Тот, ради кого вы действуете, сумеет приспособиться, а вы... особенно вы, Бералек, едва ли убережетесь от тех страданий, которые ждут вас по окончании дела. Я даю вам хороший совет...
Пошлый и грубый плут исчез. Гигант стоял перед ними, подобно злому гению, отважный, изобретательный и мудрый.
— Черт побери! Да ты посильнее Точильщика! — воскликнул Кожоль, удивленный подобным превращением.
Гигант презрительно улыбнулся.
— Точильщик — один из моих промахов. Я его считал хитрым, а он болван, которым может крутить юбка! Он воображает, что может отнять у меня половину клада, на которую я имею право!
— Сразу видно, что ты никогда не влюблялся, — заметил Кожоль.
— Зачем? Господин Бералек может вам сказать, что мадам Лоретта в двадцать раз красивее Пуссеты, но мне никогда не приходило в голову воспользоваться ее бессилием!
Голос мошенника смягчился.
— А между тем, эта малютка такая добрая и кроткая, что даже в ее интересах... давайте заключим договор.
— Уж не грозишь ли ты госпоже Сюрко? Ивон положил руку на рукоять пистолета. Гигант покачал головой.
— Нет-нет, я привязан к ней, ей нечего меня бояться. Вы прижали Точильщика, он выпустит добычу, чтобы вернуть себе Пуссету, но победа будет вам очень дорого стоить...
Слушая Лебика, Кожоль невольно вспомнил фразу, которую ему сказал на прощание Шарль: «К чему мне вам мстить? Я буду отомщен в день, когда отдам вам клад».
— Ты не сказал мне ничего нового. Твой хозяин уже грозил нам каким-то таинственным несчастьем.
— Вот от него я и могу вас избавить за половину этих миллионов.
— Нет, — сказал Бералек, — Эти деньги должны пойти на великое дело.
— Заметьте, что я сам предлагаю вам половину, потому что могу захватить все.
Друзья понимали, что он говорит правду.
— Так почему же ты этого не делаешь? — спросил Кожоль.
— Половины этого хватит для безбедной жизни. А я обрету ваше покровительство.
— Откуда ты это знаешь?
— Отдав половину, я связал бы вас соучастием.
— В чем?
— В убийстве двух человек, — спокойно ответил Лебик. Молодые люди переглянулись и невольно вздрогнули.
— Да, — продолжал Лебик, — сегодня вам это кажется ужасным, но придет день — и вы сами захотите мне помочь. В последний раз спрашиваю: принимаете ли вы мое предложение?
— Нет, — ответил Ивон. — Мы будем ждать Точильщика, чтобы получить все.
— Это ваше дело.
— Только не воображай, что ты свободен. Ты наш пленник, — прибавил Кожоль.
Лебик пожал плечами.
— Я так мало хочу сейчас выходить отсюда, что дам вам месяц на размышление.
— А что ты сделаешь через месяц? — спросил Бералек.
— Доживем — увидим.
С этого дня телохранители опять не спускали с него глаз. Однако теперь гигант каждое утро спрашивал Бералека:
— Вы ничего не хотите мне сказать?
— Ветер переменился, будет дождь, — отвечал молодой человек.
Предчувствуя приближение грозных событий, шевалье держал Лоретту в ее убежище вместе с Пуссетой. Таким образом косметический магазин должен был закрыться. Но Кожолю пришла в голову одна мысль. Через час он привел Розалию из ее уединения, наводившего на нее такой страх, и поместил за прилавок магазина. Правда, торговля шла так вяло, что за последние три недели дала только три экю прибыли.
Когда Монтескье узнал, что надо ждать три месяца, он сказал:
— Время терпит. Еще успеем купить Барраса и Фуше. Но однажды утром аббат вбежал к ним в комнату бледный и взволнованный.
— Сокровище! Миллионы нужны сейчас или мы все потеряли!
ГЛАВА 28
Монтескье прибежал в дом Сюрко прямо от Жозефа Фуше, пронырливого человечка, обещавшего прошлой ночью продать себя роялистам. Аббат посчитал, что тот никуда не денется и аккуратно прождал шесть недель.
Сегодня Фуше, получивший министерский портфель прозрачно намекнул ему, что время может быть упущено.
— Но, гражданин министр, в чем же изменились обстоятельства? Сегодня как и шесть недель назад, когда вы получили полицейскую префектуру, положение дел остается тем же.
— Вы думаете? — спросил Фуше, покачивая головой.
— Без сомнения! Бонапарт не может оставить свой пост без предписания Директории, а она слишком боится его, чтобы вызвать во Францию.
Вместо ответа министр наклонился к своему бюро, на котором отыскал бумагу, подал ее аббату и сказал:
— Взгляните, аббат, на этот рапорт полиции, отправленный одним агентом, который мне очень дорого стоит — из Неаполя, где, как вы знаете, английский адмирал Нельсон развлекается с милой леди Гамильтон.
Аббат схватил бумажку и пробежал ее глазами. Возвращая ее Фуше, он был бледен и мрачен.Успех, в котором он не сомневался, теперь находился под сомнением.
Агент доносил, что Бонапарт, не спрашивая ничьего позволения, внезапно дезертировал из армии и тайком пустился в море, чтобы возвратиться во Францию, куда его призывали партизаны, уверенные, что пришло время свергнуть Директорию.
Генерал проскользнул мимо неприятельского флота, крейсировавшего перед Египтом. Как только англичане узнали об этом, они послали за ним погоню, но безуспешно.
Монтескье понял, что надо действовать срочно.
— Когда вам нужны четыре миллиона? Фуше почесал за ухом и сказал с улыбкой:
— Четыре... мне кажется, что...
— Что вам кажется?
— Мне кажется, что в связи с новыми обстоятельствами это стоит пять миллионов.
— Согласен — отвечал роялист, раскланиваясь на прощанье.
Понятна поспешность, с которой Монтескье дошел до дома Сюрко.
— Да, — шептал он, — мне необходим этот продажный министр! Он прав, говоря, что я слишком долго выжидал. Нужно купить Фуше до приезда проклятого... а чтобы купить его, нужно иметь в руках миллионы Дюбарри!
Поэтому он и закричал:
— Сокровище! Подайте сейчас же миллионы... или все погибли навеки!..
Бералек отрицательно покачал головой и сказал:
— Невозможно, аббат! Мы не знаем, где отыскать Точильщика, который провалился куда-то... Нам остается еще два месяца до истечения срока выдачи сокровища.
— На кой черт мне семнадцать миллионов!.. Мне нужны только пять!.. Только пять!.. — и мы спасены! Я бы отдал половину, чтобы иметь остальное в руках сейчас!
Ивон и Пьер переглянулись. Обоим пришла в голову мысль о Лебике.
— Вы серьезно предлагаете эту половину? — спросил Кожоль.
— Да, да! — лихорадочно повторял аббат.
— В таком случае я бегу за человеком, который может нам помочь, — проговорил граф и бросился в комнату гиганта.
Лебик в последнее время спал в своей мансарде, где он, по крайней мере, был один.
— Согласны, Лебик, согласны! — вскричал Кожоль, врываясь в его комнату.
Она была пуста! На одной из перегородок чулана Пьер прочел следующую фразу, начертанную углем:
«Я предлагал половину в течение месяца. Срок истек. Я беру все!»
Из окна спускалась веревка. Не прошло еще и часа, как гигант исчез. Когда Кожоль сошел вниз, аббат спросил:
— Ну что?
— Надо дожидаться 18 брюмера. Один Лебик мог бы осуществить ваше желание, но он бежал!
У Монтескье, человека хладнокровного и решительного, припадки отчаяния были столь же короткими, как и редкими. Теперь он принял спокойно это известие.
— Хорошо, — проговорил он, — мы подождем. И ушел, улыбаясь.
— Слушай, Пьер, — сказал Ивон, —кажется, начальник дал нам отпуск на несколько недель?
— Ах, — произнес грустно Кожоль, — боюсь, чтоб эти недели не были слишком скоротечны. Уже то, что аббат влетел, как угорелый, мне не нравится. Думаю, Ивон, что несчастье свалится, как снег на голову.
— Где ты видишь опасность?
— Сам не знаю. Во всяком случае, побег Лебика не предсказывает ничего хорошего. Плохо, друг, плохо... и для дела, и для нас лично.
— Для нас... в чем?
— Разве ты забыл угрозу Точильщика, брошенную на прощанье?
— Злоба мошенника, попавшего в западню!
— Я чую в воздухе что-то недоброе, оно предвещает грозу... для тебя...
— Что ты хочешь сказать?
— Точильщик, преследуемый мыслью, что у него отняли Пуссету, захочет нам отплатить тем же...
Кожоль умолк, увидев, что шевалье вдруг побледнел.
— Понимаю, — выговорил Бералек.
— Милый друг, есть ведь опасности, с которыми ты еще не встречался.
— Неужели ты думаешь, что негодяй отомстит подобным способом?
— Я думаю, что он думает скорее об этом, чем о том, чтобы стать честным человеком.
— Скоро мадам Сюрко будет моей женой, и я сумею защитить ее!
Кожоль вытаращил глаза.
— Как, ты хочешь жениться на ней? — вскричал он. — Что ж, ты прав! Женись, Ивон, тебе недолго придется раскаиваться!
— Да ты не представляешь, какая она... Если она сумела растрогать самого Лебика...
— Ладно, ладно! Решено! Это перл парфюмерной лавочки! Образец женщины! Феномен вдов... Ты видишь, как я отношусь к любезной дамочке Сюрко, которую еще не видел...
— Пойдем вечером вместе, и ты увидишь ее!
— А что, по-твоему, мне делать среди вас? Нет, я предпочитаю провести вечер в разговоре с Розалией о Венсенской крепости!
Ивон не мог удержаться от смеха.
— Ты отказываешься идти?
— Я увижу твоего ангела, когда она будет называться мадам Бералек. Впрочем, недолго...
— Вот уже дважды ты намекаешь, что наш союз долго не продлится...
— Ты совсем забыл другую женщину, о которой надо бы вспомнить перед женитьбой.
— Елену? Как ты можешь напоминать мне об этом презренном создании!
— В данном случае, речь идет не о Елене.
— О ком же?
— Ее звали по-иному — Триго.
— Бретонская колдунья?
— Ты помнишь: «Вы не доживете до тридцати пяти лет, до этого возраста вы умрете на эшафоте». А тебе скоро стукнет тридцать, шевалье! Ивон вздрогнул.
— Мне остается еще пять лет... пять верных лет блаженства и любви. Кто не согласится отдать свою жизнь за подобную уверенность?
— Так ты ее очень любишь?
— Больше своей жизни!
— Больше жизни — это хорошее слово, — продолжал граф, — потому что, если помнишь, Триго прибавила: «Для вас возможно спасение, но вы погибнете, если на пути к спасению будете отвергать необъятное блаженство, которое вам представится». Это блаженство, сдается мне, явится в образе мадам Сюрко. Не отвергай же, любезный!
— Я не расположен отвергать, мой славный Пьер, — весело сказал Бералек.
— Ступай же, упрямец!
— Но тебе ворожея нагадала не лучше.
— Что я отрежу себе голову другого? Провались я, если разгадаю эту шараду!
Бералек расхохотался.
— В последний раз: ты отказываешься идти со мной к мадам Сюрко?
Ивон направился к двери.
— Да, кстати, — сказал Кожоль, — когда же свадьба?
— Как только аббат получит свои миллионы. Назначим для этого девятнадцатое брюмера.
...После этого разговора прошел месяц. Бералек проводил все свое время у вдовы. Кожоль изучал со снисходительной Розалией Венсенскую крепость во всех подробностях.
Однажды утром Париж стряхнул свое тяжелое оцепенение. Народ сновал по улицам в лихорадочном и радостном возбуждении.
— Что это значит? — спрашивали себя удивленные друзья.
Крик, раздавшийся из толпы, послужил им ответом.
— Да здравствует генерал Бонапарт!
Бонапарт прибыл в Париж ночью девятнадцатого октября.
— Наши дела запутываются, — нахмурился Кожоль. — Только бы Точильщик выдал сокровище аббату... Еще столько дней ждать до восемнадцатого брюмера!..
И он прибавил с сожалением:
— Черт побери! Лебик был прав: синица в руках лучше, чем журавль в небе!
ГЛАВА 29
В течение восьми дней, прошедших после возвращения Бонапарта из Египта, улицы Парижа сплошь были запружены народом. Ночью он озарялся иллюминацией и бенгальскими огнями.
Бонапарт в сопровождении главного штаба объезжал улицы Парижа, чтобы, поддержать всеобщий энтузиазм.Тысячи рук тянулись к генералу. Все хотели пожать его руку! Только на другой день приходилось сильно почесываться...
Злые, языки утверждают, что молодой герой в три недели наделил чесоткой пятую часть парижского народонаселения.Монтескье с унылым видом и бурей в душе протискивался сквозь толпы народа. Он зашел в кафе «Матушка Камюза». Войдя в это заведение, аббат почувствовал легкое прикосновение чьей-то руки к своему плечу, и чей-то голос тихо спросил его на ухо:
— Ну, что, аббат? Как вы думаете, стоит ли пяти миллионов министр полиции?
Аббат взглянул Фуше в лицо.
— Да, — отвечал он, — этот человек... вы думаете, он сможет собрать все мои карты?
— Думаю, да!
— Арестовав Бонапарта? — живо спросил Монтескье.
— О, нет! Нельзя нападать на героя. Но если нельзя напасть на пастуха, можно разогнать его собак.
— Когда? — спросил аббат.
— Это зависит от вас.
Подавив отвращение, внушенное продажностью бывшего члена Конвента, аббат отвечал:
— В тот день, когда я обращусь к этому человеку, я буду к его услугам для уплаты суммы, которая требуется.
— Хорошо, — отвечал Фуше.
Через восемь дней после свидания аббата с Фуше Париж проснулся в лихорадке.Наступило восемнадцатое брюмера.Не будем пересказывать события этих двух дней государственного переворота, которые всем известны. С самого раннего утра аббат прибыл в дом Сюрко, чтобы ожидать там Точильщика. Бледный, спокойный, он видел, как улетали один за другим часы, унося с собой шансы на успех той партии, которую он давно уже привык считать выигранной.
Наступил вечер, не принеся никакого известия о Точильщике. Наконец, пришла ночь. Пришло и девятнадцатое брюмера.В одно из окон дома Сюрко аббат видел, как проезжал по улице Мон-Блан его деятельный противник, окруженный свитой своих партизан.
— Фуше сумел бы еще остановить его! Но где же миллионы? — тоскливо твердил Монтескье.
Ивон наклонился к Пьеру и прошептал:
— Молчание Точильщика необъяснимо. Надо отправляться на поиски.
— Мне пришло в голову одно опасение. Если он нашел Пуссету, он мог бежать с нею и деньгами...
— Я бегу к ней, — бросил шевалье. Ивон вышел. Следом за ним вышел аббат.
Кожоль скоро увидел возвращающегося Ивона, бледного и запыхавшегося от быстрого бега.
— Ты был прав! Случилось нечто непредвиденное. Вчера госпожа Сюрко получила записку, подписанную моим именем. Не зная моего почерка, она поверила содержанию письма, приказывавшего доверить Пуссету подателю письма, и отпустила пленницу.
Граф с минуту поразмышлял.
— Послушай, ведь Пуссета была нашей пленницей, не подозревая об этом. Она считала, что так надо для безопасности Шарля, поэтому скорее всего, она направилась к себе домой.
Через четверть часа они подбежали к дверям дома актрисы.В доме Пуссеты было тихо и темно.
— Можно подумать, что дом пуст, — сказал Ивон.
— А между тем дверь заперта только на задвижку, — отвечал Кожоль.
Толкнув дверь в спальню актрисы, Кожоль вдруг отшатнулся.
— Какой чад! — произнес он.
Из открытой двери спальни распространялся по дому удушливый запах углеродного газа.
— Неужели она задохнулась? — вскричал граф, бросаясь в комнату и открывая окна.
В этой кокетливой комнате, на постели, украшенной шелком и кружевами, лежала грациозная, милая женщина. Она была мертва. На столе лежала бумажка со следующими строками:
«Я не могу пережить того, что узнала. Моя любовь так горяча, что я не имею мужества проклинать его. Пусть Лоретта, друг моих последних дней, помолится за меня Богу».
— Бедная Пуссета! — сказал Кожоль, целуя лоб умершей.
— Кто этот негодяй, который все ей рассказал? '— спросил Ивон.
Вместо ответа он услышал крик графа.
— Взгляни! — сказал он, указывая под кровать.
Под кроватью актрисы виднелся труп, окрученный веревками. Одна из них, обернутая вокруг шеи, привязывала его к ножке кровати.
Во рту был кляп.Достав труп из-под кровати, молодые люди узнали Шарля Точильщика.
— Его смерть была ужасна, — сказал Кожоль. — Тот, кто предупредил Пуссету, изобрел для Точильщика переход в вечность неизмеримо более мучительный, чем эшафот.
Опутанный веревкой, с кляпом во рту, он не мог ни пошевелиться, ни крикнуть, наблюдая за самоубийством той, кого любил больше жизни, не имея возможности спасти ее или даже попрощаться с ней. Несчастная Пуссета умерла, даже не подозревая, что ее любимый умирал рядом с ней...
Из кармана жилета Бералек достал письмо с надписью: «Графу Кожолю». «Только вчера я узнал о месте, где скрыто сокровище. Срок возвращения Пуссеты истекает завтра. Так что я успеваю. 17 брюмера».
— Кажется, смерть помешала ему быть точным, — прервал Ивон. Кожоль продолжал читать:
«Миллионы зарыты в погребах, которые Сюрко в течение шести недель снимал у галунщика Брикета, в том самом отделении, которое занимал граф Кожоль в течение одиннадцати месяцев».
— Это все? — спросил Ивон.
— Нет, тут есть еще кое-что...
«Когда граф Кожоль будет читать это письмо, я буду за французской границей с Пуссетой, поэтому поручаю ему отыскать некую даму, имени которой он не желал назвать...».
— Что еще за дама? — прервал удивленный шевалье.
— По правде, не знаю. Он хотел узнать имя одной дамы, с которой, как он вообразил, я прогуливался... А так как я и сам не мог вспомнить, то ничего не мог ответить по этому поводу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28