Россияне считают это стремление справедливым. Мы стоим стеною на берегах Балтики. Они эту стену взломают, и если мы не послушаемся голоса разума, Швеция, граф, перестанет быть великой державой.
Пипер иронически усмехнулся.
– Что же делать бедной Швеции?
Дес-Фонтейнес словно не заметил насмешки.
– Шпага брошена только на медали, – сказал он. – Русские не считают Нарву поражением окончательным...
– Участники битвы с русской стороны во главе с герцогом де Кроа, – холодно перебил Пипер, – рассказывали мне, что разгром был полный, что русские бежали панически, что...
Премьер-лейтенант усмехнулся.
– Раненому битва всегда представляется проигранной, – сказал он. – Как же видит ее изменник? Герцог де Кроа, приглашенный русскими служить под русским знаменем, – изменник, стоит ли слушать его? Еще до начала сражения иностранные офицеры объявили битву проигранной и только искали случая, дабы продать свои шпаги его величеству королю. Брошенные своими офицерами, преданные и проданные русские солдаты тем не менее сражались до последней капли крови, и я никогда не забуду тот день, когда они уходили по мосту через Нарву, под барабанный бой с развернутыми знаменами, под прикрытием Семеновского и Преображенского полков. Кто видел это поражение, тот не может не задуматься о будущем.
– Но все-таки – поражение?
Дес-Фонтейнес молча барабанил пальцами по столу. Граф Пипер говорил долго. Премьер-лейтенант иногда кивал головой – да, да, все это, разумеется, так. Но в глазах его застыло упрямое холодное выражение.
– Вы все-таки несогласны со мной? – неприязненно спросил Пипер.
– Все это так! – сказал Дес-Фонтейнес. – Им приходится туго, есть еще налоги: берут за уход в море и за возвращение с рыбой, берут за дубовый гроб, берут уздечные, за бороды, за топоры, за бани. Мужиков гонят на непосильные работы; сотни, тысячи людей умирают на постройках крепостей, на верфях, на прокладке дорог, на канатных, суконных, полотняных мануфактурах. Все это верно, только мне хотелось бы остановить ваше внимание на другом. Мне невесело об этом говорить, но тем не менее я должен предуведомить вас, что корабли в России строятся, и их уже много, что на заводах отливают пушки, ядра, куют сабли, якоря, штыки, что багинет, который нынче в России вводится в пехоте, есть оружие чрезвычайно удобное, ибо оно позволяет одновременно вести и огонь и штыковое сражение. Русские гренадеры справляются с метанием гранат, конные войска, снабженные ранее только пикой и саблей, вооружаются нынче короткой фузеей, пистолетами и палашами. Московиты посадили пушечных бомбардиров на коней, у них есть зажигательные и осветительные снаряды, есть многоствольные пушки, картечь, есть недурные свои же русские офицеры. Для чего же, граф, поминать нам льстивую медаль или распевать песню о поражении русских под Нарвой, сочиненную глупым поэтом, когда надобно готовиться к смертной битве с врагом, которого еще не имела Швеция...
– Вы хотели сказать... – произнес Пипер.
– Да, я хотел сказать, – подтвердил Дес-Фонтейнес, и граф услышал в его голосе с трудом сдерживаемое злое волнение, – хотел сказать то, о чем нынче никто в Швеции не говорит: война с Россией – безумие! Мы можем презирать эту страну, как презирали ее до сих пор, но во всех наших внешних проявлениях мы должны искать дружбы с нею, вести торговлю, показывать себя добрыми соседями. Русские – сильный народ, в этом вы можете убедиться, повидав того галерного каторжника, который нынче заключен в крепости Грипсхольм. Поговорите с ним. Он передавал какие-то шпионские письма из Стокгольма в Московию. Он знает, не может не знать человека, который пишет эти письма. Заключенного пытают уже четвертый день и не могут добиться решительно ничего. Вот о каком противнике нам надо думать.
– Это все, что вы имели мне сказать? – спросил граф Пипер.
Премьер-лейтенант коротко вздохнул.
– Все, что я выслушал от вас, – сказал Пипер, – небезинтересно как выражение крайнего мнения человека, слишком долго находившегося в Московии, – граф сделал ударение на слове «слишком». – Однако Швеции суждено идти тем путем, который предначертан рукой провидения...
– На провидение мы привыкли ссылаться, когда нам более нечего ответить, граф. Но я предполагаю, что многое зависит от человеческой воли. Здравый шведский смысл должен подсказать решение: если нет возможности не воевать с Россией, тогда нужно действовать немедленно. Ни секунды промедления! Наши войска увязли в Польше, меж тем каждое мгновение дает московитам возможность к усилению своих армий. Поймите же меня: королевство лишится своего могущества, если будет относиться к Московии с тем ужасным легкомыслием, с каким выбита эта проклятая медаль...
– Пожалуй, мне достаточно вас слушать! – холодно произнес Пипер. – Наша беседа слишком затянулась, и я не жду от нее никакой пользы...
Дес-Фонтейнес опустил голову. Единственный трезвый и умный человек в государстве не пожелал понять ни слова из того, что он говорил, а он никогда еще не говорил так много, как нынче. Что ж, пусть поступают как хотят.
Граф Пипер поднялся. Он был значительно ниже премьер-лейтенанта и смотрел на него снизу вверх.
– В дальнейшем я не рекомендую вам делать свои выводы! – сказал он. – Делать выводы и принимать решения может только его величество. Запомните это правило. Иначе вы дорого заплатите.
Граф говорил сухо, глаза его смотрели неприязненно.
– Головою? – спросил Дес-Фонтейнес.
Пипер молча проводил премьер-лейтенанта до двери.
Позже, играя в шахматы с ярлом Юленшерной, граф Пипер сказал, словно невзначай:
– Маргрет следует отказать от дома этому агенту в Московии, несмотря на то, что они были друзьями детства.
Юленшерна ответил, не отрывая взгляда от шахматной доски:
– Это произойдет само собою, граф. Против премьер-лейтенанта начато следствие. Но мне бы не хотелось огорчать Маргрет и побуждать ее к дальнейшему заступничеству. Я приложу все силы к тому, чтобы она ничего не знала о судьбе Дес-Фонтейнеса. Если же обстоятельства сложатся для него слишком неблагоприятно, мы скажем Маргрет, что он еще раз отправлен в Московию, в Архангельск...
Граф Пипер снял с доски ладью, задержал ее на ладони.
– Вы думаете, что к этому агенту будут так уж строги?
– Более чем строги, граф! – ответил Юленшерна. – Королевский прокурор беспощаден к лицам, сомневающимся в мудрости его величества. И он, несомненно, прав. Любыми путями, но мы должны добиться полного единодушия в королевском совете.
– Да будет так! – произнес Пипер.
5. КАКАЯ ПЕСНЯ ТЕБЕ НЕ ПОНРАВИЛАСЬ?
Вдвоем они сидели у камина, разговаривали негромко, почти шепотом: сейчас в Швеции даже в своем доме говорили тихо, боялись стен. Маятник – смерть с косою – со стуком отбивал время. Отец премьер-лейтенанта цедил красное итальянское вино, говорил сиплым голосом старого кавалериста, разглядывая на свет хрустальный кубок.
– Нам всем непрестанно говорят, что Россия, Московия есть варварский стан, подобие монгольского кочевья, обширное поле, которое ждет своего землепашца. Многие из нас уже нынче награждены землями в Московии. Его величество в молчании готовит план удара в сердце России – в Москву. Предположено, что царь Петр, о котором вы рассказывали мне, будет выгнан со своего трона, что этот трон займет один из вассалов его королевского величества – либо шляхтич Собесский, либо еще кто-нибудь, из ливонцев или эстляндцев. Псков и Новгород отойдут к нам на вечные времена, Украина и Смоленщина будут пожалованы шляхтичу Лещинскому, который станет королем Польши. Вся остальная Русь должна быть разделена на маленькие удельные княжества, которые междоусобицами совершенно ослабят друг друга. Север, разумеется, после нынешней экспедиции уже отойдет к нам, и все будет покорно его величеству, все, что только существует под полярным небом. Вы знаете об этом?
Премьер-лейтенант молча усмехнулся.
– Его величество постоянно слышит о себе, что он викинг средних веков, пришедший со своим мечом, дабы возвеличить гиперборейцев навсегда. Его называют еще первым рыцарем истинной церкви, шведским Александром Македонским и другими лестными именами. Вы еще не успели узнать, мой сын, что в Стокгольме нынче все читают старика Улофа Рюдбека, который написал сочинение об Атлантике. Вы не просматривали это сочинение?
Дес-Фонтейнес покачал головой, сказал, наливая вино:
– Нет, не читал...
Полковник сипло захохотал, щипцами вытащил из камина уголь, раскурил трубку.
– Швеция называется в сем сочинении островами саг. По словам гере Рюдбека, будущее человечества начнется отсюда, от викингов Швеции. Многие считают это сочинение достойным внимания и толкуют о нем так же серьезно, как о лютеранской библии... Более того, нынче в королевстве шведском не только не обсуждаются действия короля, но его иначе не называют, нежели наш Сигурд, юный шведский Сигурд. Вот как! И провидение всегда сопутствует юному Сигурду, какую бы очевидную нелепость ни затеял этот жестокий неуч, который выдумал самого себя, начиная от своей длинной дурацкой шпаги, своих непомерно огромных шпор и кончая простой пищей, которую он ест непременно на людях, дабы все говорили о его спартанском образе жизни. Вы не знаете, мой сын, что происходит здесь, и вы неосторожны, вы крайне неосторожны. Вы уехали из одной Швеции и вернулись в другую...
Полковник кирасир был недурным рассказчиком, и постепенно Ларс Дес-Фонтейнес представил себе властителя Швеции таким, каков он на самом деле, неприкрашенным, наделенным сухим и односторонним умом, деспотически властным, с бешеным самолюбием. Посмеиваясь, полковник описал сыну сцену коронования, когда Карл отказался принять корону из рук духовенства, заявив, что он не примет ее ни от кого, потому что она принадлежит ему по праву рождения. Стиснув зубы, он выхватил корону у капеллана и сам возложил ее на себя – криво, набок, а когда Пипер шепнул королю, что надо корону поправить, то король так чертыхнулся, что стало страшно. Верхом на коне, подкованном серебряными подковами, он поехал из Риттерсхольского собора, но жеребец поднялся на дыбы, и корона свалилась бы на мостовую, если бы не ловкость гофмаршала Стенбока. Ему удалось подхватить корону в воздухе.
– Дурное предзнаменование! – заметил премьер-лейтенант.
– Только на это мы и надеемся, – с усмешкой сказал полковник кирасир. – Но когда это случится? Он полон замыслов, этот коронованный сумасброд. Он, например, твердо решил создать союз всех протестантских государств во главе с собой. Впоследствии – крестовые походы, всюду внедрение протестантизма силою, и, может быть, он король всей Европы... И если вы можете себе это представить, мой сын, в довершение всех бед он еще пишет стихи. Придворные лизоблюды с умилением передают строчку: «О чем кручинитесь? Еще ведь живы бог и я!»...
Полковник захохотал. Ларс Дес-Фонтейнес даже не улыбнулся.
– Я и бог! – так кончают эти мальчишки, – произнес он угрюмо. – Бедная Швеция...
Уже светало, когда премьер-лейтенант привязал своего коня у невысокого домика, крытого шифером, на тихой улице Шепсбру. Разносчики угля, продавцы пива, молочницы б огромных чепцах верхом на осликах двигались к городским рынкам. Из порта несло запахом водорослей, смолою, там грохотали якорные цепи, подымались паруса.
Премьер-лейтенант постучал в ставню рукояткою хлыста. Ему открыла дверь дебелая, добрая сонная Христина.
– Фрау опять ждала вас весь вечер и всю ночь! – воскликнула она. – Вы разбиваете ее сердце, гере премьер-лейтенант!
Стуча ботфортами, придерживая шпагу, он вошел к Карин. Она не спала, неподвижно лежала в кровати, лицо ее было бледнее обычного, в глазах блестели слезы.
– Ты плачешь? – удивился Дес-Фонтейнес.
Он раскурил трубку, крикнул Христине, чтобы принесла поесть и выпить. Карин все плакала.
– Ну, довольно! – сказал Дес-Фонтейнес. – Я прихожу к тебе не для того, чтобы видеть, как ты плачешь. Может быть, у тебя опять долги? Ты скажи, и мы покончим с этим делом...
Улыбаясь, он стал развязывать кошелек, который был полон золотом Маргрет.
– Ты глупец! – сказала Карин злобно, на этот раз золото не подействовало на нее. – Ты думаешь, что мне нужны твои деньги...
– И деньги тоже! – усмехнулся премьер-лейтенант. – Деньги нужны всем. Нет такого человека, который бы ими пренебрегал. Даже королю нужны деньги...
– Ты так думаешь, потому что никого не любишь! – крикнула Карин. – Ты плохой человек, очень плохой человек! Я не видывала человека хуже тебя. Недаром моя Христина называет тебя волком. И правда, ты похож на волка.
Сильными челюстями Дес-Фонтейнес быстро жевал горячее, наперченное, жаренное на вертеле мясо.
– Вот как? – спросил он равнодушно. – На волка? Раньше ты мне этого не говорила, малютка! Ты называла меня – мой птенчик, да, да, я это хорошо помню. А что касается моей любви, то я ведь тебе и не говорил о ней, и нам было недурно, не правда ли? Мы просто резвились, веселились и не тратили попусту слов...
Она села в постели, ночной чепец съехал на сторону, волосы рассыпались по плечам. Чем-то она напоминала ему Маргрет – может быть, цветом волос и нежным румянцем?
– Ну хорошо же! – воскликнула Карин. – Я посмотрю, как ты будешь резвиться и веселиться, когда узнаешь то, что знаю я...
Дес-Фонтейнес обернулся к ней, отстранил тарелку.
– Что ты там наделал, глупец, на перепутье трех дорог? Ты убил офицера? За что? Тебе не понравилась песня, да?
– Я ничего не понимаю...
– Не понимаешь? Скажи, какая песня тебе не понравилась?
Она опустила босые ноги с постели, подошла к нему, придерживая сорочку на груди, заговорила дрожащими губами:
– Вчера ко мне приходил священник от королевского капеллана Нордберга. Тело убитого найдено. Офицеры поклялись на библии, что тебе не понравилась песня, они только не помнят – какая была песня... Следствие ведет сам королевский капеллан, дела о поединках поручены ему. Теперь они хотят знать, какая была песня.
– Глупая песня о Нарвской битве! – сказал премьер-лейтенант. – Но, пожалуй, этого им не следует знать. Вздор! Если офицеры были так пьяны, что не помнят причины поединка, капеллану никогда не проведать, с чего началось дело...
И он засмеялся глухим смехом, точно залаял. Карин вздрогнула, закрыла глаза: Ларс Дес-Фонтейнес никогда не умел смеяться.
– Пустые страхи, девочка! – сказал он. – Но ты хорошо сделала, что предупредила меня. Теперь я знаю, чего им от меня нужно... Ложись и вытри глазки. Тебе вовсе не идет, когда ты плачешь. Ты должна быть всегда веселой.
Во сне он кричал: ему снился русский беглец, повешенный на мачте галеры. Длинные ряды виселиц окружали его...
6. КОРОЛЕВСКИЙ КАПЕЛЛАН
У двери кабинета королевского капеллана стояли два штык-юнкера в касках и легких панцырях, с руками, сложенными на рукоятках мечей. При виде старого полковника кирасир с сыном они сделали мечами на караул и вновь замерли словно изваяния – огромные и неподвижные.
Камер-лакей распахнул перед полковником и премьер-лейтенантом тяжелые двери.
Капеллан Нордберг – духовник короля и первый каролинец Швеции, как его называли при дворе, – неподвижно смотрел на вошедших. Длинный, с исступленно поблескивающими глазами, с резкими движениями, он более походил на безумного, нежели на первое духовное лицо в государстве. О нем говорили, что он подражает баснословному епископу Хэммингу Гату, тому самому, который при Сване Нильсене, командуя осадой Кальмарского замка, мечом добивал раненых датчан и бесстрашно сражался с самострелом в руках – не хуже любого ландскнехта. Так же, как Хэмминг Гат, капеллан Нордберг прибегал к духовному языку только тогда, когда именем «распятого за нас Христа» требовал поголовного уничтожения пленных, или начала новой войны, или очередной расправы с католиками, православными, мусульманами... О непомерной жестокости и кровожадности Нордберга ходили легенды даже при дворе Карла, где мягкосердечие никем не признавалось за добродетель.
– Вы из Московии? – спросил капеллан премьер-лейтенанта.
– Да, из Московии.
У капеллана дергался рот. Он прижал щеку ладонью – рот перестал дергаться. Глаза его смотрели пронизывающе.
– Что они говорят о поражении под Нарвой?
– Русские не слишком часто вспоминают поражение под Нарвой, – ответил Дес-Фонтейнес. – Они более склонны беседовать о своих победах под Азовом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74
Пипер иронически усмехнулся.
– Что же делать бедной Швеции?
Дес-Фонтейнес словно не заметил насмешки.
– Шпага брошена только на медали, – сказал он. – Русские не считают Нарву поражением окончательным...
– Участники битвы с русской стороны во главе с герцогом де Кроа, – холодно перебил Пипер, – рассказывали мне, что разгром был полный, что русские бежали панически, что...
Премьер-лейтенант усмехнулся.
– Раненому битва всегда представляется проигранной, – сказал он. – Как же видит ее изменник? Герцог де Кроа, приглашенный русскими служить под русским знаменем, – изменник, стоит ли слушать его? Еще до начала сражения иностранные офицеры объявили битву проигранной и только искали случая, дабы продать свои шпаги его величеству королю. Брошенные своими офицерами, преданные и проданные русские солдаты тем не менее сражались до последней капли крови, и я никогда не забуду тот день, когда они уходили по мосту через Нарву, под барабанный бой с развернутыми знаменами, под прикрытием Семеновского и Преображенского полков. Кто видел это поражение, тот не может не задуматься о будущем.
– Но все-таки – поражение?
Дес-Фонтейнес молча барабанил пальцами по столу. Граф Пипер говорил долго. Премьер-лейтенант иногда кивал головой – да, да, все это, разумеется, так. Но в глазах его застыло упрямое холодное выражение.
– Вы все-таки несогласны со мной? – неприязненно спросил Пипер.
– Все это так! – сказал Дес-Фонтейнес. – Им приходится туго, есть еще налоги: берут за уход в море и за возвращение с рыбой, берут за дубовый гроб, берут уздечные, за бороды, за топоры, за бани. Мужиков гонят на непосильные работы; сотни, тысячи людей умирают на постройках крепостей, на верфях, на прокладке дорог, на канатных, суконных, полотняных мануфактурах. Все это верно, только мне хотелось бы остановить ваше внимание на другом. Мне невесело об этом говорить, но тем не менее я должен предуведомить вас, что корабли в России строятся, и их уже много, что на заводах отливают пушки, ядра, куют сабли, якоря, штыки, что багинет, который нынче в России вводится в пехоте, есть оружие чрезвычайно удобное, ибо оно позволяет одновременно вести и огонь и штыковое сражение. Русские гренадеры справляются с метанием гранат, конные войска, снабженные ранее только пикой и саблей, вооружаются нынче короткой фузеей, пистолетами и палашами. Московиты посадили пушечных бомбардиров на коней, у них есть зажигательные и осветительные снаряды, есть многоствольные пушки, картечь, есть недурные свои же русские офицеры. Для чего же, граф, поминать нам льстивую медаль или распевать песню о поражении русских под Нарвой, сочиненную глупым поэтом, когда надобно готовиться к смертной битве с врагом, которого еще не имела Швеция...
– Вы хотели сказать... – произнес Пипер.
– Да, я хотел сказать, – подтвердил Дес-Фонтейнес, и граф услышал в его голосе с трудом сдерживаемое злое волнение, – хотел сказать то, о чем нынче никто в Швеции не говорит: война с Россией – безумие! Мы можем презирать эту страну, как презирали ее до сих пор, но во всех наших внешних проявлениях мы должны искать дружбы с нею, вести торговлю, показывать себя добрыми соседями. Русские – сильный народ, в этом вы можете убедиться, повидав того галерного каторжника, который нынче заключен в крепости Грипсхольм. Поговорите с ним. Он передавал какие-то шпионские письма из Стокгольма в Московию. Он знает, не может не знать человека, который пишет эти письма. Заключенного пытают уже четвертый день и не могут добиться решительно ничего. Вот о каком противнике нам надо думать.
– Это все, что вы имели мне сказать? – спросил граф Пипер.
Премьер-лейтенант коротко вздохнул.
– Все, что я выслушал от вас, – сказал Пипер, – небезинтересно как выражение крайнего мнения человека, слишком долго находившегося в Московии, – граф сделал ударение на слове «слишком». – Однако Швеции суждено идти тем путем, который предначертан рукой провидения...
– На провидение мы привыкли ссылаться, когда нам более нечего ответить, граф. Но я предполагаю, что многое зависит от человеческой воли. Здравый шведский смысл должен подсказать решение: если нет возможности не воевать с Россией, тогда нужно действовать немедленно. Ни секунды промедления! Наши войска увязли в Польше, меж тем каждое мгновение дает московитам возможность к усилению своих армий. Поймите же меня: королевство лишится своего могущества, если будет относиться к Московии с тем ужасным легкомыслием, с каким выбита эта проклятая медаль...
– Пожалуй, мне достаточно вас слушать! – холодно произнес Пипер. – Наша беседа слишком затянулась, и я не жду от нее никакой пользы...
Дес-Фонтейнес опустил голову. Единственный трезвый и умный человек в государстве не пожелал понять ни слова из того, что он говорил, а он никогда еще не говорил так много, как нынче. Что ж, пусть поступают как хотят.
Граф Пипер поднялся. Он был значительно ниже премьер-лейтенанта и смотрел на него снизу вверх.
– В дальнейшем я не рекомендую вам делать свои выводы! – сказал он. – Делать выводы и принимать решения может только его величество. Запомните это правило. Иначе вы дорого заплатите.
Граф говорил сухо, глаза его смотрели неприязненно.
– Головою? – спросил Дес-Фонтейнес.
Пипер молча проводил премьер-лейтенанта до двери.
Позже, играя в шахматы с ярлом Юленшерной, граф Пипер сказал, словно невзначай:
– Маргрет следует отказать от дома этому агенту в Московии, несмотря на то, что они были друзьями детства.
Юленшерна ответил, не отрывая взгляда от шахматной доски:
– Это произойдет само собою, граф. Против премьер-лейтенанта начато следствие. Но мне бы не хотелось огорчать Маргрет и побуждать ее к дальнейшему заступничеству. Я приложу все силы к тому, чтобы она ничего не знала о судьбе Дес-Фонтейнеса. Если же обстоятельства сложатся для него слишком неблагоприятно, мы скажем Маргрет, что он еще раз отправлен в Московию, в Архангельск...
Граф Пипер снял с доски ладью, задержал ее на ладони.
– Вы думаете, что к этому агенту будут так уж строги?
– Более чем строги, граф! – ответил Юленшерна. – Королевский прокурор беспощаден к лицам, сомневающимся в мудрости его величества. И он, несомненно, прав. Любыми путями, но мы должны добиться полного единодушия в королевском совете.
– Да будет так! – произнес Пипер.
5. КАКАЯ ПЕСНЯ ТЕБЕ НЕ ПОНРАВИЛАСЬ?
Вдвоем они сидели у камина, разговаривали негромко, почти шепотом: сейчас в Швеции даже в своем доме говорили тихо, боялись стен. Маятник – смерть с косою – со стуком отбивал время. Отец премьер-лейтенанта цедил красное итальянское вино, говорил сиплым голосом старого кавалериста, разглядывая на свет хрустальный кубок.
– Нам всем непрестанно говорят, что Россия, Московия есть варварский стан, подобие монгольского кочевья, обширное поле, которое ждет своего землепашца. Многие из нас уже нынче награждены землями в Московии. Его величество в молчании готовит план удара в сердце России – в Москву. Предположено, что царь Петр, о котором вы рассказывали мне, будет выгнан со своего трона, что этот трон займет один из вассалов его королевского величества – либо шляхтич Собесский, либо еще кто-нибудь, из ливонцев или эстляндцев. Псков и Новгород отойдут к нам на вечные времена, Украина и Смоленщина будут пожалованы шляхтичу Лещинскому, который станет королем Польши. Вся остальная Русь должна быть разделена на маленькие удельные княжества, которые междоусобицами совершенно ослабят друг друга. Север, разумеется, после нынешней экспедиции уже отойдет к нам, и все будет покорно его величеству, все, что только существует под полярным небом. Вы знаете об этом?
Премьер-лейтенант молча усмехнулся.
– Его величество постоянно слышит о себе, что он викинг средних веков, пришедший со своим мечом, дабы возвеличить гиперборейцев навсегда. Его называют еще первым рыцарем истинной церкви, шведским Александром Македонским и другими лестными именами. Вы еще не успели узнать, мой сын, что в Стокгольме нынче все читают старика Улофа Рюдбека, который написал сочинение об Атлантике. Вы не просматривали это сочинение?
Дес-Фонтейнес покачал головой, сказал, наливая вино:
– Нет, не читал...
Полковник сипло захохотал, щипцами вытащил из камина уголь, раскурил трубку.
– Швеция называется в сем сочинении островами саг. По словам гере Рюдбека, будущее человечества начнется отсюда, от викингов Швеции. Многие считают это сочинение достойным внимания и толкуют о нем так же серьезно, как о лютеранской библии... Более того, нынче в королевстве шведском не только не обсуждаются действия короля, но его иначе не называют, нежели наш Сигурд, юный шведский Сигурд. Вот как! И провидение всегда сопутствует юному Сигурду, какую бы очевидную нелепость ни затеял этот жестокий неуч, который выдумал самого себя, начиная от своей длинной дурацкой шпаги, своих непомерно огромных шпор и кончая простой пищей, которую он ест непременно на людях, дабы все говорили о его спартанском образе жизни. Вы не знаете, мой сын, что происходит здесь, и вы неосторожны, вы крайне неосторожны. Вы уехали из одной Швеции и вернулись в другую...
Полковник кирасир был недурным рассказчиком, и постепенно Ларс Дес-Фонтейнес представил себе властителя Швеции таким, каков он на самом деле, неприкрашенным, наделенным сухим и односторонним умом, деспотически властным, с бешеным самолюбием. Посмеиваясь, полковник описал сыну сцену коронования, когда Карл отказался принять корону из рук духовенства, заявив, что он не примет ее ни от кого, потому что она принадлежит ему по праву рождения. Стиснув зубы, он выхватил корону у капеллана и сам возложил ее на себя – криво, набок, а когда Пипер шепнул королю, что надо корону поправить, то король так чертыхнулся, что стало страшно. Верхом на коне, подкованном серебряными подковами, он поехал из Риттерсхольского собора, но жеребец поднялся на дыбы, и корона свалилась бы на мостовую, если бы не ловкость гофмаршала Стенбока. Ему удалось подхватить корону в воздухе.
– Дурное предзнаменование! – заметил премьер-лейтенант.
– Только на это мы и надеемся, – с усмешкой сказал полковник кирасир. – Но когда это случится? Он полон замыслов, этот коронованный сумасброд. Он, например, твердо решил создать союз всех протестантских государств во главе с собой. Впоследствии – крестовые походы, всюду внедрение протестантизма силою, и, может быть, он король всей Европы... И если вы можете себе это представить, мой сын, в довершение всех бед он еще пишет стихи. Придворные лизоблюды с умилением передают строчку: «О чем кручинитесь? Еще ведь живы бог и я!»...
Полковник захохотал. Ларс Дес-Фонтейнес даже не улыбнулся.
– Я и бог! – так кончают эти мальчишки, – произнес он угрюмо. – Бедная Швеция...
Уже светало, когда премьер-лейтенант привязал своего коня у невысокого домика, крытого шифером, на тихой улице Шепсбру. Разносчики угля, продавцы пива, молочницы б огромных чепцах верхом на осликах двигались к городским рынкам. Из порта несло запахом водорослей, смолою, там грохотали якорные цепи, подымались паруса.
Премьер-лейтенант постучал в ставню рукояткою хлыста. Ему открыла дверь дебелая, добрая сонная Христина.
– Фрау опять ждала вас весь вечер и всю ночь! – воскликнула она. – Вы разбиваете ее сердце, гере премьер-лейтенант!
Стуча ботфортами, придерживая шпагу, он вошел к Карин. Она не спала, неподвижно лежала в кровати, лицо ее было бледнее обычного, в глазах блестели слезы.
– Ты плачешь? – удивился Дес-Фонтейнес.
Он раскурил трубку, крикнул Христине, чтобы принесла поесть и выпить. Карин все плакала.
– Ну, довольно! – сказал Дес-Фонтейнес. – Я прихожу к тебе не для того, чтобы видеть, как ты плачешь. Может быть, у тебя опять долги? Ты скажи, и мы покончим с этим делом...
Улыбаясь, он стал развязывать кошелек, который был полон золотом Маргрет.
– Ты глупец! – сказала Карин злобно, на этот раз золото не подействовало на нее. – Ты думаешь, что мне нужны твои деньги...
– И деньги тоже! – усмехнулся премьер-лейтенант. – Деньги нужны всем. Нет такого человека, который бы ими пренебрегал. Даже королю нужны деньги...
– Ты так думаешь, потому что никого не любишь! – крикнула Карин. – Ты плохой человек, очень плохой человек! Я не видывала человека хуже тебя. Недаром моя Христина называет тебя волком. И правда, ты похож на волка.
Сильными челюстями Дес-Фонтейнес быстро жевал горячее, наперченное, жаренное на вертеле мясо.
– Вот как? – спросил он равнодушно. – На волка? Раньше ты мне этого не говорила, малютка! Ты называла меня – мой птенчик, да, да, я это хорошо помню. А что касается моей любви, то я ведь тебе и не говорил о ней, и нам было недурно, не правда ли? Мы просто резвились, веселились и не тратили попусту слов...
Она села в постели, ночной чепец съехал на сторону, волосы рассыпались по плечам. Чем-то она напоминала ему Маргрет – может быть, цветом волос и нежным румянцем?
– Ну хорошо же! – воскликнула Карин. – Я посмотрю, как ты будешь резвиться и веселиться, когда узнаешь то, что знаю я...
Дес-Фонтейнес обернулся к ней, отстранил тарелку.
– Что ты там наделал, глупец, на перепутье трех дорог? Ты убил офицера? За что? Тебе не понравилась песня, да?
– Я ничего не понимаю...
– Не понимаешь? Скажи, какая песня тебе не понравилась?
Она опустила босые ноги с постели, подошла к нему, придерживая сорочку на груди, заговорила дрожащими губами:
– Вчера ко мне приходил священник от королевского капеллана Нордберга. Тело убитого найдено. Офицеры поклялись на библии, что тебе не понравилась песня, они только не помнят – какая была песня... Следствие ведет сам королевский капеллан, дела о поединках поручены ему. Теперь они хотят знать, какая была песня.
– Глупая песня о Нарвской битве! – сказал премьер-лейтенант. – Но, пожалуй, этого им не следует знать. Вздор! Если офицеры были так пьяны, что не помнят причины поединка, капеллану никогда не проведать, с чего началось дело...
И он засмеялся глухим смехом, точно залаял. Карин вздрогнула, закрыла глаза: Ларс Дес-Фонтейнес никогда не умел смеяться.
– Пустые страхи, девочка! – сказал он. – Но ты хорошо сделала, что предупредила меня. Теперь я знаю, чего им от меня нужно... Ложись и вытри глазки. Тебе вовсе не идет, когда ты плачешь. Ты должна быть всегда веселой.
Во сне он кричал: ему снился русский беглец, повешенный на мачте галеры. Длинные ряды виселиц окружали его...
6. КОРОЛЕВСКИЙ КАПЕЛЛАН
У двери кабинета королевского капеллана стояли два штык-юнкера в касках и легких панцырях, с руками, сложенными на рукоятках мечей. При виде старого полковника кирасир с сыном они сделали мечами на караул и вновь замерли словно изваяния – огромные и неподвижные.
Камер-лакей распахнул перед полковником и премьер-лейтенантом тяжелые двери.
Капеллан Нордберг – духовник короля и первый каролинец Швеции, как его называли при дворе, – неподвижно смотрел на вошедших. Длинный, с исступленно поблескивающими глазами, с резкими движениями, он более походил на безумного, нежели на первое духовное лицо в государстве. О нем говорили, что он подражает баснословному епископу Хэммингу Гату, тому самому, который при Сване Нильсене, командуя осадой Кальмарского замка, мечом добивал раненых датчан и бесстрашно сражался с самострелом в руках – не хуже любого ландскнехта. Так же, как Хэмминг Гат, капеллан Нордберг прибегал к духовному языку только тогда, когда именем «распятого за нас Христа» требовал поголовного уничтожения пленных, или начала новой войны, или очередной расправы с католиками, православными, мусульманами... О непомерной жестокости и кровожадности Нордберга ходили легенды даже при дворе Карла, где мягкосердечие никем не признавалось за добродетель.
– Вы из Московии? – спросил капеллан премьер-лейтенанта.
– Да, из Московии.
У капеллана дергался рот. Он прижал щеку ладонью – рот перестал дергаться. Глаза его смотрели пронизывающе.
– Что они говорят о поражении под Нарвой?
– Русские не слишком часто вспоминают поражение под Нарвой, – ответил Дес-Фонтейнес. – Они более склонны беседовать о своих победах под Азовом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74