Я узнавал этот взгляд: глаза убийцы, которая вот-вот убьет! Такой взгляд, наверное, появлялся и у меня, когда я высоко поднимал тяжелый предмет, собираясь обрушить его человеку на голову.
Я посмотрел на ее руки. Они лежали спокойно — как тогда на руле. Значит, смерть придет не от нее.
Ее взгляд начал меняться, В нем уже преобладало удивление, смешанное со страхом. Причем преобладало так явно, что я уже решил, будто пресловутый убийственный блеск мне только примерещился.
Мы посмотрели друг другу прямо в глаза. Мои чувства были обострены чуть ли не до крика. И тут я все понял. Понял очень легко, очень глупо. Понял потому, что она думала только об "этом", и между нами произошел некий телепатический феномен. Один из нас, похоже, обладал талантом медиума. А может быть, даже оба?
А она поняла, что я понял. Это была знаменитая минута: такая значимая, такая человеческая!
Я протянул ей свой стакан:
— Сделай милость, Эмма, выпей-ка это виски. Я знаю, что ты его любишь. Чтобы пить виски, не обя-зательно испытывать жажду. Совсем наоборот.
Она ничего не ответила. И я почувствовал себя счастливым, просто счастливым, потому что впервые по-настоящему одержал над ней верх. Она сдавала позиции. Я оказался сильнее.
Я сунул стакан ей в руки.
— Пей, Эмма! Пей... Если не выпьешь, я, чего доброго, перережу тебе горло... Так что успокой меня, доставь мне удовольствие: выпей!
И я перешел на крик:
— Пей! Да пей же ты,стерва!
Вместо ответа она вылила содержимое стакана на пол. Я посмотрел, как по плитке побежал ручеек.
— Ты ждала меня, верно, моя красавица?— продолжал я спокойным тоном.-— Ты знала, что я еду к тебе, К тому же и в газетах сообщалось, что я взял курс на юг. Ты поставила машину в порту в качестве приманки. До чего же ты умна, Эмма! Ты всё знаешь, все предвидишь! Ты заготовила виски для моей встречи. Если бы я выпил этот стакан, то сейчас был бы уже в вечном нокауте. Ведь именно этого ты желаешь всей душой, а? Тебе не живется, пока я живу. Для тебя ничего не начнется до моего конца!
Она пожала плечами.
— Для таких, как мы, жизнь — сложная штука, Капут...
Ее голос звучал устало и грустно. Хотите — верьте, хотите — считайте меня лопухом, но я почувствовал, что она испытывает искреннее отчаяние. Эмме все это уже давно опротивело. Ее нервы были на пределе.
— Признай — ты ведь меня ждала!
— Я ждала тебя, Капут.
— Ты хотела моей смерти.
— Хотела.
— Я тебя пугаю?
— Да... И потом, как ни странно, я тебя, наверное, люблю... Но твоя жизнь для меня невыносима, потому что она связывает мою. Зная, что ты существуешь, я не могу жить полной жизнью, понимаешь?
Тут она не врала. В этом я тоже не сомневался. Она уже не могла врать: не было сил, но главное — не было желания!
— Ты любишь меня, Эмма?
— Да... Я поняла это на суде, когда ты встал и заговорил. Ты. этого разве не почувствовал, Капут?
— Более или менее.
— И вовсе не слов твоих я тогда боялась, а того чувства, которое просыпалось во мне...
Она плакала. Я увидел ее слезы, и на плечи мне навалилась розовая печаль. Добрая печаль, служившая мне компенсацией за мои беды. Мне было наплевать на то, что меня могли застрелить полицейские. Если меня сцапают, я уже не стану рваться на волю. Я пойду на гильотину с легким сердцем, потому что теперь уже замкнул свой круг. Я понял великий жизненный принцип, который осознают очень немногие: ничто ничему не служит; ничто не существует по-настоящему, кроме любви. Лишь любовью люди хоть как-то оправдывают свою жизнь. Причем все — от мелюзги до грандов.
— Я тоже люблю тебя, Эмма... Это так просто, так сладко...
— Я знаю...
— Что нам теперь делать, скажи?
— А что ты намерен делать?
— Что если уехать?
— Куда?
— Куда-нибудь... Например, в Италию. У меня есть в Ницце один дружбан, он может это устроить... А уже там, у макаронников, найдем капитана корабля, который не слишком придирается к паспорту...
Она слабо улыбнулась.
— Как в книгах, Капут?
— Да, Эмма, как в книгах...
Она помолчала. В ее фиалковых глазах парили облака, как в летнем закатном небе.
— Хорошо... — прошептала она. Я вздохнул:
— Да, сейчас-то хорошо, только это долго не продлится. Скоро наступит рассвет. Наступит день со всеми его опасностями... Ищейки из кожи вон лезут ради твоего ненаглядного женишка...
Я встал на колени в луже виски и положил голову ей на грудь. Я чувствовал, как в моем черепе устанавливается медленный ритм ее дыхания.
— Ты не ответила на мой вопрос, Эмма... Ты хочешь уехать со мной?
Она покачала головой.
— Нет, любовь моя, это невозможно.
— Почему невозможно? Ты боишься?
— О, нет...
Я посмотрел на нее.
— У тебя... У тебя кто-то есть? Она кивнула.
— Кто-то есть... — промямлил я, совершенно обалдев. В этот момент зазвонил телефон.
Аппарат стоял на камине, сложенном из розового кирпича.
Рекомендую: нет ничего лучше телефона, чтобы у вас все опустилось и опало! Ко второму звонку наш момент истины уже порядком размазался.
Я проворно вскочил на ноги.
— Что там еще? — злобно прошипел я, готовый все вокруг разнести.
— Это ОН! — сказала Эмма.
— Плюнь.
— Нет, я должна ответить.
— А я говорю — плюнь... Она жестом остановила меня.
— Поверь, это и в твоих интересах тоже!
Это немного сбило меня с толку. Эмма встала и подняла трубку, прежде чем я успел ей помешать. Я бросился следом за ней и схватил второй наушник. Мужской голос на другом конце провода лихорадочно выкрикивал одно "алло" за другим. Он звучал очень встревоженно, и поэтому я не сразу его узнал.
— Это ты?! — крикнул голос.
— Да...
— О, слава Богу. А я уже испугался. Ну, что?
— Все в порядке,— проговорила Эмма, глядя на меня.
— Он...
— Да, — живо перебила она.
Его облегченный вздох неприятно защекотал мне ухо.
— А Робби?
— Робби... Господи!..
— Для него все прошло не очень удачно, да?
— Крайне неудачно...
Он засмеялся — противным, пугающим смехом.
— Тебе, милая, наверное, очень одиноко среди этих двух мумий. А что касается Робби — так я даже рад. Это лучшее, что с ним могло случиться. Ладно, еду.
И он торопливо бросил трубку.
— Этого не может быть! — сказал я Эмме.
Она улыбнулась. Потом подставила мне губы, и ее тело — гибкое, послушное — вжалось в мое, плотно повторив мою географию.
Я жадно пожирал ее губы. Я до удушья прижимал ее к себе. В конце концов я опрокинул ее на кресло и овладел ею, как солдат-насильник.
Когда мы разъединились, она откинулась назад, обессиленная этим грубым объятием.
— Ты меня просто убил, — вздохнула она.
Я хотел что-то ответить, но она знаком повелела мне молчать.
— А сейчас я должна тебе кое-что рассказать!
И она рассказала. Но я и так уже знал часть того, что она говорила.
Я притаился за дверью. Эмма осталась сидеть в кресле.
На улице послышался шум мотора. У крыльца он затих. Хлопнула дверца машины, по каменным ступенькам застучали каблуки. Он вошел, прикрыл дверь, не заметив меня,— он смотрел только на Эмму.
— Где он?
Я ответил сам:
— Здесь!
Тогда Бауманн обернулся, и мы посмотрели друг на друга так, как никогда еще не смотрели друг на друга двое мужчин.
Он не изменился. Это был все тот же элегантный и аккуратный мужчина; от него веяло все той же изысканной непринужденностью. Разве что в его седеющей шевелюре появилось несколько новых серебряных нитей. Его глаза смотрели еще холоднее, чем прежде.
На его аристократической физиономии начало медленно-медленно появляться изумление. Первым его чувством была, несомненно, ненависть. Но сейчас он уже все понимал и видел, что баба его провела.
— Для покойника вы выглядите очень неплохо, мсье Бауманн...
Я сделал легкое движение, от которого заблестело лезвие ножа в моей руке. Он спокойно посмотрел на перо и повернулся к Эмме. Вот это было по-мужски. Надо иметь классную закалку, чтобы вот так отвернуться от наставленного на тебя ножа.
— Он угрожал тебе, пока ты говорила со мной по телефону, верно? — спросил он.
Он.) не ответила, и я сделала, и я за нее.
— Я ей не угрожал, Бауманн. Она действовала по своей доброй воле, и после того как вы повесили трубку, мы с удовольствием занялись любовью. Вы уж извините: нам так давно не представлялось случая...
Его лицо побледнело.
— Она все мне объяснила,— продолжал я.— Все. Ваша афера была организована превосходно. Браво! Итак, вы с вашим нью-йоркским братом торговали фальшивыми долларами?
На этот раз он понял, что я не блефую и что жена его вправду предала. Я не мбг всего этот угадать. Это могла мне рассказать только Эмма.
Внешне он не дрогнул, только сразу будто постарел, и под глазами у него появились темные полукруги, как от неумеренного секса.
Я не впустую трепал языком. Эмма мне действительно обо всем рассказала. Так я и узнал, что организатором во всей этой истории являлась не она, а он.
Да, по части серого вещества этот мужик любому мог дать сто очков вперед.
Много лет подряд он получал фальшивые купюры из Штатов, где закрепился его брательник. Но в последнее время отношения между ними испортились. Бауманн-француз начал запускать лапу в долю Бауманна-амери-канца. Тот разозлился и объявил, что едет разбираться.
Поль только этого и ждал. Мое присутствие под его крышей навело его на мысль уладить дела и ловко испариться. Уладить дела он собирался, разумеется, на свой манер: ликвидировать братца, который вздумал лезть вон и.з упряжки, а заодно с ним — и старика, завещавшего ему свое состояние.
Брат Бауманна был невероятно похож на него. Поль решил воспользоваться этим сходством и на цыпочках сойти с дорожки, которая запахла жареным.
Накануне убийства он встретился с братом и пообещал, что рассчитается, как только получит наследство старика, Разумеется, для получения наследства требовалось, чтобы старик откинул копыта. А он, похоже, с этим не спешил, несмотря на все свои недуги. Так что Бауманн решил ему чуток подсобить и попросил брата обеспечить ему алиби. Брат согласился поехать в Руан и выдать себя за него при встрече с новыми клиентами. Поль дал ему свои документы, чтобы тот показал их в отеле, а себе оставил бумаги "американца". Брат, доверившись ему, отлично сыграл свою роль, Его-то я и убил на той темной
улице, обманутый их сходством и пребывая в полной уверенности, что передо мной Поль...
Теперь, когда я все знал, мне отлично .вспомнилось то странное гнетущее чувство, охватившее меня на ночной улице у театра, когда преследуемый обернулся. Он, казалось, не узнавал м е н я... Еще бы — ничего удивительного. Помнил я и другое странное ощущение, подступившее к горлу в тот момент, когда я спихивал труп в канализационную траншею. Ощущение было вызвано тем, что мой инстинкт, мои пальцы, мои нервы не признавали его. Да только я был слишком взбудоражен и ничего тогда не заметил.
Эмма была лишь послушным инструментом в руках этого супермошенника. Пока она готовила свое персональное алиби, Бауманн (покойно зарезал старика и растворился в природе, оставив труп па моей совести.
Когда я начал брыкаться па прицепе, он не на шутку струхнул. Испугался, что я все разболтаю, чтобы уберечь свою голову, что труп его брата подвергнут повторному вскрытию — и тогда уж точно обнаружат подмену. И он придумал фокус с отравленными лакомствами. Их отнесла в тюрьму подружка Робби.
Перед такой великолепной махинацией мне оставалось только снять шляпу. Все было сработано по высшему классу. Получив деньги брата и наследство старика, они стали по-настоящему богаты и дожидались только развязки моего дела, чтобы спокойно поднять якорь. Но сообщение о моем побеге их порядком всполошило. Бауманн тотчас же понял, что я приеду в Сен-Тропез вымогать у Эммы деньги и мстить ей за обман. Они подготовились к моему приезду. И все действительно произошло согласно его предположениям, даже смерть Робби, которой Бауманн горячо желал. Робби был для него опасен: знал гораздо больше, чем нужно...
К несчастью для Бауманна, возникли непредвиденные обстоятельства...
Я торжествовал.
— Ты считал себя умнее всех, Бауманн. Ты казался себе королем преступного мира, человеком, которому удалось невозможное... Но на деле, как видишь, ты всего-навсего жалкий рогоносец.
Я решил, что он сейчас грохнется в обморок — до того он побледнел. Он поднес руку к груди.
— Так ты что, еще и сердечник? — спросил я. Он отвел руку от груди — быстро, очень быстро. Она
сжимала пистолет, такой же элегантный, как сам Бауманн.
Красивую американскую пушку для уважающих себя гангстеров. Может быть, подарочек почившего братца?
Я бросился вперед, крепко сжимая нож. Но когда добежал до него, было поздно: ,он уже стрелял в Эмму. Честь одержала в нем верх над осторожностью, и он начал с нее. Мужики — все сплошь идиоты. Жалкие придурки, которыми безраздельно властвует их собственное сердце.
У меня до сих пор стоит в ушах звук четырех выстрелов, которые прорвали стоявшую в комнате тягостную тишину. И короткий крик >ммы.
Потом она прошептала:
— Поль!
Потом умолкла, не очень-то много удается сказать, когда у тебя в груди четыре пули такого калибра. Я взмахнул ножом. На этот раз не было ни красного тумана, ни звона в голове. Движение моей руки было предначертано судьбой. Оно принадлежало не только мне одному: это через посредство человека совершалось неизбежное.
Бауманы остался стоять. Я выпустил рукоятку и дикими глазами смотрел, как она торчит перпендикулярно человеческой спине. Целую вечность картина оставалась неизменной и, казалось, застыла навсегда.
Наконец то, чего я с таким нетерпением ждал, произошло: Бауманн рухнул на пол.
Теперь уже ошибки не было: я укатал именно его. Он наконец получил свое.
Тогда я подошел к Эмме. Она тоже распрощалась с жизнью. Ее фиалковые глаза будто сразу выцвели и утратили былую загадочность. На лице осталась лишь сильная тревога и, как мне казалось, капелька любви ко мне.
— Эмма, — прошептал я, — Эмма...
Я все еще повторял ее имя, когда шагал по шоссе на восток, к итальянской границе.
Я знал, что на этот раз выкручусь, что все для меня сложится удачно, и целая куча народу только меня и ждет, чтобы благополучно протянуть ноги на бескрайних мировых просторах.
Я повторял "Эмма, Эмма" в такт своим шагам. И каждый раз слышал в ответ злобный скрипучий смешок судьбы.
Что ж, пусть попробует бросить мне вызов: я ее не боюсь. Ни ее, ни кого-либо другого.
Чтобы как следует себя в этом убедить, я остановился у придорожных скал, покрепче уперся ногами в землю, вызывающе уставился в небо — и запел.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
СВОИХ И ЧУЖИХ
На белом свете полно людей, которые мечтают увидеть Венецию, прежде чем лечь на дна метра под землю и нюхать корешки одуванчиков.
Венеция была у меня перед глазами, но подыхать я не собирался. Совеем наоборот. Слитком уж я изголодался по жизни. А что может лучше утолить этот голод, чем вольный ночдуч Адриатики?
Вот уже три дня я бродил по узким улочкам городе и мало-помалу утрачивал привычку оборачиваться на каждом шагу. Французские полицейские, казалось, остались в каком-то далеком, почти несуществующем мире, откуда я вырвался раз и навсегда. Теперь в голове у меня была только одна забота — ничтожная по сравнению с теми, что мучили меня раньше: добывать по нескольку лир в день, чтобы хоть как-то прокормиться.
Мне было чертовски спокойно жить под итальянским небом. Италия — одна из тех немногих стран, где можно щелкать клювом с голодухи, не испытывая никаких комплексов. Здесь голод — тетка, с которой можно совокупляться без всякого стыда. Так что голодал я с этакой беззаботной легкостью, и когда зу-бищи мои начинали слишком уж выпирать изо рта, я старался выдать этот голодный оскал за улыбку...
Надо сказать, мне до сих пор не верилось, что я так удачно выбрался из той трясины. После всех своих злоключений я нашел-таки своего приятеля из Ниццы, который и устроил мне круиз в страну яичной вермишели. Маленький катерок, возивший туда главным образом блондинок, высадил меня на генуэзской пристани, и я начал всеми мочалками вдыхать теплый портовый воздух.
Приятель подкинул мне адресок своего знакомого — воришки, который мог пристроить меня в Неаполе, но, поразмыслив, я не поехал. Не люблю я путешествовать по туристическим путевкам. К тому же я понимал, что с моей биографией новую жизнь так просто не начнешь.
Интерпол обязательно разошлет меня в профиль и анфас всем ищейкам полуострова. И с Неаполем, пожалуй, надо было повременить: туда сползается жулье со всей Италии. А где жулик, там и легаш: арифметика простая.
Венеция показалась мне более заманчивой из-за обилия туристов. Денег у меня хватило только на поезд, на белые льняные штаны и очки в белой перламутровой оправе. Нацепив все это, я сразу стал типичным Джузеппе.
План у меня был простой: снять какую-нибудь англичанку в районе Риальто. Я решил искать именно "инглиш", потому что их, как правило, легче всего окрутить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
Я посмотрел на ее руки. Они лежали спокойно — как тогда на руле. Значит, смерть придет не от нее.
Ее взгляд начал меняться, В нем уже преобладало удивление, смешанное со страхом. Причем преобладало так явно, что я уже решил, будто пресловутый убийственный блеск мне только примерещился.
Мы посмотрели друг другу прямо в глаза. Мои чувства были обострены чуть ли не до крика. И тут я все понял. Понял очень легко, очень глупо. Понял потому, что она думала только об "этом", и между нами произошел некий телепатический феномен. Один из нас, похоже, обладал талантом медиума. А может быть, даже оба?
А она поняла, что я понял. Это была знаменитая минута: такая значимая, такая человеческая!
Я протянул ей свой стакан:
— Сделай милость, Эмма, выпей-ка это виски. Я знаю, что ты его любишь. Чтобы пить виски, не обя-зательно испытывать жажду. Совсем наоборот.
Она ничего не ответила. И я почувствовал себя счастливым, просто счастливым, потому что впервые по-настоящему одержал над ней верх. Она сдавала позиции. Я оказался сильнее.
Я сунул стакан ей в руки.
— Пей, Эмма! Пей... Если не выпьешь, я, чего доброго, перережу тебе горло... Так что успокой меня, доставь мне удовольствие: выпей!
И я перешел на крик:
— Пей! Да пей же ты,стерва!
Вместо ответа она вылила содержимое стакана на пол. Я посмотрел, как по плитке побежал ручеек.
— Ты ждала меня, верно, моя красавица?— продолжал я спокойным тоном.-— Ты знала, что я еду к тебе, К тому же и в газетах сообщалось, что я взял курс на юг. Ты поставила машину в порту в качестве приманки. До чего же ты умна, Эмма! Ты всё знаешь, все предвидишь! Ты заготовила виски для моей встречи. Если бы я выпил этот стакан, то сейчас был бы уже в вечном нокауте. Ведь именно этого ты желаешь всей душой, а? Тебе не живется, пока я живу. Для тебя ничего не начнется до моего конца!
Она пожала плечами.
— Для таких, как мы, жизнь — сложная штука, Капут...
Ее голос звучал устало и грустно. Хотите — верьте, хотите — считайте меня лопухом, но я почувствовал, что она испытывает искреннее отчаяние. Эмме все это уже давно опротивело. Ее нервы были на пределе.
— Признай — ты ведь меня ждала!
— Я ждала тебя, Капут.
— Ты хотела моей смерти.
— Хотела.
— Я тебя пугаю?
— Да... И потом, как ни странно, я тебя, наверное, люблю... Но твоя жизнь для меня невыносима, потому что она связывает мою. Зная, что ты существуешь, я не могу жить полной жизнью, понимаешь?
Тут она не врала. В этом я тоже не сомневался. Она уже не могла врать: не было сил, но главное — не было желания!
— Ты любишь меня, Эмма?
— Да... Я поняла это на суде, когда ты встал и заговорил. Ты. этого разве не почувствовал, Капут?
— Более или менее.
— И вовсе не слов твоих я тогда боялась, а того чувства, которое просыпалось во мне...
Она плакала. Я увидел ее слезы, и на плечи мне навалилась розовая печаль. Добрая печаль, служившая мне компенсацией за мои беды. Мне было наплевать на то, что меня могли застрелить полицейские. Если меня сцапают, я уже не стану рваться на волю. Я пойду на гильотину с легким сердцем, потому что теперь уже замкнул свой круг. Я понял великий жизненный принцип, который осознают очень немногие: ничто ничему не служит; ничто не существует по-настоящему, кроме любви. Лишь любовью люди хоть как-то оправдывают свою жизнь. Причем все — от мелюзги до грандов.
— Я тоже люблю тебя, Эмма... Это так просто, так сладко...
— Я знаю...
— Что нам теперь делать, скажи?
— А что ты намерен делать?
— Что если уехать?
— Куда?
— Куда-нибудь... Например, в Италию. У меня есть в Ницце один дружбан, он может это устроить... А уже там, у макаронников, найдем капитана корабля, который не слишком придирается к паспорту...
Она слабо улыбнулась.
— Как в книгах, Капут?
— Да, Эмма, как в книгах...
Она помолчала. В ее фиалковых глазах парили облака, как в летнем закатном небе.
— Хорошо... — прошептала она. Я вздохнул:
— Да, сейчас-то хорошо, только это долго не продлится. Скоро наступит рассвет. Наступит день со всеми его опасностями... Ищейки из кожи вон лезут ради твоего ненаглядного женишка...
Я встал на колени в луже виски и положил голову ей на грудь. Я чувствовал, как в моем черепе устанавливается медленный ритм ее дыхания.
— Ты не ответила на мой вопрос, Эмма... Ты хочешь уехать со мной?
Она покачала головой.
— Нет, любовь моя, это невозможно.
— Почему невозможно? Ты боишься?
— О, нет...
Я посмотрел на нее.
— У тебя... У тебя кто-то есть? Она кивнула.
— Кто-то есть... — промямлил я, совершенно обалдев. В этот момент зазвонил телефон.
Аппарат стоял на камине, сложенном из розового кирпича.
Рекомендую: нет ничего лучше телефона, чтобы у вас все опустилось и опало! Ко второму звонку наш момент истины уже порядком размазался.
Я проворно вскочил на ноги.
— Что там еще? — злобно прошипел я, готовый все вокруг разнести.
— Это ОН! — сказала Эмма.
— Плюнь.
— Нет, я должна ответить.
— А я говорю — плюнь... Она жестом остановила меня.
— Поверь, это и в твоих интересах тоже!
Это немного сбило меня с толку. Эмма встала и подняла трубку, прежде чем я успел ей помешать. Я бросился следом за ней и схватил второй наушник. Мужской голос на другом конце провода лихорадочно выкрикивал одно "алло" за другим. Он звучал очень встревоженно, и поэтому я не сразу его узнал.
— Это ты?! — крикнул голос.
— Да...
— О, слава Богу. А я уже испугался. Ну, что?
— Все в порядке,— проговорила Эмма, глядя на меня.
— Он...
— Да, — живо перебила она.
Его облегченный вздох неприятно защекотал мне ухо.
— А Робби?
— Робби... Господи!..
— Для него все прошло не очень удачно, да?
— Крайне неудачно...
Он засмеялся — противным, пугающим смехом.
— Тебе, милая, наверное, очень одиноко среди этих двух мумий. А что касается Робби — так я даже рад. Это лучшее, что с ним могло случиться. Ладно, еду.
И он торопливо бросил трубку.
— Этого не может быть! — сказал я Эмме.
Она улыбнулась. Потом подставила мне губы, и ее тело — гибкое, послушное — вжалось в мое, плотно повторив мою географию.
Я жадно пожирал ее губы. Я до удушья прижимал ее к себе. В конце концов я опрокинул ее на кресло и овладел ею, как солдат-насильник.
Когда мы разъединились, она откинулась назад, обессиленная этим грубым объятием.
— Ты меня просто убил, — вздохнула она.
Я хотел что-то ответить, но она знаком повелела мне молчать.
— А сейчас я должна тебе кое-что рассказать!
И она рассказала. Но я и так уже знал часть того, что она говорила.
Я притаился за дверью. Эмма осталась сидеть в кресле.
На улице послышался шум мотора. У крыльца он затих. Хлопнула дверца машины, по каменным ступенькам застучали каблуки. Он вошел, прикрыл дверь, не заметив меня,— он смотрел только на Эмму.
— Где он?
Я ответил сам:
— Здесь!
Тогда Бауманн обернулся, и мы посмотрели друг на друга так, как никогда еще не смотрели друг на друга двое мужчин.
Он не изменился. Это был все тот же элегантный и аккуратный мужчина; от него веяло все той же изысканной непринужденностью. Разве что в его седеющей шевелюре появилось несколько новых серебряных нитей. Его глаза смотрели еще холоднее, чем прежде.
На его аристократической физиономии начало медленно-медленно появляться изумление. Первым его чувством была, несомненно, ненависть. Но сейчас он уже все понимал и видел, что баба его провела.
— Для покойника вы выглядите очень неплохо, мсье Бауманн...
Я сделал легкое движение, от которого заблестело лезвие ножа в моей руке. Он спокойно посмотрел на перо и повернулся к Эмме. Вот это было по-мужски. Надо иметь классную закалку, чтобы вот так отвернуться от наставленного на тебя ножа.
— Он угрожал тебе, пока ты говорила со мной по телефону, верно? — спросил он.
Он.) не ответила, и я сделала, и я за нее.
— Я ей не угрожал, Бауманн. Она действовала по своей доброй воле, и после того как вы повесили трубку, мы с удовольствием занялись любовью. Вы уж извините: нам так давно не представлялось случая...
Его лицо побледнело.
— Она все мне объяснила,— продолжал я.— Все. Ваша афера была организована превосходно. Браво! Итак, вы с вашим нью-йоркским братом торговали фальшивыми долларами?
На этот раз он понял, что я не блефую и что жена его вправду предала. Я не мбг всего этот угадать. Это могла мне рассказать только Эмма.
Внешне он не дрогнул, только сразу будто постарел, и под глазами у него появились темные полукруги, как от неумеренного секса.
Я не впустую трепал языком. Эмма мне действительно обо всем рассказала. Так я и узнал, что организатором во всей этой истории являлась не она, а он.
Да, по части серого вещества этот мужик любому мог дать сто очков вперед.
Много лет подряд он получал фальшивые купюры из Штатов, где закрепился его брательник. Но в последнее время отношения между ними испортились. Бауманн-француз начал запускать лапу в долю Бауманна-амери-канца. Тот разозлился и объявил, что едет разбираться.
Поль только этого и ждал. Мое присутствие под его крышей навело его на мысль уладить дела и ловко испариться. Уладить дела он собирался, разумеется, на свой манер: ликвидировать братца, который вздумал лезть вон и.з упряжки, а заодно с ним — и старика, завещавшего ему свое состояние.
Брат Бауманна был невероятно похож на него. Поль решил воспользоваться этим сходством и на цыпочках сойти с дорожки, которая запахла жареным.
Накануне убийства он встретился с братом и пообещал, что рассчитается, как только получит наследство старика, Разумеется, для получения наследства требовалось, чтобы старик откинул копыта. А он, похоже, с этим не спешил, несмотря на все свои недуги. Так что Бауманн решил ему чуток подсобить и попросил брата обеспечить ему алиби. Брат согласился поехать в Руан и выдать себя за него при встрече с новыми клиентами. Поль дал ему свои документы, чтобы тот показал их в отеле, а себе оставил бумаги "американца". Брат, доверившись ему, отлично сыграл свою роль, Его-то я и убил на той темной
улице, обманутый их сходством и пребывая в полной уверенности, что передо мной Поль...
Теперь, когда я все знал, мне отлично .вспомнилось то странное гнетущее чувство, охватившее меня на ночной улице у театра, когда преследуемый обернулся. Он, казалось, не узнавал м е н я... Еще бы — ничего удивительного. Помнил я и другое странное ощущение, подступившее к горлу в тот момент, когда я спихивал труп в канализационную траншею. Ощущение было вызвано тем, что мой инстинкт, мои пальцы, мои нервы не признавали его. Да только я был слишком взбудоражен и ничего тогда не заметил.
Эмма была лишь послушным инструментом в руках этого супермошенника. Пока она готовила свое персональное алиби, Бауманн (покойно зарезал старика и растворился в природе, оставив труп па моей совести.
Когда я начал брыкаться па прицепе, он не на шутку струхнул. Испугался, что я все разболтаю, чтобы уберечь свою голову, что труп его брата подвергнут повторному вскрытию — и тогда уж точно обнаружат подмену. И он придумал фокус с отравленными лакомствами. Их отнесла в тюрьму подружка Робби.
Перед такой великолепной махинацией мне оставалось только снять шляпу. Все было сработано по высшему классу. Получив деньги брата и наследство старика, они стали по-настоящему богаты и дожидались только развязки моего дела, чтобы спокойно поднять якорь. Но сообщение о моем побеге их порядком всполошило. Бауманн тотчас же понял, что я приеду в Сен-Тропез вымогать у Эммы деньги и мстить ей за обман. Они подготовились к моему приезду. И все действительно произошло согласно его предположениям, даже смерть Робби, которой Бауманн горячо желал. Робби был для него опасен: знал гораздо больше, чем нужно...
К несчастью для Бауманна, возникли непредвиденные обстоятельства...
Я торжествовал.
— Ты считал себя умнее всех, Бауманн. Ты казался себе королем преступного мира, человеком, которому удалось невозможное... Но на деле, как видишь, ты всего-навсего жалкий рогоносец.
Я решил, что он сейчас грохнется в обморок — до того он побледнел. Он поднес руку к груди.
— Так ты что, еще и сердечник? — спросил я. Он отвел руку от груди — быстро, очень быстро. Она
сжимала пистолет, такой же элегантный, как сам Бауманн.
Красивую американскую пушку для уважающих себя гангстеров. Может быть, подарочек почившего братца?
Я бросился вперед, крепко сжимая нож. Но когда добежал до него, было поздно: ,он уже стрелял в Эмму. Честь одержала в нем верх над осторожностью, и он начал с нее. Мужики — все сплошь идиоты. Жалкие придурки, которыми безраздельно властвует их собственное сердце.
У меня до сих пор стоит в ушах звук четырех выстрелов, которые прорвали стоявшую в комнате тягостную тишину. И короткий крик >ммы.
Потом она прошептала:
— Поль!
Потом умолкла, не очень-то много удается сказать, когда у тебя в груди четыре пули такого калибра. Я взмахнул ножом. На этот раз не было ни красного тумана, ни звона в голове. Движение моей руки было предначертано судьбой. Оно принадлежало не только мне одному: это через посредство человека совершалось неизбежное.
Бауманы остался стоять. Я выпустил рукоятку и дикими глазами смотрел, как она торчит перпендикулярно человеческой спине. Целую вечность картина оставалась неизменной и, казалось, застыла навсегда.
Наконец то, чего я с таким нетерпением ждал, произошло: Бауманн рухнул на пол.
Теперь уже ошибки не было: я укатал именно его. Он наконец получил свое.
Тогда я подошел к Эмме. Она тоже распрощалась с жизнью. Ее фиалковые глаза будто сразу выцвели и утратили былую загадочность. На лице осталась лишь сильная тревога и, как мне казалось, капелька любви ко мне.
— Эмма, — прошептал я, — Эмма...
Я все еще повторял ее имя, когда шагал по шоссе на восток, к итальянской границе.
Я знал, что на этот раз выкручусь, что все для меня сложится удачно, и целая куча народу только меня и ждет, чтобы благополучно протянуть ноги на бескрайних мировых просторах.
Я повторял "Эмма, Эмма" в такт своим шагам. И каждый раз слышал в ответ злобный скрипучий смешок судьбы.
Что ж, пусть попробует бросить мне вызов: я ее не боюсь. Ни ее, ни кого-либо другого.
Чтобы как следует себя в этом убедить, я остановился у придорожных скал, покрепче уперся ногами в землю, вызывающе уставился в небо — и запел.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
СВОИХ И ЧУЖИХ
На белом свете полно людей, которые мечтают увидеть Венецию, прежде чем лечь на дна метра под землю и нюхать корешки одуванчиков.
Венеция была у меня перед глазами, но подыхать я не собирался. Совеем наоборот. Слитком уж я изголодался по жизни. А что может лучше утолить этот голод, чем вольный ночдуч Адриатики?
Вот уже три дня я бродил по узким улочкам городе и мало-помалу утрачивал привычку оборачиваться на каждом шагу. Французские полицейские, казалось, остались в каком-то далеком, почти несуществующем мире, откуда я вырвался раз и навсегда. Теперь в голове у меня была только одна забота — ничтожная по сравнению с теми, что мучили меня раньше: добывать по нескольку лир в день, чтобы хоть как-то прокормиться.
Мне было чертовски спокойно жить под итальянским небом. Италия — одна из тех немногих стран, где можно щелкать клювом с голодухи, не испытывая никаких комплексов. Здесь голод — тетка, с которой можно совокупляться без всякого стыда. Так что голодал я с этакой беззаботной легкостью, и когда зу-бищи мои начинали слишком уж выпирать изо рта, я старался выдать этот голодный оскал за улыбку...
Надо сказать, мне до сих пор не верилось, что я так удачно выбрался из той трясины. После всех своих злоключений я нашел-таки своего приятеля из Ниццы, который и устроил мне круиз в страну яичной вермишели. Маленький катерок, возивший туда главным образом блондинок, высадил меня на генуэзской пристани, и я начал всеми мочалками вдыхать теплый портовый воздух.
Приятель подкинул мне адресок своего знакомого — воришки, который мог пристроить меня в Неаполе, но, поразмыслив, я не поехал. Не люблю я путешествовать по туристическим путевкам. К тому же я понимал, что с моей биографией новую жизнь так просто не начнешь.
Интерпол обязательно разошлет меня в профиль и анфас всем ищейкам полуострова. И с Неаполем, пожалуй, надо было повременить: туда сползается жулье со всей Италии. А где жулик, там и легаш: арифметика простая.
Венеция показалась мне более заманчивой из-за обилия туристов. Денег у меня хватило только на поезд, на белые льняные штаны и очки в белой перламутровой оправе. Нацепив все это, я сразу стал типичным Джузеппе.
План у меня был простой: снять какую-нибудь англичанку в районе Риальто. Я решил искать именно "инглиш", потому что их, как правило, легче всего окрутить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45