Величество.
— Один из документов поставил тебя в тупик?
— Документ, нет...
— Ты дашь мне несколько минут, чтобы увидеть семью?
— Обычай предписывает тебе прежде провести определенное число церемоний... Но есть нечто более важное: «он» вернулся.
— Ты хочешь сказать...
— Да, Моисей.
— Он находится в Пи-Рамзесе?
— Я должен сказать тебе, что Серраманна не совершил ошибки, арестовав его. Если бы он оставил Моисея на свободе, правосудие было бы лишь пустым словом.
Моисей в тюрьме?
Это было необходимо.
— Приведи его немедленно ко мне.
— Невозможно, Ваше Величество; Фараон не может вмешиваться в дела правосудия, даже если обвиняется его друг.
— Мы располагаем доказательствами его невиновности!
— Этого недостаточно, чтобы пройти нормальную процедуру; если бы Фараон не был первым служителем Маат и правосудия, в этой стране воцарился бы беспорядок и смятение.
— Ты настоящий друг, Амени.
Ка, сын Рамзеса, переписывал знаменитый текст, который до него писали и переписывали поколения писцов:
В качестве наследников писцы, достигшие знания, располагают книгами мудрости. Их любимый сын — палитра для письма. Их книги — это их пирамиды, их кисточка — это их ребенок, каменная табличка, покрытая иероглифами — жена. Памятники исчезают, песок засыпает стелы, гробницы забываются, но имена писцов, которые увековечили мудрость, остаются, благодаря сиянию их произведений. Будь писцом и выгравируй следующую мысль в своем сердце: тем полезнее книга, чем крепче камень. Используй стены храмов; даже когда ты исчезнешь, твое имя, благодаря книге, переживет тебя на устах людей, оно будет более крепко и долговечно, чем сооруженный дом.
Подросток не во всем был согласен с автором этих слов; конечно, написанное проходит через эпохи, но не происходит ли то же самое с вечными жилищами и каменными святилищами, которые воздвигли мастера? Писец, автор этих строк, чрезмерно хвалил превосходство своего ремесла. Так Ка поклялся одновременно быть писцом и творцом, чтобы не ограничивать своего духа.
С того времени как отец подверг его испытанию, заставив противостоять смерти в образе кобры, старший сын Рамзеса очень повзрослел и окончательно отказался от детских игр. Какую привлекательность может иметь деревянная лошадка на колесиках по сравнению с математической задачей, поставленной писцом Ахмесом в захватывающем папирусе, предложенном Нефертари. Ахмес увязывал круг с квадратом, сторона которого представляла 8/9 своего диаметра, что позволяло достичь значения гармонии, основывающейся на числе 3,16. Как только у него появится возможность, Ка будет изучать геометрию памятников, чтобы проникнуть в секреты строителей.
— Могу ли я прервать размышления юного господина? — спросил Меба.
Подросток не поднял головы.
— Если вы считаете, что это хорошо...
С некоторого времени помощник верховного сановника часто приходил побеседовать с Ка. Сын Фараона питал отвращение к его аристократической надменности и светским манерам, но он признавал его культуру и литературные познания.
— Еще за работой, юный господин?
— Не лучшее ли это средство укрепить душу?
— Это очень серьезный вопрос для такого молодого человека, как вы! И вы не ошибаетесь. Как писец и царский сын вы будете давать приказы десяткам слуг, вы избегнете тяжелых работ, ваши руки останутся нежными, вы будете жить в великолепном доме, а в ваших конюшнях будет много прекрасных лошадей. Вы каждый день будете менять блестящие одежды, ваши носилки будут удобны и вы будете иметь доверие Фараона.
— Многие ленивые и обеспеченные писцы живут таким образом; я же надеюсь, что смогу читать трудные тексты, участвовать в редакции ритуалов и быть принятым как носитель даров в процессиях.
— Весьма скромные желания, юный господин.
— Наоборот, Меба! Они требуют больших усилий.
— Быть может, у сына Рамзеса другое предназначение?
— Иероглифы — мои вожатые; когда-нибудь они лгали?
Меба был напуган словами этого двенадцатилетнего мальчика, у него сложилось ощущение, что он беседует с опытным писцом, уверенным в себе и равнодушным к лести.
— Жизнь — не только труд, но и удовольствия.
— Свою жизнь я не мыслю другой, Меба; разве это предосудительно?
— Нет, конечно, нет.
— Вы, кто занимает важный пост, много ли вы имеете свободного времени, чтобы развлечься?
Меба избегал взгляда Ка.
— Я очень занят, так как политика Египта требует много времени и большой ответственности.
— Разве не мой отец принимает решения?
— Конечно, но мои подчиненные и я сам, мы работаем без устали, чтобы облегчить ему задачу.
— Я хотел бы узнать о вашей работе подробнее.
— Это очень сложно, и я не знаю, если...
— Я приложу все усилия, чтобы понять.
Появление маленькой сестры Ка Меритамон, свежей и подвижной, спасло Меба.
— Ты играешь с моим братом?
— Нет, я пришел к нему с подарком.
Заинтересованный Ка поднял голову.
— О чем идет речь?
— Об этом футляре с кисточками, юный господин.
Меба вынул красивую колонку из позолоченного дерева, в выемке она содержала двенадцать кисточек различных размеров.
— Это... это очень красиво! — заявил Ка и положил на табурет старую кисточку.
— Могу я посмотреть? — спросила Меритамон.
— Ты должна быть очень осторожной, — сказал Ка, — эти вещи очень хрупкие.
— Ты мне позволишь писать?
— При условии, чтобы ты была внимательной и стремилась избегать ошибок.
Ка дал своей сестре кусок испорченного папируса и новую кисточку, конец которой она обмакнула в чернила. Он бдительно наблюдал за тем, как девочка с усердием чертила иероглифы.
Захваченные своим занятием, дети забыли о присутствии Меба. Этого момента бывший верховный сановник ожидал с нетерпением.
Он потихоньку взял старую кисточку Ка и скрылся.
ГЛАВА 12
Всю ночь Красавица Изэт видела во сне тростниковую хижину, где впервые занималась любовью с Рамзесом. Там они прятали свою страсть, не думая о будущем, жадно наслаждаясь желанием.
Никогда Изэт не хотела стать царицей Египта; она считала, что только Нефертари была достойна этого сана. Но как забыть Рамзеса, как забыть любовь, сжигавшую ее сердце? Когда он сражался, она умирала от страха за его жизнь. От этой мысли Изэт теряла сознание, у нее пропадало желание прихорашиваться и красиво одеваться.
Но едва он вернулся, как этот страх исчез. И Изэт вновь обрела свою красоту. Она могла покорить самого пресыщенного человека, если бы он ее заметил, трепещущую, неспокойную, в коридоре дворца, который вел из кабинета Рамзеса в его личные апартаменты. Когда он пойдет по этому коридору, она осмелится обратиться к нему... Нет, желание убежать было гораздо сильнее.
Если Изэт потревожит Рамзеса, он отправит ее в провинцию, и она больше никогда не увидит его. Существует ли более непереносимое наказание?
Когда царь появился, ноги Изэт задрожали. Она не могла ни убежать, ни оторвать взгляда от Рамзеса, величественного подобно богу.
— Что ты здесь делаешь, Изэт?
— Я хотела тебе сказать... Я родила тебе второго сына.
— Кормилица мне его показывала: Меренптах великолепен.
— У меня будет к нему столько же нежности, сколько и к Ка.
— Я в этом уверен.
— Для тебя я останусь клочком земли, который ты будешь возделывать, водой, которой ты будешь мыться... Ты хочешь еще сына, Рамзес?
— Указ о «царских детях» позаботится об этом.
— Требуй от меня все, что ты захочешь... Моя душа и мое тело принадлежат тебе.
— Ты ошибаешься, Изэт, ни один человек не может быть хозяином другого человека.
— Однако я твоя, и ты можешь зажать меня в кулаке, как птичку, выпавшую из гнезда. Лишенная твоего тепла я зачахну.
— Я люблю Нефертари, Изэт.
— Нефертари царица, я же только женщина; не мог бы ты меня любить другой любовью?
— С ней я создаю мир. Только одна Великая Супруга Фараона разделяет этот секрет.
— Позволь мне... остаться в твоем дворце?
Голос Красавицы Изэт почти затих; от ответа Рамзеса зависело ее будущее.
— Ты будешь здесь растить Ка, Меренптаха и мою дочь Меритамон.
Критянин принадлежал к отряду наемников, руководимых Серраманна, он производил расследование в поселках Среднего Египта вблизи покинутого города Эхнатона, фараона-еретика. Бывший пират, как и его начальник, он привык к египетской жизни и материальным преимуществам, которые она давала. Хотя моря ему не хватало, он утешался, плавая по Нилу на маленьких и быстрых суденышках, преодолевая западни реки быстрыми и неожиданными действиями. Даже опытный моряк растерялся бы перед потоком с песчаными отмелями, скрытыми под тонким слоем воды, или перед стадами раздражительных гиппопотамов.
Критянин без успеха показывал портрет убитой молодой блондинки сотням жителей поселков. По правде говоря, он без энтузиазма выполнял эту работу, уверенный, что жертву необходимо искать в Пи-Рамзесе или Мемфисе; Серраманна направил своих людей во все провинции в надежде, что один из них найдет след, но удача не улыбалась критянину. Ему досталась мирная местность, живущая в ритме сезонов; и обещанная гигантом-сардом награда достанется другому, но он все же исполнял задание тщательно, счастливый тем, что может проводить много времени на теплых постоялых дворах. Еще два или три дня расследования, и он вернется в Пи-Рамзес ни с чем, но довольный своим времяпрепровождением.
Восседавший за хорошим столом критянин разглядывал молодую девушку, которая подавала пиво. Бывший пират решил попытать счастья.
Он ухватил ее за рукав туники.
— Ты мне нравишься, малышка.
— Ты кто?
— Мужчина.
Она разразилась смехом.
— Все так тщеславны!
— Я могу это подтвердить.
— Ну да... И как же?
— На свой манер.
— Все вы говорите одно и то же.
— Я действую.
Служанка провела пальцами по его губам.
— Остерегись, я не люблю бахвалов, и я гурманка...
— Кстати: это мой главный недостаток.
— Ты будишь мое воображение, парень.
— Может, мы перейдем к действиям?
— За кого ты меня принимаешь?
— За того, кто ты есть: красивая девушка, которая захотела заняться любовью со смелым мужчиной.
— Где ты родился?
— На острове Крит.
— А ты... честен?
— В любви я даю столько, сколько беру.
Они оказались на гумне посреди ночи. Ни он, ни она не любили пустых разговоров. Они тотчас же бросились друг на друга с пылом, ослабевшим только после множества штурмов. Наконец, насытившись, они затихли, лежа рядом.
— Ты заставляешь меня вспомнить кое о ком, — сказал он, — твое лицо напоминает мне человека, которого я хотел бы найти.
— Кто это?
Критянин показал служанке портрет молодой блондинки.
— Я ее знаю, — сказала служанка.
— Она живет в местечке?
— Она проживала в маленьком поселке на окраине покинутого города, около пустыни. Я сталкивалась с ней на рынке много месяцев назад.
— Как ее имя?
— Я не знаю его. Я с ней не говорила.
— Она жила одна?
— Нет, с ней был старый человек, какой-то знахарь, он еще верил в вымыслы проклятого фараона. Никто к нему не приближался.
В отличие от других поселков, этот был в совершенном запустении. Убогие дома, потрескавшиеся фасады, покрытая трещинами краска, заброшенные садики... Кому в голову могло прийти желание поселиться здесь? Критянин отважился выйти на главную улицу, оскверненную нечистотами, которые оставили козы.
Стукнул деревянный ставень.
Подбежала девочка, сжимая в руках тряпичную куклу. Ребенок споткнулся, критянин подхватил ее.
— Где здесь живет знахарь?
Девочка начала вырываться.
— Если ты не ответишь, я заберу твою игрушку.
Она указала на дом с закрытой дверью и окнами, снабженными деревянными решетками. Отпустив девочку, критянин побежал к бедному жилищу и вышиб дверь плечом.
Квадратная комната с земляным полом, погруженная в полумрак. На постели из пальмовых веток умирал старик.
— Стража, — объявил Критянин, — вам нечего бояться.
— Что... что вы хотите?
— Скажите мне, кто эта молодая женщина?
Человек Серраманна показал портрет старику.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31