Он убрал бы его, но окровавленное лезвие испачкает куртку, а вытереть кровь он пока не мог. В правую он взял пистолет и с гаденькой улыбочкой наставил его на репортера. Второй, завидев, в чем дело, строить из себя героя не стал, на Малика с кулаками не бросился, а остался на месте. Вот только лицо его побледнело, потускнело, осунулось, подпорченное грустью. Он был помоложе своего спутника, но гораздо старше Малика.
Малик отступил от машины, чтоб видеть обоих.
- Эй ты, - он указал пистолетом на того, что стоял за машиной, - не прячься, встань рядом с ним.
Пистолет очертил в воздухе маршрут, по которому должен был перемещаться репортер.
- Кто вы?
Малик оставил этот вопрос без ответа, сделал еще один шаг назад, быстро обернулся. С холма к нему спешили остальные боевики. Репортеры заметили их только сейчас. Теперь у них должны были рассеяться надежды на спасение.
- К-к-то вы? - вновь повторил репортер.
Заикание - болезнь заразная. Получалось, что она передается от человека к человеку по воздуху. Наблюдение, достойное клинического исследования.
- Ты про нас так много наговорил. Что ты, такой глупый - сам еще не догадался, кто мы?
- О вас - наговорил?
- Ну не о нас - о таких, как мы.
- Вы нас убьете?
- Нет. Интервью дадим.
Малик заулыбался своему остроумию, но репортеры были так напуганы, что не оценили эту шутку, чем немного расстроили Малика. Причину их страхов понять легко. Некоторые боевики жестоко расправлялись с пленными, вспарывали им животы, перерезали горло. Малик видел такие казни, но забавы в этом находил для себя мало.
Кровь хлестала из водителя, как вино из порезанного бурдюка. Снег не успевал впитывать ее, и она растеклась в огромную лужу, которая уже начала подбираться к ногам Малика. Он отошел, чтобы не запачкать ботинки.
В конце своего репортажа репортеры представлялись, поэтому Алазаев знал их имена и фамилии. Корреспондент - Сергей Плошкин. Не очень благозвучная фамилия. Лучше взять псевдоним. У оператора с этим все было в порядке - Павел Ракунцев.
Плошкин изменялся на глазах. Он почти не походил на того человека, которого Алазаев видел по телевизору, чей репортаж записал на кассету, но все же какие-то черты, по которым еще можно было узнать его, сохранились, а то Алазаев стал бы беспокоиться, что ошибся и захватил совсем не того, кто ему нужен.
Водитель превратился в ворох одежд. До помойки их не донесли. Снег растопился от теплой крови, но потом, когда кровь остыла, он опять замерз, кристаллизовался и стал походить на выпавшие из кармана водителя леденцы, которые тот грыз в дороге, скрашивая нудное однообразие. Леденцов было так много, что водителю их хватило бы, чтобы доехать до Владивостока. Никто их почему-то не спешил собирать.
Труп еще не окоченел, и когда Алазаев легонько толкнул его ногой, он принял совсем другую позу.
Алазаев не ждал от репортеров никакого подвоха и мог повернуться к ним спиной, зная, что никто из них не прыгнет к нему на спину, не попытается оглушить и отнять оружие. Они не успеют.
Ракунцев молчал, держал правую руку в кармане, но если там был пистолет, он выстрелил бы, когда здесь находился только Малик, и все же и оператора и его спутника не мешало обыскать.
- Малик, посмотри, что у них в карманах, - сказал Алазаев.
- Ага, - улыбнулся Малик.
Он с воодушевлением принялся похлопывать по бокам, груди и спине вначале одного пленника, точно выбивал пыль из его одежд или отряхивал снег, а потом, видимо удовлетворившись проделанной чисткой, занялся вторым. Малик радовался тому, что может совершенно безнаказанно вытряхивать из карманов бумажники с деньгами. Куртку оператора он оставил напоследок. Он ощупывал ее, как придирчивый покупатель. Не часто ему выпадало получать такое удовольствие, и он, как мог, растягивал его, проверяя по нескольку раз одни и те же места.
Боевики держали оружие небрежно, точно провоцируя репортеров на какие-то необдуманные поступки.
- На, вот.
Малик протянул Алазаеву два бумажника. Один из них по толщине заметно превосходил другой. Его бока округло выпирали, точно крокодил, из кожи которого он был сделан, заглотил большую антилопу и теперь отдыхал, переваривая ее. В бумажнике лежала внушительная пачка купюр разного достоинства. Тысячерублевки мирно уживались с червонцами, так что, в общем, в этом кошельке хранилось тысяч пятнадцать - семнадцать, в другом - меньше. Не густо. Для разбойников с большой дороги, за которых, видимо, и приняли боевиков репортеры, такой улов стал бы полным разочарованием. В сердцах они могли и расстрелять своих пленников. Плошкин смотрел на Алазаева смущенно, как посетитель ресторана, который заказал множество дорогих блюд, а потом выяснилось, что не может за них расплатиться. Остается ему уповать на милость официанта. Тот будто раздумывает, как поступить с клиентом: стоит ли приглашать в служебную комнату, учить кулаками и городошной битой, а потом продемонстрировать результаты нравовнушений второму и отправить его за недостающей суммой, строго разъяснив, что если он не принесет деньги к указанному сроку, то начнет получать своего приятеля по частям.
- Мы репортеры. - Плошкин сказал это медленно, точно прощупывая почву для ведения дальнейших переговоров, а от того, какое воздействие вызовут его слова, зависят дальнейшие фразы. В первой же прощупывался неприкрытый подтекст, особенно он стал виден, когда репортер добавил: - С восьмого канала. Это очень известная компания.
Алазаев и так это видел, рассматривая их редакционные удостоверения.
Но фразу можно было перевести следующим образом: за нас дадут приличный выкуп.
Алазаев удовлетворенно кивнул, показывая своим видом, что подтекст он хорошо понял и повторять фразу в незашифрованном виде не стоит.
Эта дорога не входила в число оживленных, но все же когда-нибудь и на ней должен появиться какой-то автотранспорт. Чем дольше затягивать мизансцену, тем больше вероятность этого.
- Пошли, - сказал Алазаев.
Казалось, что это его слово развеяло большинство страхов репортера. Он чуть приободрился от того, что его сразу убивать не станут, а дадут небольшой шанс, и если компания раскошелится, то он вновь окажется на свободе, а может, его отобьют федералы.
- У меня там аппаратура, - угрюмо сказал оператор, кивнув на автомобиль. - Она денег больших стоит.
- Вытащи ее, - сказал Алазаев.
Он наблюдал, как оператор забрался в автомобиль на заднее сиденье, достал увесистую камеру, спрыгнул на землю, хотел было положить камеру на снег и вновь сунуться в автомобиль, но Алазаев остановил его. С непривычки камеру можно было принять за какой-то новый вид оружия - портативный лазерный луч или переносной гиперболоид инженера Гарина. Алазаев нагнулся, ухватился за нее, попробовал поднять, с трудом оторвав от земли. Он не ожидал, что камера окажется такой тяжелой.
- Ты что же ее целый день таскаешь?
- Приходится.
- Устаешь? Я тебе помогу.
С этими словами Алазаев разжал пальцы. Камера грузно упала, ее перекосило, отвалился объектив и она как тонущий корабль, получивший торпеду прямо по центру кормы, переломилась надвое, осела на мель, а Алазаев стал добивать ее каблуками. Хрупкая оптика рассыпалась после первого же удара, железный корпус сперва прогнулся, от чего внутри его произошли неисправимые разрушения, потом треснул, и наконец из него, как из распоротого живота, полезли внутренности: расколовшиеся микросхемы, платы, битое стекло - все это усеяло снег. Оператор взирал на это с тоской в глазах.
- Ну, вот и все, - сказал Алазаев, посмотрев на свою работу. - Тебя больше ничего не тревожит? Можешь идти?
Он не удивился бы, если оператор полез сейчас опять в машину, достал оттуда мешок, куда стал складывать останки камеры, но оператор только кивнул в ответ. "Вообще-то она застрахована", - оператор только подумал об этом, а вслух, конечно, ничего не сказал.
Глава 10
Со стороны они напоминали не доблестных солдат, блестяще выигравших ключевое сражение этой кампании, а скорее деморализованные, разгромленные, отступающие войска, у которых не осталось сил даже бежать, несмотря на то что на пятки им наседает преследующий противник. Они могут только брести, понуро опустив головы вниз, точно хотят что-то рассмотреть в снегу: отпечатки какого-то зверя, свои собственные следы, которые помогут найти им дорогу обратно или что-то другое. Кто их знает. Они вряд ли ускорят шаг, даже если их начнут подгонять из пулемета или они почувствуют за спиной дыхание смерти. Они только обернутся, чтобы посмотреть, кто же может так отвратительно дышать, еще посоветуют ей воспользоваться освежающей пастой.
Опять пришла зима. Кожа на лице загрубела, стала бесчувственной, как старая кора, а если до нее дотронуться пальцами, покажется, что она превратилась в лед, вся влага в ней замерзла, но подушечки пальцев уже не могут разобрать такие нюансы. Почувствуешь только, что они наткнулись на что-то твердое, надавишь немного - и кожа растрескается, точно скулы покрывает дешевый кожзаменитель, разлагающийся на морозе. Он начнет отваливаться. Но и этого не почувствуешь, потому что лицо покрыто маской.
Боль придет только когда войдешь в палатку, сядешь возле еще не остывшей печки и начнешь оттаивать. Чтобы этого не произошло - надо оставаться на морозе, всегда оставаться на морозе, а когда сюда придет настоящая весна (случится это через считанные дни), потеплеет ветер и придется бежать куда-нибудь на север, где для местных жителей слово "тепло" так же непонятно, как для австралийских аборигенов "снег". Остается еще один способ - забраться в холодильник и там переждать весну, лето и начало осени.
От таких мыслей поднимаешь руку, начинаешь судорожно вдыхать в замерзшие подушечки пальцев жизнь, омывая их паром изо рта.
Все молчат, думая о чем-то своем. Замкнулись каждый в своем коконе, и ничто этих коконов не разобьет. Может, только слова, но никто не решается заговорить, потому что так он первым разрушит свой кокон.
Смотреть вниз - полезно. Забытую кем-то монетку - не найдешь. Но нет ничего хуже, чем нащупать ногой мину или растяжку, когда думаешь, что все опасности уже позади. Глаза еще не так устали, чтобы не заметить натянутую проволочку.
Снег словно усыпан дробленым стеклом. Солнце, проваливаясь за горизонт, перебирает лучами эти крупинки, отражается, запоминает, сколько их, чтобы утром вновь посчитать, не украл ли кто какую-то из них.
"Мусорщики" подмели все чисто. Ни одного боевика не осталось на улицах. Только примятый снег, в тех местах, где они лежали.
Хоть бы завтра на работу не ходить. Всем положен выходной. Даже два в неделю. Но у них слишком злой и бессердечный хозяин, который не понимает, что подчиненные могут устать, а поэтому завтра он опять погонит их на работу, не дав выспаться, и так будет продолжаться изо дня в день, пока они не начнут валиться с ног, как загнанные лошади. Таких лошадей пристреливают, потому что они никому не нужны. Они близки к этому состоянию. Но, похоже, что раньше с ног свалится хозяин. Он живет в таком же диком темпе, что и они, уже несколько месяцев, а он старше их и, значит, должен сломаться быстрее. Пирамида будет рушиться с вершины - это не так катастрофично для нее, начни разваливаться в пыль нижние блоки - вот ведь тогда сломается вся конструкция.
Опять пошел снег. Если они не будут изредка стряхивать его, то к лагерю превратятся в снеговиков.
Покажите людей, мучающихся от бессонницы и, чтобы избавиться от нее, глотающих успокоительные таблетки. Есть очень простой способ избавить от этой болезни. Больших затрат он не требует. Билет на поезд до Истабана стоит немного. Итак, привезти их в Истабан, дать в руки автомат и отправить зачищать села. Какая экономия для федерального бюджета? Колоссальная. Рекрутам - не надо платить высокую зарплату, напротив, это с них надо брать деньги за лечение, вырученные средства направлять на развитие производства, разработку новой техники и снаряжения, а то, если война эта продлится еще пять-шесть месяцев, отпущенные военным деньги иссякнут, и тогда надо будет либо пересматривать расходные статьи бюджета, идти на очень непопулярные меры и сокращать социальные статьи, за счет которых продолжать финансирование этой войны, либо резко сворачивать боевые действия. Но, может, цены на нефть еще немного подрастут? А?
Они и не заметили, как сзади подъехал генеральский "уазик".
- Кто шагает дружно в ряд?
Этого лозунга им явно не хватало. Закричи его кто-нибудь, они, может, и не среагировали бы сразу, не ответили правильно, но, безусловно, подтянулись, зашагали дружнее или... завертели бы головами по сторонам, подумав, что кричат не им, а кому-то другому. Но там, по другим улицам, скрытые заборами и домами, брели такие же уставшие, перемазанные черт-те чем люди, все дальше уходя от центра селения, точно это было какое-то ненавистное для них место, проклятое, и держаться от него лучше подальше.
Хозяин, он же генерал Крашевский, не спал две ночи. Его глаза покраснели, налились кровью, будто он вставил в глазницы тлеющие уголья и стал похож на дьявола, собирающего разбросанные по земле души грешников. Их много, очень много в округе, и он прямо-таки лучится энергией и радостью, видя их, потому что они подпитывают его.
Округа большая, пешком ее никак не обойдешь, поэтому он разъезжает на "уазике", который так трясется, что кажется, будто некоторые его детали не приварены друг к другу, а соединены шарнирами или связаны веревочками.
Изредка боль стискивает его сердце и держит одно-два мгновения, а потом отпускает. Она так играет, чтобы генерал не забывал, что и над ним тоже кто-то стоит и стоит ему оплошать, как и его душу заберут.
Заглушать боль таблетками хозяин не хочет. Он тихо ругается, чтобы его не услышал водитель, посматривает в полуоткрытое окно. Закрыть его невозможно. Ручку заело. Ветер забрасывает в щель хлопья снега.
Когда генерал видел своих солдат, то просил водителя остановиться, отворял дверь машины, выходил, кричал слова благодарности, те ему что-то отвечали, но он не разбирал их слов, улыбался, хлопал ближайшего по плечу, вновь забирался в машину и ехал дальше.
Адъютант не отличался высокой штабной дисциплиной. Он не только не открывал дверь генералу, не поддерживал его под руку, помогая покинуть машину, но оставался во время всего действа внутри, точно все происходящее его совсем не касалось.
Машину трясло на кочках так сильно, что становилось очевидным конструкторы не предусмотрели в ней рессоры и, видимо, хозяин останавливается вовсе не для того, чтобы поприветствовать бойцов, ведь он смог бы сделать это и не останавливаясь, а чтобы немного отдохнуть, чтобы перемешавшиеся органы опять распределились по положенным им местам.
- Спасибо за службу, егеря, - говорит генерал.
- Рады стараться, ваше превосходительство.
Возглас этот получается на грани фола, почти в разнобой, и скажи они так на смотре, ни миновать разноса, но генерал доволен и таким ответом.
Все с тоской смотрят на "уазик". Генералом никому из них не стать, ну, может, Кондратьев при удачном стечении обстоятельств дотянет, а, значит, они никогда не будут вот так объезжать поле сражения. Придется рассчитывать на свои только ноги, а они просят отдыха.
Мысль о том, что хозяина можно попросить подбросить до лагеря, пришла всем в головы, когда "уазик" удалился на такое расстояние, что для сидящих в нем шум мотора перекрывал любой крик егерей, даже возьми они в руки рупор и загорлань в него, словно оказались на демонстрации или митинге.
Но в "уазик" все не влезут. Место там найдется еще только для двоих на заднем сиденье. Там уже сидел генерал. А если посадить к ним на колени еще троих, то машина просядет, с треском лопнут покрышки, словно под ними взорвалась противопехотная мина, и тогда идти пешком придется всем, в том числе и хозяину.
Правильно, что они не попросили подвезти их. Сперва их лица стали еще грустнее, потом возвратились в прежнее кислое состояние. Но ненадолго. Они увидели мираж. Колеса "уазика" выбрасывали из-под себя снег со скоростью землечерпалки. Так они скоро доберутся до вечной мерзлоты, начнут вгрызаться в нее, стирая до лысины шины, впрочем они и без того такие гладкие и блестящие, что в них вскоре можно будет искать свое отражение.
Егеря увидели эту картину не сразу, точно мир перед глазами погрузился в какую-то полупрозрачную, колеблющуюся, как нагретый воздух, дымку. Когда они наконец-то поняли, что машина застряла, то в нее сзади с одного бока упирался адъютант, а с другого - генерал. Их ноги тоже проскальзывали, искали опору, но подошвы ботинок ползли назад, а машина оставалась на месте.
Егеря молча бросились к "уазику". Усталость куда-то пропала. Теперь они походили на калек или травмированных - им вкатили лошадиную дозу обезболивающего, заморозили раны, превратили всех их в зомби, которые уже ничего не чувствуют, даже если наступят на мину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
Малик отступил от машины, чтоб видеть обоих.
- Эй ты, - он указал пистолетом на того, что стоял за машиной, - не прячься, встань рядом с ним.
Пистолет очертил в воздухе маршрут, по которому должен был перемещаться репортер.
- Кто вы?
Малик оставил этот вопрос без ответа, сделал еще один шаг назад, быстро обернулся. С холма к нему спешили остальные боевики. Репортеры заметили их только сейчас. Теперь у них должны были рассеяться надежды на спасение.
- К-к-то вы? - вновь повторил репортер.
Заикание - болезнь заразная. Получалось, что она передается от человека к человеку по воздуху. Наблюдение, достойное клинического исследования.
- Ты про нас так много наговорил. Что ты, такой глупый - сам еще не догадался, кто мы?
- О вас - наговорил?
- Ну не о нас - о таких, как мы.
- Вы нас убьете?
- Нет. Интервью дадим.
Малик заулыбался своему остроумию, но репортеры были так напуганы, что не оценили эту шутку, чем немного расстроили Малика. Причину их страхов понять легко. Некоторые боевики жестоко расправлялись с пленными, вспарывали им животы, перерезали горло. Малик видел такие казни, но забавы в этом находил для себя мало.
Кровь хлестала из водителя, как вино из порезанного бурдюка. Снег не успевал впитывать ее, и она растеклась в огромную лужу, которая уже начала подбираться к ногам Малика. Он отошел, чтобы не запачкать ботинки.
В конце своего репортажа репортеры представлялись, поэтому Алазаев знал их имена и фамилии. Корреспондент - Сергей Плошкин. Не очень благозвучная фамилия. Лучше взять псевдоним. У оператора с этим все было в порядке - Павел Ракунцев.
Плошкин изменялся на глазах. Он почти не походил на того человека, которого Алазаев видел по телевизору, чей репортаж записал на кассету, но все же какие-то черты, по которым еще можно было узнать его, сохранились, а то Алазаев стал бы беспокоиться, что ошибся и захватил совсем не того, кто ему нужен.
Водитель превратился в ворох одежд. До помойки их не донесли. Снег растопился от теплой крови, но потом, когда кровь остыла, он опять замерз, кристаллизовался и стал походить на выпавшие из кармана водителя леденцы, которые тот грыз в дороге, скрашивая нудное однообразие. Леденцов было так много, что водителю их хватило бы, чтобы доехать до Владивостока. Никто их почему-то не спешил собирать.
Труп еще не окоченел, и когда Алазаев легонько толкнул его ногой, он принял совсем другую позу.
Алазаев не ждал от репортеров никакого подвоха и мог повернуться к ним спиной, зная, что никто из них не прыгнет к нему на спину, не попытается оглушить и отнять оружие. Они не успеют.
Ракунцев молчал, держал правую руку в кармане, но если там был пистолет, он выстрелил бы, когда здесь находился только Малик, и все же и оператора и его спутника не мешало обыскать.
- Малик, посмотри, что у них в карманах, - сказал Алазаев.
- Ага, - улыбнулся Малик.
Он с воодушевлением принялся похлопывать по бокам, груди и спине вначале одного пленника, точно выбивал пыль из его одежд или отряхивал снег, а потом, видимо удовлетворившись проделанной чисткой, занялся вторым. Малик радовался тому, что может совершенно безнаказанно вытряхивать из карманов бумажники с деньгами. Куртку оператора он оставил напоследок. Он ощупывал ее, как придирчивый покупатель. Не часто ему выпадало получать такое удовольствие, и он, как мог, растягивал его, проверяя по нескольку раз одни и те же места.
Боевики держали оружие небрежно, точно провоцируя репортеров на какие-то необдуманные поступки.
- На, вот.
Малик протянул Алазаеву два бумажника. Один из них по толщине заметно превосходил другой. Его бока округло выпирали, точно крокодил, из кожи которого он был сделан, заглотил большую антилопу и теперь отдыхал, переваривая ее. В бумажнике лежала внушительная пачка купюр разного достоинства. Тысячерублевки мирно уживались с червонцами, так что, в общем, в этом кошельке хранилось тысяч пятнадцать - семнадцать, в другом - меньше. Не густо. Для разбойников с большой дороги, за которых, видимо, и приняли боевиков репортеры, такой улов стал бы полным разочарованием. В сердцах они могли и расстрелять своих пленников. Плошкин смотрел на Алазаева смущенно, как посетитель ресторана, который заказал множество дорогих блюд, а потом выяснилось, что не может за них расплатиться. Остается ему уповать на милость официанта. Тот будто раздумывает, как поступить с клиентом: стоит ли приглашать в служебную комнату, учить кулаками и городошной битой, а потом продемонстрировать результаты нравовнушений второму и отправить его за недостающей суммой, строго разъяснив, что если он не принесет деньги к указанному сроку, то начнет получать своего приятеля по частям.
- Мы репортеры. - Плошкин сказал это медленно, точно прощупывая почву для ведения дальнейших переговоров, а от того, какое воздействие вызовут его слова, зависят дальнейшие фразы. В первой же прощупывался неприкрытый подтекст, особенно он стал виден, когда репортер добавил: - С восьмого канала. Это очень известная компания.
Алазаев и так это видел, рассматривая их редакционные удостоверения.
Но фразу можно было перевести следующим образом: за нас дадут приличный выкуп.
Алазаев удовлетворенно кивнул, показывая своим видом, что подтекст он хорошо понял и повторять фразу в незашифрованном виде не стоит.
Эта дорога не входила в число оживленных, но все же когда-нибудь и на ней должен появиться какой-то автотранспорт. Чем дольше затягивать мизансцену, тем больше вероятность этого.
- Пошли, - сказал Алазаев.
Казалось, что это его слово развеяло большинство страхов репортера. Он чуть приободрился от того, что его сразу убивать не станут, а дадут небольшой шанс, и если компания раскошелится, то он вновь окажется на свободе, а может, его отобьют федералы.
- У меня там аппаратура, - угрюмо сказал оператор, кивнув на автомобиль. - Она денег больших стоит.
- Вытащи ее, - сказал Алазаев.
Он наблюдал, как оператор забрался в автомобиль на заднее сиденье, достал увесистую камеру, спрыгнул на землю, хотел было положить камеру на снег и вновь сунуться в автомобиль, но Алазаев остановил его. С непривычки камеру можно было принять за какой-то новый вид оружия - портативный лазерный луч или переносной гиперболоид инженера Гарина. Алазаев нагнулся, ухватился за нее, попробовал поднять, с трудом оторвав от земли. Он не ожидал, что камера окажется такой тяжелой.
- Ты что же ее целый день таскаешь?
- Приходится.
- Устаешь? Я тебе помогу.
С этими словами Алазаев разжал пальцы. Камера грузно упала, ее перекосило, отвалился объектив и она как тонущий корабль, получивший торпеду прямо по центру кормы, переломилась надвое, осела на мель, а Алазаев стал добивать ее каблуками. Хрупкая оптика рассыпалась после первого же удара, железный корпус сперва прогнулся, от чего внутри его произошли неисправимые разрушения, потом треснул, и наконец из него, как из распоротого живота, полезли внутренности: расколовшиеся микросхемы, платы, битое стекло - все это усеяло снег. Оператор взирал на это с тоской в глазах.
- Ну, вот и все, - сказал Алазаев, посмотрев на свою работу. - Тебя больше ничего не тревожит? Можешь идти?
Он не удивился бы, если оператор полез сейчас опять в машину, достал оттуда мешок, куда стал складывать останки камеры, но оператор только кивнул в ответ. "Вообще-то она застрахована", - оператор только подумал об этом, а вслух, конечно, ничего не сказал.
Глава 10
Со стороны они напоминали не доблестных солдат, блестяще выигравших ключевое сражение этой кампании, а скорее деморализованные, разгромленные, отступающие войска, у которых не осталось сил даже бежать, несмотря на то что на пятки им наседает преследующий противник. Они могут только брести, понуро опустив головы вниз, точно хотят что-то рассмотреть в снегу: отпечатки какого-то зверя, свои собственные следы, которые помогут найти им дорогу обратно или что-то другое. Кто их знает. Они вряд ли ускорят шаг, даже если их начнут подгонять из пулемета или они почувствуют за спиной дыхание смерти. Они только обернутся, чтобы посмотреть, кто же может так отвратительно дышать, еще посоветуют ей воспользоваться освежающей пастой.
Опять пришла зима. Кожа на лице загрубела, стала бесчувственной, как старая кора, а если до нее дотронуться пальцами, покажется, что она превратилась в лед, вся влага в ней замерзла, но подушечки пальцев уже не могут разобрать такие нюансы. Почувствуешь только, что они наткнулись на что-то твердое, надавишь немного - и кожа растрескается, точно скулы покрывает дешевый кожзаменитель, разлагающийся на морозе. Он начнет отваливаться. Но и этого не почувствуешь, потому что лицо покрыто маской.
Боль придет только когда войдешь в палатку, сядешь возле еще не остывшей печки и начнешь оттаивать. Чтобы этого не произошло - надо оставаться на морозе, всегда оставаться на морозе, а когда сюда придет настоящая весна (случится это через считанные дни), потеплеет ветер и придется бежать куда-нибудь на север, где для местных жителей слово "тепло" так же непонятно, как для австралийских аборигенов "снег". Остается еще один способ - забраться в холодильник и там переждать весну, лето и начало осени.
От таких мыслей поднимаешь руку, начинаешь судорожно вдыхать в замерзшие подушечки пальцев жизнь, омывая их паром изо рта.
Все молчат, думая о чем-то своем. Замкнулись каждый в своем коконе, и ничто этих коконов не разобьет. Может, только слова, но никто не решается заговорить, потому что так он первым разрушит свой кокон.
Смотреть вниз - полезно. Забытую кем-то монетку - не найдешь. Но нет ничего хуже, чем нащупать ногой мину или растяжку, когда думаешь, что все опасности уже позади. Глаза еще не так устали, чтобы не заметить натянутую проволочку.
Снег словно усыпан дробленым стеклом. Солнце, проваливаясь за горизонт, перебирает лучами эти крупинки, отражается, запоминает, сколько их, чтобы утром вновь посчитать, не украл ли кто какую-то из них.
"Мусорщики" подмели все чисто. Ни одного боевика не осталось на улицах. Только примятый снег, в тех местах, где они лежали.
Хоть бы завтра на работу не ходить. Всем положен выходной. Даже два в неделю. Но у них слишком злой и бессердечный хозяин, который не понимает, что подчиненные могут устать, а поэтому завтра он опять погонит их на работу, не дав выспаться, и так будет продолжаться изо дня в день, пока они не начнут валиться с ног, как загнанные лошади. Таких лошадей пристреливают, потому что они никому не нужны. Они близки к этому состоянию. Но, похоже, что раньше с ног свалится хозяин. Он живет в таком же диком темпе, что и они, уже несколько месяцев, а он старше их и, значит, должен сломаться быстрее. Пирамида будет рушиться с вершины - это не так катастрофично для нее, начни разваливаться в пыль нижние блоки - вот ведь тогда сломается вся конструкция.
Опять пошел снег. Если они не будут изредка стряхивать его, то к лагерю превратятся в снеговиков.
Покажите людей, мучающихся от бессонницы и, чтобы избавиться от нее, глотающих успокоительные таблетки. Есть очень простой способ избавить от этой болезни. Больших затрат он не требует. Билет на поезд до Истабана стоит немного. Итак, привезти их в Истабан, дать в руки автомат и отправить зачищать села. Какая экономия для федерального бюджета? Колоссальная. Рекрутам - не надо платить высокую зарплату, напротив, это с них надо брать деньги за лечение, вырученные средства направлять на развитие производства, разработку новой техники и снаряжения, а то, если война эта продлится еще пять-шесть месяцев, отпущенные военным деньги иссякнут, и тогда надо будет либо пересматривать расходные статьи бюджета, идти на очень непопулярные меры и сокращать социальные статьи, за счет которых продолжать финансирование этой войны, либо резко сворачивать боевые действия. Но, может, цены на нефть еще немного подрастут? А?
Они и не заметили, как сзади подъехал генеральский "уазик".
- Кто шагает дружно в ряд?
Этого лозунга им явно не хватало. Закричи его кто-нибудь, они, может, и не среагировали бы сразу, не ответили правильно, но, безусловно, подтянулись, зашагали дружнее или... завертели бы головами по сторонам, подумав, что кричат не им, а кому-то другому. Но там, по другим улицам, скрытые заборами и домами, брели такие же уставшие, перемазанные черт-те чем люди, все дальше уходя от центра селения, точно это было какое-то ненавистное для них место, проклятое, и держаться от него лучше подальше.
Хозяин, он же генерал Крашевский, не спал две ночи. Его глаза покраснели, налились кровью, будто он вставил в глазницы тлеющие уголья и стал похож на дьявола, собирающего разбросанные по земле души грешников. Их много, очень много в округе, и он прямо-таки лучится энергией и радостью, видя их, потому что они подпитывают его.
Округа большая, пешком ее никак не обойдешь, поэтому он разъезжает на "уазике", который так трясется, что кажется, будто некоторые его детали не приварены друг к другу, а соединены шарнирами или связаны веревочками.
Изредка боль стискивает его сердце и держит одно-два мгновения, а потом отпускает. Она так играет, чтобы генерал не забывал, что и над ним тоже кто-то стоит и стоит ему оплошать, как и его душу заберут.
Заглушать боль таблетками хозяин не хочет. Он тихо ругается, чтобы его не услышал водитель, посматривает в полуоткрытое окно. Закрыть его невозможно. Ручку заело. Ветер забрасывает в щель хлопья снега.
Когда генерал видел своих солдат, то просил водителя остановиться, отворял дверь машины, выходил, кричал слова благодарности, те ему что-то отвечали, но он не разбирал их слов, улыбался, хлопал ближайшего по плечу, вновь забирался в машину и ехал дальше.
Адъютант не отличался высокой штабной дисциплиной. Он не только не открывал дверь генералу, не поддерживал его под руку, помогая покинуть машину, но оставался во время всего действа внутри, точно все происходящее его совсем не касалось.
Машину трясло на кочках так сильно, что становилось очевидным конструкторы не предусмотрели в ней рессоры и, видимо, хозяин останавливается вовсе не для того, чтобы поприветствовать бойцов, ведь он смог бы сделать это и не останавливаясь, а чтобы немного отдохнуть, чтобы перемешавшиеся органы опять распределились по положенным им местам.
- Спасибо за службу, егеря, - говорит генерал.
- Рады стараться, ваше превосходительство.
Возглас этот получается на грани фола, почти в разнобой, и скажи они так на смотре, ни миновать разноса, но генерал доволен и таким ответом.
Все с тоской смотрят на "уазик". Генералом никому из них не стать, ну, может, Кондратьев при удачном стечении обстоятельств дотянет, а, значит, они никогда не будут вот так объезжать поле сражения. Придется рассчитывать на свои только ноги, а они просят отдыха.
Мысль о том, что хозяина можно попросить подбросить до лагеря, пришла всем в головы, когда "уазик" удалился на такое расстояние, что для сидящих в нем шум мотора перекрывал любой крик егерей, даже возьми они в руки рупор и загорлань в него, словно оказались на демонстрации или митинге.
Но в "уазик" все не влезут. Место там найдется еще только для двоих на заднем сиденье. Там уже сидел генерал. А если посадить к ним на колени еще троих, то машина просядет, с треском лопнут покрышки, словно под ними взорвалась противопехотная мина, и тогда идти пешком придется всем, в том числе и хозяину.
Правильно, что они не попросили подвезти их. Сперва их лица стали еще грустнее, потом возвратились в прежнее кислое состояние. Но ненадолго. Они увидели мираж. Колеса "уазика" выбрасывали из-под себя снег со скоростью землечерпалки. Так они скоро доберутся до вечной мерзлоты, начнут вгрызаться в нее, стирая до лысины шины, впрочем они и без того такие гладкие и блестящие, что в них вскоре можно будет искать свое отражение.
Егеря увидели эту картину не сразу, точно мир перед глазами погрузился в какую-то полупрозрачную, колеблющуюся, как нагретый воздух, дымку. Когда они наконец-то поняли, что машина застряла, то в нее сзади с одного бока упирался адъютант, а с другого - генерал. Их ноги тоже проскальзывали, искали опору, но подошвы ботинок ползли назад, а машина оставалась на месте.
Егеря молча бросились к "уазику". Усталость куда-то пропала. Теперь они походили на калек или травмированных - им вкатили лошадиную дозу обезболивающего, заморозили раны, превратили всех их в зомби, которые уже ничего не чувствуют, даже если наступят на мину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43