Джон УИНДЕМ
МИДВИЧСКИЕ КУКУШКИ


ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1. В МИДВИЧ ВЪЕЗД ЗАКРЫТ
Самая большая удача в жизни моей жены - то, что ей довелось выйти
замуж за человека, который родился 26 сентября. Не будь этого, мы
неминуемо провели бы ночь с 26-го на 27-е дома в Мидвиче, со всеми
вытекающими отсюда последствиями, которых - за что я не перестаю
благодарить судьбу - моя жена избежала.
Однако, поскольку это был мой день рождения, а также в некоторой
степени из-за того, что накануне я подписал контракт с американским
издательством, 26-го утром мы отправились в Лондон - немного отпраздновать
эти события. Время мы провели очень приятно: несколько визитов, омары и
шабли у Уилера, последнее фантастическое творение Устинова [Питер Устинов
(род. 1921 г.) - известный английский драматург, писатель и режиссер],
скромный ужин - и обратно в гостиницу, где Джанет с удовольствием приняла
ванну.
Итак, на следующее утро мы не спеша возвращаемся назад в Мидвич. По
пути останавливаемся в Трейне - ближайшем городке, где мы, как обычно,
делаем покупки, затем по главной дороге проезжаем через поселок Стоуч,
потом сворачиваем направо на местное шоссе, и... Дорогу перекрывает
шлагбаум с табличкой "Проезд закрыт", а рядом, подняв руку, стоит
полисмен.
Приходится остановиться. Полисмен подходит к машине, и я узнаю
констебля из Трейна.
- Простите, сэр, но дорога закрыта.
- Вы хотите сказать, мне придется ехать кругом, через Оппли?
- Боюсь, сэр, там тоже закрыто.
- Но...
Сзади раздается гудок.
- Пожалуйста, сэр, поставьте машину чуть левее, к обочине.
Слегка сбитый с толку, я подчиняюсь, и мимо нас проносится трехтонный
армейский грузовик, вдоль бортов которого сидят молодые ребята в хаки.
- Что, в Мидвиче революция? - спрашиваю я.
- Маневры, - отвечает полисмен. - Проезд закрыт.
- Но не обе же дороги? Мы живем в Мидвиче, вы же знаете, констебль.
- Знаю, сэр. Но сейчас проезд закрыт. На вашем месте, сэр, я бы
вернулся обратно в Трейн, пока мы здесь все не выясним. А тут стоять
нельзя, ваша машина мешает.
Джанет открывает дверцу со своей стороны и достает сумку с покупками.
- Я пойду пешком, а ты приедешь, когда откроют движение, - говорит
она мне.
Констебль колеблется, потом, понизив голос, сообщает:
- Раз уж вы здешние, мэм, я вам скажу - но только это между нами.
Бесполезно, мэм. В Мидвич сейчас никому не попасть, вот в чем дело.
Мы изумленно глядим на него.
- Но почему? - спрашивает Джанет.
- Вот это-то мы как раз и пытаемся понять, мэм. А сейчас, если вы
поедете в Трейн, в "Орел", я позабочусь, чтобы вам сообщили сразу же, как
только дорогу откроют.
Мы с Джанет переглянулись.
- Ну что ж, - сказала она констеблю, - все это весьма странно, но раз
вы так уверены, что нам никак не проехать...
- Уверен, мэм. Да еще приказ. Мы вам сразу же дадим знать.
Спорить не стоило - в конце концов, констебль лишь выполнял свой долг
и при этом был настолько любезен, насколько это вообще было возможно в
данной ситуации.
- Ну хорошо, - согласился я. - Моя фамилия Гейфорд, Ричард Гейфорд. Я
скажу в "Орле", чтобы мне оставили записку, если меня не будет на месте.
Я выбрался задним ходом на главную дорогу и, приняв на веру слова
полисмена о том, что другая дорога на Мидвич тоже закрыта, поехал обратно.
Но лишь только Стоуч остался позади, я свернул с шоссе на проселок.
- Что-то мне все это не нравится, - сказал я. - Давай пройдем
напрямик через поле и посмотрим, что там творится.
- И полицейский этот какой-то странный. Давай, - согласилась Джанет,
открывая дверцу.

Все это было тем более удивительно, что Мидвич известен как место,
где никогда ничего не происходит.
Мы с Джанет прожили здесь уже год с лишним и пришли к выводу, что в
этом заключается чуть ли не главная особенность поселка. В самом деле,
если бы при въезде стояла табличка с надписью: "МИДВИЧ. ПРОСЬБА НЕ
БЕСПОКОИТЬ", она была бы на удивление к месту. И почему среди тысячи
других поселков именно Мидвич оказался в центре странных событий 26
сентября, вероятно, так и останется тайной навсегда.
Попробуйте представить себе, насколько это заурядное место.
Мидвич расположен примерно в восьми милях к северо-западу от Трейна.
Шоссе из Трейна на запад проходит через соседние поселки Стоуч и Оппли, и
из каждого идет местная дорога в Мидвич. Таким образом, поселок находится
в вершине треугольника, двумя другими вершинами которого являются Стоуч и
Оппли; еще одна дорога петляет около пяти миль до Хикхэма, что в трех
милях к северу.
В центре Мидвича - треугольная лужайка, украшенная пятью
великолепными вязами и круглым прудом. В углу, который ближе к церкви,
стоит памятник жертвам войны, а по сторонам - сама церковь, дом
священника, гостиница, кузница, почта, магазин миссис Вельт и ряд
коттеджей. Всего в поселке около шестидесяти коттеджей и небольших
домиков, мэрия, поместье Кайл и Ферма.
Церковь выстроена большей частью в готическом стиле, дом священника -
в стиле эпохи короля Георга, Ферма - в викторианском; архитектура поместья
Кайл восходит ко временам Тюдоров, однако с многочисленными позднейшими
дополнениями; коттеджи представляют большинство стилей, существовавших
между двумя Елизаветами [Елизавета I (1558-1603) - последняя из династии
Тюдоров (1485-1603); Елизавета II - ныне царствующая королева
Великобритании (с 1952 г.); таким образом, поместье Кайл - самая старая
постройка в Мидвиче, а все остальное строилось практически все время], а
самыми поздними постройками стали два хозяйственных флигеля, добавленных к
Ферме, когда государство забрало ее для исследовательских работ.
Не имея особого стратегического значения, Мидвич никогда не играл
существенной роли в истории. Когда он возник - неизвестно; в Земельной
описи Вильгельма Завоевателя он упоминается как "деревушка", каковой,
впрочем, он и остается по настоящее время, находясь в стороне от железных
дорог и прочих коммуникаций.
Здесь нет полезных ископаемых; никто никогда не считал Мидвич
подходящим местом для аэродрома, полигона или военного училища, разве что
Ферму заняло какое-то правительственное учреждение, но и это мало
отразилось на деревенской жизни. Мидвич живет - вернее, жил - спокойной,
сонной жизнью уже тысячу лет; и если бы кто-то, обладающий даром
предвидения, предсказал его жителям грядущие странные события в ночь на 27
сентября и их тревожные последствия, его бы просто подняли на смех.
"События? В Мидвиче? - сказали бы ему. - Не выдумывайте! У нас в Мидвиче
никогда ничего не происходит. Хотите народ пугать своими бредовыми идеями
- отправляйтесь в Оппли или Стоуч, там что угодно может быть. Но не здесь.
Мы тут, в Мидвиче, народ простой, всегда тут жили и жить будем". Но таких
провидцев не нашлось. Никто даже в самой малой степени не ощущал, что над
Мидвичем занесен меч. Казалось, все говорило о том, что поселок проживет
столь же тихой, размеренной жизнью и следующее тысячелетие.
Было бы неверно, однако, утверждать, что в Мидвиче вообще не
происходило никаких исторических событий. В 1931 году там произошла
вспышка ящура. А еще раньше, в 1916 году, сбившийся с курса цеппелин
сбросил бомбу, которая упала на вспаханное поле и, к счастью, не
взорвалась. А до этого Черного Нэда, разбойника с большой дороги,
застрелила на ступеньках гостиницы "Коса и Камень" некая Полли Паркер. И
хотя это событие скорее личного, чем общественного характера, оно тем не
менее было прославлено в балладах 1768 года.
К таким же событиям можно отнести и неожиданное закрытие близлежащего
монастыря Святого Акция, из которого разбежались монахи; сплетни о
причинах их побега ходят до сих пор, хотя это случилось еще в 1493 году.
Кроме того, в церкви устраивали конюшню для лошадей Кромвеля, а
развалины монастыря посетил Уильям Уордсворт [Уордсворт, Уильям (William
Wordsworth, 1770-1850), английский поэт-романтик, воспевавший английскую
деревню], посвятив этому один из своих сонетов.
Вот, пожалуй, и все. Если не считать вышеупомянутых событий, история,
казалось, проходила мимо Мидвича, никак на нем не отражаясь.
То же можно было бы сказать и о жителях. Предки всех их, кроме
викария, его жены, семьи Зеллаби из поместья Кайл, доктора, окружной
медсестры, нас и, конечно, исследователей, вели здесь в течение многих
поколений размеренную и безмятежную жизнь.
В течение всего дня 26 сентября ничто, казалось, не предвещало
никаких неожиданностей. Разве только миссис Брант, жена кузнеца,
почувствовала - как она потом заявила - легкое беспокойство, заметив на
одном из полей сразу девять сорок; да мисс Огл, служащая почты, была
расстроена накануне ночью тем, что увидела во сне необычайно больших
летучих мышей-вампиров; но к сожалению, предчувствия миссис Брант и сны
мисс Огл были столь часты, что это сводило к нулю их значимость. И ничто
больше, до самого позднего вечера понедельника, не говорило о том, что
Мидвич ожидает что-либо необычное. Так, по крайней мере, казалось нам с
Джанет, когда мы отправлялись в Лондон. И вот, во вторник 27-го...

Мы заперли машину, перелезли через изгородь и двинулись напрямик по
скошенной траве. В конце концов мы вышли на другое поле и, свернув левее,
стали подниматься по склону холма. Пройдя полдороги через пастбище, мы
оказались на вершине холма, откуда был уже виден Мидвич. Сквозь деревья
просматривалось немногое - два-три лениво поднимавшихся к небу столба дыма
и шпиль церкви, возвышающийся над вязами. На следующем поле я увидел
несколько лежавших на земле коров. Коровы спали.
Я не фермер, а только живу в деревне, но я, помнится, уже тогда
подумал, что здесь что-то не так. Когда корова, лежа, пережевывает жвачку
- да, это вполне обычная картина; но чтобы коровы крепко спали... Но в тот
момент у меня возникло смутное ощущение, что тут что-то не в порядке,
только и всего.
Мы перелезли через изгородь на поле, где спали коровы, и пошли
напрямик.
Слева послышался чей-то крик. Я обернулся и посреди соседнего поля
увидел фигуру в хаки. Что кричал человек, было не понять, но судя по
размахиванию стеком, он явно приказывал нам вернуться. Я остановился.
- Пошли, Ричард. Он далеко, - нетерпеливо сказала Джанет и побежала
вперед.
Я поколебался, глядя на фигуру, которая стала размахивать стеком
гораздо энергичнее и кричать еще громче, хотя понять по-прежнему ничего
было нельзя, но все же решил последовать за Джанет. Она была уже ярдах в
двадцати от меня, как вдруг - я не успел даже сдвинуться с места -
пошатнулась, беззвучно рухнула на землю и замерла.
Я остолбенел. Все произошло настолько неожиданно, что на мгновение у
меня возникла идиотская мысль, будто ее застрелили. Оцепенение длилось не
больше секунды, потом я бросился к ней. Краем глаза я заметил, что человек
слева все еще что-то кричит, но он меня уже не волновал. Я спешил к
Джанет...
Но я не добежал до нее.
Сознание мое отключилось мгновенно, и я даже не почувствовал, как
коснулся земли.

2. В МИДВИЧЕ ВСЕ СПОКОЙНО
Как я уже говорил, 26-го в Мидвиче все было спокойно. Я очень
внимательно изучал обстоятельства дела, и могу сказать практически о
каждом, где он находился и что делал тем вечером.
Постояльцы "Косы и Камня", например, уже разошлись по своим номерам.
Несколько молодых людей уехали в Трейн в кино - в основном те же, что и в
прошлый понедельник. На почте мисс Огл мирно вязала около коммутатора, как
всегда, предпочитая радиопередачам чужие телефонные разговоры. Мистер
Таппер, который служил раньше садовником, а потом выиграл баснословные
деньги в футбольный тотализатор, пребывал в дурном настроении из-за своего
телевизора, у которого снова отказал красный цвет, и ругался при этом так,
что его жена не выдержала и ушла спать. В одной или двух лабораториях,
переведенных на Ферму, все еще горел свет, но и в этом не было ничего
странного - некоторые ученые частенько засиживались за своими
таинственными экспериментами до поздней ночи.
Жизнь текла как обычно, хотя даже самый рядовой день для кого-то
может быть особенным. Например, как я уже говорил, 26-е - день моего
рождения, поэтому наш коттедж был закрыт и не освещен. А в поместье Кайл
именно в этот день мисс Феррелин Зеллаби заявила мистеру Алану Хьюзу, в то
время лейтенанту, что пора бы по-дружески сообщить ее отцу об их помолвке.
После некоторых колебаний Алан позволил провести себя в кабинет
Гордона Зеллаби, чтобы посвятить старого джентльмена в суть дела.
Хозяин поместья удобно расположился в большом кресле, закрыв глаза и
склонив вправо изящную седую голову, так что на первый взгляд могло
показаться, что он спит, убаюканный прекрасной музыкой, наполняющей
комнату. Но впечатление оказалось обманчивым - не говоря ни слова и не
открывая глаз, Гордон Зеллаби указал левой рукой на другое кресло и
приложил палец к губам, требуя тишины.
Алан на цыпочках прошел к указанному креслу и сел. Последовала пауза,
в течение которой все заготовленные слова вылетели у него из головы, и
следующие десять минут Алан изучал обстановку комнаты.
Одну стену от пола до потолка занимали книжные полки, а вдоль других
стен стояли шкафы с книгами, так что место оставалось лишь для больших
окон, входной двери, камина, в котором горел приятный, хотя и не столь уж
необходимый, огонь, и проигрывателя. Один из застекленных шкафов был
отведен под издания трудов самого Зеллаби, в том числе и на других языках;
на нижней полке было оставлено место для новых поступлений.
Над шкафом висел набросок красным мелом, изображавший красивого
молодого человека, в котором, несмотря на прошедшие сорок лет, все еще
легко было узнать Гордона Зеллаби. На другом шкафу стояла бронзовая
статуэтка, в которой было увековечено впечатление, произведенное им на
Эпстайна [Эпстайн, Джейкоб (Jacob Epstein, 1880-1959) - выдающийся
американский скульптор; с 1905 г. жил в Лондоне и Париже] примерно
двадцатью пятью годами позже. На стенах висело несколько портретов
знаменитостей с автографами. Место над камином и возле него было отведено
для семейных реликвий. Вместе с портретами отца, матери, брата и двух
сестер, там имелись изображения Феррелин и ее матери (миссис Зеллаби номер
два), а также сводных брата и сестры Феррелин и их матери (миссис Зеллаби
номер один).
Портрет Антеи (нынешней миссис Зеллаби, номер три) стоял на главном
предмете в комнате - большом, обитом кожей, письменном столе, за которым
Зеллаби создавал свои труды.
Разглядывая книги, Алан подумал о том, не выбрал ли он слишком
неподходящее время для визита - судя по всему, именно сейчас Зеллаби
вынашивал замысел очередного произведения, чем и объяснялась его некоторая
рассеянность.
"О, он всегда такой, когда что-то обдумывает, - объясняла Феррелин. -
Он словно отключается. Иной раз уйдет на прогулку и забредет так далеко,
что сам не может понять, где находится, и звонит нам, чтобы приехали за
ним на машине... ну и так далее. Немного утомительно, но все приходит в
норму, как только он начинает писать. Тогда надо только следить, чтобы он
вовремя поел и все такое".
Обстановку комнаты - удобные кресла, приятное освещение, толстый
ковер - Алан воспринял как практическое воплощение взглядов ее хозяина на
безмятежную жизнь. Он вспомнил, что в книге "Пока мы живы" - единственной
книге Зеллаби, которую он читал, - автор расценивал и аскетизм, и
неумеренность как проявления неприспособленности к жизни. Алан помнил, что
книга была интересная, но довольно мрачная; автор не слишком полагался на
то, что новые поколения, как правило, и динамичнее, и дальновиднее своих
предков.
Наконец музыка стихла. Зеллаби, нажав кнопку в подлокотнике кресла,
выключил проигрыватель, открыл глаза и взглянул на Алана.
- Надеюсь, вы меня извините, - сказал он. - Мне кажется, что музыку
Баха нельзя прерывать. Кроме того, - добавил он, поглядев на
проигрыватель, - мы никак не можем окончательно привыкнуть к этим
новшествам. Становится ли искусство музыканта менее достойным уважения
оттого лишь, что он не каждый раз исполняет свою музыку сам?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25