Однако, вернемся к судьбе двух урок.
Охранники ничего не знают о подоплеке событий и, ничтоже сумняшеся,
исполняют данное им приказание: 12-ый и 16-ый оказываются в карцере. На
верхней полке кто-то спит, однако опасение разбудить спящего ниже
достоинства урок. Кляня в полный голос проклятого 23-го, они обещают
прирезать его при первой же возможности: "Вот этим самым ножом!" - говорит
один из них и похлопывает себя по карману комбинезона. "И отвечать потом за
убийство?" - пугается другой; "Да ты что, вчера родился, парень? -
удивляется первый, - Перережем ему вены и подержим минуты две, а когда
подохнет, - вложим нож в его руку, всего-то и делов! Пройдет как
самоубийство."
Они ложатся спать.
Скептик откашлялся.
- Я не ручаюсь, коллеги, за мелкие детали диалога между 12-ым и 16-ым,
однако уверен, что общий ход их мыслей я передал правильно. - Повернувшись
на месте, он опять стал прохаживаться по темной комнате. - Между тем, тот
самый 23-ий, которого урки только что приговорили к смерти, проснулся от
громких голосов и слышал все их угрозы. Вывод один: если он хочет жить -
нужно действовать, иначе ему не пережить подъема. Как только в карцере
загорится верхний свет, 12-ый и 16-ый увидят его и зарежут до прихода
охранников. Единственный реальный шанс - это опередить их. Выждав, пока
урки уснут, 23-ий спускается вниз, обыскивает их комбинезоны, находит нож и
перерезает им горла.
Скептик на мгновение замолчал, а потом добавил тошнотворным тоном
показного беспристрастия:
- Я готов признать, что 23-ий имел все права защищать свою жизнь.
И он картинно указал на Франца широким жестом правой руки.
- Однако дальнейшие действия подследственного не укладываются ни в
какие моральные нормы. - в голосе Скептика чувствовалась безмерная печаль,
- Я думаю, что он действовал в приступе помешательства и
действительно не помнит своих поступков (а не делает вид, как я
предполагал вначале). Им овладел инстинкт убийства, а мозг превратился в
придаток к инстинкту ... в компьютер, рассчитывавший на десять ходов вперед
- быстро и с идеальной точностью.
Укрыв тела 12-го и 16-го с головой простынями, 23-ий вызывает охранника
под предлогом приступа "душиловки". Тот приходит, освещает больного светом
карманного фонаря и осматривает его, как это положено по Уставу, с дистанции
два метра. Он знает нравы буйных карцерных заключенных и все время держит
оружие наготове - соответственно, и 23-ий не пытается напасть на него.
Не обнаружив ничего серьезного, охранник уходит.
Подследственный ждет минут сорок и звонит опять - на этот раз охранник
начинает колебаться: может, все-таки, вызвать доктора? Пистолет он убирает в
кобуру: если 23-ий и пытается сделать что-то предосудительное, то это
симуляция, а не нападение на охрану. Кончик носа у 23-го, однако, здорового
розового цвета, и охранник уходит обратно на свой пост.
Еще через час подследственный вызывает его в третий раз: "Ну, если у
этого симулянта опять розовый нос - морду разобью!" - раздраженно думает
охранник и, не доставая пистолета, входит в карцер. Однако на сей раз
"симулянт" не лежит в своей койке, а стоит сбоку от дверного проема с ножом
в руке - один взмах, и горло охранника рассечено точным ударом. Шатаясь и
прикрывая ужасную рану руками, несчастный выбегает обратно в коридор и
пытается закричать, однако из перерезанного дыхательного горла вырывается
только хрип. 23-ий настигает его, хватает сзади за волосы и, отогнув голову
назад, наносит второй удар. Охранник проходит на заплетающихся ногах еще
несколько метров и падает на пол - он мертв.
23-ий быстро достает из его кобуры пистолет и прячет тело в
подвернувшийся поблизости стенной шкаф (чтобы убрать из пределов видимости
второго охранника) - а потом возвращается бегом в карцер. Отдышавшись и
успокоившись (если это слово применимо к параноику), подследственный
крадется с пистолетом в руке к главному посту. К счастью для себя он
остается незамеченным до самого последнего момента (внимание второго
охранника поглощено порнографическим журналом) и получает возможность
выстрелить с близкого расстояния. Затем 23-ий разбивает вдребезги телефонный
аппарат - из чувства разрушения? или чтоб никто не мог поднять тревогу? Я
думаю, что ответить на этот вопрос не сможет сейчас и он сам.
Дальнейшие события некоторое время развиваются по сценарию, описанному
подследственным, однако главным действующим лицом является не трусливый и
туповатый 24-ый, а он сам. Сначала - визит к господину Наставнику: взлом,
убийство. Сейф, конечно же, заперт, но шифр 23-ий обнаруживает на первой
странице записной книжки покойного (ох, уж эти наставники ... говорено ж
сотни раз: держите комбинацию к сейфу в памяти!). 23-ий оставляет записную
книжку (со своими отпечатками пальцев) на столе, вооружается автоматом и
навещает своих друзей-сокамерников. Выстрелы, фонтаны крови, крики ужаса
музыкой льются в безумную душу убийцы. Вскоре, однако, 23-ий обнаруживает,
что в камере нет новичка ... где может быть этот несчастный? Ну конечно же
- в изоляторе. Последнего свидетеля произошедшего необходимо уничтожить -
и 23-ий направляется туда, даже не пополнив запаса патронов. Он полностью
уверен в своих силах: у него есть нож, и вообще - чего бояться жалкого
толстяка? Вот тут-то и произошла осечка: 24-ый слышит, как кто-то, пробуя
разные ключи, возится с замком, и чует неладное. Он встает сбоку от двери, а
когда подследственный входит, - новичок отталкивает его в сторону и
выбегает в коридор.
Погоня, однако, была недолгой: где уж грузному 24-му убежать от
поджарого подследственного ... Увидев, что его догоняют, новичок сворачивает
в поисках защиты на территорию Потока, но безо всякой для себя пользы ... и
через несколько секунд он безжалостно зарезан.
Зачем подследственный пошел после этого на квартиру Наставника и
запасся там патронами, я вам сказать не могу - оказывать сопротивление
аресту он, вроде бы, не собирался. Да и очередь, которую он выпустил из
автомата, была явно нацелена в стену.
Скептик сел, удовлетворенно откинулся на спинку стула и, после точно
рассчитанной паузы, великодушным голосом добавил:
- При определении меры наказания, я буду настойчиво просить трибунал
принять во внимание факт несопротивления аресту - он характеризует
подследственного с самой положительной стороны.
Стало тихо.
Франц почувствовал, что все взгляды сфокусировались на нем, и
непроизвольно откашлялся.
- Ваша версия, господин Следователь, содержит с десяток мелких
несоответствий и натяжек. - он старался говорить ровным и нехриплым
голосом, - К примеру, почему 24-ый, убегая от меня, пробежал мимо
апартаментов Наставника и ринулся на территорию Потока? Ведь защиту разумно
искать у представителя власти, а не у других заключенных ...
Скептик вскинулся, но Франц продолжал, не давая ему вставить слово:
- Или: зачем я, по-вашему, запихал труп зарезанного охранника в
стенной шкаф? Да если б я хотел убрать его из коридора, то не проще ли было
отнести тело в карцер и свалить там на пол?
И опять Скептик попытался перебить, но Франц гневно повернулся к нему:
- Дайте мне договорить до конца, господин Следователь!
Отшатнувшись, Скептик умолк.
Франц несколько раз глубоко вздохнул, собираясь с мыслями и силами. От
того, что он скажет теперь, зависело мнение Добряка - единственного
следователя, которого можно было склонить на свою сторону.
- Я мог бы привести вам еще несколько таких же несоответствий, но от
несоответствий вы всегда отговоритесь. - Франц вытер пот со лба. -
Однако, помимо мелких натяжек, ваша версия содержит и одно явное
противоречие, которое перечеркивает ее правдоподобие целиком.
Все три следователя подались вперед - Франц чувствовал тяжесть их
взглядов кожей лба.
- Вы нашли отпечатки моих пальцев по всему этажу: на ноже, на
винтовке, на записной книжке Наставника, на дверях в карцер и жилую камеру,
в апартаментах Наставника, на дверцах сейфа и стенного шкафа с трупом
зарезанного охранника ... Однако в одном месте, где, согласно только что
высказанной версии, я должен был оставить их наверняка, - вы ничего
обнаружить не могли.
Выдержав паузу, Франц сказал, тщательно выговаривая каждую букву:
- На двери изолятора отпечатков моих пальцев нет.
Несколько секунд в комнате продержалась пугающе абсолютная тишина, а
затем Добряк рассмеялся с облегчением обретенной определенности.
- Это решает дело, - сказал он Скептику, и, повернувшись к Францу,
добавил, - но не в вашу пользу, подследственный. - Франц с удивлением
привстал, но Добряк, не обращая внимания, продолжал, - В описи изъятых у
вас предметов упомянуты ... - он взял со стола какую-то бумажку, - "...
два куска льняной материи, оторванных от одной из простынь в карцере и
использованных, видимо, для обматывания ладоней." - Добряк поднял глаза, -
Для того, чтобы сбить следствие с толку, вы просто носили часть времени
самодельные перчатки.
- Какие перчатки?! - оторопел Франц, - А-а, эти ... Да я ж не для
того их вовсе оторвал ... Я просто ...
Но его уже никто не слушал.
Встав и громко переговариваясь между собой, следователи собирали со
своих столов бумаги: "А ничего себе допрос получился, интересный ..." -
неожиданно добродушным тоном сказал Злыдень; "Ничего. - согласился Скептик,
- Это потому, что подследственный попался сообразительный." Стенографистка
хлопотливо собрала свои манатки и вышла из комнаты.
Франц понял, что проиграл. Ч-черт! Как он мог забыть об этих
"перчатках" ...
- Что будет дальше? - хрипло спросил он.
- А вы что, не знаете? - доброжелательно прогудел Злыдень, - Для
получения личного признания вы передаетесь в межсекторную службу
безопасности ... - он махнул рукой в сторону мужчины и женщины, все еще
сидевших у задней стены.
- Какого еще личного признания? - не понял Франц.
- Прямых улик в этом деле нет ... так что-то ж надо будет в трибунал
представить. - охотно пояснил Злыдень, - Обычная процедура ... вы разве не
проходили на теоретических?
- Что вы, коллега, - вмешался Добряк, - "Основы правовых" у нас
запланированы лишь на следующий семестр.
- Понятно ... - без особого интереса пробасил Злыдень.
Переговариваясь на ходу, следователи вышли из комнаты. Перед тем, как
исчезнуть в дверном проеме, Добряк щелкнул выключателем на стене, и лампы,
направленные Францу в лицо, с громким щелчком потухли. Спектакль театра
теней кончился.
В комнате воцарился приятный для его израненных глаз полумрак.
Мужчина и женщина из межсекторной службы безопасности встали со своих
стульев; Франц тоже поднялся на ноги.
- Вам придется пройти с нами. - тихо сказала женщина.
4. В межсекторной службе безопасности. Часть 1
Первые пять минут после допроса Франц пролежал лицом вниз на цементном
полу камеры - там, где его оставили охранники. Влезть на деревянную
лежанку, заменявшую ему кровать, не хватало сил. Пульсирующая головная боль
отдавала в каждую клеточку тела, но более всего - в пальцы правой руки,
разбитые в кровь в конце сегодняшнего допроса. Впрочем, пальцы левой руки,
разбитые в начале допроса, были не в лучшем состоянии.
В камере было тихо и сумрачно. На стенной полке одиноко полыхали
кумачовыми переплетами три тома Устава Штрафных Ситуаций.
Франц встал на колени, потом на корточки, забросил руку на лежанку и
медленно втащил себя наверх - и тут же, подавив спазм тошноты, перекатился
со спины на бок. Последние три дня лежать лицом вверх он уже не мог: от
бесчисленных ударов резиновой дубинкой кружилась голова. Он закрыл глаза, с
содроганием предвкушая, как сейчас с громким щелчком оживет громкоговоритель
и до безумия знакомый мужской голос начнет с театральным завыванием читать
монолог Гамлета "Быть или не быть". (... будто услыхав его мысли, с громким
щелчком ожил громкоговоритель, и до безумия знакомый мужской голос начал с
театральным завыванием читать монолог Гамлета "Быть или не быть".) Франц с
ненавистью посмотрел вверх: проклятое устройство располагалось в прочной
решетчатой клетке под самым потолком - не доберешься. Теперь оно будет
шуметь восемь часов подряд: после монолога Гамлета неизвестный пианист
сыграет Турецкий Марш Моцарта, потом прозвучит Интродукция и
Рондо-Каприччиозо для скрипки с оркестром Сен-Санса, потом ... что у нас
потом?... А-а, первый акт "Двенадцатой ночи", затем Второй Концерт Шопена
... На этом месте Франц, как правило, засыпал и спал часа два до фортиссимо
в третьей части соль-минорного прелюда Рахманинова - и тут же засыпал опять
- с тем, чтобы уже окончательно проснуться от оглушающего утреннего звонка
(громкоговоритель пел в это время "Лесного Царя" Шуберта и, допев до конца,
выключался до вечера). В среднем получалось, что спал Франц около шести
часов в сутки.
Медленно, избегая резких движений, он перевернулся на живот, положил
щеку на шершавую деревянную поверхность (расцарапанная кожа отозвалась
легкой болью) и свесил многострадальные пальцы с края лежанки. Заснуть он
пока не пытался - знал, что бесполезно: проклятый громкоговоритель делал
свое дело, да и сам Франц уже привык засыпать в более позднее время. В
голове вертелись отрывочные видения из сегодняшнего допроса: оскаленная рожа
Следователя-мужчины и сладострастное, с нежными чертами, лицо
Следователя-женщины. Впрочем, почему только сегодняшнего? - видения
вчерашнего допроса были точно такими же: сладострастное, с нежными чертами,
лицо Женщины и оскаленная рожа Мужчины. Да и методы последние несколько дней
следователи использовали одни и те же: маленьким докторским молоточком - по
пальцам (рука закреплялась в специальной станине) или резиновой дубинкой -
по голове. Плюс Женщина иной раз любила пройтись ногтями по щекам, шее или
груди Франца. Не переоценивая своей мужской притягательности, тот был готов
поклясться, что она получала от этого сексуальное наслаждение: придвигала
лицо почти вплотную, глаза подергивались сладкой поволокой. Случалось это
только, если она причиняла боль рукой, при физическом контакте, и
только в отсутствие ее напарника.
Франц представил себе ее лицо: тонкая линия носа, ореол светлых,
чуточку вьющихся волос, смуглая кожа и мягкие серые глаза - просто
красавица, да и сложена идеально: большая высокая грудь, тонкая талия,
пышные бедра и длинные ноги; лет ей было около двадцати пяти. Вот только
почему в ее присутствии по спине Франца всегда бегали мурашки? И даже не в
том дело, что она его пытала ... Мужчина пытал его гораздо чаще и с более
"выраженным" удовольствием: хакая при каждом нанесенном ударе, входя в раж и
истерически выкрикивая одни и те же вопросы. Франц его ненавидел, но не
боялся, и отвечал дерзко и издевательски - что редко позволял себе,
находясь один на один с Женщиной. В таких случаях голос его хрип, и он, как
правило, просто отмалчивался, отвернувшись в сторону и стараясь не смотреть
на свою мучительницу. Та же с безмятежным спокойствием записывала свои
вопросы в Журнал, ставила вместо ответов прочерки, а потом подходила и
впивалась длинными наманикюренными ногтями ему в шею. Духами она не
пользовалась, и в такие моменты Францу казалось, что он чувствует еле
заметный запах разгоряченной самки.
Он медленно, в три приема, встал, подковылял к умывальнику и открутил
кран. Затем, заранее зажмурившись, сунул кисти рук под холодную воду.
(Пианист взял последний аккорд Турецкого Марша и передал эстафету скрипачу с
оркестром. Раздались первые звуки Интродукции Сен-Санса.) Острая боль
пронизала Франца от кончиков пальцев - сквозь разбитые в кровь костяшки -
до локтей. Продержав руки под холодной водой примерно полторы минуты, он
вернулся обратно на лежанку.
На первом допросе (прошедшем, кстати, довольно мирно) Франц еще раз
рассказал свою версию - следователи интересовались деталями, делали
довольно разумные замечания, указывали на натяжки в объяснениях. Франц
защищался, напирая на то, что ни одна из версий не объясняет всех
фактов в этой странной истории, а посему его слова должны считаться
правдивыми согласно принципу презумпции невиновности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32