Псы заливисто лаяли во дворе. По светлому небу быстро бежали рваные тучи. С грохотом распахнув форточку в калитке, лекарь узнал Яна Уркварта и испанца дель Роблеса.
Гости вошли в дом молча. Ян Уркварт стал греть руки у камина, дель Роблес сел в кресло. Дес-Фонтейнес поставил на стол коробку с табаком, бутылку с ликером. Испанец перелистывал хронику. Вышитая закладка обозначала страницу, на которой остановился лекарь: сражение между – шведами и русскими в давние времена на реке Неве.
– Ну? – спросил Дес-Фонтейнес.
Испанец захлопнул книгу.
– Все это не стоит и выеденного яйца! – ответил дель Роблес. – Вы находитесь в крайности, гере премьер-лейтенант. И флот – дело очень далекого будущего. Пока что это все не выходит из пределов детских игр. Да, они играют увлеченно, но это только игра, ничего больше...
Дес-Фонтейнес смотрел на испанца не мигая, острым взглядом. Испанцу сделалось не по себе от этого взгляда. Дель Роблес поежился, заговорил злее:
– Мне не следовало идти с ними, вот что. Наши карты ни черта не стоят. В самом начале путешествия я перестал быть нужным московитам. В Пертоминском монастыре государь уже меня не замечал. А рыбаки осыпали меня насмешками...
– Значит, они сами справлялись со своей яхтой? – спросил лекарь глуховатым голосом.
– Да, гере, сами.
– Следовательно, они располагают людьми, знающими, что такое море?
Уркварт ответил раздраженно:
– Что же из этого, гере премьер-лейтенант? У них может быть много таких людей, но корабли для военного флота будут у них еще очень не скоро.
– Корабли строят люди! – сказал Дес-Фонтейнес.
– У них нет этих людей.
– У них есть эти люди, гере шхипер. У них много этих людей.
– Я не понимаю предмета нашего спора! – вспылил Ян Уркварт. – Каждый раз мы говорим об одном и том же! К чему?
– К тому, гере шхипер, чтобы ваши впечатления не шли вразрез с моими письмами. Многие из посещающих Московию, вернувшись в Швецию, рассказывают то, что от них желают слышать. В Швеции привыкли к победному бряцанию оружием. Судьба нам благоприятствовала. Победа под Брейтенфельдом возвела нас в степень великой державы. Мы господствуем над устьями всех рек в Германии, большая часть побережья Балтики принадлежит короне. Бремен и Верден, восточная и западная часть Померании, Троньем, Борнгольм, Скония принадлежат нам. Разумеется, трудно в такие времена думать о будущем. Нельзя медлить, гере шхипер, вот о чем я говорю.
– Медлить с чем? – спросил Уркварт.
– С экспедицией во славу короны. Город Архангельск должен быть выжжен до основания. Корабельные мастера должны быть повешены все до одного, дабы московиты не задумывались более о своем кораблестроении. Выход в Белое море принадлежит шведской короне. Я писал об этом дважды, и мне известно, что у меня есть сторонники там, в Стокгольме. Их немного, но они есть. Будущее Швеции зависит от наших действий здесь. Еще немного – и будет поздно. Выход на Балтику в наших руках, зачем же дразнить их воображение здешними водами? Степи – вот их стихия. Пусть скачут там на своих конях и стреляют из луков. Море подвластно шведам, и никому больше...
Уркварт подошел к столу, налил себе ликеру, пригубил, почмокал языком: ликер был хорош. Испанец неподвижно сидел в кресле, вытянув ноги к огню, полузакрыв глаза. Ему хотелось спать. Половины из того, что говорил Дес-Фонтейнес, он не понимал. Другая половина была ясна – прийти, ограбить, сжечь. Но это не так просто сделать.
– С каждым днем, гере премьер-лейтенант, вы становитесь все более решительным! – сказал Уркварт. – Экспедиция в Архангельск вызовет войну. Война с московитами дело не столь простое, как это может показаться...
– Или теперь, или никогда! – решительно сказал Дес-Фонтейнес. – Кто знает, что принесет нам следующий год? Мне известно, что они поминают Ям, Копорье, Орешек, Иван-город и поныне. Они не могут привыкнуть к тому, что у них нет Балтики.
Уркварт усмехнулся:
– Привыкнут!
Дес-Фонтейнес отвернулся от Уркварта. С ним было бессмысленно разговаривать. Он ничего не понимал, этот толстый самоуверенный офицер, с удовольствием облачившийся в платье негоцианта и забывший все ради своих барышей. С потемневшим лицом, сжав узкий рот, Дес-Фонтейнес молчал, глядя на огонь в камине. Потом спросил испанца:
– Русский государь проявлял интерес к верфям на Соловецких островах?
Дель Роблес зевнул, ответил со скукой в голосе:
– Целые дни он проводил на верфях.
– Что еще его интересовало?
– Многое, насколько я умел видеть, но более всего судостроение, гере премьер-лейтенант.
– Он часто говорил с рыбаками?
– Он проводил с ними целые дни на палубе яхты в Белом море. Они рассказывали ему и его молодым свитским о том, как следует плавать в здешних водах, и не только в здешних, но и в океане. В монастыре на Соловецких островах ему принесли старинную лоцию, написанную на дереве, на бересте...
Дес-Фонтейнес молча смотрел на испанца.
– Это плохо, это очень плохо! – наконец сказал он. – Царь Петр здесь набирает волонтеров для своего будущего флота. Чем больше здешних матросов будет на его кораблях, тем хуже для нас. Вам следовало бы, гере шхипер, рекомендовать Апраксину и другим царским приближенным набирать экипажи для будущих кораблей за границей. Чем больше наемников, тем спокойнее...
– Но наемники могут оказаться преданными московитам...
– Не часто! – в задумчивости ответил Дес-Фонтейнес. – Не часто, гере шхипер...
Проводив гостей, Дес-Фонтейнес долго смотрел на потухающие угли в камине. Лицо его ничего не выражало, кроме усталости. Потом он открыл «Хронику Эриков» и стал читать с середины:
...И заботились о лодьях и быстро бегущих судах.
Много больших мешков с деньгами
Было тогда развязано, и деньги розданы тем,
Кто должен был расстаться со своим домом
И не знал, когда вернется обратно...
4. НЕГОЦИАНТЫ РОССИЙСКИЕ
Свечи оплывали.
По крыше дворца на Мосеевом острове надоедливо и однообразно стучал дождь.
Петр сидел на лавке откинувшись, прикрыв усталые глаза, казалось, дремал, но когда Ромодановский замолчал, крикнул нетерпеливо:
– Далее говори!
Федор Юрьевич оглядел бояр, примолкнувших по своим лавкам, взял у Виниуса оловянную кружку, хлебнул из нее. Царь сбросил тесный башмак, пожаловался:
– Душно что-то. И дождь льет непрестанно, а все душно.
Ромодановский опять заговорил. Петр слушал, томясь.
– Пожары на Москве да пожары. Нельзя более деревянные дома строить. Вот возвернемся – думать будем. Еще что?
– Поход потешный, что давеча с Гордоном на осень определен был... Как теперь? Готовиться?
– Близ Коломенского чтобы готовили... Далее что?
– Челобитная на полковника Снивина.
Петр промолчал. Федор Юрьевич стал говорить о полковнике, что-де замечен во многих скаредных и богомерзких поступках, мздоимствует бесстыдно, иноземцам во всем потакает, россиянам от него ни охнуть, ни вздохнуть.
Царь зевнул с судорогой.
– Кто пишет?
– Гости суконной сотни – Сердюков со товарищи...
– И пишут, и пишут! – потягиваясь на лавке, сказал Петр Алексеевич. – Недуг, ей-ей! Встал им иноземец поперек горла. Ладно, хватит нынче. У тебя тоже жалобы, Андрей Андреевич?
Виниус поклонился толстой шеей, лицо у него было бесстрастное, совершенно спокойное.
– Против иноземцев?
– Против, государь, так!
Петр топнул разутой ногой, волоча башмак, пошел к столу, на котором потрескивали свечи.
– Сговорились? Одно и то же с утра до ночи!
Виниус тоже крикнул:
– Ты вели прочесть, государь, а после ругайся!
И стал читать. Нарышкин, Зотов, Шеин дремали на лавке, клевали носами. Яким Воронин ножиком строгал палку; ножик был тупой, Яким то и дело со скрежетом точил его на железном гвозде.
– Да перестань ты! – вдруг гаркнул царь.
Воронин испуганно спрятал нож, на цыпочках вышел вон.
Виниус все читал. Петр недовольно морщился, но слушал внимательно. В челобитной поминалось фальшивое серебро, воровство, что чинилось иноземцами, скупка ворвани на пять лет вперед, обманы таможенных целовальников, татьба с жемчугом, смолою, пенькою и многими другими товарами, бесчинства в городе, как селятся иноземцы где захотят...
– Может, и не врут? – сказал Петр, словно бы раздумывая.
Виниус сделал на своем лице неопределенную мину: кто его знает, как бы говорил он, воля твоя, государь, тебе, небось, виднее.
Царь беспомощно, по-детски огляделся.
«В великое разорение пришли, – читал Виниус, – и подати тебе твои, великий государь, платить никак не можем, домы наши разрушены, и благолепию конец наступил, ибо тот аглицкий немец нами правит и делает чего похощет, властен над душою и животами нашими...»
– Нет, не врут! – решительно произнес Петр. – Кто пишет?
Лицо его стало злым.
Виниус твердой рукой поправил очки на толстом носу, поискал подпись.
– Гость Лыткин со товарищи, государь.
– Не врут, а как быть? – спросил Петр. – Что ж мне сих иноземцев, в толчки прогнать? Где твой Лыткин?
– Покуда на Соловки ходили – все ждал. Да не один ждал, много их тут. В ельничке обжились, харчишки себе на костре варили, народ степенный, богатей, видать...
– Зови!
Ромодановский крикнул в раскрытую настежь дверь:
– Лыткина там, гостя, со товарищи покличьте!
Петр ходил по столовому покою из конца в конец, туфель волочился за ним на ленте. Дьяк Зотов встал на колени, развязал ленту, бережно поставил цареву туфлю на лавку. Было слышно, как возле дворца испуганными голосами перекликались денщики:
– Где купцы с Вологды, с Холмогор, с Архангельска? Живыми ногами шевелись...
В двери тянуло сыростью, запахом реки, туманом...
Купцов было пятеро, все измаявшиеся ожиданием, похудевшие, грязные: сколько ночей спали в ельнике у дворца, боясь пропустить Петра Алексеевича. К такой жизни не скоро привыкнешь после перин да собольих одеял. Все пятеро поклонились в землю. Петр молча смотрел на них: они глядели не робко, злые глаза на опухших от комариных укусов лицах, злые зубы, – словно стая волков...
– Ну? – спросил Петр Алексеевич.
Лыткин вышел вперед, заговорил сурово:
– Пропадаем, великий государь...
Другие кивали, поддакивали, вздыхали. Сначала было непонятно, о чем речь, потом Лыткин осторожно спросил:
– Наслышаны мы, что замыслил ты, великий государь, строить корабли. Так ли?
Петр подался вперед, глаза у него блеснули, зажглись.
– То великая радость, государь. Дай самим возить товары за моря, послужим тебе, большой капитал сложим – тогда бери! Бери сколь надобно...
– Стой, стой! – крикнул Петр. – Повтори, что сказал? Значит, по сердцу? Любо?
– Любо! – вместе, перебивая друг друга, заговорили купцы. – Уж так-то любо! Даром товар наш идет, ваше величество, пользы не даем, какой можно. Ты вникни...
Не боясь, обступили царя, стали рассчитывать цены, показывали на пальцах сотни денег, кули, бочки, дюжины тюленьих кож... Петр слушал, кивал, потом велел подать пива, набил табаком трубку. Купцы вспотели, такого поворота дела никто не ожидал. За столом, потчуя жалобщиков, Петр велел Виниусу писать указ о первых негоциантах-навигаторах, кои повезут товары свои за моря. Но когда Виниус раскрыл было рот, чтобы спросить, как ограничить в торговле иноземцев, Петр цыкнул на него и велел больше об этом не говорить. Поднял кружку, сказал весело:
– За первых российских негоциантов-навигаторов, виват!
И выпил залпом.
Перед дворцом не враз рявкнули пушки, посуда на столе зазвенела. Купец Лыткин, словно закружившись от царского почета, кричал:
– Про наше здоровье из пушек палят? Да я, да господи, да разве ж я... Все отдам! Ты меня, государь-батюшка, еще не знаешь! Ты меня приблизь!
Его оттаскивали, он верещал из угла:
– Ручку облобызать! Рученьку, господи! Да я...
Поздней ночью, после петухов, заявился Осип Баженин. Могучими руками отпихнув от дверей стражу с алебардами, ввалился в царев покой, столкнул с дороги гуляющих купцов, подсел к царю:
– То все пятака, ваше величество, не стоит в самую ярмарку. Разгон надо брать, да только как с людишками сделается, где наберешь? Самоедины тут есть, некрещеные, велишь – нахватаю к корабельному строению и сюда, на Соломбалу, и ко мне, в Ровдинскую деревню, да на ручей на Вавчугский, – тогда дело подвинется. Да еще немчин Крафт чтобы отцепился от меня, не лаялся срамными словами...
– Ну бери, бери самоединов! – нетерпеливо сказал Петр. – Еще чего?
– Воеводе укажи про них! – попросил Баженин. – А то отъедешь, а дело мое без тебя и станет...
Петр кликнул Меншикова, велел ему звать Апраксина, Иевлева. С ними пришел Лефорт, сонный, розовый, приветливый, сел рядом с царем, похвалил за доброе согласие с купцами, улыбался гостям, хозяйничал за столом – учтиво, вежливо. Александр Данилович Меншиков понимающе кивал на слова Лыткина, спорил с ним в углу покоя. Лыткин дивился – молод, а голова умная.
– Ну, ну, живее говори! – торопил Петр Осипа Баженина.
– Чего уж живее, Петр Алексеевич: пушки буду для кораблей сам лить, порох буду сам делать – невелика хитрость. Братец мой богоданный многим искусствам и художествам обучен – совладает. Канаты вить зачнем, парусную снасть ткать на машинах...
Петр стиснул Баженину плечо, потряс:
– Не врешь?
Осип широко перекрестился.
– Федор Матвеевич, Сильвестр Петрович, вам здесь быть! – крикнул царь. – Бажениным братьям все делать, как скажут! Людей им давайте на верфи без сумления, самоединов, черный народ, чтобы было кому дело делать...
– Да откуда их набрать? – спросил Апраксин. – Государь Петр Алексеевич, ведь сотни народу понадобятся, да куда сотни – тысячи...
Осип Баженин вытянул шею к Апраксину, ударил кулачищем по столу так, что подпрыгнули подсвечники, заорал:
– Ты, воевода, где хочешь, там и бери работных людишек! Мне государь повелел строить! Давай народишко, хоть роди! Коли не восхотят – в цепи, кнутами гони на верфи. С тебя взыщут, с воеводы!
Федор Матвеевич ответил, бледнея:
– Ты не кричи! Не то...
– Что не то?
Купец Никешин говорил в это время Петру:
– На реке Керети, государь великий, близ деревеньки малой Чернорецкой, на Коле, государь, слюды видимо-невидимо. Они, немцы аглицкие, ее покупают у нас не по дельной цене, – сколь возжелают, столь и заплатят. Слезы, а не торговлишка. Построим корабли, сами за море слюду повезем...
Серое, сырое, безветренное утро застало гостей за гретым пивом – царь, купцы, Меншиков, Лефорт, споря друг с другом, считали, что можно брать на Руси, чтобы везти за море, какие от чего надобно ждать выгоды, где быть поначалу проторям и убыткам, какую прибыль даст кораблям торговля...
– Ты погоди! – говорил Меншиков купцу Лыткину. – Погоди, господин хороший! Птичье перо для чего не считаешь? Замараться боишься? Врешь! Гагачий пух иноземец с руками оторвет. Слушай меня, голова дубовая. Мехами тебе беспременно торговать надобно – куницей, рысью, волком, росомахой. Я тебя научу. Я к тебе в долю пойду, обучу как надобно. Для чего дрянью торговать? Торговать надобно товаром добрым...
Осип Баженин ходил по столовой палате, тупо смотрел пьяными недобрыми глазами, хвалился:
– Нынче людей мне пригонят – назавтра верфь не узнаешь! То-то! И мне воевода не указ, я сам воеводу учить буду! Нынче Баженин Оська, а завтра Осип Андреевич, а еще через денек – граф али князь Баженин! Я все могу!
И пел с угрозой в голосе:
Ах, вы братцы, вы братцы мои,
Удальцы вы, братцы мои...
Погодя на карбасах и лодьях всей компанией переехали Двину, пошли смотреть ярмарку. Петр отмахнулся от свитских, отстал, спрятался в маленькой церквушке, подождал, пока и свитские и купцы пройдут мимо. Он был в короткой куртке, вроде тех, что носят иноземные матросы, шею замотал шарфом, на ремне у бедра болтался нож в чехле из рыбьей кожи. Никто не узнавал в нем царя, только огромный его рост привлекал внимание народа. Ярмарка была в самом разгаре, иноземные негоцианты медленно прогуливались среди гор вяленой рыбы, среди бочек с ворванью, между коробами и бочонками с дорогой икрой, возле лавок, где на шестах были вывешены ценные меха. На лицах иноземцев было написано презрение, они ничего не покупали и даже цен не спрашивали, – просто прогуливались от нечего делать, сытые, спокойные, молчаливые, нелюбопытные. А русские гости зазывали их, взмахивали мехами, раздували подшерсток куницы, показывали, сколь добротен воск, какова пенька, что за дивный лен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74
Гости вошли в дом молча. Ян Уркварт стал греть руки у камина, дель Роблес сел в кресло. Дес-Фонтейнес поставил на стол коробку с табаком, бутылку с ликером. Испанец перелистывал хронику. Вышитая закладка обозначала страницу, на которой остановился лекарь: сражение между – шведами и русскими в давние времена на реке Неве.
– Ну? – спросил Дес-Фонтейнес.
Испанец захлопнул книгу.
– Все это не стоит и выеденного яйца! – ответил дель Роблес. – Вы находитесь в крайности, гере премьер-лейтенант. И флот – дело очень далекого будущего. Пока что это все не выходит из пределов детских игр. Да, они играют увлеченно, но это только игра, ничего больше...
Дес-Фонтейнес смотрел на испанца не мигая, острым взглядом. Испанцу сделалось не по себе от этого взгляда. Дель Роблес поежился, заговорил злее:
– Мне не следовало идти с ними, вот что. Наши карты ни черта не стоят. В самом начале путешествия я перестал быть нужным московитам. В Пертоминском монастыре государь уже меня не замечал. А рыбаки осыпали меня насмешками...
– Значит, они сами справлялись со своей яхтой? – спросил лекарь глуховатым голосом.
– Да, гере, сами.
– Следовательно, они располагают людьми, знающими, что такое море?
Уркварт ответил раздраженно:
– Что же из этого, гере премьер-лейтенант? У них может быть много таких людей, но корабли для военного флота будут у них еще очень не скоро.
– Корабли строят люди! – сказал Дес-Фонтейнес.
– У них нет этих людей.
– У них есть эти люди, гере шхипер. У них много этих людей.
– Я не понимаю предмета нашего спора! – вспылил Ян Уркварт. – Каждый раз мы говорим об одном и том же! К чему?
– К тому, гере шхипер, чтобы ваши впечатления не шли вразрез с моими письмами. Многие из посещающих Московию, вернувшись в Швецию, рассказывают то, что от них желают слышать. В Швеции привыкли к победному бряцанию оружием. Судьба нам благоприятствовала. Победа под Брейтенфельдом возвела нас в степень великой державы. Мы господствуем над устьями всех рек в Германии, большая часть побережья Балтики принадлежит короне. Бремен и Верден, восточная и западная часть Померании, Троньем, Борнгольм, Скония принадлежат нам. Разумеется, трудно в такие времена думать о будущем. Нельзя медлить, гере шхипер, вот о чем я говорю.
– Медлить с чем? – спросил Уркварт.
– С экспедицией во славу короны. Город Архангельск должен быть выжжен до основания. Корабельные мастера должны быть повешены все до одного, дабы московиты не задумывались более о своем кораблестроении. Выход в Белое море принадлежит шведской короне. Я писал об этом дважды, и мне известно, что у меня есть сторонники там, в Стокгольме. Их немного, но они есть. Будущее Швеции зависит от наших действий здесь. Еще немного – и будет поздно. Выход на Балтику в наших руках, зачем же дразнить их воображение здешними водами? Степи – вот их стихия. Пусть скачут там на своих конях и стреляют из луков. Море подвластно шведам, и никому больше...
Уркварт подошел к столу, налил себе ликеру, пригубил, почмокал языком: ликер был хорош. Испанец неподвижно сидел в кресле, вытянув ноги к огню, полузакрыв глаза. Ему хотелось спать. Половины из того, что говорил Дес-Фонтейнес, он не понимал. Другая половина была ясна – прийти, ограбить, сжечь. Но это не так просто сделать.
– С каждым днем, гере премьер-лейтенант, вы становитесь все более решительным! – сказал Уркварт. – Экспедиция в Архангельск вызовет войну. Война с московитами дело не столь простое, как это может показаться...
– Или теперь, или никогда! – решительно сказал Дес-Фонтейнес. – Кто знает, что принесет нам следующий год? Мне известно, что они поминают Ям, Копорье, Орешек, Иван-город и поныне. Они не могут привыкнуть к тому, что у них нет Балтики.
Уркварт усмехнулся:
– Привыкнут!
Дес-Фонтейнес отвернулся от Уркварта. С ним было бессмысленно разговаривать. Он ничего не понимал, этот толстый самоуверенный офицер, с удовольствием облачившийся в платье негоцианта и забывший все ради своих барышей. С потемневшим лицом, сжав узкий рот, Дес-Фонтейнес молчал, глядя на огонь в камине. Потом спросил испанца:
– Русский государь проявлял интерес к верфям на Соловецких островах?
Дель Роблес зевнул, ответил со скукой в голосе:
– Целые дни он проводил на верфях.
– Что еще его интересовало?
– Многое, насколько я умел видеть, но более всего судостроение, гере премьер-лейтенант.
– Он часто говорил с рыбаками?
– Он проводил с ними целые дни на палубе яхты в Белом море. Они рассказывали ему и его молодым свитским о том, как следует плавать в здешних водах, и не только в здешних, но и в океане. В монастыре на Соловецких островах ему принесли старинную лоцию, написанную на дереве, на бересте...
Дес-Фонтейнес молча смотрел на испанца.
– Это плохо, это очень плохо! – наконец сказал он. – Царь Петр здесь набирает волонтеров для своего будущего флота. Чем больше здешних матросов будет на его кораблях, тем хуже для нас. Вам следовало бы, гере шхипер, рекомендовать Апраксину и другим царским приближенным набирать экипажи для будущих кораблей за границей. Чем больше наемников, тем спокойнее...
– Но наемники могут оказаться преданными московитам...
– Не часто! – в задумчивости ответил Дес-Фонтейнес. – Не часто, гере шхипер...
Проводив гостей, Дес-Фонтейнес долго смотрел на потухающие угли в камине. Лицо его ничего не выражало, кроме усталости. Потом он открыл «Хронику Эриков» и стал читать с середины:
...И заботились о лодьях и быстро бегущих судах.
Много больших мешков с деньгами
Было тогда развязано, и деньги розданы тем,
Кто должен был расстаться со своим домом
И не знал, когда вернется обратно...
4. НЕГОЦИАНТЫ РОССИЙСКИЕ
Свечи оплывали.
По крыше дворца на Мосеевом острове надоедливо и однообразно стучал дождь.
Петр сидел на лавке откинувшись, прикрыв усталые глаза, казалось, дремал, но когда Ромодановский замолчал, крикнул нетерпеливо:
– Далее говори!
Федор Юрьевич оглядел бояр, примолкнувших по своим лавкам, взял у Виниуса оловянную кружку, хлебнул из нее. Царь сбросил тесный башмак, пожаловался:
– Душно что-то. И дождь льет непрестанно, а все душно.
Ромодановский опять заговорил. Петр слушал, томясь.
– Пожары на Москве да пожары. Нельзя более деревянные дома строить. Вот возвернемся – думать будем. Еще что?
– Поход потешный, что давеча с Гордоном на осень определен был... Как теперь? Готовиться?
– Близ Коломенского чтобы готовили... Далее что?
– Челобитная на полковника Снивина.
Петр промолчал. Федор Юрьевич стал говорить о полковнике, что-де замечен во многих скаредных и богомерзких поступках, мздоимствует бесстыдно, иноземцам во всем потакает, россиянам от него ни охнуть, ни вздохнуть.
Царь зевнул с судорогой.
– Кто пишет?
– Гости суконной сотни – Сердюков со товарищи...
– И пишут, и пишут! – потягиваясь на лавке, сказал Петр Алексеевич. – Недуг, ей-ей! Встал им иноземец поперек горла. Ладно, хватит нынче. У тебя тоже жалобы, Андрей Андреевич?
Виниус поклонился толстой шеей, лицо у него было бесстрастное, совершенно спокойное.
– Против иноземцев?
– Против, государь, так!
Петр топнул разутой ногой, волоча башмак, пошел к столу, на котором потрескивали свечи.
– Сговорились? Одно и то же с утра до ночи!
Виниус тоже крикнул:
– Ты вели прочесть, государь, а после ругайся!
И стал читать. Нарышкин, Зотов, Шеин дремали на лавке, клевали носами. Яким Воронин ножиком строгал палку; ножик был тупой, Яким то и дело со скрежетом точил его на железном гвозде.
– Да перестань ты! – вдруг гаркнул царь.
Воронин испуганно спрятал нож, на цыпочках вышел вон.
Виниус все читал. Петр недовольно морщился, но слушал внимательно. В челобитной поминалось фальшивое серебро, воровство, что чинилось иноземцами, скупка ворвани на пять лет вперед, обманы таможенных целовальников, татьба с жемчугом, смолою, пенькою и многими другими товарами, бесчинства в городе, как селятся иноземцы где захотят...
– Может, и не врут? – сказал Петр, словно бы раздумывая.
Виниус сделал на своем лице неопределенную мину: кто его знает, как бы говорил он, воля твоя, государь, тебе, небось, виднее.
Царь беспомощно, по-детски огляделся.
«В великое разорение пришли, – читал Виниус, – и подати тебе твои, великий государь, платить никак не можем, домы наши разрушены, и благолепию конец наступил, ибо тот аглицкий немец нами правит и делает чего похощет, властен над душою и животами нашими...»
– Нет, не врут! – решительно произнес Петр. – Кто пишет?
Лицо его стало злым.
Виниус твердой рукой поправил очки на толстом носу, поискал подпись.
– Гость Лыткин со товарищи, государь.
– Не врут, а как быть? – спросил Петр. – Что ж мне сих иноземцев, в толчки прогнать? Где твой Лыткин?
– Покуда на Соловки ходили – все ждал. Да не один ждал, много их тут. В ельничке обжились, харчишки себе на костре варили, народ степенный, богатей, видать...
– Зови!
Ромодановский крикнул в раскрытую настежь дверь:
– Лыткина там, гостя, со товарищи покличьте!
Петр ходил по столовому покою из конца в конец, туфель волочился за ним на ленте. Дьяк Зотов встал на колени, развязал ленту, бережно поставил цареву туфлю на лавку. Было слышно, как возле дворца испуганными голосами перекликались денщики:
– Где купцы с Вологды, с Холмогор, с Архангельска? Живыми ногами шевелись...
В двери тянуло сыростью, запахом реки, туманом...
Купцов было пятеро, все измаявшиеся ожиданием, похудевшие, грязные: сколько ночей спали в ельнике у дворца, боясь пропустить Петра Алексеевича. К такой жизни не скоро привыкнешь после перин да собольих одеял. Все пятеро поклонились в землю. Петр молча смотрел на них: они глядели не робко, злые глаза на опухших от комариных укусов лицах, злые зубы, – словно стая волков...
– Ну? – спросил Петр Алексеевич.
Лыткин вышел вперед, заговорил сурово:
– Пропадаем, великий государь...
Другие кивали, поддакивали, вздыхали. Сначала было непонятно, о чем речь, потом Лыткин осторожно спросил:
– Наслышаны мы, что замыслил ты, великий государь, строить корабли. Так ли?
Петр подался вперед, глаза у него блеснули, зажглись.
– То великая радость, государь. Дай самим возить товары за моря, послужим тебе, большой капитал сложим – тогда бери! Бери сколь надобно...
– Стой, стой! – крикнул Петр. – Повтори, что сказал? Значит, по сердцу? Любо?
– Любо! – вместе, перебивая друг друга, заговорили купцы. – Уж так-то любо! Даром товар наш идет, ваше величество, пользы не даем, какой можно. Ты вникни...
Не боясь, обступили царя, стали рассчитывать цены, показывали на пальцах сотни денег, кули, бочки, дюжины тюленьих кож... Петр слушал, кивал, потом велел подать пива, набил табаком трубку. Купцы вспотели, такого поворота дела никто не ожидал. За столом, потчуя жалобщиков, Петр велел Виниусу писать указ о первых негоциантах-навигаторах, кои повезут товары свои за моря. Но когда Виниус раскрыл было рот, чтобы спросить, как ограничить в торговле иноземцев, Петр цыкнул на него и велел больше об этом не говорить. Поднял кружку, сказал весело:
– За первых российских негоциантов-навигаторов, виват!
И выпил залпом.
Перед дворцом не враз рявкнули пушки, посуда на столе зазвенела. Купец Лыткин, словно закружившись от царского почета, кричал:
– Про наше здоровье из пушек палят? Да я, да господи, да разве ж я... Все отдам! Ты меня, государь-батюшка, еще не знаешь! Ты меня приблизь!
Его оттаскивали, он верещал из угла:
– Ручку облобызать! Рученьку, господи! Да я...
Поздней ночью, после петухов, заявился Осип Баженин. Могучими руками отпихнув от дверей стражу с алебардами, ввалился в царев покой, столкнул с дороги гуляющих купцов, подсел к царю:
– То все пятака, ваше величество, не стоит в самую ярмарку. Разгон надо брать, да только как с людишками сделается, где наберешь? Самоедины тут есть, некрещеные, велишь – нахватаю к корабельному строению и сюда, на Соломбалу, и ко мне, в Ровдинскую деревню, да на ручей на Вавчугский, – тогда дело подвинется. Да еще немчин Крафт чтобы отцепился от меня, не лаялся срамными словами...
– Ну бери, бери самоединов! – нетерпеливо сказал Петр. – Еще чего?
– Воеводе укажи про них! – попросил Баженин. – А то отъедешь, а дело мое без тебя и станет...
Петр кликнул Меншикова, велел ему звать Апраксина, Иевлева. С ними пришел Лефорт, сонный, розовый, приветливый, сел рядом с царем, похвалил за доброе согласие с купцами, улыбался гостям, хозяйничал за столом – учтиво, вежливо. Александр Данилович Меншиков понимающе кивал на слова Лыткина, спорил с ним в углу покоя. Лыткин дивился – молод, а голова умная.
– Ну, ну, живее говори! – торопил Петр Осипа Баженина.
– Чего уж живее, Петр Алексеевич: пушки буду для кораблей сам лить, порох буду сам делать – невелика хитрость. Братец мой богоданный многим искусствам и художествам обучен – совладает. Канаты вить зачнем, парусную снасть ткать на машинах...
Петр стиснул Баженину плечо, потряс:
– Не врешь?
Осип широко перекрестился.
– Федор Матвеевич, Сильвестр Петрович, вам здесь быть! – крикнул царь. – Бажениным братьям все делать, как скажут! Людей им давайте на верфи без сумления, самоединов, черный народ, чтобы было кому дело делать...
– Да откуда их набрать? – спросил Апраксин. – Государь Петр Алексеевич, ведь сотни народу понадобятся, да куда сотни – тысячи...
Осип Баженин вытянул шею к Апраксину, ударил кулачищем по столу так, что подпрыгнули подсвечники, заорал:
– Ты, воевода, где хочешь, там и бери работных людишек! Мне государь повелел строить! Давай народишко, хоть роди! Коли не восхотят – в цепи, кнутами гони на верфи. С тебя взыщут, с воеводы!
Федор Матвеевич ответил, бледнея:
– Ты не кричи! Не то...
– Что не то?
Купец Никешин говорил в это время Петру:
– На реке Керети, государь великий, близ деревеньки малой Чернорецкой, на Коле, государь, слюды видимо-невидимо. Они, немцы аглицкие, ее покупают у нас не по дельной цене, – сколь возжелают, столь и заплатят. Слезы, а не торговлишка. Построим корабли, сами за море слюду повезем...
Серое, сырое, безветренное утро застало гостей за гретым пивом – царь, купцы, Меншиков, Лефорт, споря друг с другом, считали, что можно брать на Руси, чтобы везти за море, какие от чего надобно ждать выгоды, где быть поначалу проторям и убыткам, какую прибыль даст кораблям торговля...
– Ты погоди! – говорил Меншиков купцу Лыткину. – Погоди, господин хороший! Птичье перо для чего не считаешь? Замараться боишься? Врешь! Гагачий пух иноземец с руками оторвет. Слушай меня, голова дубовая. Мехами тебе беспременно торговать надобно – куницей, рысью, волком, росомахой. Я тебя научу. Я к тебе в долю пойду, обучу как надобно. Для чего дрянью торговать? Торговать надобно товаром добрым...
Осип Баженин ходил по столовой палате, тупо смотрел пьяными недобрыми глазами, хвалился:
– Нынче людей мне пригонят – назавтра верфь не узнаешь! То-то! И мне воевода не указ, я сам воеводу учить буду! Нынче Баженин Оська, а завтра Осип Андреевич, а еще через денек – граф али князь Баженин! Я все могу!
И пел с угрозой в голосе:
Ах, вы братцы, вы братцы мои,
Удальцы вы, братцы мои...
Погодя на карбасах и лодьях всей компанией переехали Двину, пошли смотреть ярмарку. Петр отмахнулся от свитских, отстал, спрятался в маленькой церквушке, подождал, пока и свитские и купцы пройдут мимо. Он был в короткой куртке, вроде тех, что носят иноземные матросы, шею замотал шарфом, на ремне у бедра болтался нож в чехле из рыбьей кожи. Никто не узнавал в нем царя, только огромный его рост привлекал внимание народа. Ярмарка была в самом разгаре, иноземные негоцианты медленно прогуливались среди гор вяленой рыбы, среди бочек с ворванью, между коробами и бочонками с дорогой икрой, возле лавок, где на шестах были вывешены ценные меха. На лицах иноземцев было написано презрение, они ничего не покупали и даже цен не спрашивали, – просто прогуливались от нечего делать, сытые, спокойные, молчаливые, нелюбопытные. А русские гости зазывали их, взмахивали мехами, раздували подшерсток куницы, показывали, сколь добротен воск, какова пенька, что за дивный лен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74