Мирового рекорда в беге на тридцать метров они не установили, даже близко к нему не подобрались.
Глаза затуманились в предчувствии обморока, но закатываться к небесам еще не стали. Взгляд уперся в автомобиль - старый и покарябанный. Пальцы коснулись холодного металла - он точно вздрагивал от напряжения, и эта дрожь передалась вначале рукам, а потом, как гангрена, стала распространяться все дальше и дальше.
- Бла-го-да-рю.
Генерал растягивал слоги. В паузах между ними он пытался отдышаться, но дыхание у него все равно оставалось прерывистым, рот не закрывался, точно он хотел насытиться воздухом, втягивал его, но голод все не проходил. Теперь у него покраснели не только глаза, но и кожа на лице, стали видны многочисленные крохотные подтеки от порвавшихся кровеносных сосудов.
Колеса продолжали проскальзывать, но машина поползла вперед, как на лыжах. Перестань колеса вовсе вращаться, она все равно продолжала бы ползти вперед, ну, может, немного медленнее.
Наконец машину резко бросило вперед. Егеря не смогли удержать ее. Она вырвалась из их рук, и они стали хватать пальцами воздух.
Машина, проехав с десяток метров, остановилась, точно заигрывая с егерями. "Поймайте меня". Но стоит им броситься к ней, как она вновь тронется с места и вновь ускользнет.
Генерал подошел к машине. Она его слушалась и даже не сделала попытки убежать. Двигатель заглох. Генерал обернулся. Егеря смотрели ему в глаза, как собаки, которые, подбежав к хозяину, ждут от него дальнейших приказаний: то ли он, небрежно махнув рукой, покажет им кого надо загрызть, то ли бросит кости с мясом, но он опять сказал: "Благодарю" - теперь, правда, уже не растягивая гласные.
- Рады стараться.
Егеря опять сказали это плохо, но генерал опять был доволен таким ответом, он забрался в машину, а через мгновение взвыл двигатель, будто кнопка, которая оживляла его, находилась не на панели приборов перед водителем, а была вмонтирована в заднее сиденье и включалась - стоило только генералу опуститься на него. Напрасно водитель думал, что именно он управляет машиной. Он ошибался, а в руках у него был игрушечный руль.
Кондратьев вертел сигарету в пальцах. Занятие это опасное. И не заметишь, как сигарета окажется между губ, как какой-нибудь доброхот обязательно, чтобы услужить командиру, поднесет к ней зажигалку или зажженную спичку - и тогда... тогда начнешь с наслаждением вдыхать едкий дым, забыв о том, что вот уже вторую неделю пытаешься изжить эту вредную привычку. Лучше играться авторучкой. Но на столе, как назло, нет ничего, чем можно было бы потешиться - только пачка сигарет, забытая здесь кем-то из егерей.
До базы они добрались на автопилоте - это когда сознание уже отключилось или почти отключилось, глаза что-то еще видят, но мозг уже не в состоянии воспринять окружающую действительность и только ноги продолжают делать шаг за шагом.
Разбитая БМП все еще оставалась на окраине села. Когда Кондратьев увидел ее, то подумал, что ее надо поставить вместо сгинувшего в плавильной печи памятника Ленину. В этом случае постамент придется сделать побольше, но места на площади для него предостаточно и даже останется для колонн трудящихся, которые будут идти мимо него на первомайской демонстрации, размахивая цветами, плакатами с изображением президента и лозунгами, прославляющими хорошую жизнь. Ну, может, нести они будут что-то другое. Первомай - это, кажется, профсоюзный праздник.
Вот только говорить о своей идее полковнику, а уж тем более генералу, он не осмелился, не из-за того, что боялся их гнева, а полагая, что и полковник и генерал пребывают не в лучшем физическом состоянии, чем их подчиненные, которые, стоило им только добраться до палаток, завалились спать не раздеваясь, что-то промычав друг другу сквозь зубы. С бычьего это, видимо, переводилось как "Спокойной ночи".
Посматривая на спящих егерей, Кондратьев чувствовал себя в роли воспитателя в летнем лагере отдыха, куда попали одни переростки. Рука прямо-таки тянулась поправить одеяло, точно кто-то из его предков был учителем, и теперь наследственная память давала о себе знать.
Он отдернул руку. Все же привычнее для нее было не одеяло поправлять, а с автоматом обращаться. Возьмись он за дело, которому не обучался, так никакая наследственная память не поможет и он, неуклюжий, чего доброго, перебудит раньше времени весь свой отряд.
До подъема оставалось еще полчаса. Лишать егерей последних снов, а они самые длинные, в несколько минут спрессовываются события, которые могут продолжаться в реальном времени часами, и самые сладкие, Кондратьев не желал. Не злыдень же он, а человек добрый и зла никому не желает, даже последнему-распоследнему боевику. Попадись он ему в руки, мучительной смерти выдумывать не будет, но и правоохранительным органам не сдаст. В расход пустит быстро и безболезненно, якобы при попытке к бегству.
У правоохранительных органов и так волокиты много, а итог один оправдают боевика, выпустят по амнистии или дадут такой маленький срок, будто он совершил мелкое хулиганство: украл на рынке джинсы или банку пива.
Прощать можно, но далеко не всех.
Солнце поднималось нехотя, как шар, в который еще не накачали достаточно гелия или горячего воздуха и он, лишь чуть отделившись от земли, не мог взлететь повыше. Но причина задержки была в том, что шар привязали к земле канатом, а когда его обрубили, солнце взобралось на небо за несколько минут, зависло там, словно осматриваясь.
Возвращаться в село беженцы побаивались. Они прослышали, что федералы применили там какое-то химическое оружие. Нашелся и паникер, утверждавший, будто это отравляющие газы. Они пропитали дома, испортили воду, и теперь в селе нельзя жить. Оно опасно как Чернобыльская АЭС, и лучше всего село законсервировать или сжечь. Отчего-то никто не додумался задать ему вопрос: "Почему федералы пошли в село, не надев противогазы?"
Загонять жителей обратно насильно не пришлось. Никто не стал бы этого делать. Солдаты устали. Поручать им еще какую-нибудь работу, боясь среди них волнений, не решилась бы даже акула капитализма, нажившая свой капитал бессовестной эксплуатацией рабочего класса. А жители, когда начнут коченеть, сами пойдут.
Повезло. Кондратьев сумел избавиться от гипнотического воздействия сигареты, засунул ее обратно в пачку, встал и вышел из палатки.
Он вздремнул всего пару часов. Голова была тяжелой, словно под череп ему загнали цемент. Он затвердел, превратился в камень. Головой теперь можно пробивать стены. И пули теперь ему не страшны - каску носить не нужно, станешь похож на профессиональных хоккеистов, которые шлем не надевали; впрочем, ударившись непокрытой головой в бортик хоккейной коробки, они, по крайней мере, те, кто после таких ударов был в состоянии вновь выйти на площадку, изменили свои привычки.
Шея с трудом удерживала вес головы. Она все норовила откинуться к плечу, пока не решив, к правому или к левому. От свежего воздуха цемент в голове начал потихоньку размягчаться.
Лагерь продолжал спать. Бродили часовые, злые и неприкаянные, как заблудившиеся между раем и адом души, уже уставшие от этой неопределенности, готовые ко всему, даже остаться на земле еще на один срок, но терпеть им осталось недолго.
Между собой они все уже обсудили. Окликать, чтобы хоть как-то развеяться, было некого. Всех боевиков увезли. Новые к селу не шли. Не стоило выключать шарманку Егеева, перемотать бы кассету да запустить ее заново. Кто-нибудь клюнул бы на эту наживку.
Горы безмолвствовали. Они вымерли или все там заснуло, потому что ветер отнес туда сонный газ, и только эхо может летать между склонами, чтобы проверить это. Но все молчали. Языки заплетались. Если кто-то заговорит, то его ненароком пристрелишь, приняв за иностранного шпиона, который ни слова не знает по-русски, лопочет на каком-то непонятном языке.
Все вокруг вытоптано, точно здесь прошла орда. Проделать столь грандиозную работу и втоптать в землю снег на площади несколько сотен квадратных метров часовые не смогли бы, даже ходи они без устали взад-вперед всю ночь.
Перекинуться с ними парой-другой словечек, а то им бедным со скуки не сладко и они рады появлению любой живой души. Все равно полковник спит еще. Не выступать же в роли утреннего петуха, взобравшегося на плетень, то бишь на порог штабной палатки, чтобы голосистым пением разбудить округу.
Он знал, что с годами полковник полюбил подремать утром и вставал с постели уже не с восходом солнца, как прежде, а гораздо позже.
Лица часовых опухли. Увидишь такие в общественном транспорте или на улице, подумаешь, что обладатели их всю ночь гудели, отмечали что-то, начнешь принюхиваться, пытаясь почувствовать запах спиртного. Нет его. Не наркоманы ли они?
Такого постараешься обойти стороной, чтобы не искать на свою голову лишних неприятностей. И без того их многовато. Они скопились на дне души, как вода в колодце. Начнешь черпать ведром, устанешь, вымокнешь, подумаешь, что разделался с ними, но окажется, что их стало еще больше, потому что беды и неприятности все прибывают и прибывают. Быстрее избавляться от них уже нельзя. Они постоянно затопляют тебя с головой, как соседи сверху, у которых постоянно текут трубы в ванной. Редко кому удается избежать такой участи.
Под глазами солдат набухли фиолетовые мешки, похожие на синяки. Если учесть, что накануне вечером их не было, то можно сделать вывод, что часовые, пока их никто не видел, устроили ради развлечения боксерский поединок, наставили друг дружке синяков, а приложить к ним монетки или снег как-то позабыли.
Ну, не ходить же все утро вокруг штаба, точно заблудился, не можешь найти дорогу домой, идешь по следу, думая, что он выведет тебя к жилью, не понимая, что след-то твой собственный.
Холод, пробравшись через подошвы ботинок, стал покусывать ступни. Чтобы избавиться от него, скоро начнешь задирать одну ногу вверх, как цапля на болоте. Может, так нога хоть чуть-чуть отогреется. Потом придется повторить эту процедуру с другой ногой. Тут-то тебя и скрутят санитары, которых вызвали наблюдавшие за тобой часовые, подхватят под руки, уволокут с собой, даже не спросив разрешения, потому что они перепутали тебя с кем-то другим, убежавшим минувшей ночью из сумасшедшего дома.
Часовых надо задобрить. Можно подойти к ним, предложить сменить на посту. Все равно их вахта продлится еще не меньше часа. Когда это время истечет, можно смело проситься к полковнику на аудиенцию.
Альтернативы почти не было. Если он вернется обратно, то наверняка разомлеет, уляжется спать. Видения не отпустят до тех пор, пока подчиненные не начнут тормошить его, испугавшись, что с капитаном приключился сердечный приступ или еще какая напасть. К тому времени полковника и след простынет. Он отправится по важным делам. Удача, если застанешь его к вечеру, но для этого придется постоянно дежурить возле штаба.
Терять так много времени было жалко. В голову засела занозой мысль проверить, что же привиделось Топоркову в горах. Мысль эта была похожа на зубную боль. Он боялся, что она не пройдет, даже когда он уедет за тридевять земель от Истабана - в свою родную губернию и начнет тратить честно заработанные здесь деньги. Придется тогда все бросать и возвращаться.
В штабе что-то загремело, точно кастрюля упала на пол, покатилась, наткнулась на стену и, наконец, успокоилась, а потом на пороге возник полковник. Он потягивался, руки его были широко распростерты, словно он хотел обнять весь мир или дотянуться до солнца. Полковник даже немного приподнялся на мысках. Он щурился то ли от яркого, слишком яркого после темной палатки, света, к которому глаза еще не успели привыкнуть, то ли он еще не проснулся до конца.
- Доброе утро, господин полковник. Как спалось? - подскочил к нему Кондратьев.
- А? - полковник вздрогнул от неожиданности.
Шинель, небрежно наброшенная на плечи, едва не упала. Полковник успел скособочиться и так удержать ее на сгорбленной спине. Он уставился на Кондратьева, но разглядел его не сразу, а через пару секунд, и только тогда произнес:
- Кондратьев, нельзя же так незаметно подкрадываться. Ты, конечно, егерь справный, но зачем заикой-то меня делать? А спалось мне спокойно.
- Прошу прощения, господин полковник. Разрешите обратиться?
- У тебя надолго? Может, в штаб пройдем?
- Как изволите.
- Пошли.
В штабе начинал пыхтеть небольшой тульский самовар, установленный прямо на полу. Его стенки, на которых было вычеканено упоминание о всевозможных призах, полученных фирмой-изготовителем на разнообразных ярмарках и выставках, еще не раскалились, а были лишь горячими. О них приятно греть замерзшие руки.
- Чай будешь? - спросил полковник.
- Не откажусь.
Кондратьев подсел поближе к самовару, на невысокую табуретку, протянул к нему руки.
- Твой Голубев прославился, - начал полковник, бросая в пузатый блестящий чайник пакетики чая "Принцесса Кашмира".
Веревочки от пакетиков остались на бортиках чайника, из-за этого он стал похож на огромную жадную рыбину, которая заглотила несколько наживок. Изо рта у нее высовываются веревки, а бумажки с названием чая, прикрепленные к их кончикам, это поплавки.
- Видел, как он пел по телевизору. Соловей прямо. Он у тебя не из Курска?
- Оттуда.
- Курский соловей.
Кондратьев не стал выяснять, как полковник мог посмотреть программу, которая на Истабан не транслировалась. Где-то у него есть спутниковая антенна.
Над самоваром потянулся столб пара, как будто он превратился в трубу парохода. Полковник протянул Кондратьеву чайник.
- Работай. Вот только не взыщи - с посудой плохо. Сервиз фарфоровый не раздобыли. Пить придется из кружек. Но зато они не бьются.
Он извлек из-под раскладушки еще одну кружку, поставил ее возле той, что уже располагалась на столе.
- Сладкое будешь?
- А что есть?
- Шоколад. Летчики подарили, - полковник помахал перед Кондратьевым плиткой. - "Аленушка".
- Конечно.
Кондратьев подставил под краник самовара чайник, стал ловить тугую струю кипятка, вдыхая заструившийся по комнате вместе с паром аромат заваривающегося чая. Когда чайник почти наполнился, Кондратьев закрыл краник, поставил чайник на стол, прикрыл его крышкой.
- Зачем пришел?
- Помните, я говорил, что когда мы возвращались два дня назад на базу, то один из моих людей видел свет в горах?
- Представь себе, не забыл.
- Я хотел бы посмотреть, что это такое.
- Только зря время потеряешь. Как только смог, я послал туда "Стрекозу" и вертолетчиков потом. Приказал не шуметь, чтобы не спугнуть кого и напрасно рисковать не советовал. Но они ребята отчаянные. Без ста граммов не летают. Любой дорожный инспектор, заберись он на небеса, права у них отобрал бы сразу. Стоит ему только их остановить и попросить дыхнуть в трубочку. В общем, летали они низко. Горным орлом не прослывешь, но если грохнешься, то всмятку не расшибешься и кости, наверное, все будут в целостности. Ну, может, руки, ноги поломаешь, да ребра, да голову расшибешь, если каску надеть позабудешь. Короче, указанную тобой точку они облизали. Чуть склоны гор лопастями не задевали, а снег уж точно потревожили и подняли настоящий снежный ураган и представь себе - ничего не нашли. Ничего абсолютно. И тепловые детекторы, заметь, очень чувствительные тепловые детекторы, ничего не показали. Может, это НЛО было?
Пока полковник говорил, Кондратьев разлил по кружкам чай, разбавил его кипятком. Он знал, какой крепости пьет чай полковник, поэтому перебивать его не стал, побросал в кружки кусочки сахара.
- Какое-то у меня нехорошее чувство, - сказал Кондратьев. - Там должно что-то быть. Должно.
Полковник горестно вздохнул. Совсем как начальник, которому надо тихо досидеть в своем кабинете до пенсии, благо осталось до нее совсем недолго, не высовываясь, никого не трогая и уж не надеясь занять более роскошный кабинет. И вот на тебе, приходит подчиненный, огонь в глазах горит, и начинает подбивать начальника на разные авантюры. Так всегда бывает после вуза. Думаешь, что мир можно изменить, сломать устоявшийся рутинный порядок, в атмосфере которого даже мухи от скуки дохнут, но зато закаляются чиновники, становятся непробиваемыми, как утес, встречающий грудью волны. А инициативного молодого специалиста надо отослать куда-нибудь подальше. Например, помогать сельским жителям собирать картошку, чтобы он растрачивал свои силы более продуктивно, а не составлял неосуществимые прожекты. И при деле будет, и руководству спокойнее. Но нет же... Одного такого экспериментатора выдержать можно, если запастись валокордином и прочими успокоительными средствами, но что прикажете делать, если их будет двое или трое или... в подчинении полковника их было гораздо больше. Так и до пенсии, то есть до почетной отставки, не дотянешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43