нанесение побоев с
легкими телесными повреждениями. Мило побеседовав с Таней и составив
протокол, лейтенант попросил у нее перед уходом телефончик.
А еще через час Таню и начальника ее отдела Плискина вызвали к
замдиректора по оргвопросам на обсуждение "безобразного поступка м.н.с. тов.
Глебовой, выразившегося в нападении ею на сотрудницу первого отдела тов.
Кумысникову". При разбирательстве присутствовал и товарищ-полковник, но за
все полтора часа не проронил ни слова, сидя мрачнее тучи в углу под вешалкой
(у Тани осталось парадоксальное впечатление, что он отчасти на ее стороне).
А вот Плискин, наоборот, проявил себя, как полное дерьмо, - продал со всеми
потрохами ... и, хоть окончательного решения принято не было (договорились
продолжить завтра в двенадцать), дело шло полным ходом к увольнению.
Таня чувствовала себя, как волк, обложенный со всех сторон красными
флажками, однако, при всем при том, нисколечко не боялась. Она переживала
только за Ивана - тот пока ничего не знал, ибо работал по хоздоговору в
Загорске и в Москву наезжал только на выходные.
По всем признакам, кульминация планировалась властями предержащими на
второй раунд разборки. Таня пришла в Институт в 11:45, под лепетание
охаживавших ее подруг сняла плащ и ровно в 12:00 постучала в дверь
замдиректора по оргвопросам. Первым, кого она увидала внутри, - был Давид;
"Подождите за дверью, Глебова." - холодно сказал он. Таня спокойно кивнула
и вышла - и стремглав бросилась в ближайший туалет, где ее вырвало. Стоя
около раковины и умываясь, она увидела в зеркале, как дверь за ее спиной с
грохотом отмахнула в сторону и в туалет на всех парах влетел Бегемот.
"Танька, - ужаснулся он, - ты чего здесь стоишь? Тебе ж к замдиректора
надо!" "Т-т-т ... - танин подбородок почему-то заходил ходуном, - Ф-ф-ф!"
"Что? - вытаращил глаза Бегемот, - Ты чего, мать, совсем
рехнулась?" Но Таня не отвечала: громко рассмеявшись, она зарыдала - с ней
случилась истерика.
Что произошло в кабинете замдиректора и как, находясь в Архангельске,
Давид прослышал о случившемся, Таня не узнала никогда. Он только обмолвился,
что Хамазюк оказался страшно зол на Кумысникову ("Изгадила все дело, дура!")
и что это обстоятельство ему, Давиду, сильно помогло. А когда Таня, наконец,
встретила своего спасителя наедине (в его кабинете, вечером того же дня) -
тот был заметно пьян и до крайности раздражен (но не на нее, а
вообще), из чего она сделала вывод, что ему пришлось
товарища-полковника угощать.
Так или иначе, но, начиная с этого момента, неприятности пошли на убыль
семимильными шагами. В Институте скандал уладился за два дня: Давид сумел
переквалифицировать танины действия из уголовно-политических в
антиобщественные. Ну как, если бы они с Ж.Кумысниковой подрались на
рынке, а не при исполнении той служебных обязанностей. И как Давиду такие
дела удавалось проворачивать?! (Глупый Бегемот даже стал капать, что это
подозрительно - уж не кэгэбэшник ли он скрытый?... Да только Таня
знала, что не кэгэбэшник, и Бегемоту дала заслуженный отпор.) Кстати,
Давид этой историей Таню ни разу не попрекнул, ни единым словом! Но все
равно она чувствовала себя виноватой - и, как провинившаяся собака,
заискивающе вертела хвостом, подскуливала и тыкалась в его руки мокрым
холодным носом ...
Остальное уладилось как бы само собой. Ж.Кумысникова из милиции свое
заявление забрала (сказав лейтенанту Муравьеву, что поганку Глебову
простила). В райкоме обошлось не так гладко: после трехсторонних переговоров
(Таня - райком - Министерство Культуры РСФСР) все до одной картинки
пришлось таскать на утверждение ко второму секретарю. И он-таки с десяток
зарубил, зараза, включая одну танину любимую - "Дачу для Зобицкой" ... ну,
здесь уже ничего не попишешь! Неожиданно упорными оказались институтские
комсомольцы: тягали Таню на проработки три раза, требуя сказать, как дошла
до жизни такой. Таня не говорила, а лишь презрительно смотрела в окно, - в
результате чего из комсомола вылетела. Ну, и плевать - она на
дипломатическую работу не собиралась.
Единственная проблема возникла с Иваном - неожиданно
заинтересовавшимся, почему зам. директора по науке член.-корр. Фельдман стал
спасать м.н.с. б./с. Глебову из лап всемогущего КГБ. Однако реальных фактов
у Ивана не имелось, и он, ворча, удовлетворился таниным объяснением, что,
"видно, хороший человек - Фельдман, раз за правду вступился". Таня считала
такую версию событий логичной, а главное, правдивой - однако
предпочла бы не рассказывать мужу ничего вообще. Что, к сожалению, было
невозможно, ибо работали они в одном и том же Институте.
Последним отголоском бури явился приказ о строгом выговоре м.н.с.
Глебовой, появившийся через неделю на доске объявлений возле отдела кадров.
Они даже не лишили ее премии! Шагая домой в тот вечер по Страстному
бульвару, Таня глубоко вдыхала влажный осенний воздух и думала, что,
несмотря на темноту, сырость, холод, болезни, убожество, нищету и несвободу,
жизнь всех людей - счастлива и удивительна. Да, именно всех людей,
всех людей на свете! - ибо ее собственная, отдельная мера счастья не делала
Таню счастливой вполне.
В тот день ей исполнялось двадцать три года.
* * *
Таня села на постели и подогнула колени под подбородок: Господи, почему
она не может спать? Что сейчас - ночь, утро?... Почему задернуты шторы? Она
медленно подобралась к краю кровати и спустила босые ноги на пол - где
тапочки? А где халат? Завернувшись в теплый байковый халат из шкафа, она
подобрала с пола мокрое полотенце и отнесла в ванную. Теперь что? Несколько
секунд Таня простояла в нерешительности ... нет, забыла.
Ну, и Бог с ним ...
Волоча ноги по керамическим плиткам пола, она прошла в гостиную,
включила электрокамин и рухнула на белую овечью шкуру перед самым
радиатором. Потом обвела взглядом комнату: элегантная мебель, цветы в
букетах, картинки на стенах: одну нарисовала сама, две выбрала на выставках
... Сколько сил ушло на обустройство дома - а Малыш так ни разу и не
посмотрел. На что это все теперь? "Съеду. - с озлоблением подумала она, -
В двухкомнатную квартиру, как всю жизнь прожила."
"А чего ж тогда Иван от тебя ушел, если ты его так защищала, да
лелеела?"
Танины воспоминания. Часть 5
Первым - под влиянием жизни с Иваном - изменился танин стиль
рисования.
Прежде всего, рисовать она стала лучше - и не только за счет
естественного прогресса, но также и потому, что Иван указывал ей ошибки. В
этом смысле ему не было равных: бросит один взгляд на картинку, а потом
ткнет длинным тонким пальцем в угол и скажет: "Положи здесь тень погуще."
Его советам Таня следовала беспрекословно - ни разу не ошибся. Жаль, что
сам не рисовал, - когда она смотрела его старые картинки, так только
расстраивалась.
А вот оценить уже законченную картинку Иван не мог - так как мыслил
категориями "правильно - неправильно", а не "хорошо - плохо". Здесь уже не
было равных Давиду: не будучи художником, тот обладал идеальным вкусом, да и
трезвой головой впридачу (Таня всегда у него спрашивала, сколько за картинку
просить, если объявлялся покупатель).
Но прогресс ее как художника - это одно, а изменившаяся тематика -
совсем другое. Говоря попросту, она стала рисовать другие вещи. Таня
это заметила, когда посмотрела однажды на три последние к тому времени
картинки и на всех трех обнаружила лестницы! К месту они были, не к месту -
роли не играло (наверно к месту, иначе бы Иван заметил) ... но почему
она вдруг захотела рисовать лестницы? Заинтересовавшись, Таня вытащила
чистый ватман и в полтора часа нарисовала пастелью композицию, состоявшую из
одних лестниц, - и такое получила при этом удовольствие, что хоть к
Игорю Генриховичу на прием записывайся!
А вот пейзажей она стала рисовать намного меньше - особенно, без
домов: стало неинтересно. Церкви - тоже неинтересно. Интереснее всего были
старые московские дома - совсем старые: развалюхи с галерейками и
мезонинами ... Нарисовала несколько портретов маслом, что оказалось полезно
для техники: сделать так, чтобы похоже было, а фотографией - не
было. Но самыми интересными оставались - лестницы.
Может, иваново влияние здесь и не при чем? Ведь могла же Таня просто
измениться с возрастом?
А еще, примерно в то же время, у нее в голове поселилась Другая
Женщина. Таня точно помнит день, когда та заговорила впервые: 29-ый день
рожденья - последний день рождения перед вторым разводом. Гости уже ушли,
посуда была вымыта, Андрюшка и Иван - уложены спать. Погасив свет и открыв
окно, Таня сидела без сил на табуретке в кухне. "Ну что - осталась,
наконец, одна?" - спросил ее кто-то изнутри. "Ты кто? - удивилась Таня, -
я тебя знаю?" "Знаешь. - отвечал голос, - Я - это ты. Ну, иди спать, чего
сидеть без смысла ..." С усилием встав, Таня поплелась в ванную.
Голос лгал - Другая Женщина Таней не была. Потому что с настоящей ею
она никогда не соглашалась. Всегда спорила. А иногда (обычно в критические
минуты) перехватывала бразды правления таниным телом и такое творила,
что последствия удавалось расхлебать далеко не всегда. Иногда Другая Женщина
уезжала куда-то и отсутствовала подолгу - по два-три месяца - но, в конце
концов, неминуемо возвращалась домой. Таня не говорила о ней никому. Да и
некому: Давида с ней уже не было, а Игорь Генрихович умер полгода тому
назад. А другим рассказать, так не поверят, скажут - с ума сошла,
раздвоение личности. Какая чушь! ... неужто непонятно, что Другая Женщина не
сама по себе в таниной голове завелась, а от Ивана переселилась? (Недаром
она его так хорошо знала - можно сказать, насквозь видела ...) А иногда
Тане казалось, что это игра такая, ею же и придуманная, - чтоб можно было
хоть с кем-нибудь откровенно поговорить, помимо самой себя.
То, что у Ивана кто-то появился, Тане сообщила как раз Другая Женщина.
Таня-то по наивности подумала, что это у него обострение начинается, и
запаниковала: почти семь лет не было - с того случая после их свадьбы. А
тут стал приходить с работы поздно и какой-то смурной, что делал -
вразумительно объяснить затруднялся. Заподозрить супружескую измену Таня не
могла, ибо считала его чем-то средним между сыном и собственностью: она его
подобрала, выходила - можно сказать, родила заново ... Он даже
потолстел немного на ее готовке! А теперь подумайте: разве может вам
изменить ваш сын? Или ваш дом?
Но Другую Женщину не проведешь - жаль только, что Таня ее не слушала.
А с другой стороны, может, и хорошо, что не слушала: в таких случаях сделать
все равно ничего нельзя - только скандалы бы пошли.
Последний день их семейной жизни начался, как обычно: Таня приготовила
завтрак на троих, отправила Андрюшку в школу и даже успела постирать, пока
Иван собирался. Потом они поехали в Институт и расстались в вестибюле,
договорившись вечером друг друга не ждать: кто первым освободится, тот
первым домой и едет (Андрюшку иа школы забирала танина мама). В тот раз Таня
засиделась до половины девятого - Плискин попросил церковь с Кривоколенного
дорисовать, и, когда пришла домой, то Андрюшка уже ложился спать - Иван
накормил его приготовленным тещей ужином. Первым, что ей бросилось в глаза,
был букет желтых роз на столе в гостиной (она же супружеская спальня, она же
студия). "Чего это он?" - удивилась Таня и пошла говорить сыну спокойной
ночи. Когда она вышла из андрюшкиной комнаты, Иван стоял, странно
понурившись, у стола с розами - у Тани нехорошо защемило сердце. "Что
случилось? - спросила она со страхом и указала на букет, - По какому
случаю?" Иван посмотрел на нее со слезами на глазах и коротко сказал: "Я
ухожу."
Они проговорили всю ночь. Таня будто оледенела: смотрела в сторону и
отвечала на вопросы только со второго раза; Иван три раза начинал плакать.
Но, вместе с тем, оставался тверд, как скала, - она не ожидала в нем такой
силы. О том, как будут расставаться, договорились так: Таня утром уходит на
работу, а когда возвращается - его уже нет. Они легли спать около пяти
утра, причем Иван - отдельно от нее, на полу ... боялся, что она его
изнасилует, что ли? Утром следующего дня Таня разбудила его, как
договорились, за две минуты до своего ухода в Институт.
Этот день навсегда остался самым страшным днем ее жизни - много хуже,
чем тот, когда отменилась выставка. Ко всему прочему, от недосыпа она
чувствовала себя ужасно физически: года ее были не те - по ночам отношения
выяснять. И все время в подсознании теплилась сумасшедшая надежда: приходит
она домой, а Иван на диване сидит - в последний момент решил-таки остаться.
Как Таня себя за глупость не ругала, а все ж в глубине души надеялась. И
точно: входит вечером в квартиру и первое, что видит, - единственные
ивановы теплые ботинки посреди прихожей. У Тани перехватило дыхание и
закружилась голова ... а тут, как на зло, телефон звонит. Слабой рукой она
сняла трубку (аппарат висел на стене в прихожей) и услыхала голос мужа:
"Танюш, я у тебя ботинки забыл. - сказал Иван извиняющимся тоном, - Надо
же, глупость какая, в тапочках в такси сел." "Я принесу их завтра в
Институт." - четко, как лейтенант на рапорте, ответила Таня и повесила
трубку. "Видно, торопился очень. - весело объяснила она выглянувшей из
кухни маме (пришедшей, как обычно, присмотреть за внуком после школы), -
Так торопился, что даже без ботинок убежал!" И засмеялась ... громче,
громче, еще громче ... пока смех не перешел в рыдания. С ней случилась
вторая в ее жизни истерика - прямо на глазах у мамы и прибежавшего на крики
Андрюшки.
Они проработали с Иваном в одном Институте до самой таниной смерти -
встречаясь в столовой, в очереди за зарплатой, на профсоюзном собрании и
просто в коридорах. Хуже того, его новая подруга тоже работала в Институте;
равно, как и ее бывший муж. Таня было собралась мужа этого закадрить (и, тем
самым, замкнуть круг), однако передумала: он ей, во-первых, не нравился; а
во-вторых, уже обзавелся новой подругой - таниной приятельницей Зобицкой.
Эти совпадения придали всему событию спасительный для Тани комический
оттенок.
* * *
"А что потом было, помнишь? Потом у тебя завелся Игорек, свободный
художник, - на два года. А параллельно с ним - странный тип Гоша,
возникавший спонтанно каждые два месяца и оставлявший на хранение
атташе-кейс с шифром. Причем, как только Игорек в пьяном виде под машину
попал, так тут же и Гоша исчез и больше не появлялся - за его атташе-кейсом
потом из милиции приходили, помнишь? Затем какие-то еще возникали,
кратковременные - кто на год, кто на полгода ... А последним был физик
Женька: ворвался в твою жизнь, словно смерч, влюбил в себя чуть ли не
насильно, а потом смотался в Австралию - с женой и деточками. И все твои
мужчины тебя не любили, а использовали: Давид брал у тебя молодость, Иван -
здоровье, Игорек - уют, а для Гоши - ты просто работала камерой хранения
...
А что, по-твоему, у меня брал Женька - молодость? здоровье?... Чушь!
Он меня на год моложе был, да и здоровей - скорее уж я его душевным
здоровьем пользовалась ... Нет, Женька, хоть в Австралию и уехал, а меня
любил! Он просто детей не мог бросить.
Да, не любил он тебя, а ценил - за то, что ты красивее и ярче
оставившей его любовницы. Он тебя использовал в качестве лекарства для
своего самолюбия!
Лжешь, лжешь, ЛЖ¬ШЬ!!!"
Вздрогнув, Таня открыла глаза и рывком села на овечьей шкуре. В голове
царила полная и окончательная ясность - она знала ответы на все свои
вопросы. (Насторожившийся дом прислушивался к ее дыханию тысячей невидимых
ушей. Невозмутимые стенные часы прокалывали темноту остриями светящихся
стрелок.) Таня встала, неторопливо прошла в свою комнату и сбросила халат на
пол. Порывшись в комоде, одела трусики, лифчик, колготки и комбинацию - все
с иголочки новое и подобранное в тон (отложила для встречи Малыша после
Госпиталя). Потом распахнула шкаф и стала перебирать свой гардероб: не то
... не то ... не то ... вот это. Она выбрала длинное бархатное платье с
необычной завязкой у пояса - точную копию того, в котором впервые встретила
Малыша. Теперь причесаться ... косметика ... кольца ...
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32