— Да ты садись, пожалуйста.
«Она приглашает меня, — подумала Розмари, — его бывшая пассия. И куда? Конечно, на кухню. Я-то здесь почти как дома. Надо пригласить ее в комнату и предложить удобное кресло. Тогда будет еще смешнее, чем сейчас».
Она вздохнула и, пододвинув к себе табуретку, сказала:
— Послушай, Хильда, то, что я сказала сейчас о Максе...
Розмари хотела объяснить жене Штефана, что слышала от Друската о вражде между обоими мужчинами и почему она встала на сторону Даниэля.
Но Хильда не дала ей договорить, она не могла простить Максу, что он скрытничал.
«Боже мой, — с горечью думала она, — чем я была для Макса все эти годы, дурочкой, которой доверили вести домашнее хозяйство, заботиться о ребенке, о кошке, о десятке кур, но не больше. А в какое положение он меня поставил перед Даниэлем? Никогда не забуду, как Даниэль на меня смотрел, как сказал: «Неужели ты могла так поступить, Хильда?» Это было тогда, много лет назад, во время того ужасного похоронного шествия».
Теперь, очутившись лицом к лицу с Розмари, она поняла, как бессмысленно было искать убежища в доме Друската. Она страдала, но ее воспитание, ее понятие о достоинстве не позволяли обнаруживать горе. Розмари пренебрежительно отозвалась о Максе, и этого было достаточно, чтобы в Хильде проснулась женская гордость.
— Он мой муж! — высокомерно заявила она.
— Да, — сказала Розмари, — и ты привыкла ему подчиняться.
— Ах, перестань, — отрезала Хильда и долгим взглядом посмотрела на нее.
Что знала эта молодая особа о супружеской жизни? Такие карьеристки, как Розмари, — ишь, даже докторскую степень получила! — готовы многое подчинить своему честолюбию, они без колебаний лишают себя радостей материнства, некоторые даже о женственности забывают, так и не догадываясь, чего им не хватает для полного счастья. И тем не менее — это злило Хильду сегодня не в первый раз — у них хватает наглости считать себя верхом совершенства и смотреть сверху вниз на женщин вроде Хильды, для которых материнство и женственность значат многое и заставляют кое с чем мириться.
Хильда погорячилась и успокоилась. Теперь она добродушно улыбалась, улыбка по-прежнему красила ее.
— Ты рассуждаешь, как слепец о красках. Там, где один человек сильный, другой, наверное, должен быть слабее. Каждая семья живет по-своему. Видишь ли, подо все можно подвести правила, но в супружеской жизни норм не существует.
Немного помолчав, Розмари сказала:
— Извините меня.
Она закурила. Хильда подала гостье чашечку кофе и села напротив. Казалось, обе забыли, что привело их в Альтенштайн, забыли про Аню и Друската.
Аня поглядывала на них с растущим недовольством.
Хильда не любила откровенничать ни с кем, а с Розмари и подавно, но она редко бывала последовательна, сердце ее было переполнено, надо же с кем-то поговорить, и она сказала:
— Знаешь, с Максом я никогда не скучала, каждый день приносил что-нибудь новое, правда не всегда хорошее, Даниэль тебе наверняка рассказывал. Я все Максу прощала, мы уже почти двадцать лет вместе, двадцать лет, Розмари. Но то, что я узнала сегодня... — Она наклонилась к Розмари чуть ли не вплотную: — Ты ничего не слышала?
Розмари пожала плечами.Хильда встала с табуретки и принялась ходить взад и вперед по кухне. Наконец она остановилась, прислонясь к холодильнику.
— Даниэль был в руках у моего отца, отец его шантажировал. Макс все знал. Скоро вся деревня проведает...
Хильда состояла в кооперативе уже одиннадцать лет и усвоила кое-какие новые привычки. Но с детских лет она жила в Хорбеке и до сих пор, например, не могла избавиться от фамильной гордости. Люди теперь начнут рассказывать о Штефанах всякие скверные истории. Хильде страшно было об этом подумать, и, вдруг почувствовав беспомощность, она сказала:
— Я даже боюсь возвращаться в деревню,—повернулась к Ане и добавила: — Аня, ты разрешишь остаться у тебя хотя бы на ночь?
Аня взглянула на Розмари, потом на Хильду и, упрямым движением головы откинув на плечи длинные черные волосы, дерзко ответила:
— Как хочешь! Делайте, что хотите, только не говорите, что это ради меня.
— Послушай, — с упреком обратилась к ней Розмари, — что за тон!
Аня, которая в страхе за отца часами ездила и бегала из одной деревни в другую, от одного к другому, сделала для себя странное открытие: все, кого она ни спрашивала об отце, начинали вдруг заниматься .собственной персо-
ной, разглагольствовали о том о сем, но, как считала Аня, все это к делу не относилось. Эти женщины вели себя так же, в их разговоре Аню заинтересовали только слова Хильды насчет Крюгера, ему было известно что-то об отце, он его даже шантажировал. Аня теперь докопается до истины, чего бы ей это ни стоило.
— Никто не желает говорить мне о том, что он знает! — воскликнула она. — И вы тоже. Я догадываюсь почему: потому что вам всем стыдно!
— Аня! — Розмари даже встала.
— Оставьте меня в покое!
Из-за тесноты Ане пришлось протиснуться между обеими женщинами, прежде чем она выбралась из кухни. Дверь с треском захлопнулась за ней.
Выскочив из дома с красным от гнева лицом, она увидела Юргена, он собирался поставить велосипед в сарай.
— Оставь! — крикнула Аня.
Она подбежала к мальчику и вырвала у него велосипед, даже не поблагодарив. Юрген ждал хотя бы одно слово благодарности, в конце концов не так-то просто было проехать тридцать километров по холмам и вести с собой второй велосипед. Аня даже не улыбнулась ему. Она недоверчиво покосилась на окна: не хватало только, чтобы одна из этих женщин выглянула в окно и позвала ее. Она поманила Юргена к забору и спросила:
— Хочешь помочь мне по-настоящему?
— Сколько раз тебе говорить?
— Поехали!
По дороге, когда они были уже далеко от дома, Аня рассказала, что старик Крюгер знает тайну ее отца, об этом проговорилась мать Юргена. Пусть Юрген припрет деда к стене, она покосилась на мальчика, внимательно заглянула ему в лицо. Как он это воспримет? Юрген продолжал неподвижно смотреть вперед.
Аня остановилась. Юрген тоже притормозил. Он стоял перед ней, вцепившись в руль и широко расставив ноги. Наконец, прищурив глаза, взглянул на нее.
— Если ты хочешь мне помочь, тебе придется сра-заться со своими. Понял?
Мальчик кивнул.
— Поехали.
Ворота усадьбы Штефанов были открыты. В конце широкого вымощенного двора — жилой дом, двухэтажный, но довольно приземистый и слегка напоминающий господ-ский. У крыльца росли подстриженные в форме шара липы, по две с каждой стороны, высокая черепичная крыша и белые рамы окон блестели в лучах послеполуденного солнца. Хотя в Хорбеке уже давно возникли целые кварталы удобных современных домов, все в один голос твердили, что самым красивым в деревне оставался дом Ште-фанов.
Юрген с Аней прислонили велосипеды к забору и, робея, вошли во двор. Старик Крюгер подметал булыжную мостовую. В хлеву уже давно не было никакой скотины, никто давно уже не вывозил навоз, нигде не валялось ни травинки, ни листочка, и все-таки Крюгер продолжал мести двор. Он не прервал работы, когда молодые люди подошли к нему, и проворчал:
— Что ей опять здесь нужно?
— Это моя подруга.
— Ты что-то знаешь о моем отце, — сказала Аня. — Хильда рассказывала в Альтенштайне.
Крюгер, по-прежнему согнувшись, повернул голову и снизу вверх взглянул на девочку, его воспаленные веки дрогнули.
— Кому рассказывала?
— Она рассказывала Розмари, — сказала Аня. — Го-молла, наверное, тоже знает.
Крюгер со стоном выпрямился.
— Дура!
Шаркая ногами, он направился было к сараю, желая уйти от допроса. Юрген преградил ему путь, казалось, мальчик боится прикоснуться к деду: он крепко вцепился в метлу. Теперь черенок сжимали оба: внук и дед.
— Уж не воображаешь ли ты, паренек, — сказал Крюгер, — что кому-нибудь будет прок, если это дело выплывет на свет? — Он кивнул в сторону Ани. — Ей ты этим удовольствия не доставишь.
— И все-таки мы хотим знать. Аня кивнула.
Крюгер оставил метлу в руках Юргена и заковылял к крыльцу, там он снял деревянные башмаки и сунул ноги в домашние тапочки. Тяжело опустившись на ступеньки перед двустворчатой дверью, стекла которой были защищены узорной кованой решеткой, он расселся, словно на троне. Вот что рассказал Крюгер:
— Было это в апреле, по-моему, лет двадцать пять назад. Над крышами то и дело поднимались и падали сигнальные ракеты, освещая ночь зеленоватым светом. Я стоял здесь на ступеньках и заколачивал двери: вот-вот русские придут — церковный колокол бил в набат. Каждый в деревне хотел спасти шкуру и прихватить с собой хотя бы часть добра. Началась дикая паника, только бы не попасть к русским. На улице стоял крик, слышался топот лошадей, скрип повозок, отчаянные проклятия, и над всем этим — звон церковного колокола...
Мы навалили на подводу самые ценные вещи: серебро, Дорогой сервиз, несколько перин — приданое Хильды, — все это пошло прахом, когда мы застряли у Шверина, пришлось все бросить и возвращаться домой пешком. У нас осталось только то, что было в руках. Да, мы испытали то же, что и беженцы с Востока, но усадьбу, как видишь, усадьбу нам снова удалось поднять.
Итак, я стоял на ступеньках и заколачивал досками дверь — стоило ли тратить время, они все равно ворвались В дом. Звонил колокол. Твоя мать, Юрген, уже пристроилась на подводе, а Макс — тогда ему было столько же лет, как и тебе, — в эту ночь помогал нам. Он уже выводил подводу на улицу. Я отшвырнул молоток и хотел было забаррикадировать ворота, как вдруг — представь себе, это было ночью, при зеленоватых вспышках сигнальных ракет — передо мной выросли два эсэсовских офицера. Один из них, играя пистолетом, скомандовал: «За мной!»
Хильда взвизгнула, она с детства была слабонервная. Макс остановил подводу. Я испугался, неужели нам суждено выехать из деревни последними?
«Гони давай, гони, — крикнул я, — на запад, не отставай от других, направление на Шверин. Я догоню вас на велосипеде!»
Что нужно офицерам? В дезертирстве меня обвинить не могли, я был штатским, кроме того, они сами приказали бить в набат.
«В чем дело, господа?» — спросил я. Они ничего не ответили, взяли меня под конвой и повели по улице к церкви.
В то время строго соблюдался приказ о затемнении, наружу не должно было проникать ни лучика, но разноцветные окна церкви, я еще издали заметил, были осве-
щены. Колокол теперь только слегка позвякивал, зато орган так и гремел в ночи, жутко было слушать: «Германия превыше всего». Возле церкви — несколько армейских машин, а у ворот стояла графиня. Поверх длинного платья на ней были меха, будто она собиралась на бал, на голову накинута шелковая шаль, справа и слева от графини офицеры.
«Наконец-то!» — воскликнула она.
Мои конвоиры подтолкнули меня к ступенькам, и я, спотыкаясь, поднялся по лестнице к госпоже и сказал, как тогда было принято:
«К вашим услугам, госпожа графиня».
И тут она жалобным голосом проговорила, что, мол, сбежавший поляк — вот уже несколько дней подряд разыскивали некоего Владека, который удрал из лагеря, — пойман молодым Друскатом, твоим отцом, Аня, именно им! «Однако при аресте поляк оказал господам офицерам вооруженное сопротивление.
«Не так ли?» — спросила графиня. Господа офицеры утвердительно кивнули. Короче говоря, его, мол, пришлось застрелить, к сожалению — так уж получилось, — в божьем храме. Тут в ее голосе зазвучали повелительные нотки, как-никак генеральская дочь: она, графиня Хор-бек, дескать, не одобряет беззаконных действий и, видите ли, придает большое значение моему письменному подтверждению, что расстрел произведен на законных основаниях. Говорят, она уже тогда заигрывала с американцами, ей хотелось выгородить себя. У меня поджилки тряслись: русские у деревни, а я должен подписывать смертный приговор, который уже приведен в исполнение.
«Госпожа графиня, я к этому не имею никакого отношения», — возразил я.
Но ее милость заявила, что как ортсбауэрнфюрер я отвечаю в деревне за все. Она приподняла платье, чтобы не споткнуться, и, воскликнув: «Господа, я на вас рассчитываю!» — быстро спустилась по лестнице вниз. Промчавшись на бронетранспортере по деревенской улице, она исчезла за поворотом, больше я ни разу ее не встречал.
Охранники втолкнули меня в церковь. То, что я увидел, было страшно: перед алтарем толпились смеющиеся офицеры с блестящими позументами и черными лычками
На воротниках френчеш Под большим распятием на алта-ре колыхалось пламя свечей, господь бог, наверное, удив-лялся, видя, как какой-то ординарец, плеснув шнапсу в церковный ковш, пустил его по кругу. Они пили, а орган Все гремел: «Германия превыше всего...»
Перед церковными скамьями в луже крови лежал по-ляк, а молодого Друската, — голова старика упала на грудь, — я сам видел! Друската двое держали под мышки, словно он уже не мог стоять. Один из господ, старший по чину, что-то писал на алтаре. «Как зовут мальчишку?» — крикнул он. «Даниэль Друскат», — ответил парень. Раздался хохот, это же полячишка, ну так и быть, ординарец подтащил стальной ящик, открыл его и вытащил орден. Он болтался на черно-бело-красной ленте. А потом я собственными глазами видел: они торжественно повели Друската вверх по ступенькам к алтарю. Старший по чину поднес к его губам церковный ковш. Не знаю, может быть, парень был верующий, он заплакал, но это ему не помогло, пришлось пить. А кто-то, словно благословляя мальчишку, поднял над его головой три пальца и крикнул — я как сейчас помню и, если нужно, могу повторить под присягой: «Да простятся ему все грехи за то, что в час наивысшей опасности для отечества он проявил себя как истинный немец, выдал поляка, за что и награждается Железным крестом». И они повесили ему на шею орден.
За всей этой суматохой господа совершенно забыли, что я должен был подписать приговор. Я и сейчас еще на коленях благодарю творца! Представь себе, Юрген, меня бы за это могли потом вздернуть.
Вдруг крик: «Русские!» Перед церковью взвыли моторы, органист в форме слетел вниз по деревянной лестнице, кто-то выстрелил в воздух, господа валом повалили мимо меня. Вдруг какой-то адъютант схватил меня за рукав:
«А это что за птица?»
«Я Крюгер, — ответил я, — бургомистр и ортсбауэрнфюрер».
Офицер сунул мне в руки свидетельство о награждении Железным крестом и сказал:
«Отдай парню, — потом, захохотав, добавил: — Или вытри им задницу».
Я не хотел вредить Друскату и оставил его наедине с расстрелянным. Нет, он был не один, там еще был Доб-бин, управляющий. Они оба не видели меня, и я тихонько пробрался к двери.
Крюгер сидел на ступеньках дома, солнце нещадно палило ему в лицо, иссеченное морщинами. Прикрыв глаза рукой, он посмотрел на Аню и Юргена и сказал:
- Друскат виноват в смерти поляка, это ясно как день. Он должен благодарить меня, что я никому o6 этом не рассказывал. Поляки в лагере избили бы его до смерти. С такими в сорок пятом разговор был короткий.
Я держал все в тайне, но, когда он начал строить из себя комиссара, захотел отнять у меня усадьбу, тут я решил бороться, тут я сказащ отступись или я расскажу то, что видел. Кто может меня упрекнуть? Вон посмотри, Юрген, на дом, какой он красивый. Твоему отцу комната показалась тесноватой, рн велел снести одну стену, когда ее стали разбирать, обнаружили чугунную плиту. На ней стояла дата: 1750 год. Этому дому и усадьбе двести лет, здесь жили и трудились Крюгеры, здесь они рождались и умирали из поколения в поколение. Ты их наследник, сыночек, понимаешь?..
Старик хотел было подняться со ступенек, но это оказалось нелегко — уже лет двадцать с лишним его мучила подагра. Он протянул внуку огрубевшие от работы узловатые руки, чтобы тот помог ему встать, но Юрген отвернулся, взял девочку за руку, и оба, не говоря ни слова, вышли со двора.
Крюгер с трудом поднялся и устало поплелся к сараям. Он открывал одну дверь за другой и, словно ища чего-то, заглядывал в мрачные помещения: пусто. Старик покачал головой, будто впервые с удивлением обнаружил такое, и шаркающей походкой побрел куда-то. Наконец Крюгер остановился посреди двора, и в лучах послеполуденного солнца он показался ему заброшенным и осиротевшим.
Потом старик нагнулся, кряхтя взялся за метлу и принялся снова тщательно и размеренно мести двор. На дворе не было ни травинки, ни единого листочка, но Крюгер делал то, что привык делать десятилетиями.
Глава пятая
1. Друскат стоял у окна в кабинете прокурора. Долгие часы он провел в этой комнате, отвечая на вопросы И раздумывая. Теперь ему хотелось отвлечься, он глядел поверх крыш на строительные леса, на яркие бетонные кубики вдали. Они вырастали на холме, за последние годы поднялись целые кварталы. Центр города тоже день ото дня менял облик, целиком превратившись в строительную площадку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40