Его появления опасались не меньше, чем появления целого отряда имперских рейтар. И вот та четверка, о которой я вам толкую, служила этому Брабану-Бра-бантцу, этих четверых называли его шпагами. Если говорить о менее давних временах, мадам, — продолжал Лагард, понизив голос, — то эта самая четверка, но уже под водительством Боревера, напала на нас у стен дома великого прево, и именно ей Железный эскадрон обязан своими потерями. И эта самая четверка охраняла короля, когда он был пленником на улице Каландр. Вот этих людей я и хочу предложить вам. К несчастью, они душой и телом преданы тому, кого надо уничтожить: Бореверу. Если они не перестроятся, я буду вынужден уничтожить их самих.
Екатерина облокотилась на стол, за которым сидела, подперла лицо ладонями и, уставившись в одну точку, глубоко задумалась. После долгого молчания она спросила:
— А где они теперь, эти четверо?
— Живут в одной таверне на улице Фруамантель. Находясь там, они охраняют своего главаря, готовые умереть за него.
— Что они за люди?
— Беззаботные, бессовестные, не знающие иного бога, кроме Боревера, нищие горемыки, постоянно думающие, где бы им выпить и как бы вдоволь поесть, вполне подходящие для того, чтобы взять их или повесить.
Екатерина снова погрузилась в размышления. Иногда по ее бледным губам скользила улыбка. Иногда она морщила лоб, явно что-то не без усилий подсчитывая. Наконец она подняла голову и сказала:
— Лагард, ты не станешь трогать этих людей. Через два дня ты отправишься к ним и предложишь то, что собирался предложить. Они согласятся. А теперь — иди…
Лагард поклонился и вышел. Екатерина спрятала лицо в ладонях.
— Пусть только мои девушки как следует возьмутся за это дело, — и этому Бореверу конец! А после него — конец Нострадамусу! Потом — Монтгомери! Конец всем, кто знает! А после них — конец королю! И тогда — больше никаких унижений, никакого смирения… Я буду царствовать! И я подготовлю для своего сына достойный его трон…
Она взяла в руки колокольчик и позвонила. Появилась служанка.
— Пришлите ко мне мадемуазель де Л…. мадемуазель де Б…. мадемуазель де М… и мадемуазель д'О…
IV. Летучий эскадрон в действии
В тот день, около пяти часов вечера, они все вчетвером, подобно мирным добропорядочным горожанам, соскучившимся по свежему воздуху и после конца работы не придумавшим ничего лучшего, чем предаться сентиментальным рассуждениям, гуляли по улице Фруамантель. Однако по их плащам, надетым на всякий случай, по угадывавшимся под ними бесконечно длинным боевым шпагам, по починенным на скорую руку сапогам, по лихо закрученным усам, да и по другим, сам не знаю каким признакам, по которым за две версты узнаешь вооруженного телохранителя, всякий сразу бы понял, кто они такие. До чего же им нравилось их нынешнее существование! Они молились лишь об одном: чтобы так продолжалось всегда. Мирта отлично все уладила, и гостеприимство хозяйки «Белой свиньи» в чем-то даже превосходило полученные ею указания.
Они подошли к кабачку, намереваясь предаться обычному в этот час приятнейшему занятию, тому, которое они всегда поджидали с особенным нетерпением: приближался час ужина.
Сейчас, оставив дверь кабачка широко распахнутой, они усядутся за столик около нее. Так можно насыщаться, не прерывая наблюдений за улицей и за домом, правда, для этого приходится чуть-чуть наклониться, зато совесть спокойна. А после ужина, пока трое будут спать, один станет караулить, строго по очереди. За несколько дней схема была хорошо разработана. Примерно с такими мыслями они вошли в низкий зал таверны.
— Эй! — удивился Тринкмаль. — Смотрите-ка: служанки!
Обычно им подавала еду и напитки сама хозяйка, ей помогала девчонка, прислуживавшая на кухне. Они замерли на пороге, изумленные неожиданно выпавшей на их долю удачей.
— Их ровно четыре! — подсчитал Тринкмаль.
— И нас тоже четверо, — проницательно заметил Буракан.
— До чего ж красивые, Святая Мадонна! — восхитился Корподьябль.
— Вот это да! — присвистнул Страпафар.
Они уселись за столик и — не без волнения — напали на еду. Четыре служанки суетились вокруг них, бросая на клиентов ласковые взгляды и приветливо им улыбаясь.
Девушки и впрямь были очень хороши собой. Очаровательно юные, шаловливые и лукавые прелестницы. И сразу было видно: они готовы на все. Они казались пылкими и резвыми, они были похожи на стройных кобылок, в нетерпении пританцовывающих перед военным парадом. Наши четверо телохранителей разинули рты и выпучили глаза, у них потекли слюнки, они пожирали девушек взглядами.
Самое главное: служанки вроде бы уже распределили их между собой. И за каждым ухаживала своя: окружала его тысячью мелких забот, разрезала на кусочки мясо, подливала вино в едва пригубленный кубок, бегала туда-сюда легкими, неслышными шагами, делая все, чтобы ее избраннику было хорошо, и бросая на него нежные и задорные взгляды.
Девушки были не похожи одна на другую: блондинка, брюнетка, шатенка и рыженькая. Блондинка досталась Тринкмалю, брюнетка выбрала Страпафара, рыженькая — Буракана, а шатенка — Корподьябля. После каплуна с молоденькими куропаточками, сопровождавшегося добрым бургундским в изрядных количествах, служанки без всяких церемоний уселись рядом с нашими разбойниками. Когда дело дошло до испанского вина, они позволили приобнять себя за талию. Но едва Буракан попытался поцеловать свою рыженькую, она влепила ему затрещину такой твердой, хотя и очень изящной рукой, что он заплакал от умиления. Тринкмаль призывал на помощь святого Панкратия со всеми его древними добродетелями. Корподьябль напевал сладчайшую серенаду своей родной страны. Страпафар бешено вращал глазами.
Этому вечеру суждено было навечно остаться в памяти четырех висельников, подобно одному из тех снов, по сравнению с которыми действительность кажется лишь бледным отражением потерянного рая.
Но — странное дело! — довольно скоро этих славных парней стали мучить угрызения совести. И Буракан, самый чувствительный из четверки, испустил тяжелый, похожий на рыдание вздох — так мог бы вздохнуть бык, которого ведут на бойню.
— Какой ужас! — неожиданно серьезно сказал он. — Мы — презренные трусы, не достойные этих дам! Мы совсем забыли про свое дело. Теперь монсеньор де Боревер совсем пропал!
Разбойники повесили носы. Они чувствовали себя виноватыми. Забыть, что их поселили здесь только для того, чтобы они приглядывали за Руаялем — их хозяином! их божеством! — так не поступают порядочные дворяне. Об этом сообщил товарищам Тринкмаль, проявляя твердость высокой пробы. В ответ они попытались встать с табуретов, прилагая неимоверные усилия, чтобы преодолеть сопротивление битком набитого брюха и отягощенного вином и раскаянием сознания. Им это не удалось, и они мешками свалились обратно на сиденья: груз оказался слишком велик.
— Ну все, теперь мы обесчещены! — пожаловался Страпафар.
Трое остальных молчаливо подтвердили его вывод, искренне, с глубоким горем кивнув головами. Потом они опустошили свои кубки, которые хорошенькие служанки в ту же секунду поторопились наполнить снова. И одна из них — брюнетка, — облокотившись на стол, улыбнулась так, что они сразу бы почувствовали себя окаянными предателями, если бы уже этого не ощущали.
— Нет, вы не обесчещены, — сказала она. — Руаяля де Боревера уже нет в том замке с подъемным мостом, за которым вы приглядываете. Его уже нет в доме колдуна Нострадамуса. Руаяль де Боревер больше не нуждается в ваших преданных шпагах. И мы оказались здесь именно потому, что он послал нас поговорить с вами.
Как они изумились! Какие раздались радостные вопли — совесть перестала мучить их!
В этот момент настенные часы в таверне пробили полночь. И сразу же на улице послышался приближающийся топот множества людей, бряцание оружия. Но наши храбрецы этого не заметили. Уличные шумы заглушил для них звон собственных кубков, которые они с радостью сдвинули.
По знаку одной из подружек, который можно было бы расшифровать как сигнал: «Время пришло!» — рыженькая заговорила:
— Руаяль де Боревер уехал из Парижа.
— Без нас! — горестно вздохнули телохранители.
— Теперь он хочет быть один, — объяснила брюнетка.
Она совершенно случайно воспользовалась этим доводом, но он легко увязывался с тем, что Руаяль де Боревер уже не раз повторял им, и разбойники все так же печально покачали головами — у них не возникло и тени подозрения.
— Что теперь будет с вами? — продолжала между тем рыженькая. — Что вам делать? Послушайте, а не хотите ли вы, чтобы каждый божий день в ваших кошельках звенели новенькие монетки? — Они развесили уши.
— Хотите, — спросила, в свою очередь, брюнетка, — чтобы у вас появилась новая одежда и каждый вечер было столько же выпивки, как сегодня? — Они облизнулись.
— Хотите, — вмешалась шатенка, — не думая о завтрашнем дне, что ни день участвовать в пирушках и кутежах? — Их рты растянулись в улыбках от уха до уха при мысли о лакомствах, которые сулят им такие пирушки.
— Хотите завоевать наши сердца? — задала последний вопрос блондинка.
На этот раз телохранители Боревера задрожали от предвкушаемого удовольствия и в один голос рявкнули:
— Что нужно сделать?
— Завтра узнаете!
Девушки, жизнерадостные и легкие, вскочили со своих табуретов и убежали, жемчугом рассыпая по таверне смех, убивший все надежды четырех висельников, в чьих сердцах уже вспыхнула новая страсть.
Назавтра после описанной только что сцены, ближе к вечеру, барон Лагард вошел к Екатерине Медичи.
— Мадам, Железный эскадрон укомплектован полностью, — сообщил он.
— А что наши храбрецы?
— Преданы вам телом и душой, вам принадлежат их сердца и их шкуры, кинжалы и шпаги они держат наготове, чтобы послужить вам.
Королева улыбнулась. Потом, минутку подумав, сказала:
— Лагард, этих четверых я приберегу для себя. Для ваших дел хватит и остальных восьми. Впрочем, если представится случай, я верну вам моих четверых смельчаков. Пока в этом нет необходимости, следует постараться окончательно сбить их с толку. Поручу это своим милым девушкам. Я поселю горемык здесь, в своих апартаментах. Ручаюсь: и трех дней не пройдет, а они уже будут преданы мне как собаки. А ты, Лагард, готовься. Вспомни, что я тебе говорила. На этот раз — поединок до конца. Если ты опять промахнешься, ты убьешь меня. Иди и сейчас же пришли ко мне моих новых сторожевых псов…
Часть пятнадцатая
ПЕРВЫЙ УДАР ГРОМА
I. Укротитель
Там был король. Там был Монтгомери. Там были Роншероль, Сент-Андре, Ролан, Лагард — с судорожно сжавшимся от ненависти и страха сердцем. Лагард и восемь головорезов его Железного эскадрона присоединились к остальным добровольно. Король смутно опасался этого Лагарда, который был известен ему как верный слуга королевы, хотя он и не подозревал, к чему сводились его услуги. Лагард ответил на его подозрения тем, что предоставил себя и своих людей в распоряжение короля при самых что ни на есть грозных обстоятельствах.
Ролан де Сент-Андре шел на дело, твердо решив убить Боревера. Капитан Монтгомери двигался рядом с королем. Под плащом он сжимал рукоятку кинжала. Кого должен был поразить этот кинжал? На лбу Монтгомери от ужаса и тревоги выступил холодный пот.
«А если этот чертов колдун перед смертью успеет что-то сказать? Достаточно ведь одного слова! Одного-единственного! И — пропала королева, а я иду на эшафот, а моего сына Анри отправят в какой-нибудь монастырь… Ох, если колдун заговорит…»
Монтгомери снова судорожно сжал рукоятку кинжала и покосился на короля, стремясь проникнуть в самые тайные его помыслы. Для кого этот кинжал?
Роншеролю и Сент-Андре было поручено командовать операцией. Король выступал лишь в качестве зрителя — так он сказал сам. Маршал и великий прево шли вперед, и лица их выражали ту роковую решимость, какую можно увидеть у игрока, открывающего свою последнюю карту.
Все остановились перед подъемным мостом. И Роншероль, не давая и секундной передышки, приказал:
— Командир ночного дозора, именем короля приказываю: протрубите в рог!
Но тут надо вернуться немного назад. В ту минуту, когда во дворе Лувра войско только-только собиралось тронуться в путь, какой-то человек, выскользнув из дворца и чуть опередив колонну, устремился в сторону улицы Фруамантель. Добравшись до ее угла, он достал свисток и подал сигнал. Издалека ему ответили точно таким же. После этого незнакомец — а он явно состоял на службе у короля и был своим в его апартаментах — спокойно вернулся в Лувр.
Командир ночного дозора, получив распоряжение протрубить в рог, не откладывая исполнение приказа в долгий ящик, приготовился.
В этот момент мост начал опускаться…
Командир ночного дозора не успел протрубить: раздался характерный скрежет цепей, мост встал на место. Король, Монтгомери, Ролан, Лагард, Сент-Андре, Роншероль, все эти разбойники знатного происхождения отступили. В сердца их проник холодок: они увидели, как за готовым принять их мостом широко распахнулась дверь в замок. И почувствовали, что оттуда веет ужасом.
Теперь нам необходимо проникнуть в замок колдуна. За час до того, как убийцы подошли к подъемному мосту, Нострадамус и Боревер находились в той самой комнате, где последнюю неделю жил, пользуясь гостеприимством мага, молодой человек, где Нострадамус сам ухаживал за ним и быстро вылечил его рану, в элегантно обставленной комнате, где ничто не напоминало о колдовских занятиях, которым, как говорили, постоянно предавался хозяин этого странного и великолепного жилища.
Нострадамус, как обычно, был спокоен, если только можно назвать спокойствием эту мрачную невозмутимость лица с окаменевшими чертами и такой бледной кожей, словно под ней никогда и не текла горячая кровь. Руаяль де Боревер, наоборот, казался взволнованным, его мучили мысли, от которых он никак не мог отделаться. Юноша ходил взад-вперед по комнате, тяжело ступая и наталкиваясь на мебель. Вот уже несколько минут они молчали…
— Короче, — вдруг остановившись, сказал Руаяль с таким выражением, будто его душило бешенство, — благодаря вашему уходу рана затянулась, вы излечили мою лихорадку, может быть, я обязан вам жизнью…
— Успокойтесь, ваша рана не была смертельной, вы мне ничем не обязаны.
— Но вы всего за несколько дней залечили резаную рану, которая должна была приковать меня к постели на добрый месяц!
— Да я мог бы исцелить вас за несколько часов, но хотел удержать вас здесь в течение этой недели, чтобы помешать вам натворить безумств, из-за которых, вполне возможно, нарушились бы мои планы.
Руаяль снова заметался по комнате.
— Вижу, — проворчал он вдруг, — что вы сберегли кинжал…
— Кинжал, которым вы обещали убить меня, когда больше не будете во мне нуждаться? Да, я его сохранил… Вы помните, как поклялись в этом старому Брабану в ночь нашей первой встречи на дороге в Мелен? Вы ведь поклялись и не можете нарушить клятву.
— Я убью вас, — тяжело дыша, прошептал Боревер, — потому что вы убили моего бедного Брабана и заставили меня отступить. Черт возьми! Если какая-нибудь человеческая сила может вас сокрушить, подождите, пока у нее появится облик и она вложит оружие в мою руку! Ладно, — скрипнул зубами он. — Не пришло ли время сказать мне то, что вы пообещали?
— Время приближается… — произнес Нострадамус со скрытой угрозой. — Скоро пробьет час. Через несколько дней вы узнаете, кто была ваша мать и кто ваш отец. Вы это узнаете!
Обещание прозвучало не простой, но ужасающе величественной угрозой. Руаяль вздрогнул. А Нострадамус вдруг переменил тему:
— Вы еще думаете о ней ?
— О ней? — пролепетал молодой человек.
— Если хотите услышать имя, вот оно: Флориза де Роншероль! — отчеканил Нострадамус с налитыми кровью глазами.
Руаяль де Боревер опустил голову. Его грудь вздымалась. Он прошептал:
— Она поклялась, что если мне суждено будет умереть, то она придет проститься со мной даже к подножию эшафота… Она сказала, что, если я умру, она умрет тоже… Понимаете, я больше не знаю, остался ли тем же человеком, как был прежде. Неужели она меня любит? Она мне ничего такого не сказала… Но однажды она сказала, что мое ремесло ужасно. И теперь оно пугает меня самого. Она — там, наверху, озаренная ясным светом, а я внизу, в позоре и бесчестье…
Рыдания перехватили его горло, но он вдруг спросил резко:
— Отдадите мне кинжал?
Нострадамус пожал плечами.
— Пока еще нет, — ответил он холодно. И продолжил, опять меняя тему: — А король? Что вы думаете о короле?
Руаяль де Боревер сделал усилие, чтобы вырваться из круга мучающих его мыслей.
— Король Франции, — прошептал он, — поклялся мне, что никогда не предпримет ничего против Флоризы. Да будет мир с королем. Мне нечего о нем сказать.
Нострадамус помрачнел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
Екатерина облокотилась на стол, за которым сидела, подперла лицо ладонями и, уставившись в одну точку, глубоко задумалась. После долгого молчания она спросила:
— А где они теперь, эти четверо?
— Живут в одной таверне на улице Фруамантель. Находясь там, они охраняют своего главаря, готовые умереть за него.
— Что они за люди?
— Беззаботные, бессовестные, не знающие иного бога, кроме Боревера, нищие горемыки, постоянно думающие, где бы им выпить и как бы вдоволь поесть, вполне подходящие для того, чтобы взять их или повесить.
Екатерина снова погрузилась в размышления. Иногда по ее бледным губам скользила улыбка. Иногда она морщила лоб, явно что-то не без усилий подсчитывая. Наконец она подняла голову и сказала:
— Лагард, ты не станешь трогать этих людей. Через два дня ты отправишься к ним и предложишь то, что собирался предложить. Они согласятся. А теперь — иди…
Лагард поклонился и вышел. Екатерина спрятала лицо в ладонях.
— Пусть только мои девушки как следует возьмутся за это дело, — и этому Бореверу конец! А после него — конец Нострадамусу! Потом — Монтгомери! Конец всем, кто знает! А после них — конец королю! И тогда — больше никаких унижений, никакого смирения… Я буду царствовать! И я подготовлю для своего сына достойный его трон…
Она взяла в руки колокольчик и позвонила. Появилась служанка.
— Пришлите ко мне мадемуазель де Л…. мадемуазель де Б…. мадемуазель де М… и мадемуазель д'О…
IV. Летучий эскадрон в действии
В тот день, около пяти часов вечера, они все вчетвером, подобно мирным добропорядочным горожанам, соскучившимся по свежему воздуху и после конца работы не придумавшим ничего лучшего, чем предаться сентиментальным рассуждениям, гуляли по улице Фруамантель. Однако по их плащам, надетым на всякий случай, по угадывавшимся под ними бесконечно длинным боевым шпагам, по починенным на скорую руку сапогам, по лихо закрученным усам, да и по другим, сам не знаю каким признакам, по которым за две версты узнаешь вооруженного телохранителя, всякий сразу бы понял, кто они такие. До чего же им нравилось их нынешнее существование! Они молились лишь об одном: чтобы так продолжалось всегда. Мирта отлично все уладила, и гостеприимство хозяйки «Белой свиньи» в чем-то даже превосходило полученные ею указания.
Они подошли к кабачку, намереваясь предаться обычному в этот час приятнейшему занятию, тому, которое они всегда поджидали с особенным нетерпением: приближался час ужина.
Сейчас, оставив дверь кабачка широко распахнутой, они усядутся за столик около нее. Так можно насыщаться, не прерывая наблюдений за улицей и за домом, правда, для этого приходится чуть-чуть наклониться, зато совесть спокойна. А после ужина, пока трое будут спать, один станет караулить, строго по очереди. За несколько дней схема была хорошо разработана. Примерно с такими мыслями они вошли в низкий зал таверны.
— Эй! — удивился Тринкмаль. — Смотрите-ка: служанки!
Обычно им подавала еду и напитки сама хозяйка, ей помогала девчонка, прислуживавшая на кухне. Они замерли на пороге, изумленные неожиданно выпавшей на их долю удачей.
— Их ровно четыре! — подсчитал Тринкмаль.
— И нас тоже четверо, — проницательно заметил Буракан.
— До чего ж красивые, Святая Мадонна! — восхитился Корподьябль.
— Вот это да! — присвистнул Страпафар.
Они уселись за столик и — не без волнения — напали на еду. Четыре служанки суетились вокруг них, бросая на клиентов ласковые взгляды и приветливо им улыбаясь.
Девушки и впрямь были очень хороши собой. Очаровательно юные, шаловливые и лукавые прелестницы. И сразу было видно: они готовы на все. Они казались пылкими и резвыми, они были похожи на стройных кобылок, в нетерпении пританцовывающих перед военным парадом. Наши четверо телохранителей разинули рты и выпучили глаза, у них потекли слюнки, они пожирали девушек взглядами.
Самое главное: служанки вроде бы уже распределили их между собой. И за каждым ухаживала своя: окружала его тысячью мелких забот, разрезала на кусочки мясо, подливала вино в едва пригубленный кубок, бегала туда-сюда легкими, неслышными шагами, делая все, чтобы ее избраннику было хорошо, и бросая на него нежные и задорные взгляды.
Девушки были не похожи одна на другую: блондинка, брюнетка, шатенка и рыженькая. Блондинка досталась Тринкмалю, брюнетка выбрала Страпафара, рыженькая — Буракана, а шатенка — Корподьябля. После каплуна с молоденькими куропаточками, сопровождавшегося добрым бургундским в изрядных количествах, служанки без всяких церемоний уселись рядом с нашими разбойниками. Когда дело дошло до испанского вина, они позволили приобнять себя за талию. Но едва Буракан попытался поцеловать свою рыженькую, она влепила ему затрещину такой твердой, хотя и очень изящной рукой, что он заплакал от умиления. Тринкмаль призывал на помощь святого Панкратия со всеми его древними добродетелями. Корподьябль напевал сладчайшую серенаду своей родной страны. Страпафар бешено вращал глазами.
Этому вечеру суждено было навечно остаться в памяти четырех висельников, подобно одному из тех снов, по сравнению с которыми действительность кажется лишь бледным отражением потерянного рая.
Но — странное дело! — довольно скоро этих славных парней стали мучить угрызения совести. И Буракан, самый чувствительный из четверки, испустил тяжелый, похожий на рыдание вздох — так мог бы вздохнуть бык, которого ведут на бойню.
— Какой ужас! — неожиданно серьезно сказал он. — Мы — презренные трусы, не достойные этих дам! Мы совсем забыли про свое дело. Теперь монсеньор де Боревер совсем пропал!
Разбойники повесили носы. Они чувствовали себя виноватыми. Забыть, что их поселили здесь только для того, чтобы они приглядывали за Руаялем — их хозяином! их божеством! — так не поступают порядочные дворяне. Об этом сообщил товарищам Тринкмаль, проявляя твердость высокой пробы. В ответ они попытались встать с табуретов, прилагая неимоверные усилия, чтобы преодолеть сопротивление битком набитого брюха и отягощенного вином и раскаянием сознания. Им это не удалось, и они мешками свалились обратно на сиденья: груз оказался слишком велик.
— Ну все, теперь мы обесчещены! — пожаловался Страпафар.
Трое остальных молчаливо подтвердили его вывод, искренне, с глубоким горем кивнув головами. Потом они опустошили свои кубки, которые хорошенькие служанки в ту же секунду поторопились наполнить снова. И одна из них — брюнетка, — облокотившись на стол, улыбнулась так, что они сразу бы почувствовали себя окаянными предателями, если бы уже этого не ощущали.
— Нет, вы не обесчещены, — сказала она. — Руаяля де Боревера уже нет в том замке с подъемным мостом, за которым вы приглядываете. Его уже нет в доме колдуна Нострадамуса. Руаяль де Боревер больше не нуждается в ваших преданных шпагах. И мы оказались здесь именно потому, что он послал нас поговорить с вами.
Как они изумились! Какие раздались радостные вопли — совесть перестала мучить их!
В этот момент настенные часы в таверне пробили полночь. И сразу же на улице послышался приближающийся топот множества людей, бряцание оружия. Но наши храбрецы этого не заметили. Уличные шумы заглушил для них звон собственных кубков, которые они с радостью сдвинули.
По знаку одной из подружек, который можно было бы расшифровать как сигнал: «Время пришло!» — рыженькая заговорила:
— Руаяль де Боревер уехал из Парижа.
— Без нас! — горестно вздохнули телохранители.
— Теперь он хочет быть один, — объяснила брюнетка.
Она совершенно случайно воспользовалась этим доводом, но он легко увязывался с тем, что Руаяль де Боревер уже не раз повторял им, и разбойники все так же печально покачали головами — у них не возникло и тени подозрения.
— Что теперь будет с вами? — продолжала между тем рыженькая. — Что вам делать? Послушайте, а не хотите ли вы, чтобы каждый божий день в ваших кошельках звенели новенькие монетки? — Они развесили уши.
— Хотите, — спросила, в свою очередь, брюнетка, — чтобы у вас появилась новая одежда и каждый вечер было столько же выпивки, как сегодня? — Они облизнулись.
— Хотите, — вмешалась шатенка, — не думая о завтрашнем дне, что ни день участвовать в пирушках и кутежах? — Их рты растянулись в улыбках от уха до уха при мысли о лакомствах, которые сулят им такие пирушки.
— Хотите завоевать наши сердца? — задала последний вопрос блондинка.
На этот раз телохранители Боревера задрожали от предвкушаемого удовольствия и в один голос рявкнули:
— Что нужно сделать?
— Завтра узнаете!
Девушки, жизнерадостные и легкие, вскочили со своих табуретов и убежали, жемчугом рассыпая по таверне смех, убивший все надежды четырех висельников, в чьих сердцах уже вспыхнула новая страсть.
Назавтра после описанной только что сцены, ближе к вечеру, барон Лагард вошел к Екатерине Медичи.
— Мадам, Железный эскадрон укомплектован полностью, — сообщил он.
— А что наши храбрецы?
— Преданы вам телом и душой, вам принадлежат их сердца и их шкуры, кинжалы и шпаги они держат наготове, чтобы послужить вам.
Королева улыбнулась. Потом, минутку подумав, сказала:
— Лагард, этих четверых я приберегу для себя. Для ваших дел хватит и остальных восьми. Впрочем, если представится случай, я верну вам моих четверых смельчаков. Пока в этом нет необходимости, следует постараться окончательно сбить их с толку. Поручу это своим милым девушкам. Я поселю горемык здесь, в своих апартаментах. Ручаюсь: и трех дней не пройдет, а они уже будут преданы мне как собаки. А ты, Лагард, готовься. Вспомни, что я тебе говорила. На этот раз — поединок до конца. Если ты опять промахнешься, ты убьешь меня. Иди и сейчас же пришли ко мне моих новых сторожевых псов…
Часть пятнадцатая
ПЕРВЫЙ УДАР ГРОМА
I. Укротитель
Там был король. Там был Монтгомери. Там были Роншероль, Сент-Андре, Ролан, Лагард — с судорожно сжавшимся от ненависти и страха сердцем. Лагард и восемь головорезов его Железного эскадрона присоединились к остальным добровольно. Король смутно опасался этого Лагарда, который был известен ему как верный слуга королевы, хотя он и не подозревал, к чему сводились его услуги. Лагард ответил на его подозрения тем, что предоставил себя и своих людей в распоряжение короля при самых что ни на есть грозных обстоятельствах.
Ролан де Сент-Андре шел на дело, твердо решив убить Боревера. Капитан Монтгомери двигался рядом с королем. Под плащом он сжимал рукоятку кинжала. Кого должен был поразить этот кинжал? На лбу Монтгомери от ужаса и тревоги выступил холодный пот.
«А если этот чертов колдун перед смертью успеет что-то сказать? Достаточно ведь одного слова! Одного-единственного! И — пропала королева, а я иду на эшафот, а моего сына Анри отправят в какой-нибудь монастырь… Ох, если колдун заговорит…»
Монтгомери снова судорожно сжал рукоятку кинжала и покосился на короля, стремясь проникнуть в самые тайные его помыслы. Для кого этот кинжал?
Роншеролю и Сент-Андре было поручено командовать операцией. Король выступал лишь в качестве зрителя — так он сказал сам. Маршал и великий прево шли вперед, и лица их выражали ту роковую решимость, какую можно увидеть у игрока, открывающего свою последнюю карту.
Все остановились перед подъемным мостом. И Роншероль, не давая и секундной передышки, приказал:
— Командир ночного дозора, именем короля приказываю: протрубите в рог!
Но тут надо вернуться немного назад. В ту минуту, когда во дворе Лувра войско только-только собиралось тронуться в путь, какой-то человек, выскользнув из дворца и чуть опередив колонну, устремился в сторону улицы Фруамантель. Добравшись до ее угла, он достал свисток и подал сигнал. Издалека ему ответили точно таким же. После этого незнакомец — а он явно состоял на службе у короля и был своим в его апартаментах — спокойно вернулся в Лувр.
Командир ночного дозора, получив распоряжение протрубить в рог, не откладывая исполнение приказа в долгий ящик, приготовился.
В этот момент мост начал опускаться…
Командир ночного дозора не успел протрубить: раздался характерный скрежет цепей, мост встал на место. Король, Монтгомери, Ролан, Лагард, Сент-Андре, Роншероль, все эти разбойники знатного происхождения отступили. В сердца их проник холодок: они увидели, как за готовым принять их мостом широко распахнулась дверь в замок. И почувствовали, что оттуда веет ужасом.
Теперь нам необходимо проникнуть в замок колдуна. За час до того, как убийцы подошли к подъемному мосту, Нострадамус и Боревер находились в той самой комнате, где последнюю неделю жил, пользуясь гостеприимством мага, молодой человек, где Нострадамус сам ухаживал за ним и быстро вылечил его рану, в элегантно обставленной комнате, где ничто не напоминало о колдовских занятиях, которым, как говорили, постоянно предавался хозяин этого странного и великолепного жилища.
Нострадамус, как обычно, был спокоен, если только можно назвать спокойствием эту мрачную невозмутимость лица с окаменевшими чертами и такой бледной кожей, словно под ней никогда и не текла горячая кровь. Руаяль де Боревер, наоборот, казался взволнованным, его мучили мысли, от которых он никак не мог отделаться. Юноша ходил взад-вперед по комнате, тяжело ступая и наталкиваясь на мебель. Вот уже несколько минут они молчали…
— Короче, — вдруг остановившись, сказал Руаяль с таким выражением, будто его душило бешенство, — благодаря вашему уходу рана затянулась, вы излечили мою лихорадку, может быть, я обязан вам жизнью…
— Успокойтесь, ваша рана не была смертельной, вы мне ничем не обязаны.
— Но вы всего за несколько дней залечили резаную рану, которая должна была приковать меня к постели на добрый месяц!
— Да я мог бы исцелить вас за несколько часов, но хотел удержать вас здесь в течение этой недели, чтобы помешать вам натворить безумств, из-за которых, вполне возможно, нарушились бы мои планы.
Руаяль снова заметался по комнате.
— Вижу, — проворчал он вдруг, — что вы сберегли кинжал…
— Кинжал, которым вы обещали убить меня, когда больше не будете во мне нуждаться? Да, я его сохранил… Вы помните, как поклялись в этом старому Брабану в ночь нашей первой встречи на дороге в Мелен? Вы ведь поклялись и не можете нарушить клятву.
— Я убью вас, — тяжело дыша, прошептал Боревер, — потому что вы убили моего бедного Брабана и заставили меня отступить. Черт возьми! Если какая-нибудь человеческая сила может вас сокрушить, подождите, пока у нее появится облик и она вложит оружие в мою руку! Ладно, — скрипнул зубами он. — Не пришло ли время сказать мне то, что вы пообещали?
— Время приближается… — произнес Нострадамус со скрытой угрозой. — Скоро пробьет час. Через несколько дней вы узнаете, кто была ваша мать и кто ваш отец. Вы это узнаете!
Обещание прозвучало не простой, но ужасающе величественной угрозой. Руаяль вздрогнул. А Нострадамус вдруг переменил тему:
— Вы еще думаете о ней ?
— О ней? — пролепетал молодой человек.
— Если хотите услышать имя, вот оно: Флориза де Роншероль! — отчеканил Нострадамус с налитыми кровью глазами.
Руаяль де Боревер опустил голову. Его грудь вздымалась. Он прошептал:
— Она поклялась, что если мне суждено будет умереть, то она придет проститься со мной даже к подножию эшафота… Она сказала, что, если я умру, она умрет тоже… Понимаете, я больше не знаю, остался ли тем же человеком, как был прежде. Неужели она меня любит? Она мне ничего такого не сказала… Но однажды она сказала, что мое ремесло ужасно. И теперь оно пугает меня самого. Она — там, наверху, озаренная ясным светом, а я внизу, в позоре и бесчестье…
Рыдания перехватили его горло, но он вдруг спросил резко:
— Отдадите мне кинжал?
Нострадамус пожал плечами.
— Пока еще нет, — ответил он холодно. И продолжил, опять меняя тему: — А король? Что вы думаете о короле?
Руаяль де Боревер сделал усилие, чтобы вырваться из круга мучающих его мыслей.
— Король Франции, — прошептал он, — поклялся мне, что никогда не предпримет ничего против Флоризы. Да будет мир с королем. Мне нечего о нем сказать.
Нострадамус помрачнел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53