Как же это она его не любит, когда
все мыслимые аттрибуты любви - налицо? Она старательно таскалась за ним по
пятам, заглядывала в глаза, а также, купив электроплитку в местном сельпо,
варила на ней такие обеды, что у Желнораго лезли на лоб глаза! Что же
это тогда, если не любовь?!
Старый мудрый Давид оказался прав: вернувшись в Москву, Таня вернулась
к воздыханиям по Кольке. Теперь, однако, она уже не вскакивала чуть свет для
десятиминутного тет-а-тета со своим Ромео и не замирала, когда тот садился
за свой стол позади нее. Теперь она его жалела - что, впрочем, никак
не мешало ей встречаться с Давидом на холостяцкой квартире своей
приятельницы Мазаевой.
Дружба с Давидом Фельдманом продолжалась больше девяти лет, явившись
одним из немногих мудрых поступков ее жизни. Сначала Давид перетащил ее в
свой Институт Реставрации, где Таня стала заниматься действительно
интересными вещами; он также поддержал ее морально, когда она забеременела,
а балбес Сашка упорно отказывался жениться. В конце концов, Сашка все-таки
женился, и Давид на пару лет отошел в тень - сам отошел, Таня его не
отдаляла. А когда балбес уехал к своей отвратительной старухе в Англию и
бросил Таню с вечно болевшим Андрюшкой без копейки алиментов, то Давид целый
год помогал ей деньгами (утаивая от жены половину член-корреспондентской
стипендии). Чуть позже именно он, и никто другой, сумел добиться отмены
запрета на ее первую персональную выставку. Причем, Давид никогда и ничего
не просил у нее взамен, более того - часто отказывался от ее подарков: как
тогда, в самом начале, отказался от картинки с прудом, взяв неудачные
"Образа в старой церкви". "'Пруд' ты сможешь хорошо продать." - объяснил он
свое решение, и Таня действительно выручила за эту картинку три свои
месячные зарплаты без вычета налогов.
В пятьдесят два года (Тане было тогда двадцать семь) Давид заболел
раком простаты. Операция, слава Богу, прошла удачно - метастазов не
последовало, однако он стал импотентом. Таня хотела бы дружить с ним и
дальше - к тому времени она любила его не за это - но он не
пожелал.
Известив ее письмом (объяснявшем в сухом и сдержанном стиле причины
принятого решения), Давид попросил более ему не звонить.
* * *
Дождь кончился. Странный серебристо-серый асфальт, покрывавший улицы
Города, влажно блестел. Проехав трехэтажный дворец соседа-скульптора, Таня
свернула на свой участок и на минуту притормозила перед гаражом, чтобы
бросить взгляд через ограду на последнее творение соседушки. Вот оно, у
фонаря рядом с фонтаном: двухметровый мраморный медведь с головой слона. Она
сокрушенно покачала головой и завела машину в гараж. Оставив ворота
поднятыми, а ключ - воткнутым в гнездо зажигания, Таня вошла в дом сквозь
гаражную дверь. Теперь: горячий душ, потом постель. И, желательно, ни о чем
не думать.
"А если заявится красавец-мужчина, выгнать безжалостно - и НАВСЕГДА!
Да ведь ты не умеешь навсегда, ты что, забыла?
Ничего, сегодня научусь.
За тридцать три года не научилась, а теперь - за один день? Перестань
- ты не нашла в себе сил бросить ни одного мужчину за всю свою жизнь ...
Всегда тянула до последнего, пока они сами не уходили от тебя!
Ну и что? Зато я никому не причиняла боли!"
Быстрыми шагами Таня прошла через гостиную и толкнула дверь спальни.
Скорее, раздеться - и в душ. Проходя мимо низкого туалетного столика, она
мимолетно бросила взгляд в огромное трехстворчатое зеркало - кошмар ...
лучше не видеть.
"А они тебе?"
Танины воспоминания. Часть 2
Танины подразделяла своих возлюбленных на две категории: сильные и
слабые. Или, вернее, три: сильные, слабые и Сашка. Последний не относился ни
к сильным, ни к слабым - просто оболтус. И как получилась, что она с ним
сошлась, - может, из-за его смазливости? Ну, если так - то получила Таня
именно то, что заказывала, ибо больше в нем ничего и не было. Плюс, конечно,
претензии: считал себя великим художником. На этом-то они и расплевались -
когда Таня прямо у него на глазах перерисовала на чистом ватмане его
картинку. Причем двигали-то ею самые благородные побуждения - показать
балбесу его ошибки и как их исправить. Ну, дура ... да разве можно так с
мужчинами?! А с другой стороны, плевать - когда Сашка ушел, ей только легче
стало ... до тех пор, правда, пока он в Англию не умотал и по Москве не
поползли слухи, что стал там знаменитым художником. Тут Таня от ревности и
зависти только что на стенку не лезла: надо же - имеет три студии в
Лондоне, Париже и Нью Йорке ... как она в эту туфту поверила - непостижимо!
Ведь знала же его, как облупленного, вруна несчастного, да и какой он
художник, тоже знала ... Потом, кстати, выяснилось, что слухи эти распускала
его сумасшедшая маменька, которая и сама-то никакими достоверными сведениями
не располагала: Сашка даже ей не писал.
Уже во время Перестройки изрядно поизносившийся маэстро приехал с
выставкой своих работ в Москву - провалилась на второй же день ... все
смеялись. Ну, и студии в столицах мира тоже оказались враньем: жил он со
своей суженной в провинциальном Шеффилде и за пределы Англии выезжал лишь в
отпуск, в качестве туриста. А больше всего Таня смеялась, когда узнала, что
на жизнь Сашка зарабатывает вставкой в рамы чужих картин ...
Было ей лишь того жаль, что выбрала своему сыну такого непутевого отца.
* * *
Горячие струи били в тело, ванная комната наполнилась паром. Первая
положительная эмоция за два дня. Хотя нет, вторая: первая - вчерашний душ.
А как же прощальная любовь с Малышом?
То - не положительная, от нее только хуже стало. Лучше б не ездила
совсем - глядишь, сейчас не было б так больно.
"А ты на что рассчитывала? Что будешь с ним вечно? Ведь сама же
говорила, что с такими, как ты, подолгу не живут, - таких только в
любовницах и держат.
А Иван? С Иваном-то я сколько прожила - почти семь лет! Почему ты его
не считаешь? И он меня любил, нуждался во мне! Без меня он бы в Институте
Психздоровья безвылазно лежал ... а то и похуже.
А ушел он тебя куда, не припомнишь? Может, в Психздоровье лег? Нет, и
не думал! Может, "куда похуже" отправился? Тоже нет! А ушел он ...
ПЕРЕСТАНЬ!"
Танины воспоминания. Часть 3
Давид безусловно относился к сильным людям, он даже и выглядел,
как медведь: здоровенный, широкий, рыжие курчавые волосы торчат во все
стороны - редкий для еврея тип. А Иван, наоборот, - редко встречающийся
тип русского: тощий, с узкой грудью, жидкая жалкая бороденка кустится на
худом лице. Таня звала его князем Мышкиным, а в минуты нежности - просто
Мышкой. И был он - человеком слабым. Он, может, потому и
представлялся "Иван", а не "Ваня", чтоб выглядеть побольше.
Таня подобрала его через год после развода с Сашкой - только-только
узнала, что балбес уехал-таки в Англию. Настроение было тогда - хуже
некуда. Однако, нет худа без добра: видно на своих депрессиях они с Иваном и
сошлись - как в "Маугли": "Мы с тобой одной крови, ты и я". Никто из ее
подруг понять не мог, зачем она с этим недоделком связалась ... разве что,
из благотворительности? Вообще-то, мужская половина их Института (как и
любого гуманитарного института в Москве) на три четверти состояла из
недоделков: увечных, хромых, парализованных, голубых ... ну и,
конечно, психов всех мастей. Уж если б Тане приспичило благотворить, так
только свистни - сирые и убогие (кроме голубых, естественно) набегут
дюжинами. Да только все это было ни при чем: Ивана она, конечно, жалела, но
видела в нем и что-то еще, помимо жалкости. Как бы это объяснить?... - ну,
скажем, так: потенциал неиспользованных возможностей.
История Ивана была проста: дед и дядя с материнской стороны -
психиатрические, отец - пьющий. Однако, семья - одаренная: и дед, и отец
- оба известные художники. Ну, ясное дело, у маленького Вани с детства
обнаружились способности - да только родителям его было не до того: сдали в
школу с художественным уклоном и вернулись к своим междуусобицам.
Далее последовало:
Институт Психического Здоровья (DS: депрессия),
Суриковское училище, Институт Психического Здоровья (DS: хроническая
депрессия),
"Группа молодых художников против социалистического реализма",
Институт им. Сербского (DS: вяло протекающая шизофрения),
первая (и последняя) нелегальная выставка,
Институт им. Сербского (DS: остр. шиз., ослож. психомот. расстр. двиг.
апп.).
В последнем случае с диагнозом они, пожалуй, переборщили: все знали,
включая Би-би-си, что на большее, чем вяло протекающая, Иван не замахивался
никогда. Ну, а психомоторные расстройства двигательного аппарата - так те и
у здорового начнутся, ежели ему аминазин в таких дозах колоть! От этого
аминазина несчастный Иван целых три недели ходить не мог и так напугался,
что из злополучной Группы вышел, а потом, к радости КГБ, устроился на службу
- в Институт Реставрации, в Отдел Икон.
Когда он ей сказал, что уже три года не рисовал, она его не поняла. "Ты
имеешь в виду - не выставлялся?" Нет, именно, не рисовал. "А почему?" Этот
вопрос застал Ивана врасплох: и правда, почему? Он стал мямлить что-то о
тяжелых переживаниях, вызвавших потерю интереса; а также о бессмысленности и
невозможности занятий искусством в условиях тоталитарной идеологии. Правды
он ей не сказал - ни тогда, ни после. Она догадась сама: рисовать Иван уже
не мог - как штангист, надорвавшийся при попытке установить мировой рекорд,
никогда больше не подходит к штанге.
А еще он был религиозным, так что венчались они в церкви. И до самой
свадьбы не спали друг с другом (целый год!) - он настоял. Этот бзик так
Таню удивил, что она твердо решила Ивану не изменять - благо Давид уехал на
пять месяцев в Архангельск, а больше никого у нее в тот момент и не было.
Решение выйти за Ивана она приняла с открытыми глазами: знала, что
психиатрический. И точно: через две недели после свадьбы - загремел в
Институт Психздоровья. Сначала перестал с ней спать - на седьмой день, безо
всяких объяснений. А в следующую пятницу просто не пришел вечером домой
(Таня в тот день на работу не ходила, чертила дома). Сперва она позвонила
ивановым родителям - без толку, потом ближайшим друзьям - тоже не знали
ничего. Следующим этапом, отыскав его записную книжку, - всем подряд.
Только дойдя к часу ночи до буквы "Ш" (Игорь Генрихович Штейнгардт), она
узнала, что муж ее - "где обычно, в четвертом корпусе", и что "мы даже
сумели положить вашего Ваню в его любимую палату!" Эта "любимая палата" ее
чуть не доконала ... Что же касается подробностей, то Игорь Генрихович
обсуждать их по телефону не пожелал и пригласил Таню в понедельник лично, а
пока: "Очень вас прошу, милая, к Ванечке не ходите и о нем не беспокойтесь,
он у нас в целости и сохранности."
Профессор Штейнгардт оказался большой шишкой - начальником отделения,
с огромным кабинетом и пожилой секретаршей в предбаннике. Строго
проинструктировав неопытную Таню ("... и ни в коем случае не говорите
'шизофрения', милая, - только 'душевная болезнь', вы слышите?..."),
секретарша запустила ее внутрь.
Игорь Генрихович Штейнгардт встретил "внучатую невестку покойного
Василия Петровича" на пороге кабинета и с почестями усадил ее в кресло под
автопортретом ваниного деда. Выглядел доктор карикатурно: ветхий старичок в
пенсне и галстуке бабочкой, с манерой говорить, вполне достойной своих
пациентов. Усевшись за стол размером с небольшой аэродром и отчаянно
жестикулируя, он стал объяснять, что "течение душевной болезни Ванечки
осложнилось от сильного давления с вашей стороны, милая, в сексуальной
сфере". "Какая чушь! - воспламенилась Таня, - Да, если хотите знать ...";
"Не чушь, - спокойно перебил ее Игорь Генрихович и быстро-быстро заморгал
глазами, - он мне так и сказал ... А теперь, когда я вас вижу, то и сам
чувствую." Таня чуть не рассмеялась ему в лицо ... "Вы, Танечка, лучше не
фыркайте, а подумайте над тем, что я говорю. - поучительно объявил
профессор, вертясь туда-сюда на вращающемся стуле, - И как Ваня в последнее
время себя вел, тоже вспомните."
Последний аргумент выглядел убедительно: теория Игоря Генриховича
действительно объясняла странное поведение Ивана в течение последних двух
недель. И, кроме того, если Мышка сам такое сказал, то, значит, он так и
чувствует - какой же ему смысл доктору-то лгать? "Выходит, у Вани от
меня шизофрения обострилась!" - расстроилась Таня ... и вдруг
вспомнила наставления секретарши. Но поздно: профессор Штейнгардт выбежал
из-за стола и, размахивая руками перед таниным лицом, прочитал ей гневную
лекцию о медицински безграмотных людях, употребляющих термин "шизофрения"
всуе. "Нет такого заболевания! - кричал профессор, запутывая ее вконец, -
Понимаете - нету! А есть невежественные жены больных людей, которые своим
несносным поведением усугубляют протекание недуга." Глаза его метали молнии.
"Вы меня поняли, милая?!" - заорал он, чуть не стукнув Таню по носу;
"Поняла, Игорь Генрихович, поняла ... Извините, Христа ради ... - лепетала
та в ответ, - Вы только скажите что ... а я для Вани все сделаю!"
Внезапно остыв, Игорь Генрихович вернулся к себе за стол и стал объяснять.
Таня не должна: во-первых, демонстрировать свое желание перед
половым актом, во-вторых, показывать свое наслаждение во время
полового акта и, в-третьих, высказывать свою благодарность после
полового акта. "Три 'не', - закончил он, - очень легко запомнить: до,
во время и после." "А я всегда думала, что наоборот ... - удивилась
Таня, - Так сказать, три 'да' ..."; "И неправильно думали, Танечка ... -
благодушно сообщил ей забывший былые обиды профессор, - Верьте мне, милая,
я на этой проблеме тридцать лет назад докторскую защитил."
Она ходила к Игорю Генриховичу еще два раза, пытаясь убедить его, что у
Ивана с сексом все в порядке и что ее желание, наслаждение и благодарность
- чувства неподдельные. Более того, если она, Таня, не сможет их
проявлять, то тут-то проблемы и начнутся - по-крайней мере, для нее самой.
"Ах, милая, - шаловливо махал на нее ученой дланью профессор Штейнгардт, -
вы тогда так и говорите, что о себе хлопочете ..." - чем доводил Таню до
бешенства неописуемого. В конце концов она поставила ультиматум: если Игорь
Генрихович и вправду хочет, чтобы она выполняла его "не", то пусть
резервирует за ней место в своем отделении. Таня его честно предупреждает:
от такой жизни она рехнется. "А вы себе любовника заведите, милая." -
ответил старый доктор. Таня гневно подняла глаза, полагая, что шутки пошли
уже через край ... и вдруг поняла, что тот не шутит. "Заведите, заведите ...
- продолжал Игорь Генрихович, - я разрешаю." И, помолчав как-то странно,
добавил: "Вы ведь так и так заведете ... а если я не пропишу, то совестью
будете мучиться."
Он так и сказал: "пропишу" - Таня даже хотела попросить у него рецепт.
Иван вернулся домой только через два месяца - и в течение всего этого
времени ее к нему не пускали ("Через окно смотрите, милая, во-он он там
возле беседки со своим другом Феденькой Черенковым беседует!>). К тому
моменту Таня уже вовсю следовала Второму Предписанию старого доктора (Давид
приезжал из Архангельска на несколько дней, плюс некий новый знакомый) -
что, в сочетании с Первым Предписанием, сделало их всех счастливыми. А если
и не счастливыми - так, по-крайней мере, здоровыми. А если и не вполне
здоровыми, то ... как бы это поточнее выразиться?... Скажем, так: совместный
эффект двух Предписаний удержал их всех по эту сторону границы между
вяло протекающей и острой шизо... ой, Игорь Генрихович, извините, Христа
ради ... опять я проштрафилась!...
* * *
Отразившись в шести затуманенных зеркалах, Таня прошла по теплой
резиновой дорожке к противоположной стене ванной комнаты - за полотенцем.
Что ж, фигура у нее еще ничего ... особенно, когда зеркало запотевшее,
ха-ха-ха!... Нет, врешь - даже если и не запотевшее, то все равно еще пока
ничего. Она протерла ладонью окошко в ближайшем зеркале и приблизила к нему
лицо, внимательно разглядывая красноватый шрам на правой щеке. "Господи, вот
ведь изуродовали меня на Втором Ярусе! Теперь только пластическая операция и
поможет ... хотя, с другой стороны, для кого?" Таня завернулась в полотенце,
вышла из ванной и остановилась в коридоре, не понимая, что собиралась
делать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32