Жиль, подмигнув, расхохотался.
— Для этого им надо было бы быть настоящими хитрецами, беднягам! А потом, если бы такое произошло…
— Что бы ты сделал, Жиль?
— Уложил бы их всех на месте. Рядышком. Они бы не вышли отсюда живыми, ей-богу.
Бывший тюремный надзиратель Тампля выразительным жестом указал на свой кинжал. Мари не испугалась, не ужаснулась. Она уже так долго жила с мыслью о смерти…
— А этот юноша? — спросила она.
— Спит, как ангел.
Мари сделала Жилю знак, приказывая ему посторожить внизу. Впрочем, в этом не было особой необходимости. За два с лишним десятилетия, которые она прожила бок о бок с тюремщиком и его женой, Мари привыкла во всем полагаться на них, и они оправдали ее ожидания. Они стали для нее скорее друзьями, чем слугами. Она знала, что, если к ней захочет приблизиться враг, ему придется сначала встретиться с Жилем и Марготт, а они уж не дадут спуску никому.
Она поднялась по лестнице. В комнате, где только что находились Роншероль и Сент-Андре, дотронулась до панели обшивки. Стена раздвинулась, обозначилась узкая дверь. Мари вошла.
За потайной дверью оказалась маленькая комнатка, где стояли только кровать, стол и два-три стула. Это было одно из тех укрытий, которые так любили устраивать в домах в ту эпоху, когда дома эти каждую минуту рисковали подвергнуться нападению то ли политических, то ли религиозных противников. На кровати мирным сном спал молодой человек. Она подошла ближе… Мари де Круамар склонилась над Руаялем де Боревером, вглядываясь в юношу с глубокой симпатией, более того — с неисчерпаемой, бесконечной нежностью.
«Это потому, что он спас мне жизнь, — сказала себе Мари. — Или, может быть, потому, что я сама только что спасла ему жизнь… Бедное дитя…»
Таким образом она пыталась себе объяснить эту вообще-то необъяснимую симпатию, которая мало-помалу овладевала ее сердцем. Мать, склонившись над раненым спящим сыном, пыталась объяснить себе, почему в ее душу проникла любовь к этому незнакомому юноше, почему она так горячо желала ему счастья, почему она так страдала, читая по его лицу, какие ужасные беды, какие страшные горести пришлось ему пережить за свою недолгую жизнь, — а все было видно невооруженным глазом: эти беды, эти горести то и дело искажали прекрасные черты молодого человека, которого явно стали преследовать тягостные сны.
Мари де Круамар, склонившись над Руаялем де Боревером, с волнением изучала незнакомое лицо. И сама удивлялась своему волнению. Ей казалось, что это жалость, простая жалость к раненому человеку. Но тогда — откуда эта тоска, эта все возрастающая тревога, с которой она изучала изменчивые черты юноши? Она взяла стоявший на столе светильник, приблизила его к лицу Руаяля. Зачем? Что она надеялась увидеть? Что искала? Ничего. Она не отдавала себе отчета в том, насколько странным было на самом деле любопытство, которое не оставляло ее с тех пор, как она впервые встретила этого молодого человека.
Довольно скоро он проснулся. Радостная улыбка озарила бледное лицо Дамы без имени. Она тут же принялась менять повязку на ране, сделала новый компресс. Руки у нее были легкими, прикосновения едва ощутимыми.
— Вы теперь лучше себя чувствуете? — спросила Мари де Круамар, заканчивая перевязку.
— Да, мадам, благодаря вашим заботам я выздоровел. Могу встать и уйти…
— Как? — опять разволновалась она. — Вы хотите уйти? С незажившей раной?
— Знали бы вы, сколько я повидал ран! И не таких! А сколько у меня шрамов… Сколько раз мне случалось — с ног до головы в крови — садиться на лошадь и скакать подолгу, вместо всяких бальзамов и бинтов в приклеившейся к груди рубашке!
— Но вас же преследуют, вас ищут! — напомнила Мари все с таким же беспокойством. — Вам от них не уйти!
— Надо уйти. А что до тех, кто меня преследует, — добавил он сурово, — я бы им не посоветовал встречаться со мной. К тому же, рано или поздно, все равно все будет кончено. Кто я такой? Негодяй, висельник! Значит, если где-то есть виселица, найдется и палач, чтобы надеть мне на шею веревку…
Мари де Круамар медленно отступила от постели. Тяжело вздохнула. И вышла из комнаты. Его не удержать…
Не без гримас, не без проклятий, вызванных острой болью, но тем не менее очень быстро, что доказывало его стремление поскорее уйти, Руаяль де Боревер оделся и спустился по лестнице в вестибюль, где его поджидала Дама без имени.
— Спасибо, мадам, спасибо, что приютили меня, спасибо, что вылечили своим бальзамом, видите, я совсем здоров. Спасибо и прощайте!
— Но мы ведь еще увидимся?
— Да-да! Я вернусь, могу поклясться!
Сказав это, он скрылся за дверью.

Часть четырнадцатая
НОВЕНЬКИЙ В ЭСКАДРОНЕ
I. Телохранители
Если читатель, может быть, уже и подзабыл, что Руаяль де Боревер назначил свидание у Мирты Буракану, Страпафару, Корподьяблю и Тринкмалю, то они этого вовсе не забыли. Во-первых, потому, что приказ Боревера был приказом, каким подчиняются беспрекословно. А во-вторых, потому, что свидание в кабачке у Мирты наверняка означало хорошую пирушку.
Однако на подходах к улице Лавандьер, где, как известно, находилась таверна «Угорь под камнем», они увидели толпы народа. Тринкмаль встал на цыпочки: ножки у него были коротенькими. Страпафар приложил козырьком ладонь к глазам. Корподьябль побежал быстрее… Добравшись до места, они остолбенели, замерли, глядя и не веря собственным глазам. Но приходилось смириться с очевидным: кабачка не было! А значит, с сегодняшнего дня — никаких пирушек, никаких кутежей!
Они повернулись спиной к пепелищу, к развалинам, растерянные, не понимающие, что теперь делать. Если идти, то куда? Они не знали… Куда глаза глядят? Пока они раздумывали, переминаясь с ноги на ногу, кто-то схватил Тринкмаля за плащ. Он обернулся:
— Мирта!
— Тихо! И идите за мной — все четверо…
Разбойники последовали за девушкой, сердца их отчаянно бились. Потому что Мирта в этот момент олицетворяла для них внезапно блеснувшую надежду. Она провела их в дом Дамы без имени, где Марготт, вероятно, заранее проинструктированная Миртой, сразу же наполнила до краев кубки. Вино — это уже была не призрачная надежда, это было кое-что посущественнее. Они боготворили вино. А тут еще Мирта сказала:
— Он не умер!
Ну, и как вы думаете, что они ответили и что сделали? Закричали от радости? Повскакали со стульев в энтузиазме? Нет. Поначалу они просто согнулись пополам, будто им дали под дых, потом вытаращили глаза. Не умер! А что — он должен был умереть? Новость их ошарашила. Но почти сразу же они осознали, насколько приятно полученное ими известие, и принялись подталкивать друг друга локтями. При этом они то и дело пожимали плечами и широко улыбались, хотя охрипшие голоса выдавали еще не оставившую их тревогу:
— Я же говорил, а? Еще бы он умер! Такие не умирают почем зря! Это же наш волчонок! А? А?
— Нет, черт побери, это я говорил тем дворянам, что святой Панкратий не может так поступить с ним! Это не кто-нибудь, это Руаяль де Боревер!
— Это я говорил! Он не умер. Помилуйте! Чтобы он умер — самая быстрая шпага всего мира и окрестностей!
— Каждый мог так сказать. Это невозможно. Он сильнее смерти.
Они одним глотком опустошили вместительные кубки. Теперь они казались вполне спокойными. Вот только по-прежнему иногда как-то странно перемигивались, подталкивали один другого локтем в бок, что-то ворчали. Мирта хорошо знала этих людей, можно сказать, читала в их душах и потому ясно понимала, как они рады ее словам.
— Ну, хватит, — сказала она властно. — Надо поговорить. Руаяль не умер, но он ранен. Его перенесли в дом на улице Тиссерандери. Полчаса назад он ушел оттуда. Жиль проследил за ним. Он видел, как Руаяль входил в один замок на улице Фруамантель. Там есть подъемный мост, его легко узнать. Кроме того, на улице Фруамантель находится кабачок под названием «Белая свинья». Этой «Свинье» далеко до моего бедного «Угря», — добавила Мирта со вздохом, — но вам лучшего не надо. — Они состроили жуткие рожи. — Ладно, слушайте без обид: Руаяля загоняют в угол, его преследуют люди Сент-Андре, его преследуют ночные патрули, его преследуют люди великого прево и королевские слуги. Все палачи Парижа и их подручные охотятся за ним. Нужно присмотреть за ним, а если понадобится — защитить его или умереть за него или вместе с ним. Согласны? Я найму вас на работу. Вы обоснуетесь в «Белой свинье». Я оплачу все ваши расходы и к тому же буду давать каждому по два экю в день. Кроме того, вы получите по сто экю, когда дело закончится. Идет?
Они заорали от восторга, они стали восхищенно ругаться, они стучали ногами, они размахивали руками… Еще бы они не согласились!
— Телохранители Руаяля де Боревера! Это нам подходит, черт побери!
— Это нам подходит! И денежки тоже пригодятся! — заметил Тринкмаль, который редко терял голову.
— Сейчас же пошли в «Свинью»! — заторопил остальных Корподьябль.
— Forvertz! — подытожил разговор Буракан, сделав широкий жест, заставивший новоявленных телохранителей посторониться.
II. Невидимый советчик
Прошла неделя. Ничего не произошло. Казалось, все участники битвы взяли время на передышку. Король Генрих, Екатерина Медичи, Монтгомери, Сент-Андре, его сын Ролан, Лагард, Мари де Круамар, Руаяль де Боревер, Флориза — действующие лица драмы затаились, но в голове каждого и каждой крутилась одна мысль: приближается час, когда в жизни произойдет что-то ужасающее, что-то неожиданное и очень тяжелое…
И за всеми этими тайными тревогами, за всеми этими затянувшимися ожиданиями, которые судьбе было угодно навязать нашим героям, проглядывало бледное, неподвижное, неумолимое и безжалостное лицо Нострадамуса.
Итак, прошла неделя с того дня, как назначенные Миртой телохранителями Руаяля разбойники поселились в таверне «Белая свинья». Они ели, пили, играли, но одновременно бдительно следили за тем, что происходит на улице, проявляя недюжинные способности к разведке и удивительную ловкость. Впрочем, чему тут удивляться: таким людям всегда свойствен охотничий инстинкт.
Кончался май, вот-вот должен был наступить июнь. Париж жил спокойно. С некоторого времени религиозные проповеди, направленные против гугенотов, немного поутихли. Злобное преследование реформ Генрихом II вроде бы на время приостановилось. Вот и получалось, что Париж живет спокойно. Все складывалось как нельзя лучше: время не поджимало, условия превосходные… И все затихло в ожидании бури!
Вечером 30 мая Генрих II созвал у себя чрезвычайный тайный совет. К королю явились маршал Франции Жак д'Альбон де Сент-Андре, сын вышеупомянутого маршала Ролан, великий королевский прево города Парижа Гаэтан де Роншероль, преподобнейший отец Игнатий Лойола, капитан шотландской гвардии, охранявшей Лувр, Габриэль де Монтгомери.
Речь шла о Нострадамусе.
Все было сказано. Между собравшимися не было никаких разногласий. Теперь все зависело от короля. Ему оставалось только открыто подтвердить то, что он шепнул когда-то на ухо Роншеролю и Сент-Андре: свое желание избавиться от колдуна. Ему оставалось только отдать приказ.
Монах, истощенный болезнью, горящий в лихорадке, монах, которого удерживала на ногах только его неисчерпаемая, чудодейственная энергия, с устрашающей мрачной холодностью заявил, что не уедет из Парижа, пока здесь наносится такое чудовищное оскорбление Господу Богу и религии: пока в самом сердце христианского королевства проявляют подобную терпимость к магии и колдовству. Ролан заверил, что готов убить сразу двух зайцев и что, судя по донесениям барона Лагарда, Руаяль де Боревер скрывается в особняке колдуна.
Арестовать Нострадамуса означало поймать Боревера, виновного в оскорблении величества. К этим нескольким словам можно свести все, о чем говорилось на тайном совете.
Бледный и мрачный Генрих II выслушивал каждого и выносил вердикт кивком.
Когда все мнения были высказаны, все советы даны, король, наклонившись вперед, устремив глаза в одну точку, с взволнованным лицом, долго молчал, казалось, прислушиваясь к суждению еще одного, последнего, невидимого советчика. Видеть это было невыносимо, страх пробирал до костей. Игнатий Лойола погрузился в молитву. Другие стучали зубами. Только Роншероль и Сент-Андре, которым было не впервой наблюдать подобное зрелище и которых вряд ли что могло удивить, с огромным любопытством глядели на короля, дожидаясь, пока жуткая сцена закончится. Наконец Генрих пришел в себя. Он испустил тяжелый вздох, стукнул кулаком по столу и проревел:
— Ну, хорошо, я согласен! Пусть будет так! Клянусь Богоматерью, мы еще посмотрим! Господа, я желаю, чтобы этот человек был арестован. Мне угодно, чтобы сразу же начался судебный процесс. И пусть его сожгут на Гревской площади.
— Слава богу! — с жаром воскликнул Игнатий Лойола.
Произнеся приговор, король сразу же удалился в свои апартаменты. Монах, успокоенный своей победой над магией, тоже ушел, вернее, его пришлось унести на носилках. Оставшись одни, военные разработали и обсудили план действий. Они решили, что необходимо привлечь к его исполнению Лагарда, который не раз проявлял в сложных условиях незаурядную дерзость и отвагу. Они договорились о том, что для ареста Нострадамуса и укрывшегося в его замке Боревера достаточно будет и сотни лучников Роншероля. Наконец они назначили операцию на завтра, на самый глухой час ночи.
III. Строиться!
Когда все, кто еще оставался в Зале Совета, вышли из него, тяжелая золототканая драпировка на одном из окон зашевелилась, и из-за нее появился барон Лагард собственной персоной. Он, в свою очередь, вышел из зала, насвистывая сквозь зубы какой-то мотивчик, и направился к апартаментам королевы, которая приняла его сразу же, как ей доложили о приходе начальника Железного эскадрона.
— Мадам, — доложил Лагард королеве, — принято решение арестовать колдуна, мессира Нострадамуса.
Екатерина вздрогнула и еле слышно прошептала, говоря как бы себе самой:
— Нет, мне он еще пригодится… А этот бунтовщик? Этот Боревер? — громко спросила она у барона.
— Боревер у меня на крючке, мадам… Я не терял его из виду ни на минуту. Он будет арестован завтра. Арестован или заколот кинжалом, как вам будет угодно. Потому что он прячется у Нострадамуса, а я вроде бы должен участвовать в операции по захвату колдуна.
Екатерина глубоко задумалась. О чем? Это можно было бы понять, прислушавшись к тому, что она все так же чуть слышно бормотала, но Лагард не прислушивался и не слышал.
— Боревер у Нострадамуса? Господи, что может быть общего у этих двух людей? Лагард, — обратилась она к верному слуге, говоря медленно и спокойно. — Хочешь знать мое мнение о завтрашней операции? Так вот. Нострадамус не будет арестован. Боревер не будет схвачен.
— Почему же, мадам? — удивился наемный убийца. — Что же, этот колдун и в самом деле — посланец дьявола?
— Может быть! — отвечала королева с убийственной иронией. — Если только он не посланец Бога!
И продолжила:
— Как бы там ни было, он мне нужен, этот Боревер. Он кое-что знает, Лагард. Теперь я понимаю, каким образом он это узнал. Мне нужен этот человек, и как можно скорее. Ты уже пополнил свой эскадрон после понесенных им потерь?
— Не совсем. Не хватает еще четырех человек, мадам. Из двенадцати человек — именно столько положено, чтобы было в эскадроне, — у нас есть восемь. Это восемь храбрецов, восемь верных сердец, восемь острых и надежных кинжалов… Но только восемь. Нужны еще четверо. Может быть, скоро я их добуду, если… Я уже присматриваюсь к ним несколько дней, и — кто знает? Нет! Это невозможно!
— Кто они такие? — спросила Екатерина, бросив на Лагарда взгляд, от которого тот поежился.
— Мадам, вы слышали, как умер барон де Жерфо, сеньор де Круамар? Это произошло при покойном короле… При очень странных и ужасных обстоятельствах… Господин де Круамар был главным превотальным судьей. Однажды утром, в то время как происходила публичная казнь, его в самом центре Гревской площади, при свете дня, при громадном скоплении народа, несмотря на то, что он был окружен своими лучниками, схватили и убили. Причем не как-нибудь, а разорвав на куски, просто в клочья… Так вот, мадам, его схватили и уничтожили те самые четверо, о которых я вам только что рассказал. Вы когда-нибудь слышали о некоем Брабане-Брабантце? Может быть, вы его и знали… Его называли кинжалом герцога Орлеанского… И в те времена, о которых я говорю, он для вашего прославленного супруга на самом деле делал то же, что я сегодня имею честь делать для вас. После случившегося на Гревской площади вся четверка исчезла. Брабан-Брабантец тоже исчез, и мне так никогда и не удалось узнать, ни куда он скрылся, ни почему. Но что я знаю точно: на севере и на юге, во Фландрии и в Италии, как и в самой Франции, Брабана-Брабантца считали истинным дьяволом. Он сеял вокруг себя ужас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53