обычно такие хохмы проходят очень просто. Я не спеша протопал через все просторное здание "Куско" и уже у самого выхода столкнулся нос к носу с какой-то монашкой. Она оторопело воззрилась на меня.
— Но, однако же... — пролепетала она. Вероятно, она досконально знала всех обитателей заведения, и мое появление показалось ей подозрительным.
Я состроил широкоформатную улыбку.
— Не пугайтесь, сестра, я работаю в изоляторе "Санте". Ходил осматривать заключенного, которого недавно привезли.
Монашка была довольно молодой, с розовыми щечками и ясным взглядом. Она нахмурилась.
— Да вы же и есть тот заключенный,— проговорила она.— Я сама видела, как вам делали промывание...
Я огляделся по сторонам: никого. Я мигом сменил рожу и голос.
— О'кей, тогда знаешь что, сестричка? Я не люблю бить женщин, тем более монашек; но я убежал, чтобы спасти свою голову, а ради своей головы можно сотворить что угодно. Так что пошли на улицу, и постарайся не вести себя как дура, не в обиду тебе будь сказано.
Она посмотрела на меня с беспокойной гримаской. Я понял, что она боится не за себя, а за меня — или, точнее, за спасение моей души. Но в тот момент душа меня не слишком волновала — благодарю покорно! Насчет этого я не переживал, несмотря на все содеянное.
— Идите с богом, — сказала она мне, — вы сами себе судья. Но знайте: вы совершаете ошибку...
Я понял, что она будет помалкивать. Добродетель ее была столь велика, что не уместилась бы и в Луврском музее.
Я сказал ей спасибо и поинтересовался, где тут выход. Мой вопрос ее, похоже, шокировал:
— Ну, это уж слишком... — И она исчезла за одной из дверей..Я хоть и не беспокоился на ее счет, но все же решил поскорее шевелить ходулями.
К счастью, вскоре я заметил на стенах черные стрелки, указывающие выход, и через три минуты оказался у паперти Собора Парижской Богоматери. Сбоку к больнице то и дело подскакивали "скорые" с грузом потерпевших.
Я жадно всосал пьянящий воздух Парижа. Веял легкий ветерок; башенные часы начали добросовестно отбивать полночь. Мое головокружение сменилось чем-то вроде сильного похмелья. Я сунул руку в карман своих белых штанов, но чертов санитар не носил при себе ни гроша...
Я стоял посреди Парижа, переодетый в мешковатого санитара, в белых мокасинах на босу ногу, и мне некому и не на что было даже позвонить.
Моя вылазка была обречена на провал. Что, по-вашему, может предпринять в Париже беглый преступник без денег и знакомых?
Я поднял воротник халата и побрел по мосту через Сену. Кусачий ветер щипал мне лопухи. Погода стояла прямо-таки отвратная; торчавшие под ледяным небом деревья без почек грозили ночному путнику корявыми пальцами.
Маленькие улочки всегда притягивают сильнее, чем оживленные магистрали. По Риволи можно было шагать без всякой опаски. Я повернул на узкую ули-
цу Сен-Мартен, темную в этот час, как туннель, и двинулся по ней параллельно бульвару Севастополь.
Куда идти? Пока что моя больничная форма не грозила привлечь внимание. Меня могли принять за санитара, бегущего на срочный вызов. Зато когда рассветет и когда станет известно о моем исчезновении, у меня не останется и одного шанса из тысячи. Тем более что сейчас мне было не до подвигов. После пережитого потрясения я мог с минуты на минуту ослабеть ходулями и грохнуться на тротуар. То-то бы получился финальный аккорд! Лучшего хэппи-энда с торжеством добра над злом и не придумаешь...
На углу улицы мелькнула тень. Я сжался, но тут же разглядел: это панелыцица.
Она засекла меня с левого борта и, привлеченная моим нарядом, поглаживала себя по бокам, проверяя, клюну я или нет. В это ночное время клиент штука редкая, и она решилась на абордаж.
— Куда это мой красавчик идет? — замурлыкала она.
Страшнее уродищу нельзя было и вообразить. Ей было не меньше шестидесяти, а в таких летах мастерица тротуара, сами понимаете, уже не конфетка. Эта же выглядела отвратительнее, чем общественный туалет. Зенки ее свисали на щеки, а краснопомадная улыбка вылезла за пределы рта на добрый десяток сантиметров. Прибавьте к этому пузо беременной коровы и рожу цыганки, предсказывающей судьбу за десять франков в ярмарочном шатре с вывеской "мадам Ирма"...
Она навела меня на одну мысль. Неважнецкую, правда... Но если ты забрел в глухой тупик с огромными черными стенами, из чего тебе выбирать? Надо выпутываться любыми средствами.
Я глазел на нее без всякого выражения; она решила, что я раздумываю.
— Тебе не холодно, зайчик?
"Зайчик" и вправду стучал зубами, но погода здесь была уже ни при чем.
— Да уж Не жарко,— буркнул я.— Надо же, оставил, как последний кретин, свои шмотки в шкафу сотрудника, а этот козел возьми да и унеси ключ с собой... Вот и шлепаю домой в рабочем, а на дворе-то не Африка...
Она загыгыкала.
— А тебе так очень идет, котик мой. В больнице работаешь?
— Да. Санитаром.
- Если твои деньжата по остались в том шкафу —хочешь погрею? Идем, скучать не будешь...
От этого обещания меня чуть не разобрал смех. Ее рожа явно не дотягивала до таких высот. Или — перетягивала, что было бы еще забавнее.
— Знаешь что? — сказал я с видом человека, у которого зреет решение. — У меня тут появилась одна идейка.
— Да ну?
— Вот что: если не заломишь лишнего, идем. Тогда мне и домой возвращаться не надо, я утром пойду прямиком на работу.
— Сколько же ты мне дашь?
— А сколько ты хочешь?
— Десять тысяч!
— Да ты, никак, принимаешь себя за Мисс Европу!
— Ну, тогда скажи свою цену, зайчик мой...
Не имея при себе ни шиша, я мог пообещать ей столько, сколько она пожелает. Но чтобы не вызвать подозрений, полагалось поторговаться.
— Четыре тысячи, — предложил я.
— Ладно, ты мне приглянулся: добавь еще две — и я твоя на всю ночь...
— Годится.
Она зашагала к подворотне, где крепко штыняло гнилью, подошла к одной задрипанной дверюшке и обернулась.
— Деньги хоть при тебе? Фирма в кредит не работает, понятно?
Я обиженно похлопал себя по карману.
— За кого ты меня держишь?
— Ну-ну, — сказала она, успокаиваясь.— Не сердись, миленький, я просто так спросила...
Мы стали взбираться по деревянной лестнице, такой ветхой и расшатанной, что казалось — она только вас и дожидается, чтобы рухнуть.
Ее каморка оказалась на пятом этаже и состояла из убогой комнатушки и куска кухни. Рядом с кухней была маленькая кладовка.
— Это, конечно, не "Риц"...— признала она, поймав мой взгляд.
Да, это был не "Риц", и даже не третьесортный отель для экстазов по сходной цене. Крыша с мансардой, в комнате — кровать с железной сеткой, в ее головах, у стенки — шаль, воображающая себя испанской. Еще комод, низкий стол, стул, проигрыватель и пластмассовый таз.
Больше всего меня манила кровать. Я сразу же на ней и растянулся.
— А ничего у тебя, — сказал я вежливо. — Одна живешь?
— Ага. Последнего дружочка выпила в три шеи! Пропивал, паразит, все, что я приносила... И потом, знаешь ли, я натура независимая.
Это хорошо укладывалось в мои планы. Хоть на этот раз случай сработал на меня...
— Ну так как, миленький, ты мне сделаешь подарочек?
Я порылся в карманах и прикинулся, будто посеял бумажник.
Бабкино лицо вмиг сделалось водонепроницаемым. Еще бы: после пятидесяти лет работы эту песню она знала лучше, чем "Марсельезу"...
— Да ладно, проскрипела она, как ржавый флюгер.— Можешь не стараться. Так ты, значит, пустой, а, поганец? А я-то из-за тебя столько времени даром потеряла! Я тебе не Дед Мороз! А ну, пошел отсюда, козел!
Я двинулся к двери. Она решила, что я повинуюсь, и пуще прежнего нажала на ругательную педаль. Но быстро заглохла, увидев, что я не умотал, а повернул в двери ключ и сунул его в карман.
— Эй... Эй, ты чего это?
Для нее не стоило громоздить целый роман: можно было говорить открытым текстом.
— А я это того, что лежал в "Куско" и только что оттуда свалил. Да еще вырубил мужика, что меня стерег...
На комоде как раз лежала вечерняя газета с моей фотографией.
— Вот он, ваш покорный слуга, — кивнул я. Она быстренько посмотрела на фото — просто чтобы проверить сходство.
— Ах, так ты в бегах... — сказала она. — И что ж думаешь делать?
— Еще не знаю. Первым делом — поспать я кинуть что-нибудь на зуб.
Она, похоже, не больно этому обрадовалась. Впрочем, она так и сказала:
— Не нравится это мне. Сколько уже работаю — ни разу носа не запачкала...
— Ну ясно-ясно: в общем и целом живешь спокойно, — хмыкнул я.
— И впредь не собираюсь!
— Так ты у нас кандидат на орден Почетного легиона?
— Нет, но я, представь себе, привыкла к свежему воздуху...
— Зато я уже отвык. Так что захлопни пасть, или я рассержусь. Я остаюсь здесь, раз пришел. И не возникай, иначе что-то случится.
Она уяснила.
Ее квартира была просто создана для таких, как я. Один Выход — черен дверь, Я наглухо забаррикадировал ее, подтащив вплотную кровать. Потом выглянул в форточку: за ней виднелась крыша соседнего дома. Порядок...
— Слушай, дай чего-нибудь пожрать.
— Чего дать-то?
— Все равно.
— Тут осталось немного фасоли...
— Тащи.
Я выскреб сковородку, потом проглотил две чашки горячего кофе. Стало получше. Оставалось победить усталость; для этого существовала только койка.
И я улегся на ее клоповник, зорко вертя башкой.
— Ты тоже можешь ложиться, красавица. Не бойся, мне что-то не хочется тебя насиловать.
Она сидела надутая — страшно злилась на меня и на свой плохой нюх, по вине которого сама же ко мне и прицепилась.
— Только не пытайся меня обставить, — добавил я напоследок. — У меня очень чуткий сон. Мошка пролетит — и я уже на ногах...
Я закрыл глаза, и все бесшумно рухнуло куда-то вниз.
Легкий шорох вытащил меня из облаков. Я не врал карге насчет своего чуткого сна. В моем положении человек все время начеку, а если нет — у него что-то не в порядке с головой.
Я открыл один глаз. Была ночь, в форточку заползал лунный свет. В этом зеленоватом сиянии я увидел, что потаскуха шастает в комбинашке; по комнате. Я лежал молча. Может, она просто в сортир? По мере того как глаза привыкали к темноте, я смог разглядеть ее получше. Куда там развалинам древних городов! Ее сиськи лежали на животе, как на подушке. Лицо давно разлезлось по швам, и без косметики
она была сущая ведьма. На мгновение мне подумалось, что вот сейчас она вытащит из шкафа метлу и вылетит на ней сквозь черепичную крышу...
Она подошла к косолапому комоду и С величайшей осторожностью выдвинула нижний ящик. Теперь я уже не упускал ни одного ее движения: было ясно, что эта бравая кошелка замышляет какое-то гад< тво.
Тогда я, тихий, как кошачья тень, свесил с лежанки копыта. Теперь мне достаточно было протянуть руку, чтобы достать прилепленный слева ОТ двери выключатель. Так я и сделал.
Вспыхнул свет, и бабищу будто окатили ведром холодной воды. Она подскочила, и жутковатый ножичек, что был у нее в руке, вывалился на пол.
Прикидываете, что за бесовские планы вынашивала эта матрона? Готовилась выпустить из меня всю водичку, как из борова, жмыдра подлючая!
— За грибами собралась?— спросил я. Она не ответила.
— Сразу видно, ты не из Шотландии,— продолжал я,— С гостеприимством у тебя туговато...
Она начала отступать в дальний угол комнаты; туда, впрочем, было совсем недалеко.
— Будешь подходить — заору,— сказала она с решимостью.
Я немного растерялся. Эта плесень запросто могла завопить на весь дом, что ее убивают. Ночью слышно хорошо, и жильцы обязательно закопошатся.
Я цапнул сковороду, из которой доедал фасоль — увесистую чугунную "кокотку" с. длинной ручкой. Она отлично заменяла дубинку. Определенно, я становился профессиональным молотобойцем. Передо мной открывалась блестящая карьера глушителя быков...
Карга разинула рот, чтоб выпустить свой крик на волю, но так и не успела взять верхнее "до". Я заехал ей сковородой по щеке. Раздалось красивое "динннь!" Она схватилась рукой за башку и, похоже, поплыла.
Но у баб шкура крепкая. Они — как слоны: чтобы завалить, надо вцелить в нужное место... Хрычовка только заскулила, потирая фасад.
Тогда я приблизился и подобрал пырку. Зубочистка оказалась неслабая, из шведской стали. Она раскрывалась простым нажатием кнопки. Видать, ножик позабыл бывший бабкин кавалер.
Лезвие выскочило с такой силой, что я едва не уронил нож. Я посмотрел на бабку. Она не видела,
что и делаю. Я уставился на лезвие... И тут все вокруг загудело; стены и мебель начали корчить мне жуткие гримасы, в голове поплыл красный туман.
То, что произошло потом, я описать не могу. Помню лишь, что через минуту я был весь в поту и в крови. Кисть правой руки, сжимавшая нож, полностью окрасилась в багровый цвет, а баба лежала у меня под ногами, как куча окровавленного тряпья.
Я положил нож на треснувшую крышку комода, перед фотографией военного в рамке из ракушек. Потом ухватил бабку за ноги и затащил в кладовку около кухни. Там, где она лежала, осталась лужа густой крови, от которой меня всего передернуло. Я накрыл старуху драным ковриком, лежавшим у кровати, и вымыл в раковине руки.
Понемногу ко мне вернулось спокойствие — и тогда нахлынула великая печаль.
— Мания, что ли... — пробормотал я.
Я был поражен, насколько легко человек становится закоренелым убийцей. Я убивал не раздумывая, не испытывая ни малейшего волнения. "Капут!" Я полностью оправдывал это прозвище, которое друж-баны прилепили мне просто так...
Честно говоря, я и после этого почти не помню, что творил... Как бы то ни было, я снова лег в кровать и заснул. Трудно представить, до чего мне требовалось отключиться.
И вот, проснувшись, я понял, что теперь уже окончательно очухался, пришел в норму и нагнал свое прежнее крепкое здоровье. От моего отравления не осталось и следа.
В форточку лезла уже не луна, а солнце. Отличное солнце, густое, как пудинг. Я смотрел, зевая, на него; оно согревало мне глаза. Но мое блаженство нарушил ужасный запах: едкий, пресный запах крови и смерти.
И мне вспомнилось сразу все: старуха, нож и случившийся со мной припадок душегубства.
Я встал, увидел на своём халате кровь и с отвращением его сбросил. Лезвие лежавшего на комоде ножа сделалось почти черным, и мужик на фотографии, казалось, смотрел на него с каким-то удовлетворением.
Я не мог позволить себе оставаться здесь: в комнате нечем было дышать. Я выдвинул все ящики комода, уже не заботясь о том, что оставляю отпечатки пальцев: слишком уж сильно я наследил за эту бурную ночь. Легаши обязательно догадаются, чьих это рук дело. Воображая их лица, я едва по задыхался от восторга. Да и рожи судей, отложивших слушание дела, тоже стоило увидеть. Наверняка начнут, бедняги, комплексовать от своей излишней снисходительности, упадут в глазах жен... Ох и солоно придется парням, которые предстанут в ближайшее время перед судом! Это я точно знал.
В комоде я нашел пятьдесят тысяч мелкими купюрами. Наверное, из-за них старуха и обнажила ночью шпагу: боялась, что я их захапаю. Это еди-норазовое пособие меня очень ободрило. Если подфартит — того и гляди, выберусь из тупика...
Только теперь в моем убранстве разгуливать было невозможно. К этому времени уже вся столица знала, что небезызвестный Канут улизнул из "Куско", разодетый честным нихалыщиком термометров... Я охотно променял бы бабкины пятьдесят штук на менее броский наряд.
Я облазил всю квартиру, но откопал только старый черный женский плащ, к тому же слишком узкий в плечах. Тут у меня появилась идея — не ахти какая, но все-таки... Я взял ножницы и отрезал низ плаща, превратив его в куртку. Потом снял с печки трубу: на пол высыпалась кучка сажи. Я набрал полную пригоршню, измазал себе лицо, руки, одежду и через две минуты стал похож на камерунского камергера.
Идея моя была вовсе не так уж плоха — сейчас сами увидите. Я помнил, что накануне, по пути сюда, видел на этаже стремянку. По ней, видимо, забирались в чердачный люк. После санитара мне предстояло теперь поприт-воряться трубочистом. В психологическом плане это было отменное прикрытие: легаши высматривают "мужчину в белом", и им не будет дела до бравого парня-сажетруса, шагающего по столице со стремянкой на плече...
Скажу вам, я просто ликовал. В довершение всего никто даже не видел, как я выходил из подворотни. Я выпорхнул на улицу Сен-Мартен, насвистывая во все щеки. Маскарадный костюм и слой сажи отгораживали меня от мира и надежно прятали от поли-цменов. А найденные у старой лоханки пятьдесят билетов еще больше поднимали мне настроение.
Я зашагал к площади Республики, намереваясь добраться до торговых рядов и купить какие-нибудь расхожие шмотки.
Это оказалось несложно. Старый седой Якоб отвалил мне за восемь штук американский костюм с карманами-клапанами, исполосованный вдоль и поперек застежками- "молниями".
Зажав сверток под мышкой, я взял курс на Сену. Там, забравшись под мост, я смыл сажу, после чего нацепил купленную защитно-зеленую форму,
Меня сильно тревожила моя щетина;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45