— Во имя живого Бога, — вскричал монах, — заклинаю тебя в последний раз: назови имена своих сообщников!
Все, кто наблюдал за казнью, могли заметить, как при этих словах зашевелились губы приговоренного, все заметили его колебания. Сейчас он заговорит!
Но в ту же секунду раздались крики: «Смерть ему! Смерть ему!» — и в толпе началось сильное волнение.
«Это пришли за мной! — подумал Монтекукули. — Я спасен!»
И крикнул громко: — Мне нечего сказать!
Монах опустил распятие. Это был сигнал к началу казни. Четыре помощника палача принялись бешено стегать лошадей. К небу вознесся ужасный крик, похожий на рев раненого зверя, и несколько минут спустя на скрещенных досках не осталось ничего, кроме клочьев кровоточащей трепещущей плоти…
— Теперь никто на свете не знает, отчего умер ваш брат Франсуа! — шепнула присутствовавшая при казни Екатерина Медичи на ухо дрожащему, задыхающемуся, смертельно бледному мужу.
Она ошибалась. Был еще один человек, знавший причину смерти дофина. И этим человеком был Нострадамус!
Несколько дней спустя после только что описанных нами событий Нострадамуса в его подземелье посетил мэтр Пезенак. И сказал узнику:
— Король хочет видеть вас. Вас проводят к Его Величеству.
Нострадамус даже головы не поднял. Его расковали. Его затолкали в какую-то крытую повозку вроде тюрьмы на колесах, где рядом с ним уселись четыре вооруженных аркебузами человека, оружие их было в полной готовности на случай, если преступник вздумает бежать, и каждый держал в руках по зажженному светильнику. Повозка, в которую была запряжена пара лошадей, двинулась в путь, и путь этот продолжался целый день.
К вечеру сопровождавшие узника стражники услышали шум, напоминающий шелест листьев леса, вот только если бы листья эти были из стали.
— Наконец-то! Наконец-то мы добрались до королевского лагеря, — радостно переговаривались стражники между собой.
Действительно, вскоре лошади остановились. Узника вывели из передвижной тюрьмы и отвели в просторную палатку, над которой развевалось знамя Франциска I. В палатке находились сам король, несколько офицеров из его штаба, коннетабль, принц Анри и его жена Екатерина. Франциск I долго рассматривал пленника, потом спросил его:
— Почему вас содержали в турнонской тюрьме?
— Потому что я спас девочку, которая должна была умереть, — ответил Нострадамус.
— Кто приказал арестовать вас?
— Мессир Игнатий Лойола.
Услышав это имя, король вздрогнул. Многие из присутствовавших почтительно сняли шляпы. Франциск I довольно долго молчал, было видно, что он раздумывает. Потом заговорил снова:
— Вы пытались спасти моего сына…
— Но не спас его, — уточнил Нострадамус.
— Да, — вздохнул король. — Но вы пытались. Наверное, было слишком поздно…
Король поднес руку к глазам и утер слезы, которых не сумел сдержать. Нострадамус ничего не ответил.
— Говорят, — вернулся к начатому разговору Франциск I, — что вы спасли парализованную девочку в Турноне только благодаря помощи сил ада. Достопочтенный Игнатий Лойола к тому же прислал нам письмо, которое свидетельствует, что, оставаясь в живых, вы представляете собой грозную опасность. Но вы пытались вернуть жизнь моему сыну. Молодой человек, во имя блага вашей жизни на земле и ради покоя вашей души, приказываю вам отказаться от дел, которыми вы занимаетесь! Идите. В другой раз у меня не будет возможности помиловать вас. А сегодня я хочу вернуть вам долг: заплатить признательностью за попытку спасти моего возлюбленного сына. Идите, вы свободны!
В этот момент Екатерина подала знак мужу. Анри сделал два шага вперед и сказал:
— Сир, пытался ли этот человек на самом деле спасти моего несчастного брата? Так утверждает только он сам. Единственное, что известно остальным: он приказал всем выйти из спальни, где мучился в агонии бедный Франсуа… Он помешал работать врачам… И, наконец, он оставался один в комнате, когда смерть довершила свое черное дело… Для меня, сир, как и для множества других людей, он вовсе не спаситель. Наверняка он — самозванец… шарлатан… а может быть, и сообщник злодея!
Франциск I повернулся к Нострадамусу и проворчал:
— Так… А что вы можете сказать в свое оправдание? Отвечайте!
— Ничего.
— Вы говорите: ничего? Поосторожнее, молодой человек!
— Ничего, — повторил Нострадамус.
Екатерина улыбнулась. Этот юноша присутствовал при последних минутах жизни Франсуа. Поэтому ему может быть кое-что известно. Значит, он опасен. На всякий случай лучше от него избавиться. Что до Анри, то он, казалось, оставался равнодушным ко всему происходящему. Он всего лишь повиновался и делал то, что считала нужным делать жена.
— Поосторожнее, молодой человек! — снова сказал король. — Вы почти что обвинены в убийстве. Я велел привести вас сюда, чтобы спасти. Но, раз вы молчите, значит, соглашаетесь с предъявленными вам обвинениями…
Нострадамус по-прежнему ничего не отвечал.
— Уведите его! — в бешенстве закричал Франциск I. — Пусть его вернут в тюрьму! И пусть завтра же начнется процесс по обвинению его в колдовстве!
— Сир, — сказал тогда Анри, — если вам будет угодно, я сам возьму на себя руководство дознанием во время этого процесса. Мой несчастный брат должен быть отомщен. Я не отдам никому права утешить вас, уменьшить вашу боль и мою собственную справедливым наказанием преступника!
— Хорошо, сын мой, я согласен, — растроганно сказал король.
Анри гордо поднял голову, и его взгляд скрестился с взглядом Нострадамуса. Принц, побледнев, попятился. Что он прочитал в этом пылающем взгляде? Он отступал и отступал, протянув руки и бормоча:
— Уведите же его! Отныне этот человек принадлежит мне!
— Куда его отвести? — спросил один из стражников.
— В дворцовуюnote 10 тюрьму! — ответил Анри. Королевский лагерь был разбит в двух часах езды от города. Нострадамуса вывели из палатки и снова втолкнули в тюрьму на колесах, которая тут же тронулась с места. Четыре стражника уселись рядом с узником, каждый — там, где ему положено.
Нострадамус преобразился. Встреча — перестрелка взглядами! — с Анри, с человеком, которому отдалась Мари, вернула ему силы. Дух мести воспламенил его мозг. Теперь он хотел жить! Он хотел выйти на свободу! Сопровождавшие его стражники расселись так: двое напротив него, один справа и один слева. Это были здоровенные грубые солдаты, аркебузиры, твердо знавшие единственное правило: если преступник сделает хоть одно движение, чтобы сбежать, его следует убить! А пока все было спокойно, они болтали между собой.
— Ох, не хватает нам Брабана-Брабантца! — вдруг сказал один из стражников.
Нострадамус содрогнулся. Его изумительная память немедленно подсказала ему — почти слово в слово! — то, что бормотал в полубреду агонии дофин. Брабан-Брабантец! Это человек, который знает, куда делся сын Мари и… и принца!
— Вот уж всадник так всадник! А какой начальник караула! Сколько раз мы с ним попадали в переделки — и как выходили из них! А сколько доброго вина было выпито! Черт побери, куда он мог подеваться? Я думаю… мне кажется, что… Ох! Я…
Солдат, который произносил все эти речи, внезапно умолк, свесив голову на грудь.
— Эй, приятель! — окликнул его сосед, схватив за плечо и принимаясь трясти как грушу. — Эй, ты что? Где это видано: заснуть, выполняя королевское поручение! Если бы Брабан был здесь, он проткнул бы тебе брюхо своей шпагой! Эй, просыпайся!
Двое стражников, сидевших напротив, по обе стороны от Нострадамуса, дико хохотали. Тот, кто тряс уснувшего, бросил свои попытки разбудить его: слишком уж глубок оказался сон, — и уселся на место, ворча:
— Вот скотина! Небось нашел время надраться, как свинья, не поделившись с нами! Ах, мошенник, ах, разбойник, да я просто уверен в этом… Я… Господи, как хочется спать, ну, просто умираю… Я…
Внезапно он начал храпеть, и двое стражников, еще бодрствовавших, снова так и покатились со смеху. Те, что сидели справа и слева от узника.
— Сукины дети! — сказал тот, который сидел слева. — Счастье еще, что до города далеко: они успеют проспаться и переварить выпитое!
Нострадамус повернулся к этому человеку и посмотрел ему прямо в глаза. Его зрачки, как острия кинжалов, впились в зрачки стражника. Тот пошатнулся, провел рукой по лбу… Губы Нострадамуса зашевелились, взгляд стал еще более пронзительным. Аркебузир не выдержал: он отвалился назад с закрытыми глазами и раскрытым ртом.
Четвертый, и последний, стражник, сидевший по правую руку пленника, почувствовал, как его охватывает ужас. Этот внезапный сон, навалившийся на трех его спутников, показался ему дьявольским наваждением. Он отодвинулся подальше, несколько раз перекрестился и протянул руку к веревке, которая другим концом была привязана к руке возницы и позволяла в случае необходимости дать ему сигнал остановиться. Нострадамус на лету перехватил руку стражника и сжал ее в своей, даже не глядя на того.
— Спите! — глухо приказал он.
Стражник вытаращил глаза. Из его груди вырвался хриплый стон.
— Спите! — повторил Нострадамус.
Не больше секунды солдат еще мог сопротивляться накатывавшему на него волнами сну, потом, так же внезапно, как три его товарища, свалился и заснул вмертвую. Пролетело еще несколько мгновений, и Нострадамус, открыв дверцу кареты, сначала повис на ее задке, а затем упал на землю…
Около часа Нострадамус простоял неподвижно там, где выпал из повозки, на поросшей травой дороге. Стемнело. Со стороны могло показаться, что этот человек погрузился в мечты, что он размышляет… А он вглядывался в мерцавшие на небе звезды, и взгляд его пылал, как никогда прежде…
Пытался ли он прочесть свое будущее в этой огромной книге, в которой, как утверждают астрологи, сияющими, как бриллианты, буквами, движением светящихся миров написана вся история человечества? Кто смог бы ответить на этот вопрос? Он размышлял…
Друзья? Этот Роншероль и этот Сент-Андре, которых он считал братьями, которым безгранично доверял, оказались предателями. Они умерли для него. Та, которую он любил всем сердцем? Умерла. И его матушка умерла. И, наверное, отец… При этой последней мысли по телу Нострадамуса пробежала дрожь. Он опустил голову. И зарыдал, не выдержав чудовищной тяжести груза, обрушившегося на его изболевшееся сердце… Он позволил себе заплакать…
IV. Воля покойного
Несколько дней спустя Нострадамус входил в Монпелье. Он проделал весь путь от Авиньона пешком, шел по ночам, прятался днем, пил воду из встречавшихся ему порой ручейков, иногда даже ел — когда угощали добрые люди из придорожных хижин.
Последнее испытание ожидало его в Монпелье. Еще одна боль. Выяснилось, что отец действительно, не дождавшись чудодейственного эликсира, скончался.
Он расспросил старого слугу, оставшегося охранять дом, сопоставил даты и понял, что прибыл бы вовремя и смог бы спасти отца, если бы монах-фанатик не приказал арестовать его в Турноне. Но Нострадамусу столько пришлось пережить за прошедшие месяцы, такого натерпеться, что это новое трагическое известие, казалось, не слишком потрясло его. Правда, в душе он поклялся не забыть имени Игнатия Лойолы. Потом попросил Симона (слугу отца) рассказать, как умер старик.
— Он звал и благословлял вас! — ответил Симон.
После чего подробно изложил все, что знал, о последних минутах жизни старого Нострадамуса. Когда закончил, не смог сдержать слез, обильно хлынувших из глаз. А глаза молодого человека оставались сухими.
— Я похоронил его по христианскому обряду, — добавил Симон, утирая слезы.
— Хорошо, — сказал Нострадамус. — Проводишь меня на его могилу.
— Когда?
— Этой ночью.
«…Поторопись, сын мой! Но если ты приедешь слишком поздно, вот моя последняя воля: ты разроешь мою могилу и прочтешь пергамент, который найдешь спрятанным в одежде, надетой на меня перед похоронами…»
Эти слова из письма, полученного Рено от отца в Париже, отпечатались в его памяти. Старый Нострадамус унес с собой в могилу свое завещание. Теперь следовало его найти.
Глубокой ночью Нострадамус с Симоном отправились на кладбище. Они взяли с собой мотыги, заступы, фонари. Когда пришли туда, Симон дрожал как осиновый лист. Нострадамус, не теряя ни секунды, принялся за работу. К концу первого часа могильная плита была сдвинута. Показалась черная дыра, в глубине которой стоял гроб. Нострадамус соскользнул на дно могилы. Симон, перегнувшись через ее край, светил фонарем, огонек которого плясал в его руке.
Дело, которое предстояло сыну старого Нострадамуса, было ужасным, но он не дрогнул. Не прошло и получаса, а Рено уже вылез наружу и сел на кладбищенскую траву. Симон, посмотрев на него, увидел, что молодой человек бледен так, словно он мертвец, вышедший из этой разверстой могилы. Старый слуга даже заглянул в нее на всякий случай, но увидел только тщательно закрытый гроб.
Дав себе несколько минут передышки, Рено снова взялся за работу: ему надо было засыпать могилу землей и вернуть на место каменную плиту. Когда они выходили с кладбища, небо уже начинало светлеть. Ни юноша, ни слуга его покойного отца не сказали за все это время ни слова. Вернулись домой. И молодой человек, который не позволил себе и минутной слабости, пока выполнял свою чудовищную задачу, едва войдя к себе в комнату, потерял сознание.
Когда Нострадамус благодаря заботам Симона пришел в себя, он сразу же заперся. И только после этого вынул из-под рубашки сохраняемый у сердца пергамент… Тот самый пергамент, который он нашел под одеждой, надетой на отца в день его похорон.
Свиток был запечатан черным воском.
Нострадамус положил его перед собой на стол и часа два просидел без движения, глядя на пергамент и не решаясь даже сломать печать.
— Здесь ваша последняя воля, — шептал он. — Отец, отец, я подчинюсь вашей воле. Здесь ваш приказ. Я выполню его. Пусть даже за это придется отдать свою жизнь и свою душу.
После этого он еще довольно долго просидел молча, в раздумьях, и если бы кто-то увидел бы юношу в это время, то такая глубокая задумчивость могла бы и напугать стороннего человека. Наконец недрогнувшей рукой Нострадамус сломал печать… Развернул свиток и жадно впился к текст глазами… На пергаменте было начертано всего несколько строк. Вот они — воспроизведенные насколько можно точно:
«Нострадамус, перед тобой — воля Нострадамуса, и пусть проклятие одиннадцати прошедших веков падет на тебя, если ты не исполнишь его так, как надо. Одиннадцать твоих первых попыток в течение веков оказались тщетными, потому что тебе не хватало Воли. Если ты наконец станешь сильнее Смерти и Страха, двенадцатая попытка приведет тебя к триумфу. Для этого в тот самый день и тот самый час, когда тебе исполнится ровно двадцать четыре года, будь у Сфинкса и пройди сквозь его грудь. Когда ты станешь спускаться в недра земли, ты должен иметь железное сердце, пламенный дух и алмазную душу. Когда ты наконец окажешься перед Загадкой, подчини ее волю своей Воле. И Загадка откроет тебе самую великую тайну».
Строчки, подобно огненным змеям, плясали перед глазами молодого человека. Облокотившись на стол, подперев голову руками, Нострадамус читал и перечитывал начертанные рукой отца слова, и каждое из них отпечатывалось в его мозгу, чтобы остаться там навеки. Но смысл! Он неясен! Как же расшифровать тайный смысл этих роковых строк, за что ухватиться?
— Что же это за одиннадцать попыток, которые я сделал в течение веков? — шептал молодой человек, вглядываясь в черные буквы. — Я сделал их… Века… Значит, я жил в предшествовавшие эпохи? Я?
А Сфинкс? Что это за Сфинкс, в грудь которого я должен проникнуть? Кто эта Загадка, которая должна открыть мне великую тайну, и где она находится? А ведь нужно, чтобы моя воля оказалась сильнее ее воли! В какой точке земного шара мне следует спуститься в недра земли? В тот день и в тот час, когда мне исполнится двадцать четыре года, я должен оказаться перед Сфинксом… Значит, у меня есть всего три месяца, чтобы понять, в чем состоит последняя воля отца, и спуститься в недра земли…
В течение месяца могучий ум бился над разрешением казавшейся на первый взгляд совершенно неразрешимой проблемы. Нострадамус проводил целые ночи на кладбище, перед могилой отца, а целые дни — запершись в лаборатории старого ученого. Это было похоже на затянувшуюся страшную битву. И вот однажды, впервые после того, как молодой человек узнал о смерти Мари, лучик радости коснулся его израненной души: ему показалось, что он нашел ответ!
В этот же самый день, не желая больше терять ни минуты, он пустился в дорогу, запасшись золотом. Он верхом добрался до Марселя и нанял там легкую неаполитанскую тартануnote 11. Когда фрахт был оплачен за два месяца вперед, когда корабль вышел из гавани и, расправив крылья-паруса, понесся вперед, подобно быстрой морской ласточке, когда с берега он уже мог показаться лишь черной точкой, висящей между лазурью моря и лазурью неба, капитан подошел к нанимателю и спросил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53