Она довольно долго расхаживала по помещению со стеклянной трубочкой во рту и изо всех сил надувала щеки, чтобы ядовитые облака лучше действовали. К ее чести, следует сказать, что куски жаркого она накрыла листами местной газеты. Ее труды не пропали даром — теперь мухи лежали под столом,
Крестьянам это не мешало, они с аппетитом ели и пили все, что было выставлено на стол, главное — всего было вдоволь. Сомнения насчет обстоятельств вынужденного убоя, которые в начале праздника, наверно, обуревали кое-кого, давно рассеялись. Произошло это не сразу, а постепенно, по мере того, как одна за другой пустели бутылки шнапса. Все были веселы и довольны, все смеялись и хвалили хозяйку, которая и в этот вечер не отличалась опрятным видом, но зато, надо отдать ей должное, положила немало трудов на приготовление блюд. Жаркое, как, с наслаждением чавкая, заметила фрау Бернингер, прямо тает во рту, то же подтвердила фрау Грот, хотя, как она заявила, ей больше по душе жареная корейка. Цизениц скромно отвергала похвалы, которые теперь расточали ей со всех сторон. Коровка-то, мол, была совсем молоденькая, потому мясо и нежное. При этом она доверительно переглянулась с Мальке, который одним ударом отправил на тот свет корову, весившую, пожалуй, не один центнер.
Цизениц выпил не больше других, но его развезло, практики не хватало: жена держала его в черном теле. Цизениц попытался поддержать компанию задушевной песней. «Тридцатого мая — конец света, давайте же выпьем за это», — голосил он. В этот момент постучали, и фрау Цизениц, легонько шлепнув своего супруга по губам и призывая его угомониться, крикнула в сторону двери:
«Сегодня закрыто!»
Но дверь всё-таки отворилась, и в комнату вошел Друскат.
Откуда он узнал о гулянке в доме паромщика? Как нашел дорогу через Топь? Лишь позднее выяснилось, что кое-кто из женщин был знаком с четой Друскатов. Люди видели, как к их дому утром подъехал грузовик с мебелью. Сначала женщины останавливались просто из любопытства, но потом—ведь смешно стоять сложа руки и смотреть, как другие надрываются, — потом они стали помогать жене Друската расставлять вещи. Молодая женщина казалась исхудавшей и бледной, как выяснилось, она только что оправилась от болезни. Это дело альтенштайнским крестьянкам было знакомо, мужчины не обращают внимания ни на грипп, ни на другие болезни, им только рожать успевай. Вместо того чтобы дать жене отлежаться— переезд. Лучше бы уж фрау Друскат осталась в Xopбеке Альтенштайн-такая дыра, жить здесь все равно что у
черта на куличках, как образно выражается фрау Мальке, супруга дояра, звон церковных колоколов и то уже чуть ли не сенсация, поскольку он нарушает серое однообразие будней. Посудачив немного между собой за расстановкой мебели, они прониклись друг к другу симпатией. Вот так крестьянки и пригласили фрау Друскат — правда, они тогда и не подозревали, что за жаркое уготовано им в доме паромщика.
«А мы видим — свет горит, слышим — поют. Да входи же!» — сказал Друскат и втащил жену в комнату.
Фрау Цизениц потупилась и прошипела своему супругу:
«Это ты, осел, не запер дверь».
Потом она подняла голову, и Друскат обратил внимание на подбородок, состоявший из множества складок. «Извините, господа хорошие, — произнесла фрау Цизениц, холодно глядя на них, — но мы тут сегодня в кругу своих и, к сожалению, на гостей не рассчитывали. Всего доброго!»
Испугавшись этой злюки, Ирена хотела было уйти, но Друскат крепко держал ее за руку. Кеттнер оказался среди крестьян единственным, кому днем уже довелось разговаривать с Друскатом в конторе кооператива. Он отодвинул свой стул, грузно поднялся и смущенно сказал: «Минуточку! Да это же Друскат, новый председатель с женой».
Фрау Цизениц бросило в жар, лицо ее вздулось и покраснело:
«Святая Мария, откуда же мне знать», — перекрестившись, сказала она. «Ничего, ничего».
Друскат подошел поближе и в знак приветствия постучал костяшками пальцев по столу. «Так мы можем присоединиться?»
Фрау Цизениц с поспешностью, на какую она была только способна, вскочила со стула и вперевалку направилась к шкафу, чтобы достать два прибора. Кеттнер притащил стулья, все потеснились, точно стадо перед грозой, и Друскаты сели. Они сидели за столом обособленно, праздник был нарушен, разговоры как-то сами собой прекратились, и никто больше не смеялся. Нависло тягостное молчание. Они разглядывали друг друга, крестьяне и чета Друскатов, и, кажется, не чувствовали ври этом никакой
взаимной симпатии. Одни от смущения покашливали, другие, лишь бы что-то сказать, говорили «да», третьи отвечали «вот так-то».
Друскату не хотелось в первый же вечер идти на пирушку, но Ирена настояла. Она ужасно давно не бывала на людях, да и неудобно отказываться от приглашения. В конце концов, чтобы угодить Ирене, он согласился. И вот теперь испытывал неловкость, чувствовал настороженное отношение к себе и знал, что молчать ему нельзя и придется снова разыгрывать оптимиста. Несколько дней назад он поступил так же в присутствии Гомоллы. Итак, вперед! Изобразив на лице дружескую ухмылку, он вдруг хлопнул в ладоши, правда слишком уж громко и весело, и сказал:
«У вас тут прямо как на свадьбе!»
Оглядев собравшихся, он, казалось, удивился, не обнаружив среди них молодоженов.
«А где же невеста? — поинтересовался он. — Ну да не беда, за столом и так сплошь красотки».
Тут некоторые женщины смущенно прикрыли рты ладошками и захихикали: как мало нужно человеку, чтобы почувствовать себя счастливым. Одна только фрау Цизе-ниц уловила в комплименте Друската какой-то подвох, как видно, она трезво оценивала собственную внешность, хотя на всякий случай ощупала свою неряшливо заплетенную косу, теперь уже растрепавшуюся, и недружелюбно уставилась на председателя.
Ирена познакомила мужа с фрау Мальке, Бернингер, Грот и Хинцпетер, толстуха хозяйка представилась сама: ее, мол, зовут Цизениц с парома. Затем женщины по примеру Ирены стали представлять своих мужей, И было очень смешно, когда они просто говорили:
«Это мой».
Они произносили эти слова со скромной гордостью или смущенным шепотом: все зависело от состояния, в котором пребывал представляемый. Кое-кто из мужчин, к сожалению, уже хватил через край. Цизениц, например, следил за церемонией знакомства, уже слегка обалдев и вытаращив глаза. С недовольством заметив это, его половина яростно схватила тщедушного муженька за шиворот и под дружный хохот гостей стащила со стула.
«А это мой,— горько воскликнула она. — Ах, с каким бы удовольствием я его поменяла!»
При упоминании об обмене Цизениц протестующе за-дергался на вытянутой руке своей супруги. Он тоже с удо-вольствием поменялся бы, пропищал Цизениц, сию же минуту. Фрау Цизениц саркастически захохотала и крикнула:
«Ах ты, сморчок сушеный! Да кому ты нужен?» Она бросила Цизеница и подхватила ноднос с жарким. обессилел ее супруг, жаловалась она, не помогает и то, что она такая прекрасная кулинарка. Пожалуйста, пусть господин председатель и его супруга сами убедятся. И, об-ратившись к гостям, она воскликнула: «Прошу угощаться!»
Ей не пришлось повторять дважды. Гости, напуганные появлением председателя, теперь словно почувствовали, что все улажено. Зедьма Цизениц отделалась шуткой, председатель от души посмеялся, стало быть, можно как следует приналечь на еду. Первое время слышны были лишь аппетитное чавканье, стоны наслаждения и скрежет ножей и вилок. При этом особенно усердствовали женщи-ны, в присутствии Друскатов им хотелось как можно изящнее обращаться с приборами, что, правда, давалось не без усилий. На какое-то время видны были лишь жую-щие челюсти да склоненные над тарелками головы.
Так продолжалось до тех пор, пока Друскат не спро-сил:
«А по какому поводу праздник?»
Звон и скрежет постепенно смолкли, челюсти замедлили свою работу, а головы еще ниже склонились к тарелкам. Друскат не понял, в чем дело.
«Что, не вкусно? Прекрасное жаркое, — сказал он, — просто великолепное».
Он повернул голову к Цизениц, и на сей раз хозяйка дома приняла комплимент и ответила любезным кивком. Он в самом деле не врал и ел с удовольствием, да и молодой жене еда как будто пришлась по вкусу.
«Какой-нибудь особый повод для торжества?» На этот раз вопрос Друската был обращен к хозяйке Дома.
«Ах, господи!»
Фрау Цизениц засмеялась было своим булькающим смехом, но вдруг умолкла и благовоспитанно прикрыла рот рукой, словно неприлично рыгнула в изысканном обществе. Тем временем ее супруг решил воспользоваться
случаем и хотя бы частично расквитаться за унижение. Он посмотрел на председателя таким пронзительным взглядом, что тому пришлось отвести глаза в сторону. В Альтенштайне, заявил он, особых поводов для веселья не требуется или, иначе говоря, повод для праздника всегда найдется, сегодняшнее торжество, к примеру, можно было бы приурочить к вступлению в должность нового председателя. Цизеница наградили аплодисментами.
«Согласен»,— сказал Друскат и спросил, нельзя ли купить в этом доме выпивку.
Хозяйка, разумеется, тут же об этом позаботилась, она сделала знак супругу, и тот принес две большие бутыли самогонки. Этого достаточно? Друскат кивнул, тогда он еще не знал аппетитов альтенштайнцев. Налив каждому, он поднял свой стакан.
«Только без речей, — брякнул Бернингер. — У нас в Альтенштайне перебывало много председателей, все умели здорово пить и красиво говорить, только вот ни одному не удалось у нас продержаться».
«Да, да, — с усмешкой ответил Друскат, — вы всех их согнули в бараний рог».
Мужчины захохотали. Смех их звучал одобрительно, видно, новый-то — парень не дурак, знает, что его ждет в Альтенштайне. Они вдруг выросли в собственных глазах. Пусть они не самые передовые в округе, но ребята, кажется, что надо, недаром перед ними все пасовали. Конечно, о них рассказывают всякие страшные истории, что Альтенштайн, мол, захолустная деревенька, что там, мол, до сих пор водятся блуждающие огни. Но и здесь можно найти утешение — они подняли стаканы.
«Правда, — воскликнул Бернингер, — лучше уж захлебнуться в шнапсе, чем в болоте».
«Ведите себя как следует, — прикрикнула на разбушевавшуюся компанию жена дояра, — а то человек подумает, что попал к разбойникам».
Дояр с презрением отмахнулся от супруги — пусть помолчит. Не спеша он подошел к Друскату и, доверительно положив ему руку на плечо, спросил:
«А у тебя тоже рыльце в пушку, браток?»
«Ты это о чем?»
Мальке оттянул пальцем нижнее веко и сказал: «Что-то ты натворил, иначе бы сюда не сослали».
Друскат покачал головой и осторожно отстранил на-меца. Потом он все-таки произнес речь:
«Знаете, что бы я ни сделал в Хорбеке хорошего или плохого, вас это не должно интересовать. Я тоже не стану допытываться, чем вы тут занимались в Альтенштайне. Пусть все будет предано забвению. Ведь почти у каждого человека есть на душе поступок, о котором ему не хочется вспоминать. С этого дня мы начнем сначала, все вместе. Начнем работать лучше, чем раньше. Вот что привело ме-ня к вам, вот почему я сюда приехал. Добровольно... Никто меня не высылал».
«Агитаторов мы уже навидались», — выкрикнул Бернингер.
Друскат встал за стулом Ирены и обхватил ее тонкое личико. Она откинулась назад и прислонилась головой к его груди. Женщин эта сцена тронула, их мужья с ними так никогда не обращались.
«Я привез с собой жену и ребенка,—сказал Друскат.— Мы не просто хотим поселиться в вашей деревне, мы хотим чувствовать себя дома среди вас, среди людей, которые не подсиживают друг друга и не держат камень за пазухой».
Ирена стиснула его руки.
«Мне кажется, мы находимся среди надежных людей, — продолжал Друскат. — Вот вы сидите здесь все вместе, едите и пьете, правда несколько многовато, но вам нравится быть вместе — это хорошо. Кто хорошо веселится сообща, те будут сообща хорошо работать. Нам это необходимо, и мы, безусловно, добьемся этого, если будем доверять друг другу. Доверие— вот самое главное. Свое доверие я вам предлагаю, ваше — постараюсь завоевать. Вот мой тост. Давайте выпьем за доверие».
Он помог жене подняться со стула и, знаком дав понять, чтобы вставали все, крикнул:
«Ну, ну, давайте хоть раз поторжественнее».
Послышалось шарканье ног и двиганье стульев. Все, кто находился в доме паромщика, встали: одни с трудом, другие с неохотой или пожимая плечами. Боже мой, что бы все это значило? Фрау Цизениц со стоном возвела глава к прокопченному потолку, но в конце концов и она перевела свою чудовищную массу из сидячего положения В стоячее.
«За доверие!»
Ирена с Друскатом обошли всех гостей и с каждым чокнулись.
«Ведь это похоже на клятву», — заметил Кеттнер.
«Да, — согласился Друскат, — нечто в этом роде».
Вернувшись на место, он почувствовал, что проголодался, — ведь он проделал сегодня немалый путь.
В комнате снова стало шумно, усаживаясь, гости двигали стульями, послышалось хихиканье, бормотанье, вздохи. Наконец всем удалось расположиться поудобнее. Друскат произнес тост, и, как подтвердил взгляд жены, он сделал свое дело хорошо. С облегчением Друскат стал под-кладывать на тарелку жены еду, но положил, наверное, слишком много: она отнекивалась, а он в шутку грозил ей. Какое-то время они не замечали, что ели в одиночку, остальные давно уже ни к чему не притрагивались, наблюдая за Даниэлем и Иреной, словно за чем-то из ряда вон выходящим.
Через некоторое время Друскаты почувствовали, что все молчат и что они находятся в центре внимания. Они почти одновременно подняли глаза от тарелок.
«Что-нибудь случилось?» — спросил Друскат.
Нет, вроде ничего не случилось.
Друскат хотел было снова склониться над едой, как вдруг Бернингер сказал:
«Только вот... с нами еще никто так не разговаривал, я имею в виду, вот так просто, по-человечески то есть. Нам вечно твердили: вот это можно, а это нельзя».
«Твой предшественник, — сказал Кеттнер, — правил с помощью приказов и запретов».
«Правильно, —крикнул Мальке,— за это мы его с дерьмом и смешали».
Наконец снова раздался смех.
«Дело прошлое». — Друскат махнул рукой.
Он поискал в кармане носовой платок, вытер рот и сказал:
«Кстати, я приехал к вам в Альтенштайн не с пустыми руками. Мне пришлось долго осаждать окружное руководство, пока там наконец поняли, что необходимо дать нам какой-то шанс здесь, на Топи. Нам обещали выделить стадо коров ценной голландской породы, каждая корова достойна золотой медали».
Он хотел поднять настроение, рассчитывал на аплодисменты, думал, что сейчас вот крестьяне воскликнут:
«Ого!», или «Вот это да!», или еще что-нибудь в этом роде. Но ошибся. Они смотрели на него с тупым безразличием, кое-кто в замешательстве уставился в пол. Женщины сидели так, как они, наверно, когда-то сидели на своем первом балу. Потупив глаза и плотно сжав колени, они смущенно ждали, когда кто-нибудь пригласит их на танец. Интересно, кто направится к ним через весь зал? А что произойдет потом на улице возле калитки? И только фрау Цизениц, скрестив руки на мощной груди, отважно смотрела в лицо Друскату. То, что она терлась массивной спиной о спинку стула, еще ни о чем особенном не говорило, возможно, ей просто впились в тело шнурки от корсета, если, конечно, она носила подобную броню.
«Разве это пустяки? — воскликнул Друскат. — Это больше чем помощь на старте, господа, это доказательство доверия!»
«Подумаешь, новость, — заметила фрау Цизениц, почесывая бедро. — Стадо вчера еще прибыло на пароме».
Друскат не желал смириться с тупостью крестьян.
«Тринадцать племенных коров, — с подъемом воскликнул он, — тринадцать — счастливое число!»
Кеттнер внес поправку:
«Двенадцать».
«Что?»
«Одну корову забили», — сказал Кеттнер.
Позднее он не мог объяснить, что заставило его предать альтенштайнских крестьян. В сводках и в газетных заметках их частенько поругивали, писали, что они «плетутся в хвосте победоносного развития». Но виноваты в этом были не они одни: земля истощилась, луга поглотила Топь. Так альтенштайнские неудачники превратились в заговорщиков, после горьких разочарований пошли на жульничество. Господи, ведь им тоже хотелось жить, как и остальным крестьянам из зажиточных кооперативов в округе. Почему именно они, и так обиженные судьбой, должны ходить в бедняках. Кеттнер не мог точно сказать, что заставило его предать компанию. Быть может, ему понравился Друскат, а может, он почувствовал искренность в словах нового председателя, когда тот говорил о доверии, вот он и крикнул:
«Двенадцать. Одну корову забили».
«Кто?»
Друскат схватился за край стола.
Кеттнер не успел назвать имен, да, пожалуй, и не стал бы обвинять никого в отдельности, они все были в этом замешаны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
Крестьянам это не мешало, они с аппетитом ели и пили все, что было выставлено на стол, главное — всего было вдоволь. Сомнения насчет обстоятельств вынужденного убоя, которые в начале праздника, наверно, обуревали кое-кого, давно рассеялись. Произошло это не сразу, а постепенно, по мере того, как одна за другой пустели бутылки шнапса. Все были веселы и довольны, все смеялись и хвалили хозяйку, которая и в этот вечер не отличалась опрятным видом, но зато, надо отдать ей должное, положила немало трудов на приготовление блюд. Жаркое, как, с наслаждением чавкая, заметила фрау Бернингер, прямо тает во рту, то же подтвердила фрау Грот, хотя, как она заявила, ей больше по душе жареная корейка. Цизениц скромно отвергала похвалы, которые теперь расточали ей со всех сторон. Коровка-то, мол, была совсем молоденькая, потому мясо и нежное. При этом она доверительно переглянулась с Мальке, который одним ударом отправил на тот свет корову, весившую, пожалуй, не один центнер.
Цизениц выпил не больше других, но его развезло, практики не хватало: жена держала его в черном теле. Цизениц попытался поддержать компанию задушевной песней. «Тридцатого мая — конец света, давайте же выпьем за это», — голосил он. В этот момент постучали, и фрау Цизениц, легонько шлепнув своего супруга по губам и призывая его угомониться, крикнула в сторону двери:
«Сегодня закрыто!»
Но дверь всё-таки отворилась, и в комнату вошел Друскат.
Откуда он узнал о гулянке в доме паромщика? Как нашел дорогу через Топь? Лишь позднее выяснилось, что кое-кто из женщин был знаком с четой Друскатов. Люди видели, как к их дому утром подъехал грузовик с мебелью. Сначала женщины останавливались просто из любопытства, но потом—ведь смешно стоять сложа руки и смотреть, как другие надрываются, — потом они стали помогать жене Друската расставлять вещи. Молодая женщина казалась исхудавшей и бледной, как выяснилось, она только что оправилась от болезни. Это дело альтенштайнским крестьянкам было знакомо, мужчины не обращают внимания ни на грипп, ни на другие болезни, им только рожать успевай. Вместо того чтобы дать жене отлежаться— переезд. Лучше бы уж фрау Друскат осталась в Xopбеке Альтенштайн-такая дыра, жить здесь все равно что у
черта на куличках, как образно выражается фрау Мальке, супруга дояра, звон церковных колоколов и то уже чуть ли не сенсация, поскольку он нарушает серое однообразие будней. Посудачив немного между собой за расстановкой мебели, они прониклись друг к другу симпатией. Вот так крестьянки и пригласили фрау Друскат — правда, они тогда и не подозревали, что за жаркое уготовано им в доме паромщика.
«А мы видим — свет горит, слышим — поют. Да входи же!» — сказал Друскат и втащил жену в комнату.
Фрау Цизениц потупилась и прошипела своему супругу:
«Это ты, осел, не запер дверь».
Потом она подняла голову, и Друскат обратил внимание на подбородок, состоявший из множества складок. «Извините, господа хорошие, — произнесла фрау Цизениц, холодно глядя на них, — но мы тут сегодня в кругу своих и, к сожалению, на гостей не рассчитывали. Всего доброго!»
Испугавшись этой злюки, Ирена хотела было уйти, но Друскат крепко держал ее за руку. Кеттнер оказался среди крестьян единственным, кому днем уже довелось разговаривать с Друскатом в конторе кооператива. Он отодвинул свой стул, грузно поднялся и смущенно сказал: «Минуточку! Да это же Друскат, новый председатель с женой».
Фрау Цизениц бросило в жар, лицо ее вздулось и покраснело:
«Святая Мария, откуда же мне знать», — перекрестившись, сказала она. «Ничего, ничего».
Друскат подошел поближе и в знак приветствия постучал костяшками пальцев по столу. «Так мы можем присоединиться?»
Фрау Цизениц с поспешностью, на какую она была только способна, вскочила со стула и вперевалку направилась к шкафу, чтобы достать два прибора. Кеттнер притащил стулья, все потеснились, точно стадо перед грозой, и Друскаты сели. Они сидели за столом обособленно, праздник был нарушен, разговоры как-то сами собой прекратились, и никто больше не смеялся. Нависло тягостное молчание. Они разглядывали друг друга, крестьяне и чета Друскатов, и, кажется, не чувствовали ври этом никакой
взаимной симпатии. Одни от смущения покашливали, другие, лишь бы что-то сказать, говорили «да», третьи отвечали «вот так-то».
Друскату не хотелось в первый же вечер идти на пирушку, но Ирена настояла. Она ужасно давно не бывала на людях, да и неудобно отказываться от приглашения. В конце концов, чтобы угодить Ирене, он согласился. И вот теперь испытывал неловкость, чувствовал настороженное отношение к себе и знал, что молчать ему нельзя и придется снова разыгрывать оптимиста. Несколько дней назад он поступил так же в присутствии Гомоллы. Итак, вперед! Изобразив на лице дружескую ухмылку, он вдруг хлопнул в ладоши, правда слишком уж громко и весело, и сказал:
«У вас тут прямо как на свадьбе!»
Оглядев собравшихся, он, казалось, удивился, не обнаружив среди них молодоженов.
«А где же невеста? — поинтересовался он. — Ну да не беда, за столом и так сплошь красотки».
Тут некоторые женщины смущенно прикрыли рты ладошками и захихикали: как мало нужно человеку, чтобы почувствовать себя счастливым. Одна только фрау Цизе-ниц уловила в комплименте Друската какой-то подвох, как видно, она трезво оценивала собственную внешность, хотя на всякий случай ощупала свою неряшливо заплетенную косу, теперь уже растрепавшуюся, и недружелюбно уставилась на председателя.
Ирена познакомила мужа с фрау Мальке, Бернингер, Грот и Хинцпетер, толстуха хозяйка представилась сама: ее, мол, зовут Цизениц с парома. Затем женщины по примеру Ирены стали представлять своих мужей, И было очень смешно, когда они просто говорили:
«Это мой».
Они произносили эти слова со скромной гордостью или смущенным шепотом: все зависело от состояния, в котором пребывал представляемый. Кое-кто из мужчин, к сожалению, уже хватил через край. Цизениц, например, следил за церемонией знакомства, уже слегка обалдев и вытаращив глаза. С недовольством заметив это, его половина яростно схватила тщедушного муженька за шиворот и под дружный хохот гостей стащила со стула.
«А это мой,— горько воскликнула она. — Ах, с каким бы удовольствием я его поменяла!»
При упоминании об обмене Цизениц протестующе за-дергался на вытянутой руке своей супруги. Он тоже с удо-вольствием поменялся бы, пропищал Цизениц, сию же минуту. Фрау Цизениц саркастически захохотала и крикнула:
«Ах ты, сморчок сушеный! Да кому ты нужен?» Она бросила Цизеница и подхватила ноднос с жарким. обессилел ее супруг, жаловалась она, не помогает и то, что она такая прекрасная кулинарка. Пожалуйста, пусть господин председатель и его супруга сами убедятся. И, об-ратившись к гостям, она воскликнула: «Прошу угощаться!»
Ей не пришлось повторять дважды. Гости, напуганные появлением председателя, теперь словно почувствовали, что все улажено. Зедьма Цизениц отделалась шуткой, председатель от души посмеялся, стало быть, можно как следует приналечь на еду. Первое время слышны были лишь аппетитное чавканье, стоны наслаждения и скрежет ножей и вилок. При этом особенно усердствовали женщи-ны, в присутствии Друскатов им хотелось как можно изящнее обращаться с приборами, что, правда, давалось не без усилий. На какое-то время видны были лишь жую-щие челюсти да склоненные над тарелками головы.
Так продолжалось до тех пор, пока Друскат не спро-сил:
«А по какому поводу праздник?»
Звон и скрежет постепенно смолкли, челюсти замедлили свою работу, а головы еще ниже склонились к тарелкам. Друскат не понял, в чем дело.
«Что, не вкусно? Прекрасное жаркое, — сказал он, — просто великолепное».
Он повернул голову к Цизениц, и на сей раз хозяйка дома приняла комплимент и ответила любезным кивком. Он в самом деле не врал и ел с удовольствием, да и молодой жене еда как будто пришлась по вкусу.
«Какой-нибудь особый повод для торжества?» На этот раз вопрос Друската был обращен к хозяйке Дома.
«Ах, господи!»
Фрау Цизениц засмеялась было своим булькающим смехом, но вдруг умолкла и благовоспитанно прикрыла рот рукой, словно неприлично рыгнула в изысканном обществе. Тем временем ее супруг решил воспользоваться
случаем и хотя бы частично расквитаться за унижение. Он посмотрел на председателя таким пронзительным взглядом, что тому пришлось отвести глаза в сторону. В Альтенштайне, заявил он, особых поводов для веселья не требуется или, иначе говоря, повод для праздника всегда найдется, сегодняшнее торжество, к примеру, можно было бы приурочить к вступлению в должность нового председателя. Цизеница наградили аплодисментами.
«Согласен»,— сказал Друскат и спросил, нельзя ли купить в этом доме выпивку.
Хозяйка, разумеется, тут же об этом позаботилась, она сделала знак супругу, и тот принес две большие бутыли самогонки. Этого достаточно? Друскат кивнул, тогда он еще не знал аппетитов альтенштайнцев. Налив каждому, он поднял свой стакан.
«Только без речей, — брякнул Бернингер. — У нас в Альтенштайне перебывало много председателей, все умели здорово пить и красиво говорить, только вот ни одному не удалось у нас продержаться».
«Да, да, — с усмешкой ответил Друскат, — вы всех их согнули в бараний рог».
Мужчины захохотали. Смех их звучал одобрительно, видно, новый-то — парень не дурак, знает, что его ждет в Альтенштайне. Они вдруг выросли в собственных глазах. Пусть они не самые передовые в округе, но ребята, кажется, что надо, недаром перед ними все пасовали. Конечно, о них рассказывают всякие страшные истории, что Альтенштайн, мол, захолустная деревенька, что там, мол, до сих пор водятся блуждающие огни. Но и здесь можно найти утешение — они подняли стаканы.
«Правда, — воскликнул Бернингер, — лучше уж захлебнуться в шнапсе, чем в болоте».
«Ведите себя как следует, — прикрикнула на разбушевавшуюся компанию жена дояра, — а то человек подумает, что попал к разбойникам».
Дояр с презрением отмахнулся от супруги — пусть помолчит. Не спеша он подошел к Друскату и, доверительно положив ему руку на плечо, спросил:
«А у тебя тоже рыльце в пушку, браток?»
«Ты это о чем?»
Мальке оттянул пальцем нижнее веко и сказал: «Что-то ты натворил, иначе бы сюда не сослали».
Друскат покачал головой и осторожно отстранил на-меца. Потом он все-таки произнес речь:
«Знаете, что бы я ни сделал в Хорбеке хорошего или плохого, вас это не должно интересовать. Я тоже не стану допытываться, чем вы тут занимались в Альтенштайне. Пусть все будет предано забвению. Ведь почти у каждого человека есть на душе поступок, о котором ему не хочется вспоминать. С этого дня мы начнем сначала, все вместе. Начнем работать лучше, чем раньше. Вот что привело ме-ня к вам, вот почему я сюда приехал. Добровольно... Никто меня не высылал».
«Агитаторов мы уже навидались», — выкрикнул Бернингер.
Друскат встал за стулом Ирены и обхватил ее тонкое личико. Она откинулась назад и прислонилась головой к его груди. Женщин эта сцена тронула, их мужья с ними так никогда не обращались.
«Я привез с собой жену и ребенка,—сказал Друскат.— Мы не просто хотим поселиться в вашей деревне, мы хотим чувствовать себя дома среди вас, среди людей, которые не подсиживают друг друга и не держат камень за пазухой».
Ирена стиснула его руки.
«Мне кажется, мы находимся среди надежных людей, — продолжал Друскат. — Вот вы сидите здесь все вместе, едите и пьете, правда несколько многовато, но вам нравится быть вместе — это хорошо. Кто хорошо веселится сообща, те будут сообща хорошо работать. Нам это необходимо, и мы, безусловно, добьемся этого, если будем доверять друг другу. Доверие— вот самое главное. Свое доверие я вам предлагаю, ваше — постараюсь завоевать. Вот мой тост. Давайте выпьем за доверие».
Он помог жене подняться со стула и, знаком дав понять, чтобы вставали все, крикнул:
«Ну, ну, давайте хоть раз поторжественнее».
Послышалось шарканье ног и двиганье стульев. Все, кто находился в доме паромщика, встали: одни с трудом, другие с неохотой или пожимая плечами. Боже мой, что бы все это значило? Фрау Цизениц со стоном возвела глава к прокопченному потолку, но в конце концов и она перевела свою чудовищную массу из сидячего положения В стоячее.
«За доверие!»
Ирена с Друскатом обошли всех гостей и с каждым чокнулись.
«Ведь это похоже на клятву», — заметил Кеттнер.
«Да, — согласился Друскат, — нечто в этом роде».
Вернувшись на место, он почувствовал, что проголодался, — ведь он проделал сегодня немалый путь.
В комнате снова стало шумно, усаживаясь, гости двигали стульями, послышалось хихиканье, бормотанье, вздохи. Наконец всем удалось расположиться поудобнее. Друскат произнес тост, и, как подтвердил взгляд жены, он сделал свое дело хорошо. С облегчением Друскат стал под-кладывать на тарелку жены еду, но положил, наверное, слишком много: она отнекивалась, а он в шутку грозил ей. Какое-то время они не замечали, что ели в одиночку, остальные давно уже ни к чему не притрагивались, наблюдая за Даниэлем и Иреной, словно за чем-то из ряда вон выходящим.
Через некоторое время Друскаты почувствовали, что все молчат и что они находятся в центре внимания. Они почти одновременно подняли глаза от тарелок.
«Что-нибудь случилось?» — спросил Друскат.
Нет, вроде ничего не случилось.
Друскат хотел было снова склониться над едой, как вдруг Бернингер сказал:
«Только вот... с нами еще никто так не разговаривал, я имею в виду, вот так просто, по-человечески то есть. Нам вечно твердили: вот это можно, а это нельзя».
«Твой предшественник, — сказал Кеттнер, — правил с помощью приказов и запретов».
«Правильно, —крикнул Мальке,— за это мы его с дерьмом и смешали».
Наконец снова раздался смех.
«Дело прошлое». — Друскат махнул рукой.
Он поискал в кармане носовой платок, вытер рот и сказал:
«Кстати, я приехал к вам в Альтенштайн не с пустыми руками. Мне пришлось долго осаждать окружное руководство, пока там наконец поняли, что необходимо дать нам какой-то шанс здесь, на Топи. Нам обещали выделить стадо коров ценной голландской породы, каждая корова достойна золотой медали».
Он хотел поднять настроение, рассчитывал на аплодисменты, думал, что сейчас вот крестьяне воскликнут:
«Ого!», или «Вот это да!», или еще что-нибудь в этом роде. Но ошибся. Они смотрели на него с тупым безразличием, кое-кто в замешательстве уставился в пол. Женщины сидели так, как они, наверно, когда-то сидели на своем первом балу. Потупив глаза и плотно сжав колени, они смущенно ждали, когда кто-нибудь пригласит их на танец. Интересно, кто направится к ним через весь зал? А что произойдет потом на улице возле калитки? И только фрау Цизениц, скрестив руки на мощной груди, отважно смотрела в лицо Друскату. То, что она терлась массивной спиной о спинку стула, еще ни о чем особенном не говорило, возможно, ей просто впились в тело шнурки от корсета, если, конечно, она носила подобную броню.
«Разве это пустяки? — воскликнул Друскат. — Это больше чем помощь на старте, господа, это доказательство доверия!»
«Подумаешь, новость, — заметила фрау Цизениц, почесывая бедро. — Стадо вчера еще прибыло на пароме».
Друскат не желал смириться с тупостью крестьян.
«Тринадцать племенных коров, — с подъемом воскликнул он, — тринадцать — счастливое число!»
Кеттнер внес поправку:
«Двенадцать».
«Что?»
«Одну корову забили», — сказал Кеттнер.
Позднее он не мог объяснить, что заставило его предать альтенштайнских крестьян. В сводках и в газетных заметках их частенько поругивали, писали, что они «плетутся в хвосте победоносного развития». Но виноваты в этом были не они одни: земля истощилась, луга поглотила Топь. Так альтенштайнские неудачники превратились в заговорщиков, после горьких разочарований пошли на жульничество. Господи, ведь им тоже хотелось жить, как и остальным крестьянам из зажиточных кооперативов в округе. Почему именно они, и так обиженные судьбой, должны ходить в бедняках. Кеттнер не мог точно сказать, что заставило его предать компанию. Быть может, ему понравился Друскат, а может, он почувствовал искренность в словах нового председателя, когда тот говорил о доверии, вот он и крикнул:
«Двенадцать. Одну корову забили».
«Кто?»
Друскат схватился за край стола.
Кеттнер не успел назвать имен, да, пожалуй, и не стал бы обвинять никого в отдельности, они все были в этом замешаны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40