Я сложил карты, спрятал их в чемодан и стал готовиться к вечеру.
Карл заехал ко мне в девять часов на своем бьюике. После девяти минут
езды мы подъехали к небольшому белому особняку, окруженному густыми
садами. Узенькие дорожки сада были густо посыпаны мелким песком, от
чего казались золотистыми. Во всех окнах дома горел свет, доносились
раскаты музыки. Карл провел меня в довольно просторный зал гостиной,
где на диване в креслах сидело около десятка гостей - мужчины и
женщины. Среди мужчин всех возрастов все были современно и элегантно
одеты. С нашим приходом все пришло в движение. Меня поочередно
представляли каждому гостю и все шумной толпой направились в соседнюю
комнату, где были расставлены столики на четыре персоны каждый. Вышла
хозяйка дома - это была стройная миниатюрная женщина с черными как
смоль волосами, спускающимися мягкими волнами на оголенные плечи.
Размашистое декольте позволило видеть ее нежно-розовые упругости груди,
разделенные узкой темной бороздой. На ней было черное атласное платье,
едва достигавшее колен. Справа на платье был такой глубокий разрез,
что при ходьбе видны были голые ноги выше чулка. Она блистала
драгоценностями, красотой, молодостью. Мы познакомились и, как почетный
гость, я был приглашен к ее столу. Ее звали Салиной. Отец ее был
богатый американец, поощрял все прихоти своей дочери, считая верхом
оригинальности своей фамилии. Она увлекалась экзотикой дикой Африки и
вот в этом особняке уже второй год беспрерывно она праздновала свою
юность с многочисленными друзьями.
Одна половина столовой была свободна от столов и там расположился
небольшой джаз. С нами за стол села лучшая подруга Салины - Маргарита
Грев и Карл. Ужин начался: звенели бокалы, звучали тосты, гремела
музыка. Салина пригласила меня танцевать буги. Танцевала она страстно
и самозабвенно. Осколки ее разрезанного платья летали в воздухе,
совершенно обнажая ее красивые, холеные ноги. Слегка влажные от пота
руки она совала мне в рукав и, схватив меня запястьями под манжетой,
лихо вертелась вокруг меня, закидывая свои ноги как можно выше. Наконец
меня захватил ритм танца. Я почти бессознательно совершал
головокружительное па, поражая окружающих. Но вот она устала. Музыка
смолкла, а мы с ней хмельные и изнеможденные опустились на пол. Нам
аплодировали. Глядя на свежее, благоуханное тело Салины, я не удержался

- 6 -
и прикоснулся к ее плечу рукой. Оно было влажное и прохладное. Она с
удивлением посмотрела на меня, погладила мою руку своей и порывисто
вскочила на ноги. Я тоже встал, взял ее под руку и проводил к нашему
столику.
- Вам скоро ехать? - спросила она меня, когда мы сели.
- В десять часов утра.
- О, так мало осталось времени. Я хочу побыть с вами. Давайте
уедем отсюда.
- Давайте.
Мы вышли в сад. Маленькие цветные лампочки едва освещали дорогу,
по которой мы шли. Я взял ее под руку и она придвинулась ко мне
поближе. Мы свернули еще на более узкую тропинку, по которой пришлось
идти по одному. Она прошла вперед, я следовал за ней и любовался ее
фигурой, освещенная слабым отблеском, долетавшего сюда света. Наконец
мы подошли к небольшой застекленной веранде. Она открыла своим ключом
дверь и пропустила меня вперед. Задрапированные плотной тканью окна
совсем не пропускали света.
В беседке было темно, как в банке с тушью. Я наткнулся на столик и
чуть не упал. Потом нащупал рукой что-то мягкое и сел, пытаясь
присмотреться, но тщетно: было совершенно темно. Где-то рядом я услышал
дыхание Салины. Мы молчали. Вдруг звонко щелкнул выключатель и синий,
матовый свет осветил беседку. Роскошное убранство этого алькова
ошеломило меня. Я сидел в широкой бархатной тахте, покрытой чудесным
персидским ковром. Рядом стоял маленький, круглый столик с цветами в
хрустальной вазе, отделанной золотом. У столика стояли два пуфа, на
одном из них сидела Салина.
Справа блестело огромное трюмо, на полочках которого было
расставлено в красивом беспорядке флаконы духов. Почти по среди комнаты
высился огромный торшер с широким голубым абажуром. Пол был покрыт
лаком, а потом задрапирован алым шелком. Я не упомянул еще маленький
шкафчик с книгами, но он мне не бросился в глаза, а заметил я его
позднее. Салина была довольна впечатлением, которое производил на меня
этот тихий волшебный уголок. Она молча смотрела на меня, ожидая, когда
я заговорю.
- Что это? - спросил я ее.
- Это мое убежище, нравится?
- Здесь чудесно, особенно когда вы здесь.
- Без меня не могут быть здесь в этой беседке. Когда я буду
уезжать отсюда я ее сожгу. Здесь у меня было столько приятных минут,
что я ревную ее ко всем, кто мог бы в ней получить то же самое. Я очень
привязываюсь к вещам, некоторые я люблю как живых. Это называют
фетишизмом, но меня не пугает это слово, пусть называют как хотят, мне
так нравиться. А у вас есть любимые вещи?
- Нет... А впрочем, есть. - Я вспомнил карты и туза червей.
- Что это за вещь? - спросила она, глядя в зеркало. Мне не хотелось
говорить ей про карты и, чтобы замять разговор я переменил тему.
- Какие у вас прекрасные волосы, - сказал я. Она кокетливо
тряхнула головой и, мило улыбаясь ответила:
- Я только боюсь, что скоро останусь лысой. Уж больно много
желающих иметь их на память. Хотите, я вам отрежу локон?
- Вы очень добры ко мне. Чем я заслужил ваше внимание?
- Ничем. Вы интересный мужчина, вы мне нравитесь, - она поднялась
с пуфа и подошла к трюмо. Отыскала ножницы, она быстро срезала длинный
локон у виска,

- 7 -
- Нате, - она быстро бросила мне волосы, и они, как тоненькие
серебристые змейки, рассыпались передо мною. Я бережно собрал их и
положил в портсигар. Она причесалась, протерла духами лицо и руки и
села на свое место.
- Почему вы такой робкий и молчаливый?
- Я не молчаливый, я просто поражен вами и всем этим и никак не
могу прийти в себя.
- Хотите, я вам покажу журналы, в которых помещены мои портреты? -
она подошла к шкафчику с книгами и вытащила от туда целую кипу ярко
иллюстрированных журналов разных стран.
- Вот я во Флориде на конкурсе красоты. Мисс Вселенная 1945 года.
А вот я в Дании. А вот это в Бельгии. Смотрите, какой шикарный
кабриолет. Я специально привезла его из Америки, чтобы ошарашить
королеву своим блеском.
- Получилось?
- Еще бы. Королевой в Бельгии была я, а она только присутствовала
при мне.
Салина выбрала из кучи еще один красочный журнал и показала мне.
На ней была фотография женщины в таком тонком платье, что можно было бы
считать ее просто голой. На ее руках были черные перчатки,
инкрустированные блестками, запястья обоих рук охвачены широкими
браслетами из драгоценных камней, в черных волосах горела рубиновая
роза. Сквозь узкие прорехи черной маски искорками просвечивались зрачки
глаз.
- Узнаете, кто это?
- Наверное вы?
- Угадали. Это я так была одета на прошлое рождество на празднике
в Майами. Там было много почетных дам, они шарахались от меня, как от
чумы, - со смехом сказала она, любуясь своей фотографией, - но все
остальные были потрясены экстравагантностью моего костюма, парни бегали
за мной толпами. На них было смешно смотреть. Один до того
разгорячился, что в самозабвении слизывал во время танца пот с моего
плеча. Я очень люблю, когда на меня смотрят мужчины. Мне приятно
наблюдать, как очарованные моим голым телом, они начинают трепетать от
желания и плотского возбуждения. Они шарят по мне глазами и чудится,
будто на глазах у всей публики меня гладят по самым сокровенным местам,
будто взгляды мужчин проникают в меня, как плоть в плоть. О, я
упиваюсь этим и мне хочется в эти минуты еще больше раскрыться их
взорам и отдаться одновременно всем.
Салина зажмурила глаза и, запрокинув голову иступленно прошептала:
- Ах, как жаль, что люди себя ограничили пресловутой моралью,
сковывая себя навеки золотыми цепями нравственности и самое чудесное во
всей вселенной назвали пороком. Эх люди, люди, - со вздохом вырвалось у
нее восклицание. Она встала с дивана и подошла к столу. Воцарилось
неловкое молчание. Я не знал, что ответить ей на этот выпад страсти,
чувствовал себя виноватым, уткнулся в журнал.
- Зачем мы с вами ушли от всех? - вдруг спросила она.
- Там было скучно, а здесь еще скучнее. Боже, как мне надоела эта
скука. Как опротивел мир со всеми его мелкими, до смешного ничтожными
страстями, с его никому ненужной целомудренностью и лживой
нравственностью. Каждая завалящая девка изображает из себя невинность,
а в душе у нее зловещий букет такого порока и разврата, что кажется,
будто она сплошная багровая дыра, в которую чуть не каждый день и час
бросаются все новые и новые мужчины. А эти мужчины, жаждущие вина и
оргий в минуту прояснения нравственности, вдруг начинают громко вещать
еще о морали нравственности, пренебрежительно называют шлюхой женщину,

- 8 -
с которой еще вчера извивался в постели, вкушая сладости, которые
никто, кроме женщины, ему не дает. Вы смотрите, в каких условиях мы
живем. Почему юбки должны быть до колен, а не выше и не ниже, почему я
могу оголить свою грудь, но только не сосок? Почему на пляже я могу
ходить почти голая, а по городу обязательно должна идти одетая с ног до
головы? Чушь какая-то. Вот мне хочется сейчас раздеться, я хочу
отдохнуть от тугого платья, но вы здесь и мне уже неудобно это делать,
если вы не отвернетесь. Ну что же вы молчите? Ответьте мне.
- Я с вами во многом согласен, но кроме сочувствия, почти ничего
высказать не могу. Ведь я сам в таких же оковах, как и вы. У меня с
кровью матери еще в утробе все это. Мы, немцы, высоко ценим целомудрие
и нравственность, для нас это не просто слово, а культура жизни.
- А, не мелите чепуху, - перебила она меня, раздраженно
отшатнувшись. - Мы... немцы... У вас не меньше проституток, чем во
Франции, вы тоже толпами лазите посмотреть голое ревю и печатаете
миллионами порнографические карточки, - теряя свой шелковый платок, она
прошлась по комнате и подошла ко мне.
- А все-таки вы, немцы, необычный народ. У вас нет бесшабашной
веселости и милого юмора французов, у вас нет шокирующей развязанности
американцев, нет кукольной учтивости швейцарцев и раболепности арабов.
- Зачем вы мучаете себя такими мыслями? - спросил я ее и как-то
бессознательно опустил руку на ее колено. Она вздрогнула, словно под
ударом электрического тока и, удивленно глянув на меня отодвинулась.
- Идите в гостиную, я хочу побыть одна, - и как бы извиняясь
добавила, - я от скуки совсем больна, а вы для меня неподходящее
лекарство. Идите, если Карл не уехал, шепните ему, чтобы он пришел
сюда.
Мне хотелось избить ее, месить как тесто, меня душило бешенство.
Мое самолюбие было растоптано ее острым нежным каблучком и это
требовало отмщения. Я сдержал порыв своей ярости, вяло пожав ее
холодную руку и, ни слова не говоря, вышел. Проходя в дверь, я
незаметно отодвинул гардину так, что образовалась довольно большая
щель. В дом я не пошел, а спрятался в ближайшие кусты. Через минуту,
убедившись, что за мною не следят, я подошел к беседке и отыскал
глазами фигуру Салины. Она сидела все в той же позе. Прошла минута,
вторая, третья... Она нетерпеливо взглянула на часы, прошлась по
комнате до самой двери и вернулась к зеркалу. Потом она стала собирать
журналы, подолгу разглядывая некоторые из них. Уложив журналы на место
в шкаф, она опять посмотрела на часы и принялась расхаживать по
комнате. Заглянув за дверь, она вдруг остановилась, сняла платье и
осталась в очень тонких и узких трусиках, которые блестящей ленточкой
прикрывали низ ее живота. Она осторожно стала растирать оголенные
груди, любовно рассматривая себя в зеркале. Покончив с массажем, она
сняла туфли и чулки, забралась на диван, долго укладывалась, выбирая
позу и наконец затихла. "Это она так ожидает Карла", - мелькнула у меня
мысль, от которой мне стало не по себе, - "а я для нее плохое
лекарство. Что она хотела этим сказать?" Я стоял в смятении, не зная,
что делать. Позвать Карла не позволяло самолюбие, а возвращаться к ней
сейчас я не решался. Меня колотила нервная дрожь и неприятно замирало
сердце. Чтобы успокоиться, я решил пройтись по саду и выкурить
сигарету. Когда я снова подошел к беседке, в ней было темно. Я
испугался - а вдруг она ушла? И теперь у меня не будет никакой
возможности увидеть ее. Но я сразу сообразил, что она не могла уйти
незамеченной мною, так как я шел по той дорожке, которая идет к дому.
Я решил пойти к ней и сказать, что Карл уехал, а потом будь, что будет.

- 9 -
Темнота придала мне смелости. Как только я вошел, Салина, очевидно,
повернулась к двери, под ней мелодично запели пружины.
- Кто это? - шепотом спросила она. Я молчал. Бешеный стук сердца
сотрясал меня, как порыв веера
- Судя по молчаливому ответу, - уже громче с издевкой сказала
Салина, - это опять вы.
- Да, я.
- Зачем вы пришли? Я вас не приглашала.
- Я пришел сказать, что Карл уехал.
- Да? А вы не догадались спросить у портье, когда произошло это
ужасное событие?
- Нет, я не о чем не спрашивал, - разозленный ее тоном, грубо
ответил я. - И вообще я не посыльный вам. Если вам нужен Карл, идите и
позовите его сами.
Я хотел сейчас же уйти, но почему-то задержался.
- Вас очень рассердила моя просьба, - уже более дружелюбно
спросила она, - Я совсем не думала, что этим обижу вас. Извините меня.
Я звонила Карлу, он действительно собирался уехать. У него очень важные
дела, но он сказал, что вас не видел, хотя наш разговор состоялся через
семь минут после вашего ухода. Я решила, что вы заблудились в саду. Вы
меня теперь извините. Я хочу теперь спать. Это единственная возможность
скоротать скучную ночь. Спокойной ночи.
Под нею снова зазвенели пружины и все стихло. Я стоял
ошеломленный и подавленный, не зная, что делать. Я не мог уйти от нее,
меня как будто приковало к ней невидимыми цепями. Я стал в уме поносить
ее площадной бранью, пытаясь заставить себя возненавидеть ее, но
тщетно. Я понял только более отчетливо, что полюбил ее той сумасшедшей
любовью, которая рождается мгновенно и мучает человека всю жизнь.
Динь, динь, динь - дискантом прозвенели часы на трюмо. Три часа ночи.
Я стоял в мрачном оцепенении и молчал и лихорадочно соображал, что
делать. Мелькнула мысль броситься к ней и просить о прощении, что бы
она позволила побыть с ней, чтобы я смог ее видеть. Теперь даже
издевки ее казались мне милыми ласками по сравнению с этим
пренебрежительным молчанием. Созерцание ее свежего стройного тела
доставляло мне почти плотское наслаждение. О, хотя бы еще раз
взглянуть на все. Мне захотелось броситься к торшеру, включить свет,
взглянуть на нее и убежать. Я не знаю, сколько времени я простоял в
этой чернильной темноте и тишине, копаясь в своих мыслях. Салина ничем
не проявляла своего внимания ко мне, будто меня и не было. Я тяжело
вздохнул.
- Это все еще вы? - спросила она. Я не ответил.
- Вы, что хотите меня караулить? Не стоит беспокоиться. Я никого
не боюсь, евнухов не держу, так как ненавижу целомудрие. Черт вас
возьми! - закричала она. - Вы либо убирайтесь от сюда, либо зажгите
свет и сядьте. Что вы стоите, как столб, посреди комнаты?
Этот окрик вывел меня из мучительного оцепенения. Я подошел к
торшеру, потянул шнурок выключателя и зажег свет. Салина сидела на
диване, поджав к подбородку колени и диким алчным взглядом пристально
смотрела на меня.
- Бросьте мне халат, он лежит на шкафу. Теперь отвернитесь, я
оденусь.
Я безропотно выполнил ее приказание. В шелковом алом халате она
выглядела еще стройнее и тоньше.
- Дайте сигарету, - сказала она присаживаясь на пуф. Помолчали.
Только теперь я услышал звонкое тиканье часов, которых раньше не
замечал. Стрелки показывали 3 часа 35 минут.

- 10 -
- Что же будем делать? - спросила она, - Разговаривать с вами не о
чем, а на большее...
- Помолчите, - перебил я ее, - дайте на вас посмотреть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13