Разрешающая способность, число точек, спецэффекты - это да.
Но страна бездуховная. Криэйторы у них на политике - говно полное.
Кандидатов в президенты двое, а команда сценаристов одна. И работают в
ней только те, кого с Мэдисон-авеню поперли, потому что деньги в
политике маленькие. Я недавно их предвыборные материалы пересматривал -
просто ужас. Если один про мост в прошлое заговорит, то другой через два
дня обязательно про мост в будущее скажет. Бобу Доулу просто найковский
слоган переделали - из "just do it" в "just don't do it". А позитивного
ничего придумать не могут, кроме минета в Оральном офисе... Нет, наши
сценаристы раз в десять круче. Ты посмотри, какие характеры выпуклые.
Что Ельцин, что Зюганов, что Лебедь. Чехов. "Три сестры". Так что пускай
все люди, которые говорят, что в России своих брэндов нет, этим базаром
подавятся. У нас здесь такие таланты, что ни перед кем не стыдно. Да
вон, например, видишь?
Он кивнул на фотографию Гагарина. Татарский поглядел на нее
внимательнее и понял, что на ней изображен не Гагарин, а генерал Лебедь
в парадном мундире, и в руках у него не голубь, а поджавший уши белый
кролик. Фотография до такой степени напоминала снимокпрототип, что
возникал своеобразный обман зрения: кролик в руках Лебедя в первую
минуту казался неприлично разжиревшим голубем.
- Шахтерский парнишка один сделал, - сказал Морковин. - Это на
обложку "Плейбоя". Слоган к нему - "Россия будет красивой и толстой".
Для голодных районов - в десятку. Раньше парень, бывало, ел раз в два
дня) а теперь один из главных криэйторов. Правда, у него все как-то
вокруг еды вертится... Помнишь, у Ахматовой: "Когда 6 вы знали, из
какого сора..."
- Погоди, - сказал Татарский, - у меня мысль хорошая. Дай запишу.
Вынув из кармана свою книжечку, он написал:

Silicon Graphics/большие сиськи - новая эмблема. Вместо
снежинки - контур огромной сиськи, как бы раздутой силиконовым
протезом (небрежно прочерченный пером, т.к. graphics). В динамике
(клип) - из соска выползает кремнийорганический червяк и сгибается
в виде $ (модель - species-ll). Подумать.

- Потный вал вдохновения? - спросил Морковин. - Даже завидно.
Ладно, экскурсия кончена. Пошли в буфет.
В буфете было по-прежнему пусто. Так же беззвучно работал
телевизор, а на столе под ним стояла недопитая бутылка "Smirnoff citrus
twist" и два стакана. Морковин наполнил их, молча чокнулся со стаканом
Татарского и выпил. После экскурсии Татарский ощущал какое-то смутное
беспокойство.
- Слушай, - сказал он, - я чего понять не могу, Вот, допустим,
копирайтеры им всем тексты пишут. Но кто за тексты-то отвечает? Откуда
мы берем темы и как мы определяем, куда завтра повернет национальная
политика?
- Большой бизнес, - коротко ответил Морковин. - Про олигархов
слышал?
- Ага. И что они, собираются и решают? Или в письменном виде
концепции присылают?
Морковин зажал большим пальцем горлышко бутылки, потряс ее и стал
вглядываться в пузырьки - видимо, его что-то захватывало в этом зрелище.
Татарский молча ждал ответа.
- Ну как они могут где-то собираться, - отозвался наконец Морковин,
- когда их всех этажом выше делают. Ты же сейчас сам Березовского видел.
- Ага, - вдумчиво ответил Татарский. - Ну да, конечно. А по
олигархам кто сценарии пишет?
- Копирайтеры. Все то же самое, только этаж другой.
- Ага. А как мы выбираем, что эти олигархи решат?
- Исходя из политической ситуации. Это ведь только говорят -
"выбираем". На самом деле особого выбора нет. Кругом одна железная
необходимость. И для тех, и для этих. Да и для нас с тобой.
- Так что, олигархов тоже нет никаких? Но ведь у нас снизу доска
висит - "Межбанковский комитет"...
- Да это чтоб мусора уважали, - ответил Морковин, - и с крышей
своей не лезли. Комитет-то мы межбанковский, это да, только все банки
эти - межкомитетские. А комитет - это мы. Во как.
- Понял, - сказал Татарский. - Кажется, понял... То есть как,
подожди... Выходит, что те определяют этих, а эти... Эти определяют тех.
Но как же тогда... Подожди... А на что тогда все опирается?
Не договорив, он взвыл от боли - Морковин изо всех сил ущипнул его
за кисть руки - так сильно, что даже оторвал маленький лоскуток кожи.
- А вот про это, - сказал он, перегибаясь через стол и заглядывая в
глаза Татарскому почерневшим взглядом, - ты не думай никогда. Никогда
вообще, понял?
- А как? - спросил Татарский, чувствуя, что боль только что
откинула его от края какой-то глубокой и темной пропасти. - Как не
думать-то?
- Техника такая, - сказал Морковин. - Ты как бы понимаешь, что
вот-вот эту мысль подумаешь в полном объеме, и тут же себя щипаешь или
колешь чем-нибудь острым. В руку, в ногу - неважно. Надо там, где
нервных окончаний больше. Типа как пловец в икру, когда у него судорога.
Чтобы не утонуть. И потом, постепенно, у тебя вокруг этой мысли
образуется как бы мозоль, и ты ее уже можешь без особых проблем обходить
стороной. То есть ты чувствуешь, что она есть, но никогда ее не думаешь.
И постепенно привыкаешь. Восьмой этаж опирается на седьмой, седьмой
опирается на восьмой, и везде, в каждой конкретной точке в каждый
конкретный момент, есть определенная устойчивость. А завалит делами,
нюхнешь кокоса и будешь конкретные вопросы весь день решать на бегу. На
абстрактные времени не останется.
Татарский залпом выпил остаток водки и несколько раз подряд ущипнул
себя за ляжку. Морковин грустно усмехнулся.
- Вот Азадовский, - сказал он, - почему он здесь всех разводит и
грузит? Да потому, что ему в голову даже не приходит, что во всем этом
есть что-то странное. Такие люди раз в сто лет рождаются. У человека,
можно сказать, чувство жизни международного масштаба...
- Хорошо, - сказал Татарский и еще раз ущипнул себя за ногу. - Но
ведь, наверно, нужно не только грузить и разводить, но еще и
регулировать? Ведь общество - вещь сложная. А для регулирования нужны
какие-то принципы?
- Принцип очень простой, - сказал Морковин. - Чтобы все в обществе
было нормально, мы должны всего лишь регулировать объем денежной массы,
которая у нас есть. А все остальное автоматически войдет в русло.
Поэтому ни во что нельзя вмешиваться.
- А как этот объем регулировать?
- А чтобы он у нас был максимальный.
- И все?
- Конечно. Если он у нас максимальный, это и значит, что все вошло
в русло.
- Да, - сказал Татарский, - логично. Но кто-то ведь должен всем
этим командовать?
- Чего-то быстро ты все понять хочешь, - нахмурился Морковин. - Я
говорю, погоди. Это, братец, большая проблема - понять, кто всем этим
командует. Скажу тебе пока так - миром правит не "кто", а "что".
Определенные факторы и импульсы, о которых знать тебе еще рано. Хотя,
Ваван, не знать про них ты просто не можешь. Такой вот парадокс...
Морковин замолчал и о чем-то задумался. Татарский закурил сигарету
- больше говорить не хотелось. В буфете тем временем появился новый
посетитель, которого Татарский сразу узнал, - это был известный
телеаналитик Фарсук Сейфуль-Фарсейкин. В жизни он выглядел намного
старше, чем на экране. Видимо, он возвращался с эфира: его лицо
покрывали крупные капли пота, а знаменитое пенсне сидело на носу как-то
косо. Татарский подумал, что Фарсейкин сразу кинется к буфету за водкой,
но тот подошел к их столу.
- Можно звук включить? - спросил он, кивая на телевизор. - Этот
клип сынишка мой делал. А я не видел еще.
Татарский поднял глаза. На экране происходило чтото странно
знакомое: на поляне посреди березового леса стоял хор морячков немного
подозрительного вида (Татарский сразу узнал Азадовского - тот стоял в
самом центре группы и был единственным, у кого на груди блестела
медалька). Обнявшись за плечи и раскачиваясь из стороны в сторону,
морячки неслышно подпевали желтоволосому солисту, похожему на Есенина в
кубе. Сначала Татарскому показалось, что солист стоит на пне гигантской
березы, но по идеально цилиндрической форме этого пня и маленьким желтым
лимонам, нарисованным на его поверхности, он догадался, что это
увеличенная во много раз банка софт-дринка, раскрашенная то ли под
березу, то ли под зебру. Вылизанный видеоряд свидетельствовал, что клип
из очень дорогих.
"Бом-бом-бом", - глухо выдали раскачивающиеся морячки. Солист
протянул руку от сердца к камере и тенором пропел:
- И Родина щедро
Поила меня
Березовым Спрайтом,
Березовым Спрайтом!
Татарский резким движением раздавил в пепельнице сигарету.
- Суки, - сказал он.
- Кто? - спросил Морковин.
- Если 6 знать... Слушай, а меня на какое направление хотят
поставить?
- Старшим криэйтором в отдел компромата. Еще на подхвате будешь во
время авралов. Так что стоять теперь будем, опираясь друг на друга. Вот
как эти морячки. Плечом к плечу... Ты извини, брат, что я тебя в это
впутал. Ботве ведь, кто этого не знает, им жить легче. Они даже думают,
что есть разные телеканалы, какие-то гам телекомпании... Но на то они и
ботва.

ИСЛАМСКИЙ ФАКТОР
Часто бывает - проезжаешь в белом "мерседесе" мимо автобусной
остановки, видишь людей, Бог знает сколько времени остервенело ждущих
своего автобуса, и вдруг замечаешь, что ктото из них мутно и вроде бы
даже с завистью глядит на тебя. И на секунду веришь, что этот украденный
у неведомого бюргера аппарат, еще не до конца растаможенный в братской
Белоруссии, но уже подозрительно стучащий мотором с перебитыми номерами,
и правда трофей, свидетельствующий о полной и окончательной победе над
жизнью. И волна горячей дрожи проходит по телу; гордо отворачиваешь лицо
от стоящих на остановке и решаешь в своем сердце, что не зря прошел
через известно что и жизнь удалась.
Так действует в наших душах анальный вау-фактор. Но Татарскому
никак не удавалось испытать его сладостной щекотки. Возможно, дело было
в какойто особой последождевой апатичности представителей среднего
класса, жавшихся на своих остановках. Или, может быть, Татарский просто
слишком нервничал - предстоял просмотр его работы, на котором должен был
присутствовать сам Азадовский. А может, дело было в сбоях, которые в
последнее время стал давать социальный локатор в его душе.
"Если смотреть на происходящее с точки зрения чистой анимации, -
думал он, оглядывая экипажи соседей по пробке, - то все понятия у нас
перевернуты. Для небесного "Силикона", который обсчитывает весь этот
мир, мятый "Запорожец" куда более сложная работа, чем новый "БМВ",
который три года обдували в аэродинамических трубах. Так что все дело в
криэйторах и сценаристах. Но какая же гадина написала этот сценарий? И
кто тот зритель, который жрет свою пиццу, глядя на этот экран? И самое
главное, неужели все это происходит только для того, чтобы какая-то
жирная надмирная тушка наварила себе что-то вроде денег на чем-то вроде
рекламы? А похоже. Ведь известно: все в мире держится на подобии..."
Пробка наконец стала рассасываться. Татарский включил радио. В
машину ворвался гнусавый, с подвывами голос, похожий на гул в печной
трубе:
- Ни иконы, ни Бердяев,
ни программа "Третий глаз"
не спасут от негодяев,
захвативших нефть и газ!
_Рекламная служба Русского Радио!_
Инфернальная веселость, которой дышал голос, не оставляла сомнений
в том, что говоривший и сам был не последним человеком среди этих
негодяев. Татарский нервно выключил радио и взялся за ручку сцепления.
Его настроение совсем ухудшилось; захотелось живого человеческого
тепла. Вырулив из потока машин к автобусной остановке, он нажал на
тормоз. Разбитое боковое стекло будки было заделано рекламным щитом
телеканала СТС с аллегорическим изображением четырех смертных грехов с
пультами дистанционного управления в руках. На лавке под навесом сидели
неподвижная старуха с корзиной на коленях и кудрявый мужик лет сорока в
подмокшем военном ватнике, с бутылкой пива в руке. Отметив, что в мужике
еще достаточно жизненной силы, Татарский опустил стекло и высунул локоть
наружу.
- Простите, господин военный, - сказал он, - вы не подскажете, где
тут магазин "Мужские сорочки"?
Мужчина поднял на него взгляд. Видимо, он обо всем догадался,
потому что его глаза заволокло холодной белой яростью. Короткий обмен
взглядами оказался очень информативным - Татарский понял, что мужик
понял. А мужик, видимо, понял даже то, что Татарский понял, что понят.
- Под Кандагаром было круче, - сказал мужик.
- Извините, что вы сказали?
- То и сказал, - ответил мужик, перехватывая бутылку за горлышко, -
что круче было под Кандагаром. А извинить не проси даже.
Что-то подсказало Татарскому, что мужик идет к его автомобилю не
для того, чтобы подсказать дорогу к магазину, и он вдавил педаль газа в
днище. Чутье не обмануло - через секунду по заднему стеклу что-то сильно
ударило, и оно покрылось сеткой трещин, по которой потекла вниз белая
пена. Под действием адреналиновой волны Татарский резко увеличил
скорость. "Вот мудак, - подумал он, оглядываясь. - Правильно таких
братва на квартиры ставит".
Когда он припарковался во дворе Межбанковского комитета, рядом с
его машиной затормозил красный "рэйнджровер" последней модели с
немыслимыми фарами над крышей и веселым рисунком на двери: восход солнца
над прерией и голова индейца в уборе из перьев. "Кто это, интересно, на
таких ездит?" - подумал Татарский и чуть задержался у дверцы.
Из "рэйнджровера" вылез полный и низенький мужчина в подчеркнуто
буржуазном полосатом костюме, повернулся, и Татарский с изумлением узнал
в нем Сашу Бло - разжиревшего, еще сильнее облысевшего, но с той же
гримасой мучительного непонимания на лице.
- Саша, - сказал Татарский, - ты?
- А, Ваван, - сказал Саша Бло. - Тоже здесь? В компромате?
- Откуда ты знаешь?
- А оттуда все начинают. Чтоб руку набить. Креативный штат-то не
особо большой. Все друг с другом знакомы. Так что, если я тебя раньше не
видел, а теперь ты у этого подъезда паркуешься, значит, ты в отделе
компромата. Да и то - недели две, не больше. Элементарно, Ватсон.
- Месяц уже, - ответил Татарский. - А ты кем работаешь?
- Я? Я завотделом русской идеи. Это во флигеле. Идеи будут -
заходи.
- От меня толку мало, - ответил Татарский. - Я пробовал думать - не
выходит. Ты бы поездил по окраинам, поспрашивал у мужиков.
Саша Бло недовольно наморщился.
- Да я пробовал вначале, - сказал он. - Стакан нальешь, в глаза
заглянешь, а тебе в ответ: "Да разъебись ты на хуй, Мерседес козлиный".
Они круче "мерседеса" ничего представить не могут... И все так
деструктивно... Твоя?
Вопрос относился к машине Татарского.
- Ну, моя, - с достоинством ответил он.
- Понятно, - сказал Саша Бло, запирая дверь "рэйнджровера". - Сорок
минут позора, и ты на работе. Да ты не комплексуй. Все еще впереди.
Кивнув, он вприпрыжку побежал ко входу, отмахивая на ходу пухлой
засаленной папочкой. Татарский проводил его долгим взглядом, потом
поглядел на заднее стекло своей машины и вынул записную книжку.

Главное зло в том, - записал он на последней странице, - что
люди строят общение друг с другом на бессмысленно-отвлекающей
болтовне, в которую они жадно, хитро и бесчеловечно вставляют свой
анальный импульс в надежде, что для кого-то он станет оральным.
Если это случается, человек приходит в оргиастическое содрогание и
несколько секунд ощущает так называемое "биение жизни".

Азадовский с Морковиным сидели в просмотровом зале с самого утра.
Перед входом прохаживалось несколько человек, которые болтали о политике
и яростно ругали правительство. Татарский решил, что это копирайтеры
политического отдела, практикующие корпоративное неделание. Их вызывали
по одному; в среднем они проводили с начальством минут по десять, а
вопросы, которые там решались, явно были государственного значения:
Татарский понял это по несколько раз долетевшему из зала голосу Ельцина,
включенному на максимальную громкость. Первый раз он недоуменно
пробубнил:
- Зачем нам столько пилотов? Нам нужен один пилот, но готовый на
все! Вот у меня внук на Play Station играет - я как поглядел, так сразу
и понял...
Второй раз, видимо, крутили фрагмент из обращения к нации, потому
что голос Ельцина был торжественным и размеренным:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30