— спросил он. — Ты не должна меня жалеть, ты должна помочь мне».
Она казалась совсем маленькой девочкой в этом мужском пиджаке.
«Я не могу этого сделать... — ответила она, грустно покачав головой. Он поднял было руку, желая прервать ее,
но она устало продолжала: — Я тоже хочу кое-что сказать, Даниэль. Я никогда много не говорила, иногда только ревела наедине с собой, но никогда не жаловалась. Наверное, я люблю тебя сильнее, чем ты можешь любить меня. У меня только ты, а у тебя есть еще кое-что близкое твоему сердцу: ребенок, жена, работа.
Время от времени мы с тобой проводили часок в траве, мне нравится спать с тобой, но нельзя ведь жить только этим одним часом, нужно думать о большем. Порой я думаю о смерти, Даниэль. Я и страшусь ее, и призываю. Это ужасно. В такие минуты я презираю себя, кажусь себе дурной, подлой. Тогда начинаю еще усерднее ухаживать за больной, словно мне предстоит искупить свою вину, понимаешь? Это плохо, это почти невыносимо. Мне то и дело в голову лезут мысли: то, что я думаю и что делаю,— подло, и я буду чувствовать себя подлой до самой ее смерти.
А иногда я думаю: когда это кончится, Даниэль, когда твоя жена умрет, тогда не нужно будет больше прятаться и притворяться. Я смогу открыто смеяться с тобой, обнимать тебя, целовать на глазах у всех. Но тогда, я, быть может, вообще не буду этого делать, потому что перестану любить тебя».
Она говорила тихо и робко, но Друскат чувствовал, что слова эти родились не сейчас, что, видимо, Розмари давно размышляла об этом. Ее исповедь потрясла его, заглушила собственное горе. Он хотел обнять ее, поцеловать, утешить, но она со всей силой, на какую только была способна, оттолкнула его и закричала:
«Нет, нет, нет! Не только одно это, не только это, прекрати!»
Он снова схватил девушку и стал с ней бороться, а она все кричала:
«Нет!»
Стояла светлая лунная ночь, и ему вдруг показалось, что в глазах у нее ненависть, и он отпустил ее.
«Другие тоже страдают, — со слезами сказала она.— Но этого ты не заметил, сражаясь с единоличниками».
Ее слова разочаровали и огорчили его.
«Теперь мне ясно, — с издевкой произнес он, — тебе не хочется ждать».
«Да, Даниэль, — тихо ответила она, — тяжело всегда только ждать, ждать. Чего? Я должна ждать, прка умрет
твоя жена, тогда ты, может быть, на мне женишься. Я должна ждать, пока ты сделаешь из Альтешптайна что-нибудь путное, должна ждать, пока эта ужасная история, которую ты скрываешь, не порастет травой. И я вечно буду ждать того дня, когда они найдут мертвеца. Я так не могу! Я не хочу этого!»
Розмари сняла с плеч пиджак и протянула Друскату. Не сказав на прощание ни слова, она торопливо сбежала вниз по косогору.
«Ах, Розмари, ты тоже страдала из-за меня. Тогда я этого не понимал. Я верил в твою прекрасную душу, но ты покинула меня в несчастье. Я хотел крикнуть вслед: беги, беги, я не заплачу, однако промолчал. Я чувствовал утрату, знал, мне будет тебя не хватать, понимал, как тяжело оставаться одному. Что же делать? Сознаться во всем? Удрать на Запад? На это я был не способен. Тогда что же?»
Прислонившись к стволу липы, я посмотрел вверх на листву. Надо мной в освещенном луной ночном небе висело черное облако.
Высоко в кроне дерева, скрытые тьмой, торчали ветви, они достаточно крепки, чтобы выдержать человека, а веревка найдется. На рассвете люди заспешат на поля и увидят мой труп на дереве. Нет, даже в смерти я не видел выхода. Останутся те, кого я сделал бы еще несчастнее, чем был сам: Ирена, дочка. Мне не хотелось умирать, я хотел жить и работать, хотел загладить свою вину.
8. Все это произошло в один вечер: драка со Штефа-ном, шантаж Крюгера и уход Розмари. Возвращаясь ночью домой, Друскат увидел, что в окнах горит свет. Поспешно войдя в коридор, он открыл дверь на кухню и остановился как вкопанный, Ирена была не в постели, она сидела в плетеном кресле возле кухонного стола. Она была тщательно одета, словно ожидала гостей, даже волосы были уложены. Кротко улыбнувшись, Ирена легонько кивнула на Розмари. Та сидела на табуретке по другую сторону стола, держа на коленях сумочку. Она судорожно сжимала ее обеими руками, рядом на полу стоял чемодан. По-видимому, она собрала его в большой спешке, не мог же Друскат так долго простоять под деревом.
«Розмари собирается нас покинуть», — сказала Ирена.
Друскат молча кивнул и подошел ближе.
«Опа хочет уйти сегодня ночью, — продолжала Ирена. — Она так пеклась обо мне, что я к этому привыкла. Без нее мне придется тяжело, но я не сержусь... Возможно, так будет лучше для нас троих, Даниэль».
Даниэлю хотелось поговорить с девушкой наедине, он хотел еще раз объяснить ей, что произошло. Она должна понять его, ее решение не может быть окончательным. Мысль о разлуке угнетала его, и он взглянул на Розмари, пытаясь дать ей знак, но та опустила глаза.
Тогда Друскат посмотрел на жену. Он никак не мог взять в толк, почему она сидела на кухне в столь поздний час. Только теперь он обратил внимание на ее праздничный наряд. Не в этом ли платье она танцевала на свадьбе у Штефана? Столько времени утекло после свадьбы, а платье все еще было ей впору. На нем даже красовалась гранатовая брошь, подарок Анны Прайбиш. Но почему она сидела здесь, точно собравшись на бал?
«Тебе нужно прилечь, Ирена», — сказал Друскат, удивляясь все больше и больше.
«Слишком уж долго я лежала, — ответила Ирена и добавила: — Заплати Розмари, что мы ей должны. Надеюсь, мелочиться не станешь. А ты, Розмари, не глупи, бери деньги, пригодятся на/первое время».
Розмари взглянула на свои руки, все еще сжимавшие сумочку.
«Мне пора», — сказала она.
«Куда ты пойдешь, черт побери? — взорвался Друс-кат, — Куда идти среди ночи?»
«Я хочу уйти», — прошептала девушка.
Голос Ирены прозвучал повелительно:
«Заплати ей за месяц вперед!»
Друскат медленно направился к кухонному шкафу и долго вытаскивал шкатулку, в которой хранились деньги. Нехотя открыв ее, он повернулся к Розмари и Ирене. Он до сих пор не мог понять, что произошло с Иреной, что за странная перемена? Нет, она не бредила, как ему сперва показалось, взгляд ее был ясным, хотя тонкое лицо покрывала неестественная бледность. Руки ее судорожно сжимали подлокотники кресла, будто она силилась приподняться. Невероятно, но через несколько минут она действительно привстала. Это маленькое чудо она совершила из любви к нему, ей так хотелось помочь ему, так хоте-
лось быть сильнее Розмари, что она отпугнула от себя смерть. Позднее врачи долго пытались найти объяснение этому явлению. Но в тот момент он всего этого не знал, он смотрел на нее, держа в руках шкатулку.
Даниэль находил в Ирене странную перемену, ему было даже немного не по себе, когда он смотрел на нее, на хозяйку дома, прямо, как свечка, сидящую в кресле и отдающую приказания.
Она требовала рассчитать Розмари, для него же это было самое страшное — платить любимой. Он взглянул на Ирену, затем — на Розмари: только бы не дошло до скандала, не надо сцен и, чего доброго, перепалки между женщинами. Ирена хотя и владела собой, но все-таки была обречена, ее волю следовало уважать. Потом он может выйти следом за Розмари, поговорить с ней. Нет, он не отпустит ее так, как раньше увольняли работниц. Видит бог, он ее любит, хотя ни разу не говорил об этом.
Друскат подошел к столу и на глазах у Розмари начал отсчитывать стомарковые бумажки. Ему казалось, что деньги обжигают пальцы. Как и просила Ирена, он не мелочился. Розмари пересчитала деньги и вернула лишние купюры.
«Я возьму только то, что мне причитается».
Ирена протянула Розмари обе руки и сказала:
«Будь счастлива. Ты упорная и добьешься всего, чего захочешь. Скоро забудешь о том, что тебя сейчас огорчает. Ты еще молода».
Розмари подошла к креслу Ирены и взяла ее за руки.
«Всего хорошего, фрау Ирена», — сказала она.
В эти последние минуты расставания обе женщины вели себя как сестры, Друскат же, любивший их обеих, чувствовал себя лишним. Казалось, они объединились каким-то непостижимым образом. Ничего лицемерного не было в том, что Розмари наклонилась, обняла и поцеловала свою хозяйку.
«Вы тоже добьетесь своего, фрау Ирена», — сказала она.
И тут произошло то, что Друскат позднее называл маленьким чудом. Ирена не выпускала рук Розмари.
«Хочешь помочь мне? — спросила она. Девушка кивнула головой. — Помоги мне», — прошептала Ирена.
Держась за руки девушки, она медленно, очень медленно встала на ноги. Неуверенно постояв, она оперлась
на руку Розмари и, нетвердо ступая, проводила девушку до двери. Розмари ушла, а она все еще стояла, прислонившись к косяку.
Друскат собирался выйти следом за девушкой, однако пережитое в зтй минуты заставило его забыть о своем намерении. С вытянутыми руками он направился к Ирене, как к лунатику, которого нельзя пугать, так как при малейшем окрике он может упасть с крыши и разбиться. Но Ирена не грохнулась на пол, как он ожидал, она взглянула на него с улыбкой и произнесла:
«Значит, я тебе нужна».
С этой ночи она снова стала ходить.
Ирену ничуть не удивило, когда Даниэль сообщил о переезде в Альтенштайн. Она покидала Хорбек с легким сердцем — ей хотелось начать жизнь сначала.
Подготовкой к переезду руководила Анна Прайбиш. К неудовольствию крестьян, ее заведение целыми днями стояло на замке. На дверях, правда, висела обычная в таких случаях табличка, что с такого-то и по такое-то напитки отпускаться не будут, однако на ней не было подписи бургомистра и официальной печати. Анна действо-вала по своему усмотрению, и никто не решался пожало-ваться на трактирщицу из опасения получить отказ от дома. К тому же Прайбиш была уверена в благожелательном отношении крестьянок: они вряд ли будут возражать, если их мужья на некоторое время лишатся алкоголя.
За день до переезда Друскат передал Штефану свои полномочия председателя кооператива «Светлое будущее». Он в последний раз сидел за своим письменным столом в конторе, выдвигал ящики, показывал Штефану бумаги, списки, бланки, объяснял, как ими пользоваться. Потом снова закрыл стол и сказал, что бухгалтер Виль-ман, впрочем, в курсе всех дел. Вильман был прекрасный специалист, в свое время после конфликта с администрацией он уволился с завода в Веране и теперь каждый день ездил на велосипеде или автобусом в Хорбек — не хотел терять удобную городскую квартиру. Штефан должен, мол, держаться за Вильмана.
«Я его выгоню», — заявил Штефан.
Друскат в недоумении посмотрел на него.
«Бухгалтер должен жить в деревне, — пояснил Штефан,— или он поселится здесь, или я его выгоню».
Друскат спокойно возразил, что последнее слово здесь за правлением. На это Штефан заметил, что правление придется переизбрать, ситуация в кооперативе, мол, изменилась по сравнению с тем, что было две недели назад.
Друскат обратил внимание своего преемника на тот факт, что в кооперативе имеется партгруппа, к ее решениям следовало бы прислушиваться. В его дела, заявил Штефан, он не позволит вмешиваться никому.
Друскат чуть было не вспылил, но промолчал, он был бессилен, и ему приходилось сдерживаться, к этому вынуждали обстоятельства, — пусть с этим выскочкой разберутся товарищи. Теперь Друскату хотелось только уехать из Хорбека.
Он выдвинул верхний ящик письменного стола и вынул оттуда несколько личных вещей: кисет с трубкой, авторучку, фотографию Ирены с дочкой. Потом, задвинув и этот ящик, почувствовал, что подвел последнюю черту.
Смешно, когда человек задвигает ящик, отодвигает стул, встает из-за стола и делает это в данном помещении в последний раз: вот так обычными движениями и совершенно обыденными жестами заканчивается целый период
жизни.
«Прошу!»
Друскат взял со стола свою папку и указал Штефану на стул. Он, мол, освободил место, пусть другой занимает его. немедленно. Как ни странно, Штефан отклонил демонстрацию смены власти предложил:
«Давай выкурим еще по одной»
Друскат отказался: дома предстоит еще собирать вещи, да и говорить больше не о чем.А может, и есть о чем, — заметил Штефан. Он стоял, прислонившись к двери и загораживая собой выход. — Я ведь сразу не понял, почему ты согласился с предложением моего тестя. Теперь мне все ясно. — Он постучал пальцем по нагрудному карману. — Документик-то у меня.
Друскат посмотрел на Штефана. Тот стоял, прислонившись к косяку двери, и вид у него был надменный. По-видимому, он считал, что пришел его черед выступать
б роли обвинителя. До чего же наглый, самоуверенный и заносчивый человек! Он вел себя так, будто он сам и его родня не имели ни малейшего отношения к тем событиям в Хорбеке, будто они были безгрешны — ортсбауэрнфю-рер Крюгер, его покорная дочка и самонадеянный зятек.
В этой комнате Друскат просидел почти восемь лет, работал за этим письменным столом, у этого окна с видом на запущенный парк. Ему было немножко грустно оставлять свое место и работу другому, и он хотел сделать все без шума, как положено человеку, смирившемуся с неизбежным. Смириться его вынудил Крюгер, однако Штефа-ну, по-видимому, всего этого было недостаточно, ему хотелось продолжить пытку. Друскат видел, как он стоит в дверях, и вид этот был для него почти невыносим. Бросив панку снова на стол, он поднял и с силой грохнул на прежнее место стул, который приготовил было для другого. Потом сел на него и, вытянув ноги, откинулся назад.
«Старик все видел, — сказал он, — значит, он знает, как это произошло, как меня впутали в эту историю. Не перегните палку, — пригрозил он, — человек может выносить унижения только до определенного предела — я знаю по собственному опыту».
Штефан кивнул и, подойдя к Даниэлю, со вздохом хлопнул его по плечу. Интересно, что ему еще нужно? Они молча переглянулись: Друскат, сидя вполоборота на стуле, Штефан — стоя рядом с ним. Ну и разжирел этот сказочный принц былых времен, голова почти облысела, и только глаза отличались все той же почти невероятной голубизной, тем же невинным взглядом. Трудно сказать, какую шутку он сейчас выкинет. Они смотрели друг на друга до тех пор, пока этот увалень не потупился и не простонал:
«Эх, парень!»
Друскат попытался было вскочить, но .лапища Ште-фана, которая все еще лежала у него на плече, удержала его.
«Ты мне зубы не заговаривай, черт возьми!»
«Успокойся, — сказал Штефан, — сиди, я хочу тебе кое-что предложить».
Он пододвинул себе стул и сел напротив Друската, словно сотрудник или посетитель перед шефом. Медленно расстегнув карман куртки, он извлек оттуда бумажку,
мятую и потрепанную, как денежная купюра, прошедшая через множество рук. Разгладив ее на столе, он сказал:
«Вот он, документик, который тебя беспокоит».
Друскат с первого взгляда узнал его. Штефан кончиками пальцев приподнял бумажку и, щелкнув зажигалкой, поднес ее к пламени.
Друскат схватился обеими руками за край письменпо-го стола и, затаив дыхание, наблюдал, как бумажка превращается в пепел: тонкая струйка дыма поднялась кверху и растворилась в воздухе.
Тыча карандашом и растирая в порошок остатки документа, Штефан сказал:
«Ты мне доставлял немало хлопот, да и я был несправедлив, теперь мы... — он помедлил, — как говорят, сильные личности, нам нужно так или иначе утвердиться. Допускаю, что одна деревня, пожалуй, маловата для таких, как мы. Но я не хочу утверждаться с помощью подлости, мне это совершенно не интересно, поверь, Даниэль. Если бы они тогда схватили меня, я был бы на твоей стороне. Каждый из нас мог оказаться в твоей шкуре. Пусть тебя это больше не угнетает. — Он взял со стола пепельницу, подошел к окну и, открыв его, сдул сотни мелких хлопь-ев пепла; подхваченные ветром, они закружились и улетели прочь. — Этой бумажки никогда не было».
Друскат слегка покачал головой. Он не мог сразу осмыслить происшедшее.
«Если бы все было так просто, — произнес он, — если бы я мог с такой же легкостью, как ты, относиться к подобным вещам».
«Но это же просто, — сказал Штефан,— нам было по Шестнадцать. И ты не виноват. А теперь мое предложение: оставайся на своем месте. Я не против, оставайся шефом в Хорбеке. Вся ответственность и эта бумажная волокита... Знаешь, я, наверное, был бы тебе хорошим помощником».
Друскат покачал головой и, взяв со стола папку, встал:
«Я ухожу в Альтенштайн».
Штефан пожал плечами, затем спросил: «Ты что же, и руки мне не подашь на прощание?»
Даниэль подал ему руку, и Макс проводил предшест-венника до дверей.
9. Друскат сидел в кабинете прокурора, заложив руки за голову и уставясь в потолок.
Это было одиннадцать лет назад, думал он, в незабываемом 1960 году, когда они расстались с Розмари. Это был год прощания с молодостью, год выздоровления Ирены, год маленького чуда и отъезда из Хорбека. Дочка весь день радостно смеялась, принимая переезд за праздничную суматоху.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
Она казалась совсем маленькой девочкой в этом мужском пиджаке.
«Я не могу этого сделать... — ответила она, грустно покачав головой. Он поднял было руку, желая прервать ее,
но она устало продолжала: — Я тоже хочу кое-что сказать, Даниэль. Я никогда много не говорила, иногда только ревела наедине с собой, но никогда не жаловалась. Наверное, я люблю тебя сильнее, чем ты можешь любить меня. У меня только ты, а у тебя есть еще кое-что близкое твоему сердцу: ребенок, жена, работа.
Время от времени мы с тобой проводили часок в траве, мне нравится спать с тобой, но нельзя ведь жить только этим одним часом, нужно думать о большем. Порой я думаю о смерти, Даниэль. Я и страшусь ее, и призываю. Это ужасно. В такие минуты я презираю себя, кажусь себе дурной, подлой. Тогда начинаю еще усерднее ухаживать за больной, словно мне предстоит искупить свою вину, понимаешь? Это плохо, это почти невыносимо. Мне то и дело в голову лезут мысли: то, что я думаю и что делаю,— подло, и я буду чувствовать себя подлой до самой ее смерти.
А иногда я думаю: когда это кончится, Даниэль, когда твоя жена умрет, тогда не нужно будет больше прятаться и притворяться. Я смогу открыто смеяться с тобой, обнимать тебя, целовать на глазах у всех. Но тогда, я, быть может, вообще не буду этого делать, потому что перестану любить тебя».
Она говорила тихо и робко, но Друскат чувствовал, что слова эти родились не сейчас, что, видимо, Розмари давно размышляла об этом. Ее исповедь потрясла его, заглушила собственное горе. Он хотел обнять ее, поцеловать, утешить, но она со всей силой, на какую только была способна, оттолкнула его и закричала:
«Нет, нет, нет! Не только одно это, не только это, прекрати!»
Он снова схватил девушку и стал с ней бороться, а она все кричала:
«Нет!»
Стояла светлая лунная ночь, и ему вдруг показалось, что в глазах у нее ненависть, и он отпустил ее.
«Другие тоже страдают, — со слезами сказала она.— Но этого ты не заметил, сражаясь с единоличниками».
Ее слова разочаровали и огорчили его.
«Теперь мне ясно, — с издевкой произнес он, — тебе не хочется ждать».
«Да, Даниэль, — тихо ответила она, — тяжело всегда только ждать, ждать. Чего? Я должна ждать, прка умрет
твоя жена, тогда ты, может быть, на мне женишься. Я должна ждать, пока ты сделаешь из Альтешптайна что-нибудь путное, должна ждать, пока эта ужасная история, которую ты скрываешь, не порастет травой. И я вечно буду ждать того дня, когда они найдут мертвеца. Я так не могу! Я не хочу этого!»
Розмари сняла с плеч пиджак и протянула Друскату. Не сказав на прощание ни слова, она торопливо сбежала вниз по косогору.
«Ах, Розмари, ты тоже страдала из-за меня. Тогда я этого не понимал. Я верил в твою прекрасную душу, но ты покинула меня в несчастье. Я хотел крикнуть вслед: беги, беги, я не заплачу, однако промолчал. Я чувствовал утрату, знал, мне будет тебя не хватать, понимал, как тяжело оставаться одному. Что же делать? Сознаться во всем? Удрать на Запад? На это я был не способен. Тогда что же?»
Прислонившись к стволу липы, я посмотрел вверх на листву. Надо мной в освещенном луной ночном небе висело черное облако.
Высоко в кроне дерева, скрытые тьмой, торчали ветви, они достаточно крепки, чтобы выдержать человека, а веревка найдется. На рассвете люди заспешат на поля и увидят мой труп на дереве. Нет, даже в смерти я не видел выхода. Останутся те, кого я сделал бы еще несчастнее, чем был сам: Ирена, дочка. Мне не хотелось умирать, я хотел жить и работать, хотел загладить свою вину.
8. Все это произошло в один вечер: драка со Штефа-ном, шантаж Крюгера и уход Розмари. Возвращаясь ночью домой, Друскат увидел, что в окнах горит свет. Поспешно войдя в коридор, он открыл дверь на кухню и остановился как вкопанный, Ирена была не в постели, она сидела в плетеном кресле возле кухонного стола. Она была тщательно одета, словно ожидала гостей, даже волосы были уложены. Кротко улыбнувшись, Ирена легонько кивнула на Розмари. Та сидела на табуретке по другую сторону стола, держа на коленях сумочку. Она судорожно сжимала ее обеими руками, рядом на полу стоял чемодан. По-видимому, она собрала его в большой спешке, не мог же Друскат так долго простоять под деревом.
«Розмари собирается нас покинуть», — сказала Ирена.
Друскат молча кивнул и подошел ближе.
«Опа хочет уйти сегодня ночью, — продолжала Ирена. — Она так пеклась обо мне, что я к этому привыкла. Без нее мне придется тяжело, но я не сержусь... Возможно, так будет лучше для нас троих, Даниэль».
Даниэлю хотелось поговорить с девушкой наедине, он хотел еще раз объяснить ей, что произошло. Она должна понять его, ее решение не может быть окончательным. Мысль о разлуке угнетала его, и он взглянул на Розмари, пытаясь дать ей знак, но та опустила глаза.
Тогда Друскат посмотрел на жену. Он никак не мог взять в толк, почему она сидела на кухне в столь поздний час. Только теперь он обратил внимание на ее праздничный наряд. Не в этом ли платье она танцевала на свадьбе у Штефана? Столько времени утекло после свадьбы, а платье все еще было ей впору. На нем даже красовалась гранатовая брошь, подарок Анны Прайбиш. Но почему она сидела здесь, точно собравшись на бал?
«Тебе нужно прилечь, Ирена», — сказал Друскат, удивляясь все больше и больше.
«Слишком уж долго я лежала, — ответила Ирена и добавила: — Заплати Розмари, что мы ей должны. Надеюсь, мелочиться не станешь. А ты, Розмари, не глупи, бери деньги, пригодятся на/первое время».
Розмари взглянула на свои руки, все еще сжимавшие сумочку.
«Мне пора», — сказала она.
«Куда ты пойдешь, черт побери? — взорвался Друс-кат, — Куда идти среди ночи?»
«Я хочу уйти», — прошептала девушка.
Голос Ирены прозвучал повелительно:
«Заплати ей за месяц вперед!»
Друскат медленно направился к кухонному шкафу и долго вытаскивал шкатулку, в которой хранились деньги. Нехотя открыв ее, он повернулся к Розмари и Ирене. Он до сих пор не мог понять, что произошло с Иреной, что за странная перемена? Нет, она не бредила, как ему сперва показалось, взгляд ее был ясным, хотя тонкое лицо покрывала неестественная бледность. Руки ее судорожно сжимали подлокотники кресла, будто она силилась приподняться. Невероятно, но через несколько минут она действительно привстала. Это маленькое чудо она совершила из любви к нему, ей так хотелось помочь ему, так хоте-
лось быть сильнее Розмари, что она отпугнула от себя смерть. Позднее врачи долго пытались найти объяснение этому явлению. Но в тот момент он всего этого не знал, он смотрел на нее, держа в руках шкатулку.
Даниэль находил в Ирене странную перемену, ему было даже немного не по себе, когда он смотрел на нее, на хозяйку дома, прямо, как свечка, сидящую в кресле и отдающую приказания.
Она требовала рассчитать Розмари, для него же это было самое страшное — платить любимой. Он взглянул на Ирену, затем — на Розмари: только бы не дошло до скандала, не надо сцен и, чего доброго, перепалки между женщинами. Ирена хотя и владела собой, но все-таки была обречена, ее волю следовало уважать. Потом он может выйти следом за Розмари, поговорить с ней. Нет, он не отпустит ее так, как раньше увольняли работниц. Видит бог, он ее любит, хотя ни разу не говорил об этом.
Друскат подошел к столу и на глазах у Розмари начал отсчитывать стомарковые бумажки. Ему казалось, что деньги обжигают пальцы. Как и просила Ирена, он не мелочился. Розмари пересчитала деньги и вернула лишние купюры.
«Я возьму только то, что мне причитается».
Ирена протянула Розмари обе руки и сказала:
«Будь счастлива. Ты упорная и добьешься всего, чего захочешь. Скоро забудешь о том, что тебя сейчас огорчает. Ты еще молода».
Розмари подошла к креслу Ирены и взяла ее за руки.
«Всего хорошего, фрау Ирена», — сказала она.
В эти последние минуты расставания обе женщины вели себя как сестры, Друскат же, любивший их обеих, чувствовал себя лишним. Казалось, они объединились каким-то непостижимым образом. Ничего лицемерного не было в том, что Розмари наклонилась, обняла и поцеловала свою хозяйку.
«Вы тоже добьетесь своего, фрау Ирена», — сказала она.
И тут произошло то, что Друскат позднее называл маленьким чудом. Ирена не выпускала рук Розмари.
«Хочешь помочь мне? — спросила она. Девушка кивнула головой. — Помоги мне», — прошептала Ирена.
Держась за руки девушки, она медленно, очень медленно встала на ноги. Неуверенно постояв, она оперлась
на руку Розмари и, нетвердо ступая, проводила девушку до двери. Розмари ушла, а она все еще стояла, прислонившись к косяку.
Друскат собирался выйти следом за девушкой, однако пережитое в зтй минуты заставило его забыть о своем намерении. С вытянутыми руками он направился к Ирене, как к лунатику, которого нельзя пугать, так как при малейшем окрике он может упасть с крыши и разбиться. Но Ирена не грохнулась на пол, как он ожидал, она взглянула на него с улыбкой и произнесла:
«Значит, я тебе нужна».
С этой ночи она снова стала ходить.
Ирену ничуть не удивило, когда Даниэль сообщил о переезде в Альтенштайн. Она покидала Хорбек с легким сердцем — ей хотелось начать жизнь сначала.
Подготовкой к переезду руководила Анна Прайбиш. К неудовольствию крестьян, ее заведение целыми днями стояло на замке. На дверях, правда, висела обычная в таких случаях табличка, что с такого-то и по такое-то напитки отпускаться не будут, однако на ней не было подписи бургомистра и официальной печати. Анна действо-вала по своему усмотрению, и никто не решался пожало-ваться на трактирщицу из опасения получить отказ от дома. К тому же Прайбиш была уверена в благожелательном отношении крестьянок: они вряд ли будут возражать, если их мужья на некоторое время лишатся алкоголя.
За день до переезда Друскат передал Штефану свои полномочия председателя кооператива «Светлое будущее». Он в последний раз сидел за своим письменным столом в конторе, выдвигал ящики, показывал Штефану бумаги, списки, бланки, объяснял, как ими пользоваться. Потом снова закрыл стол и сказал, что бухгалтер Виль-ман, впрочем, в курсе всех дел. Вильман был прекрасный специалист, в свое время после конфликта с администрацией он уволился с завода в Веране и теперь каждый день ездил на велосипеде или автобусом в Хорбек — не хотел терять удобную городскую квартиру. Штефан должен, мол, держаться за Вильмана.
«Я его выгоню», — заявил Штефан.
Друскат в недоумении посмотрел на него.
«Бухгалтер должен жить в деревне, — пояснил Штефан,— или он поселится здесь, или я его выгоню».
Друскат спокойно возразил, что последнее слово здесь за правлением. На это Штефан заметил, что правление придется переизбрать, ситуация в кооперативе, мол, изменилась по сравнению с тем, что было две недели назад.
Друскат обратил внимание своего преемника на тот факт, что в кооперативе имеется партгруппа, к ее решениям следовало бы прислушиваться. В его дела, заявил Штефан, он не позволит вмешиваться никому.
Друскат чуть было не вспылил, но промолчал, он был бессилен, и ему приходилось сдерживаться, к этому вынуждали обстоятельства, — пусть с этим выскочкой разберутся товарищи. Теперь Друскату хотелось только уехать из Хорбека.
Он выдвинул верхний ящик письменного стола и вынул оттуда несколько личных вещей: кисет с трубкой, авторучку, фотографию Ирены с дочкой. Потом, задвинув и этот ящик, почувствовал, что подвел последнюю черту.
Смешно, когда человек задвигает ящик, отодвигает стул, встает из-за стола и делает это в данном помещении в последний раз: вот так обычными движениями и совершенно обыденными жестами заканчивается целый период
жизни.
«Прошу!»
Друскат взял со стола свою папку и указал Штефану на стул. Он, мол, освободил место, пусть другой занимает его. немедленно. Как ни странно, Штефан отклонил демонстрацию смены власти предложил:
«Давай выкурим еще по одной»
Друскат отказался: дома предстоит еще собирать вещи, да и говорить больше не о чем.А может, и есть о чем, — заметил Штефан. Он стоял, прислонившись к двери и загораживая собой выход. — Я ведь сразу не понял, почему ты согласился с предложением моего тестя. Теперь мне все ясно. — Он постучал пальцем по нагрудному карману. — Документик-то у меня.
Друскат посмотрел на Штефана. Тот стоял, прислонившись к косяку двери, и вид у него был надменный. По-видимому, он считал, что пришел его черед выступать
б роли обвинителя. До чего же наглый, самоуверенный и заносчивый человек! Он вел себя так, будто он сам и его родня не имели ни малейшего отношения к тем событиям в Хорбеке, будто они были безгрешны — ортсбауэрнфю-рер Крюгер, его покорная дочка и самонадеянный зятек.
В этой комнате Друскат просидел почти восемь лет, работал за этим письменным столом, у этого окна с видом на запущенный парк. Ему было немножко грустно оставлять свое место и работу другому, и он хотел сделать все без шума, как положено человеку, смирившемуся с неизбежным. Смириться его вынудил Крюгер, однако Штефа-ну, по-видимому, всего этого было недостаточно, ему хотелось продолжить пытку. Друскат видел, как он стоит в дверях, и вид этот был для него почти невыносим. Бросив панку снова на стол, он поднял и с силой грохнул на прежнее место стул, который приготовил было для другого. Потом сел на него и, вытянув ноги, откинулся назад.
«Старик все видел, — сказал он, — значит, он знает, как это произошло, как меня впутали в эту историю. Не перегните палку, — пригрозил он, — человек может выносить унижения только до определенного предела — я знаю по собственному опыту».
Штефан кивнул и, подойдя к Даниэлю, со вздохом хлопнул его по плечу. Интересно, что ему еще нужно? Они молча переглянулись: Друскат, сидя вполоборота на стуле, Штефан — стоя рядом с ним. Ну и разжирел этот сказочный принц былых времен, голова почти облысела, и только глаза отличались все той же почти невероятной голубизной, тем же невинным взглядом. Трудно сказать, какую шутку он сейчас выкинет. Они смотрели друг на друга до тех пор, пока этот увалень не потупился и не простонал:
«Эх, парень!»
Друскат попытался было вскочить, но .лапища Ште-фана, которая все еще лежала у него на плече, удержала его.
«Ты мне зубы не заговаривай, черт возьми!»
«Успокойся, — сказал Штефан, — сиди, я хочу тебе кое-что предложить».
Он пододвинул себе стул и сел напротив Друската, словно сотрудник или посетитель перед шефом. Медленно расстегнув карман куртки, он извлек оттуда бумажку,
мятую и потрепанную, как денежная купюра, прошедшая через множество рук. Разгладив ее на столе, он сказал:
«Вот он, документик, который тебя беспокоит».
Друскат с первого взгляда узнал его. Штефан кончиками пальцев приподнял бумажку и, щелкнув зажигалкой, поднес ее к пламени.
Друскат схватился обеими руками за край письменпо-го стола и, затаив дыхание, наблюдал, как бумажка превращается в пепел: тонкая струйка дыма поднялась кверху и растворилась в воздухе.
Тыча карандашом и растирая в порошок остатки документа, Штефан сказал:
«Ты мне доставлял немало хлопот, да и я был несправедлив, теперь мы... — он помедлил, — как говорят, сильные личности, нам нужно так или иначе утвердиться. Допускаю, что одна деревня, пожалуй, маловата для таких, как мы. Но я не хочу утверждаться с помощью подлости, мне это совершенно не интересно, поверь, Даниэль. Если бы они тогда схватили меня, я был бы на твоей стороне. Каждый из нас мог оказаться в твоей шкуре. Пусть тебя это больше не угнетает. — Он взял со стола пепельницу, подошел к окну и, открыв его, сдул сотни мелких хлопь-ев пепла; подхваченные ветром, они закружились и улетели прочь. — Этой бумажки никогда не было».
Друскат слегка покачал головой. Он не мог сразу осмыслить происшедшее.
«Если бы все было так просто, — произнес он, — если бы я мог с такой же легкостью, как ты, относиться к подобным вещам».
«Но это же просто, — сказал Штефан,— нам было по Шестнадцать. И ты не виноват. А теперь мое предложение: оставайся на своем месте. Я не против, оставайся шефом в Хорбеке. Вся ответственность и эта бумажная волокита... Знаешь, я, наверное, был бы тебе хорошим помощником».
Друскат покачал головой и, взяв со стола папку, встал:
«Я ухожу в Альтенштайн».
Штефан пожал плечами, затем спросил: «Ты что же, и руки мне не подашь на прощание?»
Даниэль подал ему руку, и Макс проводил предшест-венника до дверей.
9. Друскат сидел в кабинете прокурора, заложив руки за голову и уставясь в потолок.
Это было одиннадцать лет назад, думал он, в незабываемом 1960 году, когда они расстались с Розмари. Это был год прощания с молодостью, год выздоровления Ирены, год маленького чуда и отъезда из Хорбека. Дочка весь день радостно смеялась, принимая переезд за праздничную суматоху.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40