Вскоре они остановились… Остановились на улице Тиссерандери перед домом Дамы без имени. Ведь Руаяль де Боревер решил отвезти дочь Роншероля не к кому иному, как к Мари де Круамар!
Итак, Руаяль де Боревер спрыгнул с лошади возле дома Дамы без имени и, подав руку Флоризе, помог ей выйти из экипажа. Потом он отослал кучера, не забыв вознаградить того золотой монетой, и карета двинулась в сторону Вилле-Котре. Дверь особняка на улице Тиссерандери отворилась прежде, чем Боревер успел постучать.
— Мирта! — воскликнул молодой человек, увидев стоявшую в проеме девушку. — Сестренка моя! И ты здесь!
— Вас увидели сверху и приказали мне открыть вам, — сказала «сестренка», бросив быстрый взгляд на Флоризу.
— Милая моя Мирта! — не переставал радоваться Руаяль. — Дай я тебя хоть поцелую!
И расцеловал ее в обе щеки. Мирта вздохнула. — Вам интересно, почему я здесь? — снова заговорила она, пряча волнение. — Пожар в моей несчастной таверне понаделал много шума. Поползли разные слухи… Меня стали разыскивать и ищут до сих пор, потому что я вроде бы «оказала вооруженную поддержку» кому-то, кто вам хорошо известен. Оставаться на улице Лавандьер было опасно. И Дама, тоже вам известная, укрыла меня здесь… Но заходите же, заходите, я же говорю, вас увидели из окна и теперь ждут с нетерпением!
Мирта снова вздохнула. Присутствие Флоризы заставляло ее окончательно распроститься с мечтой.
Они вошли, и дверь за ними захлопнулась. Флоризе стало не по себе. Она никак не могла понять, чем вызван этот внезапный глухой страх, этот неясный ужас, змеей заползающий в сердце. Когда она наконец решилась поднять глаза, то увидела на лестничной площадке темный силуэт, показавшийся ей призрачным, похожим на привидение… Но это была живая женщина.
— Мадам, — обратился к ней Боревер, — вы когда-то уверяли меня, что, в какую бы переделку я ни попал, вы всегда поможете мне и защитите меня…
— Да, дитя мое, — сказала Дама без имени, со странным вниманием вглядываясь в лицо Флоризы.
Так могла бы смотреть мать, впервые оказавшись рядом с той, кого полюбил ее сын. Взгляд был полон тревоги, а за тревогой, за обеспокоенностью скрывалась истинно материнская ревность: может быть, единственный вид ревности, способный вызвать уважение.
Мари де Круамар именно так смотрела на Флоризу. Едва она увидела девушку рядом с Боревером, душа ее встрепенулась, она пылко пожелала, чтобы та оказалась достойна юноши. Потому что все существо Боревера излучало любовь. Даме без имени сразу же стало совершенно ясно: Руаяль целиком поглощен этой красавицей, он обожает ее, он готов пожертвовать ради нее всем, даже самой жизнью, он отдает ей себя, как умеют отдавать себя лишь чистые существа, нашедшие свой идеал. И сердце Мари де Круамар облилось кровью.
«Господи, Господи! — безмолвно молила она. — Господи, сделай так, чтобы ее сердце было достойно его! Но почему? Почему? Откуда у меня это безумие? Какое мне дело, в конце концов, до счастья этого молодого человека? Кто он мне? Не знаю… Не знаю… Но чувствую, что, если она окажется недостойной его, я ее возненавижу! Как ненавижу Сент-Андре… Как ненавижу Роншероля…»
Она опустила голову, страдание исказило ее прекрасные черты.
— Мадам, — говорил в этот момент Боревер. — То, что вы сделали бы для меня, — а я верю, что вы могли бы сделать столько же, сколько родная мать…
— Да! Да! — тяжело дыша, повторяла Мари де Круамар, лицо которой осветилось сияющей улыбкой.
— Так вот. Я умоляю вас: сделайте для этой благородной девушки то, что вы сделали бы для меня! Я прошу у вас для нее такой нежности и такой преданности, на какую вы только способны. И если вы поступите так, мадам, вы можете попросить у меня все, что угодно, я отдам все, до последней капли крови, потому что, в общем-то, у меня и нет ничего, кроме собственной крови… Но жизнь человека — это не слишком много, чтобы оплатить подобный долг!
Мари де Круамар протянула руки к Флоризе.
— Как вас зовут, дитя мое? — спросила она ласково.
— Флоризой, мадам. Да наградит вас Бог за гостеприимство, которое вы оказываете мне, — добавила девушка с потрясающей искренностью. — Потому что без вас — куда бы я пошла? У меня больше нет матери…
— Я стану вашей матерью! — пылко сказала Мари де Круамар.
— А что до моего отца, — добавила Флориза, — что до моего отца, то по воле злого и неумолимого рока его бросили в тюрьму:.. Его, одного из самых могущественных людей при дворе!
— Бедная малютка! Ваш отец в тюрьме? Но в чем же его обвиняют? И кто он?
— Он — великий прево Парижа, мадам. Его зовут Гаэтан де Роншероль. Барон де Роншероль…
У Мари де Круамар в душе словно что-то взорвалось. Она еле сдержалась, чтобы не закричать:
«Он любит дочь этого проклятого чудовища!» Ей показалось, что в ее жизни произошла самая страшная катастрофа, какая только может случиться, — куда более страшная, чем та, что она пережила когда-то. Если бы она была матерью Руаяля, она бы не страдала больше. Руаяль влюблен в дочь Роншероля! Будь она проклята! Нет никаких сомнений, дочь достойна отца! Что делать? Как спасти его ? Как сказать этому чистому юноше, что за этой любовью может разверзнуться бездна стыда, предательства, отчаяния? Руки Мари похолодели. Горло сжалось от тоски, стало трудно дышать.
— Мадам, мадам, — испугалась, глядя на нее, Флориза, — что с вами? Отчего вы так дрожите? Вам плохо?
— Нет, ничего, — твердо ответила Мари де Круамар, — все в порядке. — «Как предупредить его? — говоря это вслух, размышляла она. — Как предупредить этого несчастного? Надо немедленно рассказать ему о низости отца этой девочки! Рассказать о его подлом коварстве, о предательстве… Объяснить, что от дочери Роншероля нечего и ждать, кроме такого же коварства и предательства, что она может навлечь несчастье… А я сама? — вдруг подумала Мари, перебивая злые мысли. — Разве я не была дочерью проклятого всеми человека? Если бы Рено оттолкнул меня, приговорил, унизил из-за того, что я — дочь главного судьи Круамара? Что у меня самой был за отец, господи боже мой! Тот, кто послал на костер, тот, кто убил мать моего возлюбленного!»
Она сжала виски ладонями. Но имя Роншероля пробудило в ее душе колокола ненависти, и они еще звучали в ней. Может быть, ужас окажется сильнее всех других чувств? Может быть, она сейчас закричит Бореверу: «Несчастный, отойдите подальше от этой девушки, потому что она проклята!» Мари поискала юношу блуждающим взглядом. И Флориза тоже обернулась, как будто хотела попросить у молодого человека объяснения: чем вызвана эта боль, чем вызваны столь явные страдания доброй женщины? Но ни та, ни другая не увидели Руаяля. Он исчез. Он тихонько спустился по лестнице и бросился вперед.
«Даже если великий прево сразу же отдаст приказ повесить меня, я должен спасти отца Флоризы!»
II. Месть Нострадамуса
Тот день, среду, Нострадамус провел в тягостных размышлениях. В его душе воцарились сумерки. Он больше не понимал, куда движется. Самые разные чувства вели в нем непримиримую борьбу, и ему казалось, что духи, которые до сих пор вели мага за руку к цели его жизни, к мести, покинули его, отступились.
Его судьба в этот самый момент решалась в Пьерфоне, все было поставлено на кон. Он доверил решение проблемы собственной прозорливости, собственному математическому гению. С присущей ему поистине чудовищной способностью к ясновидению он наметил точки, в которых ему предстояло поразить каждого из его врагов. Вот в каком порядке должны были решаться задачи.
Сначала побольнее ударить Игнатия Лойолу и Сент-Андре.
Уничтожить Роншероля, используя для этого истоки его родительской гордости.
Натравить на Генриха II его сына Руаяля де Боревера, чтобы тот раз и навсегда покончил с ним.
Читатель заметит, что Нострадамус рассматривал Игнатия Лойолу и Сент-Андре как статистов, как второстепенных участников направленного против него преступления. Читатель заметит также, что для Генриха II он приберег вполне плотское и самое страшное наказание, а для Роншероля — удар по его чувствам.
Все было решено, все было понятно, но оставалось одно неизвестное: как поведет себя Руаяль по отношению к Генриху II.
Мы видели, что Нострадамус уже пытался столкнуть их между собой, но великодушие разбойника, помиловавшего короля, отвело от Генриха удар. И тогда маг стал готовить западню в Пьерфоне: Роншероля он устранил от дел и лишил всего его могущества; Флоризу отправил в старинный феодальный замок; королю сказал, где девушка, а Боревера в последний момент спустил с цепи, натравив на похитителя. На Генриха!
Да, Руаяль де Боревер в эту среду, безусловно, прибыл в Пьерфон, но короля-то, короля там не было!
«Кажется, какой-то добрый гений защищает этого молодого человека, — думал Нострадамус. — Но почему? Почему? Руаяль де Боревер, сын Генриха, должен был стать орудием моего возмездия. Но раз он был дан мне, чтобы послужить справедливости, почему на пути осуществления этой справедливости все время встают препятствия? Значит, в моей собственной судьбе есть какой-то неясный еще для меня самого момент?»
И впервые со времени их первой встречи на дороге из Мелена Нострадамусу пришлось отгонять от себя вопрос, возникавший вновь и вновь, преследовавший его подобно навязчивой идее. И вот каким был этот вопрос — чудовищный по последствиям, которые он мог породить, и совершенно нелогичный, потому что он твердо знал, что Руаяль де Боревер — сын Генриха, — вот каким был этот вопрос:
«Что такое для меня этот Руаяль де Боревер? Почему я плачу, приговаривая его?»
Теперь он смог… нет, не ответить на него, но, как ему казалось, понять самое главное: «Вот она — ослепительная правда: математикой судьбы этот юноша и эта девушка поставлены на моем пути. Не моя вина, если пылающая колесница, подаренная мне той же судьбой, раздавит их, проезжая своей дорогой… Они умрут… Я стану оплакивать их, но ничто не может их спасти… Бедные дети!»
Нострадамус провел ужасную ночь. Буря чувств, одолевавших его, бушевала до полудня четверга, до часа, когда в его кабинете без предупреждения появился Джино, который всегда возникал ниоткуда, так, словно имел обыкновение проходить сквозь стены или выскакивать из какого-то неведомого люка.
— Ну что? — сразу же спросил слугу Нострадамус. — Где король?
Старичок ответил, потирая руки:
— Ура! На этот раз — полная победа! Король отправился в Пьерфон сегодня рано утром с солидным эскортом под командованием капитана его шотландской гвардии. Альбон де Сент-Андре сопровождает его. Он в прекрасном настроении. Ах, этот славный Сент-Андре! Весельчак Сент-Андре!
— Замолчи, пощади меня — сил нет слушать твою болтовню, — жестко прервал старичка Нострадамус. — Ты узнал, почему Генрих не поехал вчера, в назначенный день?
— Железноголовый! — воскликнул Джино.
— Герцог Эмманюэль Савойский? — удивился Нострадамус. — А какое отношение он имеет к этому делу?
— Никакого. Но у него свои дела. И главное из них — женитьба на прекрасной и мудрой Маргарите. Он так торопится, Железноголовый! И как раз вчера утром он устроил своему царственному братцу сцену по поводу задержки с великим событием. Чтобы успокоить его и заставить больше себе доверять, король назначил свадьбу на конец месяца, а Железноголового отправил посмотреть, как готовится ристалище у Бастилии, потому что именно там, хозяин, и будут проходить главные празднества. Потому что главное — это рыцарский турнир! Да-да! Это будет грандиозно, это будет великолепно!
Пока Джино рассказывал, не переставая потирать ручонки, посмеиваться и качать головой, Нострадамус постепенно успокаивался и вновь обретал свою прозорливость. Нет, ничего еще не потеряно. Вполне возможно, что Руаяль де Боревер еще не выехал из Пьерфона. Столкновение между ним и Генрихом II совершенно неизбежно…
— Отлично, — сказал он. — Значит, когда, ты говоришь, пройдут поединки?
— 27-го, 28-го и 29-го этого месяца. Сначала король будет сражаться с Железноголовым, на второй день — с маршалом Сент-Андре, а на третий — с Монтгомери…
— С Монтгомери! — вздрогнул Нострадамус.
И день продолжался. До самого вечера Нострадамус занимался бесчисленными больными, которые приходили к нему отовсюду.
В это время каждый день в Париже творились чудеса. Глухие начинали слышать. Те, кого мучила злая лихорадка, выздоравливали. Паралитики поднимались и шли. И Нострадамус не ограничивался тем, что вылечивал людей. Он старался их приободрить, утешить. Вот так прошел и этот день.
Вечером, когда Джино отправился запирать двери замка, Нострадамус обнаружил в уголке просторного зала, где он только что принял столько отчаявшихся и подарил им надежду, замешкавшегося последнего посетителя. Несмотря на то, что угол был темным, маг мгновенно узнал гостя.
— Руаяль де Боревер! — содрогнувшись, прошептал он.
— Да, это я, — ответил юноша с холодной враждебностью, с какой всегда говорил с тем, кто смертельно ранил Брабана-Брабантца. — Я пришел попросить вас о двух вещах.
— Это вы! — не слушая, произнес Нострадамус, голова которого закружилась от пронесшейся в мозгу ужасной мысли:
«Он был в Пьерфоне, он сегодня увидел там короля, испугался и бежал! Это не тот человек, который назначен судьбой! Я жестоко ошибся в расчетах!»
— Это вы! Вы здесь! — охрипшим голосом безнадежно повторил он.
— Ну да, да, я! Я же сказал вам, что у меня к вам две просьбы.
— В чем же они заключаются? — глухо спросил Нострадамус.
Все в нем клокотало. Боревер испугался бы его вида, если бы не был слишком поглощен своими мыслями, чтобы почувствовать адресованные ему ненависть и презрение.
— Две просьбы, и я начну с той, что возникла раньше. Вы убили Брабана, вы заставили меня отступить перед собой, за эти два преступления я поклялся убить вас…
— Вот этим кинжалом! — Нострадамус бросил к ногам юноши оружие, переданное ему в харчевне «Три журавля».
Руаяль поднял кинжал, взялся за клинок двумя руками, поднапрягся и — сломал надвое. Потом злобно швырнул на пол обломки.
— Именно этим! Но, как видите, я раздумал убивать вас! Я вас не убью. Я вас прощаю… А теперь вот что. Вы дали мне клятву, что откроете имена моего отца и моей матери. Время пришло. Я хочу их знать.
— У вас было две просьбы. Я выслушал первую, посмотрим, какова вторая.
— Вторая? Пожалуйста! Великий прево мессир де Роншероль находится в Шатле…
— Знаю. Ну и что?
— Дело в том, — с отчаянием признался молодой человек, — что со вчерашнего дня я брожу вокруг Шатле и не могу проникнуть туда. Одни только стены тюрьмы подавляют. Можно сразиться с десятком или с полусотней здоровенных мужиков — умереть или победить. Но невозможно за несколько часов взять приступом эту крепость. А я хочу — вы слышите? я хочу! — освободить Роншероля. Помогите мне своей магией и располагайте мной как вам будет угодно. Я отдаю свою жизнь за свободу этого человека.
Нострадамус провел рукой по лбу. Он опять ничего не понял. И вновь содрогнулся от приступа бешеного гнева, мало того — его охватил ужас. Он пробормотал:
— Ты хочешь освободить Роншероля? Ты? Ты, кого он тут же прикажет повесить?
— Да, я, я! — выкрикнул Руаяль. — И пусть он меня повесит! Мне надо, мне необходимо освободить этого человека, потому что я пообещал Флоризе это сделать!
«Надо подумать! — сказал себе Нострадамус. — Хорошенько подумать. Это тот случай, когда нельзя ошибиться. Один неверный шаг — и все пропало! Попробуем наставить этот юный ум на путь истинный… Да, попробуем, и вот оно — средство для этого!»
И произнес вслух:
— Я говорил вам, что вы найдете Флоризу в старинном замке Пьерфон. Почему вас там не было вчера?
— Я был там, — отозвался Боревер. — Я был там ровно в восемь утра.
— И уже вернулись?
— Я вернулся в Париж вчера в полдень.
— Понятно, — усмехнулся Нострадамус. — Вас, которого заставили отступить высокие стены Шатле, еще больше напугали укрепления Пьерфона. Вы показались себе таким маленьким, таким ничтожным перед этим колоссом… Теперь я понимаю, почему вы оставили там ту, кого так страстно любите…
— Я не оставил ее там. Я привез ее в Париж, — не обращая внимания на издевку, просто ответил Руаяль.
— Прибыв в Пьерфон в восемь утра, вы вернулись в Париж в полдень вместе с Флоризой?!
— Да. И это вторая причина, которая заставила меня простить вам смерть Брабана. Вы не обманули меня. Вы сказали, что в Пьерфоне я найду похитителя… И я нашел его — нашел и убил!
— Вы убили похитителя?! — взорвался Нострадамус.
— Убил. Убил Ролана де Сент-Андре.
Нострадамус пошатнулся.
Все было напрасно! Он с таким терпением, какое может дать только жгучая ненависть, так старательно, используя все свои сверхчеловеческие возможности, выстроил здание… Он отправил в тюрьму Роншероля, он препроводил Флоризу в Пьерфон, он подготовил столкновение Боревера с Генрихом так тщательно, что оно стало неизбежным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
Итак, Руаяль де Боревер спрыгнул с лошади возле дома Дамы без имени и, подав руку Флоризе, помог ей выйти из экипажа. Потом он отослал кучера, не забыв вознаградить того золотой монетой, и карета двинулась в сторону Вилле-Котре. Дверь особняка на улице Тиссерандери отворилась прежде, чем Боревер успел постучать.
— Мирта! — воскликнул молодой человек, увидев стоявшую в проеме девушку. — Сестренка моя! И ты здесь!
— Вас увидели сверху и приказали мне открыть вам, — сказала «сестренка», бросив быстрый взгляд на Флоризу.
— Милая моя Мирта! — не переставал радоваться Руаяль. — Дай я тебя хоть поцелую!
И расцеловал ее в обе щеки. Мирта вздохнула. — Вам интересно, почему я здесь? — снова заговорила она, пряча волнение. — Пожар в моей несчастной таверне понаделал много шума. Поползли разные слухи… Меня стали разыскивать и ищут до сих пор, потому что я вроде бы «оказала вооруженную поддержку» кому-то, кто вам хорошо известен. Оставаться на улице Лавандьер было опасно. И Дама, тоже вам известная, укрыла меня здесь… Но заходите же, заходите, я же говорю, вас увидели из окна и теперь ждут с нетерпением!
Мирта снова вздохнула. Присутствие Флоризы заставляло ее окончательно распроститься с мечтой.
Они вошли, и дверь за ними захлопнулась. Флоризе стало не по себе. Она никак не могла понять, чем вызван этот внезапный глухой страх, этот неясный ужас, змеей заползающий в сердце. Когда она наконец решилась поднять глаза, то увидела на лестничной площадке темный силуэт, показавшийся ей призрачным, похожим на привидение… Но это была живая женщина.
— Мадам, — обратился к ней Боревер, — вы когда-то уверяли меня, что, в какую бы переделку я ни попал, вы всегда поможете мне и защитите меня…
— Да, дитя мое, — сказала Дама без имени, со странным вниманием вглядываясь в лицо Флоризы.
Так могла бы смотреть мать, впервые оказавшись рядом с той, кого полюбил ее сын. Взгляд был полон тревоги, а за тревогой, за обеспокоенностью скрывалась истинно материнская ревность: может быть, единственный вид ревности, способный вызвать уважение.
Мари де Круамар именно так смотрела на Флоризу. Едва она увидела девушку рядом с Боревером, душа ее встрепенулась, она пылко пожелала, чтобы та оказалась достойна юноши. Потому что все существо Боревера излучало любовь. Даме без имени сразу же стало совершенно ясно: Руаяль целиком поглощен этой красавицей, он обожает ее, он готов пожертвовать ради нее всем, даже самой жизнью, он отдает ей себя, как умеют отдавать себя лишь чистые существа, нашедшие свой идеал. И сердце Мари де Круамар облилось кровью.
«Господи, Господи! — безмолвно молила она. — Господи, сделай так, чтобы ее сердце было достойно его! Но почему? Почему? Откуда у меня это безумие? Какое мне дело, в конце концов, до счастья этого молодого человека? Кто он мне? Не знаю… Не знаю… Но чувствую, что, если она окажется недостойной его, я ее возненавижу! Как ненавижу Сент-Андре… Как ненавижу Роншероля…»
Она опустила голову, страдание исказило ее прекрасные черты.
— Мадам, — говорил в этот момент Боревер. — То, что вы сделали бы для меня, — а я верю, что вы могли бы сделать столько же, сколько родная мать…
— Да! Да! — тяжело дыша, повторяла Мари де Круамар, лицо которой осветилось сияющей улыбкой.
— Так вот. Я умоляю вас: сделайте для этой благородной девушки то, что вы сделали бы для меня! Я прошу у вас для нее такой нежности и такой преданности, на какую вы только способны. И если вы поступите так, мадам, вы можете попросить у меня все, что угодно, я отдам все, до последней капли крови, потому что, в общем-то, у меня и нет ничего, кроме собственной крови… Но жизнь человека — это не слишком много, чтобы оплатить подобный долг!
Мари де Круамар протянула руки к Флоризе.
— Как вас зовут, дитя мое? — спросила она ласково.
— Флоризой, мадам. Да наградит вас Бог за гостеприимство, которое вы оказываете мне, — добавила девушка с потрясающей искренностью. — Потому что без вас — куда бы я пошла? У меня больше нет матери…
— Я стану вашей матерью! — пылко сказала Мари де Круамар.
— А что до моего отца, — добавила Флориза, — что до моего отца, то по воле злого и неумолимого рока его бросили в тюрьму:.. Его, одного из самых могущественных людей при дворе!
— Бедная малютка! Ваш отец в тюрьме? Но в чем же его обвиняют? И кто он?
— Он — великий прево Парижа, мадам. Его зовут Гаэтан де Роншероль. Барон де Роншероль…
У Мари де Круамар в душе словно что-то взорвалось. Она еле сдержалась, чтобы не закричать:
«Он любит дочь этого проклятого чудовища!» Ей показалось, что в ее жизни произошла самая страшная катастрофа, какая только может случиться, — куда более страшная, чем та, что она пережила когда-то. Если бы она была матерью Руаяля, она бы не страдала больше. Руаяль влюблен в дочь Роншероля! Будь она проклята! Нет никаких сомнений, дочь достойна отца! Что делать? Как спасти его ? Как сказать этому чистому юноше, что за этой любовью может разверзнуться бездна стыда, предательства, отчаяния? Руки Мари похолодели. Горло сжалось от тоски, стало трудно дышать.
— Мадам, мадам, — испугалась, глядя на нее, Флориза, — что с вами? Отчего вы так дрожите? Вам плохо?
— Нет, ничего, — твердо ответила Мари де Круамар, — все в порядке. — «Как предупредить его? — говоря это вслух, размышляла она. — Как предупредить этого несчастного? Надо немедленно рассказать ему о низости отца этой девочки! Рассказать о его подлом коварстве, о предательстве… Объяснить, что от дочери Роншероля нечего и ждать, кроме такого же коварства и предательства, что она может навлечь несчастье… А я сама? — вдруг подумала Мари, перебивая злые мысли. — Разве я не была дочерью проклятого всеми человека? Если бы Рено оттолкнул меня, приговорил, унизил из-за того, что я — дочь главного судьи Круамара? Что у меня самой был за отец, господи боже мой! Тот, кто послал на костер, тот, кто убил мать моего возлюбленного!»
Она сжала виски ладонями. Но имя Роншероля пробудило в ее душе колокола ненависти, и они еще звучали в ней. Может быть, ужас окажется сильнее всех других чувств? Может быть, она сейчас закричит Бореверу: «Несчастный, отойдите подальше от этой девушки, потому что она проклята!» Мари поискала юношу блуждающим взглядом. И Флориза тоже обернулась, как будто хотела попросить у молодого человека объяснения: чем вызвана эта боль, чем вызваны столь явные страдания доброй женщины? Но ни та, ни другая не увидели Руаяля. Он исчез. Он тихонько спустился по лестнице и бросился вперед.
«Даже если великий прево сразу же отдаст приказ повесить меня, я должен спасти отца Флоризы!»
II. Месть Нострадамуса
Тот день, среду, Нострадамус провел в тягостных размышлениях. В его душе воцарились сумерки. Он больше не понимал, куда движется. Самые разные чувства вели в нем непримиримую борьбу, и ему казалось, что духи, которые до сих пор вели мага за руку к цели его жизни, к мести, покинули его, отступились.
Его судьба в этот самый момент решалась в Пьерфоне, все было поставлено на кон. Он доверил решение проблемы собственной прозорливости, собственному математическому гению. С присущей ему поистине чудовищной способностью к ясновидению он наметил точки, в которых ему предстояло поразить каждого из его врагов. Вот в каком порядке должны были решаться задачи.
Сначала побольнее ударить Игнатия Лойолу и Сент-Андре.
Уничтожить Роншероля, используя для этого истоки его родительской гордости.
Натравить на Генриха II его сына Руаяля де Боревера, чтобы тот раз и навсегда покончил с ним.
Читатель заметит, что Нострадамус рассматривал Игнатия Лойолу и Сент-Андре как статистов, как второстепенных участников направленного против него преступления. Читатель заметит также, что для Генриха II он приберег вполне плотское и самое страшное наказание, а для Роншероля — удар по его чувствам.
Все было решено, все было понятно, но оставалось одно неизвестное: как поведет себя Руаяль по отношению к Генриху II.
Мы видели, что Нострадамус уже пытался столкнуть их между собой, но великодушие разбойника, помиловавшего короля, отвело от Генриха удар. И тогда маг стал готовить западню в Пьерфоне: Роншероля он устранил от дел и лишил всего его могущества; Флоризу отправил в старинный феодальный замок; королю сказал, где девушка, а Боревера в последний момент спустил с цепи, натравив на похитителя. На Генриха!
Да, Руаяль де Боревер в эту среду, безусловно, прибыл в Пьерфон, но короля-то, короля там не было!
«Кажется, какой-то добрый гений защищает этого молодого человека, — думал Нострадамус. — Но почему? Почему? Руаяль де Боревер, сын Генриха, должен был стать орудием моего возмездия. Но раз он был дан мне, чтобы послужить справедливости, почему на пути осуществления этой справедливости все время встают препятствия? Значит, в моей собственной судьбе есть какой-то неясный еще для меня самого момент?»
И впервые со времени их первой встречи на дороге из Мелена Нострадамусу пришлось отгонять от себя вопрос, возникавший вновь и вновь, преследовавший его подобно навязчивой идее. И вот каким был этот вопрос — чудовищный по последствиям, которые он мог породить, и совершенно нелогичный, потому что он твердо знал, что Руаяль де Боревер — сын Генриха, — вот каким был этот вопрос:
«Что такое для меня этот Руаяль де Боревер? Почему я плачу, приговаривая его?»
Теперь он смог… нет, не ответить на него, но, как ему казалось, понять самое главное: «Вот она — ослепительная правда: математикой судьбы этот юноша и эта девушка поставлены на моем пути. Не моя вина, если пылающая колесница, подаренная мне той же судьбой, раздавит их, проезжая своей дорогой… Они умрут… Я стану оплакивать их, но ничто не может их спасти… Бедные дети!»
Нострадамус провел ужасную ночь. Буря чувств, одолевавших его, бушевала до полудня четверга, до часа, когда в его кабинете без предупреждения появился Джино, который всегда возникал ниоткуда, так, словно имел обыкновение проходить сквозь стены или выскакивать из какого-то неведомого люка.
— Ну что? — сразу же спросил слугу Нострадамус. — Где король?
Старичок ответил, потирая руки:
— Ура! На этот раз — полная победа! Король отправился в Пьерфон сегодня рано утром с солидным эскортом под командованием капитана его шотландской гвардии. Альбон де Сент-Андре сопровождает его. Он в прекрасном настроении. Ах, этот славный Сент-Андре! Весельчак Сент-Андре!
— Замолчи, пощади меня — сил нет слушать твою болтовню, — жестко прервал старичка Нострадамус. — Ты узнал, почему Генрих не поехал вчера, в назначенный день?
— Железноголовый! — воскликнул Джино.
— Герцог Эмманюэль Савойский? — удивился Нострадамус. — А какое отношение он имеет к этому делу?
— Никакого. Но у него свои дела. И главное из них — женитьба на прекрасной и мудрой Маргарите. Он так торопится, Железноголовый! И как раз вчера утром он устроил своему царственному братцу сцену по поводу задержки с великим событием. Чтобы успокоить его и заставить больше себе доверять, король назначил свадьбу на конец месяца, а Железноголового отправил посмотреть, как готовится ристалище у Бастилии, потому что именно там, хозяин, и будут проходить главные празднества. Потому что главное — это рыцарский турнир! Да-да! Это будет грандиозно, это будет великолепно!
Пока Джино рассказывал, не переставая потирать ручонки, посмеиваться и качать головой, Нострадамус постепенно успокаивался и вновь обретал свою прозорливость. Нет, ничего еще не потеряно. Вполне возможно, что Руаяль де Боревер еще не выехал из Пьерфона. Столкновение между ним и Генрихом II совершенно неизбежно…
— Отлично, — сказал он. — Значит, когда, ты говоришь, пройдут поединки?
— 27-го, 28-го и 29-го этого месяца. Сначала король будет сражаться с Железноголовым, на второй день — с маршалом Сент-Андре, а на третий — с Монтгомери…
— С Монтгомери! — вздрогнул Нострадамус.
И день продолжался. До самого вечера Нострадамус занимался бесчисленными больными, которые приходили к нему отовсюду.
В это время каждый день в Париже творились чудеса. Глухие начинали слышать. Те, кого мучила злая лихорадка, выздоравливали. Паралитики поднимались и шли. И Нострадамус не ограничивался тем, что вылечивал людей. Он старался их приободрить, утешить. Вот так прошел и этот день.
Вечером, когда Джино отправился запирать двери замка, Нострадамус обнаружил в уголке просторного зала, где он только что принял столько отчаявшихся и подарил им надежду, замешкавшегося последнего посетителя. Несмотря на то, что угол был темным, маг мгновенно узнал гостя.
— Руаяль де Боревер! — содрогнувшись, прошептал он.
— Да, это я, — ответил юноша с холодной враждебностью, с какой всегда говорил с тем, кто смертельно ранил Брабана-Брабантца. — Я пришел попросить вас о двух вещах.
— Это вы! — не слушая, произнес Нострадамус, голова которого закружилась от пронесшейся в мозгу ужасной мысли:
«Он был в Пьерфоне, он сегодня увидел там короля, испугался и бежал! Это не тот человек, который назначен судьбой! Я жестоко ошибся в расчетах!»
— Это вы! Вы здесь! — охрипшим голосом безнадежно повторил он.
— Ну да, да, я! Я же сказал вам, что у меня к вам две просьбы.
— В чем же они заключаются? — глухо спросил Нострадамус.
Все в нем клокотало. Боревер испугался бы его вида, если бы не был слишком поглощен своими мыслями, чтобы почувствовать адресованные ему ненависть и презрение.
— Две просьбы, и я начну с той, что возникла раньше. Вы убили Брабана, вы заставили меня отступить перед собой, за эти два преступления я поклялся убить вас…
— Вот этим кинжалом! — Нострадамус бросил к ногам юноши оружие, переданное ему в харчевне «Три журавля».
Руаяль поднял кинжал, взялся за клинок двумя руками, поднапрягся и — сломал надвое. Потом злобно швырнул на пол обломки.
— Именно этим! Но, как видите, я раздумал убивать вас! Я вас не убью. Я вас прощаю… А теперь вот что. Вы дали мне клятву, что откроете имена моего отца и моей матери. Время пришло. Я хочу их знать.
— У вас было две просьбы. Я выслушал первую, посмотрим, какова вторая.
— Вторая? Пожалуйста! Великий прево мессир де Роншероль находится в Шатле…
— Знаю. Ну и что?
— Дело в том, — с отчаянием признался молодой человек, — что со вчерашнего дня я брожу вокруг Шатле и не могу проникнуть туда. Одни только стены тюрьмы подавляют. Можно сразиться с десятком или с полусотней здоровенных мужиков — умереть или победить. Но невозможно за несколько часов взять приступом эту крепость. А я хочу — вы слышите? я хочу! — освободить Роншероля. Помогите мне своей магией и располагайте мной как вам будет угодно. Я отдаю свою жизнь за свободу этого человека.
Нострадамус провел рукой по лбу. Он опять ничего не понял. И вновь содрогнулся от приступа бешеного гнева, мало того — его охватил ужас. Он пробормотал:
— Ты хочешь освободить Роншероля? Ты? Ты, кого он тут же прикажет повесить?
— Да, я, я! — выкрикнул Руаяль. — И пусть он меня повесит! Мне надо, мне необходимо освободить этого человека, потому что я пообещал Флоризе это сделать!
«Надо подумать! — сказал себе Нострадамус. — Хорошенько подумать. Это тот случай, когда нельзя ошибиться. Один неверный шаг — и все пропало! Попробуем наставить этот юный ум на путь истинный… Да, попробуем, и вот оно — средство для этого!»
И произнес вслух:
— Я говорил вам, что вы найдете Флоризу в старинном замке Пьерфон. Почему вас там не было вчера?
— Я был там, — отозвался Боревер. — Я был там ровно в восемь утра.
— И уже вернулись?
— Я вернулся в Париж вчера в полдень.
— Понятно, — усмехнулся Нострадамус. — Вас, которого заставили отступить высокие стены Шатле, еще больше напугали укрепления Пьерфона. Вы показались себе таким маленьким, таким ничтожным перед этим колоссом… Теперь я понимаю, почему вы оставили там ту, кого так страстно любите…
— Я не оставил ее там. Я привез ее в Париж, — не обращая внимания на издевку, просто ответил Руаяль.
— Прибыв в Пьерфон в восемь утра, вы вернулись в Париж в полдень вместе с Флоризой?!
— Да. И это вторая причина, которая заставила меня простить вам смерть Брабана. Вы не обманули меня. Вы сказали, что в Пьерфоне я найду похитителя… И я нашел его — нашел и убил!
— Вы убили похитителя?! — взорвался Нострадамус.
— Убил. Убил Ролана де Сент-Андре.
Нострадамус пошатнулся.
Все было напрасно! Он с таким терпением, какое может дать только жгучая ненависть, так старательно, используя все свои сверхчеловеческие возможности, выстроил здание… Он отправил в тюрьму Роншероля, он препроводил Флоризу в Пьерфон, он подготовил столкновение Боревера с Генрихом так тщательно, что оно стало неизбежным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53