Еще на доске были вырезаны крупные глаз и ухо, а все остальное место
занимали плотные столбцы клинописи.
Азадовский в золотой маске, юбке и красных купальных тапочках сидел
на складном табурете недалеко от алтаря. Зеркало лежало у него на
колене. Больше никого в комнате Татарский не увидел.
- Во! - сказал Азадовский, поднимая вверх большой палец. - Вид что
надо. Чего, стремаешься? Ты только в измену не уходи, не думай, что мы
тут ебанутые. Мне лично все это по барабану, но, если хочешь быть в
нашем бизнесе, без этого нельзя. Короче, я тебе сейчас все примерно
объясню на пальцах, а если подробнее, то у нашего главного спросишь, он
подойдет сейчас. Ты, главное, проще ко всему относись, спокойнее. В
пионерлагеря ездил?
- Ездил, - ответил Татарский, отметив про себя этого "главного".
- Был у вас там такой День Нептуна? Когда всех в воду окунали?
- Был.
- Вот считай, что это такой же День Нептуна и есть. Традиция.
Короче, базар такой, что была когда-то одна древняя богиня. Я не в том
смысле, что она реально была, а просто такая легенда. А боги по этому
базару тоже смертные и носят в себе свою смерть, чисто как люди. Поэтому
в свой срок эта богиня тоже должна была умереть. А ей этого, понятное
дело, не хотелось. И тогда она разделилась на свою смерть и на то, что
не хотело умирать. Видишь, на картинке?
Азадовский ткнул пальцем в сторону барельефа.
- Вот эта собачка - ее смерть. А эта баба в кивере - она сама.
Короче, дальше ты слушай не перебивая, потому что я сам не особо
въезжаю. Когда они разделились, между ними сразу началась война, в
которой никто долго не мог победить. Последняя битва в этой войне
произошла прямо над Останкинским прудом, то есть там, где мы сейчас
находимся, только не под землей, а высоко в воздухе. Поэтому считается,
что здесь священное место. Сначала в этой битве долго никто не мог
победить, а потом этот пес стал одолевать богиню. И тогда другие боги
испугались за себя, вмешались и заставили их заключить мир. Здесь как
раз все зафиксировано. Это что-то вроде текста мирного договора, который
засвидетельствован во всех четырех сторонах света этими быками и...
- Грифонами, - подсказал Татарский.
- Да. А глаз и ухо означают, что все видели и все слышали. Короче,
по этому договору досталось обоим. Богиню по нему лишили тела и опустили
чисто до понятия. Она стала золотом, но не просто металлом, а в
переносном смысле. Понимаешь?
- Не очень.
- He мудрено, - вздохнул Азадовский. - Короче, она стала тем, к
чему стремятся все люди, но не просто, скажем, грудой золота, которая
где-то лежит, а всем золотом вообще. Ну, как бы идеей.
- Теперь понял.
- А ее смерть стала хромым псом с пятью лапами, который должен
вечно спать в одной далекой стране на севере. Ты, наверно, уже
догадался, где именно. Вон он справа, видишь? Нога вместо хуя. Не дай
Бог такую во дворе повстречать.
- А как эту собаку зовут? - спросил Татарский.
- Хороший вопрос. Я, если честно, и не знаю. А чего ты спрашиваешь?
- А я читал что-то похожее. В статье из университетского сборника.
- А что именно?
- Долго рассказывать, - ответил Татарский. - Я всего и не помню.
- Про что статья-то? Про нашу контору?
Татарский догадался, что начальство шутит.
- Нет, - сказал он. - Про русский мат. Там было написано, что
матерные слова стали ругательствами только при христианстве, а раньше у
них был совсем другой смысл и они обозначали невероятно древних
языческих богов. И среди этих богов был такой хромой пес Пиздец с пятью
лапами. В древних грамотах его обозначали большой буквой "П" с двумя
запятыми. По преданию, он спит где-то в снегах, и, пока он спит, жизнь
идет более-менее нормально. А когда он просыпается, он наступает. И
поэтому у нас земля не родит, Ельцин президент и так далее. Про Ельцина
они, понятно, не в курсе, а так все очень похоже. И еще было написано,
что самое близкое понятие, которое существует в современной русской
культуре, - это детская идиома "Гамовер". От английского "Game Over".
- Да по-английски-то я понял, - сказал Азадовский, - не дурак. Я не
понял, кому этот пиздец наступает?
- Не то чтобы кому-то или чему-то, а всему. Поэтому, наверно,
остальные боги и вмешались. Я специально спросил, как эту собаку звали,
- думал, может быть, это транскультурный архетип. А как богиню зовут?
- Ее никак не зовут, - перебил голос сзади, и Татарский обернулся.
В дверях стоял Фарсук Сейфуль-Фарсейкин. Он был одет в длинный
серый плащ с капюшоном, из-под которого поблескивала золотая маска, и
Татарский узнал его только по голосу.
- Ее никак не зовут, - повторил Сейфуль-Фарсейкин, входя в комнату.
- Когда-то давно ее звали Иштар, но с тех пор ее имя много раз менялось.
Знаешь такой брэнд - No Name? И по хромой собачке та же картина. А все
остальное ты правильно сказал.
- Во, давай ты, Фарсук, поговори с ним, - сказал Азадовский, - а то
он и без нас все знает.
- Что это ты, интересно, знаешь? - спросил Фарсейкин.
- Так, - ответил Татарский, - мелочи. Вот, например, этот зубчатый
знак в центре плиты. Я знаю его смысл.
- И какой же этот смысл?
- "Быстро" по-древнеегипетски.
Фарсейскин засмеялся.
- Да, - сказал он, - нестандартно. Обычно новые члены думают, что
это шоколад "М&М". На самом деле это символ, указывающий на одно очень
древнее и довольно туманное изречение. Все древние языки, в которых оно
существовало, давно мертвы, и на русский его даже сложно перевести - нет
соответствующих глосс. Зато в английском ему точно соответствует фраза
Маршалла Мак-Лухана "The medium is the message"*. Поэтому мы
расшифровываем этот знак как две соединенных буквы "М". То есть не
только мы, конечно, - такие алтари "Силикон Графикс" поставляет вместе с
рендер-серверами.
- Так эта плита не настоящая?
------------
* "Посредник - это послание" (ани.).

- Почему. Самая настоящая, - ответил Фарсейкин. - Базальт, три
тысячи лет. Можешь потрогать. Я, правда, не уверен, что этот рисунок
всегда значил то, что он значит сейчас.
- А что это за росянка между богиней и псом?
- Это не росянка. Это дерево жизни. Еще это символ великой богини,
потому что одна из ее ипостасей - дерево с тремя корнями, которое
расцветает в наших душах. У этого дерева тоже есть имя, но его узнают
только на самых высоких стадиях посвящения в нашем обществе.
- А что это за общество? - спросил Татарский. - Чем занимаются его
члены?
- Можно подумать, ты не знаешь. Ты уже сколько времени у нас
работаешь? Вот всем этим его члены и занимаются.
- Как оно называется?
- Когда-то давно оно называлось Гильдией Халдеев, - ответил
Фарсейкин. - Но так его называли те, кто в нем не состоял, а только про
него слышал. Мы сами называем его Обществом Садовников, потому что наша
задача - пестовать священное дерево, которое дает жизнь великой богине.
- Давно это общество существует?
- Очень давно. Говорят, что оно действовало еще в Атлантиде, но мы
для простоты считаем, что оно пришло из Вавилона в Египет, а оттуда - к
нам. Татарский поправил сползшую с лица маску.
- Понятно, - сказал он. - Оно что, занималось строительством
Вавилонской башни?
- Нет. Вовсе нет. Мы не строительная контора. Мы просто слуги
великой богини. Если пользоваться твоей терминологией, мы следим, чтобы
Пиздец не проснулся и не наступил, это ты правильно понял. Я думаю, ты
понимаешь, что в России на нас лежит особая ответственность. Пес спит
именно здесь.
- А где именно?
- Повсюду, - ответил Фарсейкин. - Когда говорят, что он спит в
снегах, - это метафора. А то, что несколько раз в этом веке он почти
просыпался, - уже нет.
- Так чего же нам все время частоту опускают? Фарсейкин развел
руками.
- Человеческое легкомыслие, - сказал он, подходя к алтарю и снимая
с него золотую чашу. - Сиюминутные расчеты, близоруко понятая
конъюнктура. Но до конца нам ее никогда не опустят, не бойся. За этим
тщательно следят. А сейчас, если ты не возражаешь, перейдем к ритуалу.
Приблизившись к Татарскому, он положил руку ему на плечо.
- Встань на колени и сними маску.
Татарский послушно опустился на пол и снял маску с лица. Фарсейкин
окунул палец в чашу и провел на лбу Татарского мокрый зигзаг.
- Ты есть посредник, и ты есть послание, - сказал он, - и Татарский
понял, что линия на его лбу - сдвоенная "М".
- Что это за жидкость? - спросил он.
- Собачья кровь. Символику, надеюсь, не надо объяснять?
- Нет, - сказал Татарский, поднимаясь с пола. - Не дурак, читал
кое-что. Что дальше?
- Теперь ты должен заглянуть в священный глаз.
Почему-то Татарский вздрогнул, и Азадовский это заметил.
- Да не бойся ты, - вмешался он. - Через этот глаз великая богиня
узнает своего мужа. А поскольку муж у нее уже есть, это простая
формальность. Смотришься в глаз, выясняется, что ты не бог Мардук, и мы
спокойно работаем дальше.
- Какой бог Мардук?
- Ну, или не Мардук, - сказал Азадовский, вынимая из-под юбки пачку
"Мальборо" и зажигалку, - неважно. Это я так. Фарсук, ты объясни ему, ты
владеешь. А я отъеду в страну настоящих мужчин.
- Это тоже мифологема, - сказал Фарсейкин. - У великой богини был
муж, тоже бог, самый главный из всех богов, которого она опоила любовным
напитком, и он уснул в святилище на вершине своего зиккурата. А
поскольку он был бог, то и сон у него такой, что... Ну, в общем, дело
путаное, но весь наш мир со всеми нами и даже с этой богиней ему как бы
снится. И великая богиня постоянно ищет того, кому она снится, потому
что только через него она обретает свою жизнь. А поскольку найти его
нельзя, у нее есть символический земной муж, которого она сама выбирает.
Татарский покосился на Азадовского. Тот кивнул головой и выпустил
сквозь ротовое отверстие маски аккуратное колечко дыма.
- Угадал, - сказал Фарсейкин. - Сейчас он. Для Лени, конечно,
довольно напряженный момент, когда кто-то другой заглядывает в священный
глаз, но пока все обходилось. Давай.
Татарский подошел к глазу на тумбочке и опустился перед ним на
колени. Синяя эмалевая роговица была отделена от зрачка тонким золотым
ободком, а сам зрачок был темным и зеркальным. Татарский увидел в нем
свое искривленное лицо, изогнутую фигуру Фарсейкина в темном капюшоне и
распухшее колено Азадовского.
- Софит поверните, - сказал кому-то Фарсейкин. - Так он не
разглядит. А надо, чтобы на всю жизнь запомнил.
На зрачок упала яркая полоса света, и Татарский перестал видеть
свое отражение - вместо него появились размытое золотое мерцание, словно
он только что несколько минут смотрел на заходящее солнце, а потом
закрыл глаза и увидел его заблудившийся в нервных окончаниях отпечаток.
"И что я должен был разглядеть?" - подумал он.
Сзади произошла быстрая суета, что-то металлическое тяжело звякнуло
о пол, и раздался хрип. Татарский мгновенно вскочил на ноги, отпрыгнул
от алтаря и обернулся. Сцена, которую он увидел, была настолько
нереальна, что он даже не испугался, решив, что это часть ритуала. Саша
Бло с Малютой, в пушистых белых юбках и болтающихся на груди золотых
масках, душили Азадовского желтыми нейлоновыми прыгалками, стараясь
держаться от него как можно дальше, а Азадовский, выпучив бараньи глаза,
обеими руками изо всех сил тянул к себе тонкую нейлоновую струну. Силы,
увы, были неравными - на его прорезанных ладонях выступила кровь,
окрасившая желтую нить, и он упал сначала на колени, а потом на живот,
накрыв грудью свалившуюся маску. Татарский успел заметить момент, когда
выражение удивления и оторопи в направленных на него глазах Азадовского
пропало, не сменившись никаким другим. Только тогда он понял, что если
это и было частью ритуала, то совершенно неожиданной для Азадовского.
- Что такое? Что происходит?
- Спокойно, - сказал Фарсейкин. - Уже ничего не происходит. Все уже
произошло.
- Зачем? - спросил Татарский.
Фарсейкин пожал плечами:
- Великая богиня устала от мезальянса.
- Откуда вы знаете?
- На священном гадании в Атланте оракул предсказал, что у Иштар в
нашей стране появится новый муж. С Азадовским у нас давно были проблемы,
но вот кто этот новый, мы долго понять не могли. Про него было сказано
только то, что это человек с именем города. Мы думали, думали, искали, а
тут вдруг приносят из первого отдела твое личное дело. По всем понятиям
выходит, что это ты и есть.
- Я???
Вместо ответа Фарсейкин сделал знак Саше Бло и Малюте. Те подошли к
телу Азадовского, взяли его за ноги и поволокли из алтарной комнаты в
раздевалку.
- Я? - повторил Татарский. - Но почему я?
- Не знаю. Это ты у себя спроси. Меня вот богиня почему-то не
выбрала. А как бы звучало - человек, оставивший имя...
- Оставивший имя?
- Я, вообще, из поволжских немцев. Просто когда университет кончал,
с телевидения разнарядка пришла на чурку - корреспондентом в Вашингтон.
А я комсомольским секретарем был, то есть на Америку первый в очереди.
Вот мне на Лубянке имя и поменяли. Впрочем, это неважно. Выбран ты.
- А вы бы согласились?
- Почему нет. Ведь как звучит - муж великой богини! Должность чисто
ритуальная, обязанностей никаких, а возможности широкие. Можно сказать,
любые. Но все, конечно, от воображения зависит. У покойного уборщица
каждое утро ковер кокаином из ведра посыпала. Ну, дач себе настроил,
картин каких-то накупил... А больше ничего и не придумал. Я же говорю -
мезальянс.
- А отказаться я могу?
- Не думаю, - сказал Фарсейкин.
Татарский поглядел в дверной проем, за которым происходило что-то
странное - Малюта с Сашей Бло укладывали Азадовского в контейнер в форме
большого зеленого шара. Его неестественно согнутое тело было уже внутри;
из открытой дверцы торчала волосатая нога в красном тапочке, которая
никак не хотела влезать внутрь.
- Что это за шар?
- Тут коридоры длинные и узкие, - ответил Фарсейкин. - Нести
замучаешься. А катить очень удобно. И когда на улицу выкатываешь, ни у
кого никаких вопросов. Это Сеня Велин перед смертью придумал. Какой был
дизайнер... И ведь тоже из-за этого идиота пропал. Как бы я хотел, чтобы
Сеня все это видел!
- А почему он зеленый?
- Не знаю. Какая разница. Ты, Ваван, не ищи во всем символического
значения, а то ведь найдешь. На свою голову.
В раздевалке раздался тихий хруст, и Татарский поморщился.
- Меня тоже когда-нибудь задушат? - спросил он.
Фарсейкин пожал плечами:
- Мужья великой богини, как ты понял, иногда меняются. Но это часть
профессии. Если не наглеть, то вполне можно дотянуть до старости. И даже
на пенсию выйти. Ты, главное, если сомневаешься в чем, сразу ко мне. И
советы мои слушай. Первый будет такой: ты, когда к Азадовскому в кабинет
переедешь, убери этот ковер прококаиненный. А то по городу слухи ходят,
какие-то совершенно левые люди на прием ломятся. Зачем нам это?
- Ковер-то я уберу. А вот как мы всем остальным объясним, что я в
его кабинет переезжаю?
- Им ничего объяснять не надо. Все сами понимают. Других у нас не
держат.
Из раздевалки выглянул Малюта, который уже успел переодеться. Он на
секунду поднял глаза на Татарского, сразу же отвел их и протянул
Фарсейкину мобильный телефон Азадовского.
- Выкатывать? - деловито спросил он.
- Нет, - сказал Фарсейкин, - закатывать. Чего глупые вопросы
задаешь?
Дождавшись, пока металлический гул в длинной норе коридора стихнет,
Татарский тихо спросил:
- Фарсук Карлович, скажите мне по секрету...
- Да?
- Кто всем этим на самом деле правит?
- Мой тебе совет - не суйся, - сказал Фарсейкин. - Дольше будешь
живым богом. Да я, если честно, и сам не знаю. А столько лет уже в
бизнесе.
Он подошел к стене за алтарем, открыл ключом потайную маленькую
дверцу и, нагнувшись, вошел внутрь. За дверцей зажегся свет, и Татарский
увидел большую машину, похожую на раскрытую черную книгу с двумя
вертикальными цилиндрами из матового стекла по краям. На черной
плоскости, повернутой к Татарскому) белело слово "Compuware" и
незнакомый символ, а перед машиной стояло кресло вроде зубоврачебного с
ремнями и фиксаторами.
- Что это? - спросил Татарский.
- 3D-сканер.
- Зачем?
- Снимем с тебя облачко.
- А без этого нельзя?
- Никак. По ритуалу ты становишься мужем великой богини только
после того, как тебя оцифруют. Превратят, так сказать, в визуальный ряд.
- И что, потом во все клипы и передачи будут вставлять?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30