Аля еще не вернулась со студии. Глафира Федотовна перенесла известие молча, только чуть побледнела и замкнулась в себе. Спустя несколько минут спросила, что собрать на дорогу.
Петр принялся разбирать бумаги в своем портфеле, Глафира Федотовна готовила на кухне обед. В квартире угнездилось тяжелое молчание. Оно оборвалось только с приходом Али. Она была ошеломлена, расстроена, огорчена и даже разгневана.
— Директоров на фронт не отправляют! — заявила она, выслушав Петра.— Если, конечно, нет особой необходимости избавиться от них...
— Тебе должно быть стыдно за свои слова,—- сказал ей Петр.— Неужели ты не понимаешь, какая пришла война? На фронт посылают лучших.
— И ты ужасно рад, что попал в лучшие!..
— Да,— подтвердил Петр.— Я сам просился.
— Ах сам!.. Теперь мне все понятно! — вскричала Аля, убежала в спальню, упала на постель и разрыдалась.
На следующее утро акт передачи дел был готов, но приказа из наркомата все еще не поступило. И главный бухгалтер отказывался выдать акт для подписи.
— Все равно без приказа акт недействителен,— объяснял он торопившему его Петру.
Незадолго до обеденного перерыва на комбинат позвонили из приемной горкома. Василий Егорович Инчутин вызывал к себе директора комбината. Немедленно.
Двойные двустворчатые двери кабинета распахнулись, и оттуда вышли, продолжая спорить на ходу, двое: оба высокие, плотные, с лысоватыми бритыми головами. Один из них, богатый усами, был председатель Приленского горсовета, прославленный партизан гражданской войны в крае.
— Проходи, ждет тебя,— обратился он к Петру.
Инчутин стоял за столом. Жестом показал на стул напротив себя. Сел сам и кивнул Петру, чтобы садился. Строго посмотрел на него и жестко спросил:
— Дезертировать задумал?
Каких угодно слов ждал Петр, только не этих. Едва не задохнулся от возмущения, но ответить ничего не сумел.
— Сколько надо объяснять, что фронт и тыл едины! Что это не бумажный лозунг, а требование самой войны. Неужели это так трудно понять!..
Это произнесено было едва ли не с отчаянием. И Петру стало ясно, что ни сердиться, ни обижаться он не вправе. И появилась надежда: можно убедить.
— Василий Егорович, я служил в армии... командовал взводом... я там пригожусь. Замена есть...
— Ничего ты не понимаешь,— ответил Инчутин как-то устало,— буду еще объяснять... Сам не знаю, зачем... Мог бы просто приказать... Ты командовал взводом. А здесь ты командуешь полком, да еще особым полком. Слушай, поясню! Наш край — подземная кладовая. Ученые говорят, вся таблица Менделеева. Ты инженер, должен понимать, что такое редкие металлы. Нужны, чтобы сварить сталь для орудий, танков, боевых кораблей. У нас золото, а мы пока живем в таком мире, где золото и на войне нужно. Многие тысячи людей работают в рудниках. Их надо обувать. Нам уже сказано: с Большой земли сапог не ждите. Это понятно: сапоги солдатам нужны. А тех, кто здесь кайлит вечную мерзлоту, обуть должен ты. Понял?
— Так есть же замена, Василий Егорович...
— Не заставляй меня снова серчать. За кого ты прячешься? За девочку только вчера с институтской скамьи. Сам солеными слезами плакать будешь, пока выдашь план... А девчонке разве по силам...
В дверях появился дежурный по горкому.
— Разыскал, Василий Егорыч. Военный комиссар у телефона.
Инчутин снял трубку. Лицо его снова стало строгим.
— Ты, военком, забыл свое место,— не отвечая на приветствие, резко бросил Инчутин.— При чем тут штаб округа?.. Никакого права своевольничать тебе никто не давал. И дать Не может. И штаб округа тоже... А вот как: твое дело сказать — надо десять человек, сто, тысячу! А наше дело сказать тебе, кого брать. Понял?.. Немедленно изыми повестку у директора кожзавода!.. Что Котлов! С Котловым сам разберусь, моя епархия. В последний раз предупреждаю: ни одного коммуниста без моего ведома.
И положил трубку. Поднял глаза на Петра:
— И тебя предупреждаю. Больше не своевольничай.—
Потом как-то сразу обмяк и сказал негромко, вовсе стариковским голосом:— Ну иди, иди с миром. Не обижайся... Думаешь, не понимаю... Сидел бы я тут сам...
Со стремительной быстротой пролетело жаркое приленское лето. В сутках по-прежнему было по двадцать четыре часа, но в это лето их не хватало. В цехах смены продолжались не восемь, а десять, а то и одиннадцать-двенадцать часов. Из дому Петр уходил к началу первой смены и возвращался зачастую вместе с работающими во второй. Не раз вспоминались ему слова Инчутина о соленых слезах...
Раньше обычного подоспели осенние холода. Уже в начале сентября пробрасывало не только мокрый, но и настоящий снег. Все явственнее ощущалось скорое пришествие зимы.
Как-то в середине сентября под вечер субботнего дня Петру позвонил секретарь горкома Котлов. Осведомился о положении дел на комбинате и удивил Петра неожиданным вопросом:
— В баню по субботам ходишь?
— По субботам,— почти машинально ответил Петр.
— Хорошо... Только сегодня, пожалуй, лучше тебе не ходить в баню.
— Почему?
— Завтра у тебя день рабочий. Твоему коллективу выход на разгрузку. Гидрометеослужба грозит резким похолоданием. А на причалах восемнадцать неразгруженных барж. Не успеем разгрузить — уйдут в затон на отстой с грузами. И зимой сотни тысяч пудов возить из затона. Почти сто километров. Зарежем весь городской транспорт... Теперь понятно, почему не стоит сегодня в баню ходить?
— Понятно-то понятно, только...
— Что только?
— Уже два воскресенья цодряд отработали, не говоря о том, что каждую смену часа по два, а то и по три прихватываем. На этой неделе особенно. И вот пообещал я людям, что это воскресенье при любых обстоятельствах — полный отдых.
— Пообещал, говоришь, людям...— посочувствовал Котлов.— Да, это худо, когда приходится обещание нарушать. Но придется. Не твоя вина. Откуда тебе знать, что морозы раньше времени ударят... Собери людей, объясни, люди поймут... Машины подадут к проходной к восьми утра. Сколько человек выйдет?
— В первой смене четыреста.
— На четыреста и машины подадим.
Сбор назначили возле клуба. Когда без пяти восемь Петр пришел к месту сбора, там уже пестрела огромная толпа разношерстно одетых людей. Петр внимательно оглядел собравшихся и с грустью отметил, как мало среди них взрослых мужчин. Женщины, молоденькие девчата, мальчишки... Начальники цехов опросили бригадиров, затем доложили директору, сколько явилось на субботник.
— Где же машины-то? — крикнул кто-то из толпы.
И словно в ответ за углом послышались гудки. Колонна автомашин выехала на площадь, заполнив ее запахом бензина и рокотом работающих моторов, и, развернувшись, остановилась против клуба.
Мальчишки первыми бросились к машинам. После нескольких минут шумливой суеты все погрузились. Просигналив гудками, колонна тронулась. Петр обернулся, чтобы убедиться, что все сели, и увидел стоящую возле него Таню Агафонову.
— И вы на субботник? А малыши ваши как же остались?
— Старушку соседскую попросила посидеть. Как же от людей отставать. Вы сами-то ведь пошли?
— А как я могу не пойти? — удивился Петр.
— А вот Василий Прокопьич никогда на субботники не выходил.
— Вы неправы. Хомячков едет в машине, что перед нами.
— Это уж он на вас глядя...
До пристани было всего около Пяти километров. Девчата не успели даже как следует распеться.
У высоких ворот товарной пристани кожевников встретил немолодой уже, сухощавый человек с красным обветренным лицом и воспаленными глазами. Судя по перепачканному кителю, измятой форменной фуражке и усталому выражению лица, человек этот давно уже не отдыхал в домашней обстановке. Это был начальник товарной пристани.
— Сколько привезли народу? — спросил он у подошедшего к нему Петра.
— Со мною триста восемьдесят восемь человек.
— Триста восемьдесят восемь...— повторил начальник пристани.— Поставлю вас на отдельный участок. Алданцев! — крикнул он, обернувшись к открытой двери караульного по-
мещения.— Отведи на девяносто шестую баржу.— И, снова обращаясь к Петру, сказал со вздохом, как бы извиняясь: — Груз тяжелый. Горючее... Ну да у вас народ заводской, работой не испугаешь, хотя...— и рукой махнул, приглядевшись к «заводскому» народу.— Словом, баржа вся ваша и... день ваш. Разгрузите, и работе конец.
Девяносто шестая баржа — восьмисоттонка — стояла ниже по течению, поодаль от территории пристани. Вся ее палуба была сплошь заставлена металлическими бочками.
— Подходящий груз!..— сказал бригадир раскройщиков, старик Михеич, поравнявшись с баржой.
— Не обробел пристанской начальник, удружил работку,— весело проговорила рослая и дородная Князькова, тяжело ступая по трапу.— Гляньте, бабы, чего катать будем,— спирт!
— Угоришь, однако, с этого спирту, тетя Аня,— засмеялся Юсупов.
— Угоришь не угоришь, а уж закачаешься — это как пить дать,— протянул кто-то из подростков.
— Чего там,— отмахнулась тетка Аня, уверенным рывком опрокидывая бочку набок.— Это нам на одну запалку!
— Не обожгись, Никитишна,— заметила ее товарка Кур-жакова, заглянув в открытый трюмный люк.— Там, в яме-то, добавочка лежит.
— Мы работы не боимся, пущай она нас пужается,— так же озорно ответила тетка Аня и ровными сильными толчками покатила опрокинутую бочку по палубе к трапам.
— Подождите, Князькова! — остановил ее Петр.— Внимание, товарищи! Объявляю распорядок работы. Мужчины работают на барже. Первая бригада выкатывает бочки из трюма. Бригадир Юсупов. Вторая бригада выкатывает с палубы на берег. Бригадир Капустин. Третья бригада, женщины и подростки, разбивается по двое и раскатывает бочки по берегу. Бригадир Князькова. Приступайте. А вы, Федор Михеич,— обратился Петр к старому раскройщику,— завершайте нашу работу. Подберите две пары молодцов поздоровее поднимать бочки и устанавливать их по порядку... Всем ясно задание?
— Ясно,— ответили бригадиры.
И тут Петр заметил предшественника своего, Хомячкова, который, судя по его унылому виду, был сильно обижен, что его обошли вниманием. К счастью, Петр быстро нашелся.
— Вам, Василий Прокопьич,— сказал он Хомячкову,— особое задание. Получите от начальника пристани наклад-
ные, после выгрузки сверите наличие с документами и сдадите начальнику под расписку.
— Понятно! — ответил повеселевший Хомячков.
— Подобрали работников, Федор Михеич? — спросил Петр старика раскройщика.
— Трое есть,— показал Михеич.— Ребята хваткие. Еще одного подобрать, четвертого...
— Четвертый на месте,— ответил Петр.— Поступаю в ваше распоряжение.
— Годится,— ухмыльнулся Михеич.— И четвертый подобрался подходящий...
— Бабы! — раздался громкий голос Князьковой.— Наша бригада промеж мужиков угодила. Докажем, что им за нами не угнаться! Согласны?
— Согласны! Докажем! — закричали девчата и подростки.
— Олюшка! — обратилась тетка Аня к высокой большеглазой девушке в синем комбинезоне и кожаном пилотском шлеме.— Давай оформляй с мужиками договор. Соревноваться будем.
— Почему я? — смеясь, спросила Ольга.
— Потому как самая грамотная, отдел кадров.
— Бумаги нет.
— Чего смеешься? — притворно рассердилась тетка Аня.— Али соревноваться без бумаги нельзя? Эй вы там, на барже! — закричала она во всю силу своих могучих легких.— Наша женско-детская бригада вызывает вас на соревнование.
— Принимаем! — ответили с баржи.
Бригаде установщиков, в которой работал Пётр, скучать было некогда. Бочки надвигались одна за другой, и они едва успевали раскатывать их по местам и устанавливать на торец длинными ровными рядами. Михеич подсчитывал установленные бочки и о каждой очередной сотне сообщал Петру. Когда счет достиг тысячи, Петр оторвался от работы и огляделся.
Согнутые фигуры людей едва видны за упрямо ползущими бочками, и издали вся прибрежная поляна напоминает копошащийся муравейник. Приглядевшись, Петр стал различать лица работающих. Весело пересмеиваясь, катят бочку учетчица Надя и новенькая на комбинате, недавно присланная горкомом комсомола Ольга Ростовцева. И сразу вспомнилось, как показалось тогда ему, что именно эту девушку вытащил он из воды... Впрочем, ему и сейчас так кажется: очень уж похожи...
У Нади меньше силенок, и ей приходится, напрягаясь, нагибаться так, что растрепавшиеся светлые кудряшки почти касаются железной бочки.
— Эй, девка, замараешь бочку кудрями! — крикнула тетка Аня, обгоняя ее. Она катила бочку одна. В ее сильных размашистых движениях не чувствовалось вовсе напряжения, работала словно играючи.
— Чего одна тужишься? — спросил Михеич.— Напарник где?
— Нужен он мне! — отмахнулась Князькова.— Под ногами путаться.— И, подкатив бочку к штабелю, сама рывком поставила ее на торец.
Таня Агафонова работала в паре с заготовщицей Коржаковой. Тане все казалось, что они катят свою бочку очень тихо, куда медленнее всех остальных, и она, стараясь ускорить движение, изо всей силы нажимала на свой край, отчего бочка поворачивалась, меняя направление.
— Не горячись, Танюша, не надрывайся,— успокаивала ее Куржакова.— Тут горячка ни к чему. Силу рассчитать надо, чтобы весь день работа спорилась.
Петр посмотрел на часы — было уже около одиннадцати. Он обернулся к барже и громко крикнул:
— Перекур!
— С дремотой!..— донеслось с баржи. Все кругом расхохотались.
Петр и Михеич отошли в сторону, подальше от бочек, и закурили. В поднебесье, высоко над рекой, перекликались гуси.
— Гусь пошел,— сказал Петр, любуясь точно прочерченным полетом стаи.
— Уже прошел, Петр Николаич,— возразил Михеич.— Это, надо быть, последние летят. Должно, ранняя и злая зима будет... Думаю, ладно ли это?..
— А что вас тревожит?
— За солдат я...— пояснил Михеич.— Нам-то что? Мы в доме, а солдат в поле. В любую стужу, в любой мороз... Опять же, подумаю, может, и лучше. Наши-то против ихних к морозу привычнее.
И оба крепко задумались, пока Петр не спохватился:
— Пошли, Федор Михеич, работа не ждет.
Ясный с утра день к вечеру начал хмуриться. Небо стало забрасывать мелкими курчавыми облачками, они надвигались с севера, подгоняемые порывами все усиливающегося ветра.
Облака шли все кучнее и кучнее, и северный край окоема уже затянуло сплошной белесой пеленой.
— Однако, дождь будет,— сказала Князькова, подкатывая очередную бочку.
— Нет, дождем не обойдется,— возразил Михеич,— снега жди, кума. Низовик подул.
Старый охотник не ошибся. Вскоре непогода разыгралась вовсю. По недавно еще гладкой поверхности реки заметались волны, по верхушкам волн заходили беляки. Огромную баржу начало покачивать, и плеск разбивающихся о борта валов прорезывался тревожным скрипом кнехтов.
И как-то разом повалил снег крупными сырыми хлопьями. Порывистый ветер подхватывал их и словно со злостью швырял в лица людей. Многие из работающих были одеты по-летнему, но никто не бросил работу, только шумное оживление сменилось суровой сосредоточенностью и непрерывный поток бочек убыстрил свое течение.
— Федор Михеич, что станем делать? — спросил Петр совета у старика.— Перемерзнут люди... И бросать, не кончив дела, не хочется...
— Конечно, не годится,— согласился Михеич.— Конец завсегда делу венец.
Встревоженный Петр побежал на баржу. На бегу размышлял: так что же все-таки делать?.. Увести людей, не закончив разгрузку?.. И завтра снова послать, пусть не всех, какую-то часть, и создать перебой в работе с первого дня недели, а потом всю неделю подряд выдираться из прорыва?.. Да и кому захочется приходить еще раз в такую, нет, не в такую, в еще более злую непогоду?.. Хорошо, если бы сумел убедить...
Он напрасно тревожился. Никто и слышать не хотел о том, чтобы уйти, не закончив выгрузку.
— Пока не кончим, не уйдем,— солидно заявил какой-то подросток, невесть как затесавшийся в бригаду Юсупова.
Знакомое лицо, и вихры из-под кепки тоже...
— Не уйдем, значит? — переспросил улыбаясь Петр.
— Не уйдем.
— Немного и осталось, Петр Николаич,— сказал Юсупов.— От силы на полчаса, если поднажать.
Поднажали и действительно вскоре выкатили на палубу последнюю бочку.
— Замерзли? — спросил Петр у сбившихся в кучку девчат.
— Разогрелись, Петр Николаич! — задорно ответила Надя. Ее золотые кудряшки намокли и порыжели, а голубой берет стал почти черным.
Обратно шли с песнями.
У пристанских ворот уже ожидала колонна автомашин. Грузились опять с шумом и гамом. Начальник пристани подошел к Петру.
— Сорвала работу непогода,— посетовал он.— Конечно, тут ничего не поделаешь... с таким грузом на мокрых трапах не работа...
— Почему не работа? — недоумевая, возразил Петр.— Выгрузку закончили.
Начальник пристани настороженно посмотрел на него.
— Подтвердите, Василий Прокопьич,— обратился Петр к Хомячкову.
— Документик имеется! — торжественно произнес Хомячков и протянул начальнику пристани справку шкипера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44