Но, когда Натан сошелся с Ильзе, ненависть ее к Фийе остыла, Ильзе Херта уже не стала ненавидеть. Слегка презирала, но не ненавидела. А так как ни на той, ни на другой Натан не женился, Херта чувствовала себя выше их.
Ильзе Херта приметила у стены, она сидела там с какими-то цветочками в руках. К гробу подойти не решается, знает свое место.
Острый взгляд Херты нашел и Ыйе. Та стояла в дальнем конце зала.
Ыйе даже не жила у Натана. Но Херта нисколько не сомневалась, что эта рыжеволосая ведьма из кафе — почему-то Натана всегда влекло к рыжим — была его любовницей. Конечно же, Натан сам ходил к Ыйе. Так? во всяком случае, говорили. В этом городе ничто не остается в тайне3,
1 Эпп Грюнберг волосы не красила, они у нее были русые о легким рыжеватым оттенком.
2 Человек, которому Херта доверилась, рассказывал об этом каждому, кому было не лень его слушать.
3 Херта Грюнберг не преувеличивала. В городе Ht знали все обо всех.
С каждой минутой Херта чувствовала себя все лучше и лучше.
Но потом ей стало грустно. Грусть пришла неожиданно.
Гроб, стоявший между высокими подсвечниками и лавровыми деревцами, наполнил ее сердце печалью, как и тот непреложный факт, что в гробу лежит безжизненное тело Натана. Бывшая хозяйка Херты, владелица шляпного магазинчика, мадам Ааза, ей было тогда лет пятьдесят, любила ходить в церковь на похороны совершенно незнакомых людей, чтобы преисполниться очищающей душу печали2. Женская душа нуждается в возвышенных чувствах, а «в старости из них нам остается только печаль». Так говорила своим помощницам, молоденьким девушкам, мадам Ааза, модистка, обладающая абсолютным вкусом (жена городского головы и актрисы заказывали свои шляпы только у нее). Херта спросила себя, неужели она уже достигла того возраста, когда от жизни нечего больше ждать, кроме печали. Вот тогда-то ей и стало грустно. Она пожалела себя за то, что последние лет двенадцать ей пришлось жить одной. Правда, она не совсем одинока, от Натана остался сын. Тармо не было до отца никакого дела, она позвонила ему в Даугавпилс — сын был в Латвии на практике,— но Тармо сказал, что не станет тратить время и деньги на похороны чужого старикашки. Наверно, какая-нибудь девчонка вскружила ему там голову, Тармо пошел в отца. Одинокой Херта считала себя в том смысле, что она не нашла нового спутника жизни. Кое-какие связи бывали у нее, но ни одна из них не переросла в постоянную привязанность. Может быть, она была слишком разборчива, самоуверенность придавал ей дом, не все же мужчины такие, как Натан, для которого дом — добротный, облицованный терразитной штукатуркой шестикомнатный особняк3 и красивый сад в прекрасном районе среди сосен и берез — ничего не значит. Дом Херте удалось переписать на свое имя в смутное переходное время, он принадлежал все той же мадам Ааза, которая в 1944 году уехала в Швецию, поручив Херте охранять
1 Прежняя фамилия Адамсон, в девичестве — Хирмзон.
2 Подобное утверждение вполне может быть небезосновательным, вспомним о катарсисе — альфе и омеге художественной критики.
3 Во времена их совместной жизни с Натаном две комнаты в мансарде были еще" педостроены.
свое имущество, она даже оставила ей соответствую* щий документ. Вот этот-то документ Херта искусно пустила в ход. Конечно, на дом зарились многие мужчины, но Херта презирала тех, для кого имел значение только дом, она выбирала и ждала. Теперь она уже не тешила себя надеждами. Но один луч надежды все-Т#ки поблескивал Если господин Куум овдовеет, может быть, тогда ее жизнь изменится. Господин Куум, шестидесятидвухлетний, жадный до радостей жизни мастер с мясокомбината, вторая жена которого уже восьмой год мается запущенной базедовой болезнью, давно подкатывает к ней. У Куума и у самого есть дом, выстроенный им в конце пятидесятых годов; компетентные органы трижды проверяли, откуда у Куумов такие доходы и где они брали стройматериалы, но мастер с мясокомбината вышел сухим из воды; так что Куум ухаживает за ней как за женщиной, а не как за владелицей недвижимого имущества. Жалко, что Тар-мо терпеть его не может, иначе и не называет, как неотесанным мясником. Тут Херта упрекнула себя зато, что ее мысли приняли такой странный оборот, ей следовало бы думать сейчас о Натане, например о его достоинствах, которых у Натана было несколько. Особенно ценным было одно, женщины нюхом его чуяли и ходили за ним по пятам. Это было детское добродушие и отзывчивое сердце. Натан никогда не сердился, был покладистым и нетребовательным, но, когда прилипал к какой-нибудь юбке, забывал обо всем. Херте стало еще больше жалко себя.
И тут-то она в самом деле почувствовала что-то необычное. Именно теперь, а не в гардеробе и не в вестибюле. Ока услышала шепот, который медленной волной катился го залу.
Струнный квартет играл печальную мелодию. Натана струнные инструменты не интересовали. Он умел играть на скрипке, ко душу свою отдал духовым инструментам. Деревянным и медным. У Натана было две слабости — духовая музыка и женщины, но духовая музыка оставалась все-таки на первом месте. Когда Натан был в нормальном состоянии, разумеется. Увлекшись женщиной, он забывал даже о своих трубах. Длилось это недолго — месяц, иногда два. Потом он снова обретал душевный покой и вновь начинал трубить.
Бесшумно сменился почетный караул»
Кто-то склонился над Хертой.
Она медленно подняла томный взор.
Перед ней стоял Оскар Пихельгас. Он был здесь важной персоной. И со своей крашеной, черной, как вороново крыло, бородой выглядел весьма импозантно. Хотя, увы, маловат ростом.
— Приношу тысячу извинений за то, что тревожу вас в вашей печали, но мне нужно поговорить с вами с глазу на глаз.
У Пихельгаса было очень странное выражение лица. Во всяком случае, что-то необычное в нем было.
На этот раз Херта не преувеличивала.
Пихельгас действительно был чем-то возбужден»
Явно что-то случилось.
Херта встала, да, ростом она была выше Пихельгаса. Не так чтобы на полголовы, но достаточно заметно. Ее взгляд упал на лысую макушку Пихельгаса — на розовом темени блестели две капельки пота. Херту передернуло от отвращения. Почему Пихельгас не вытрет их?
2
Оскар Пихельгас, ростом чуть ниже среднего, широкоплечий, коренастый и кривоногий, юрист с высшим образованием, год назад отпраздновавший свое пятидесятилетие, по случаю чего ему были преподнесены две картины маслом, пять гравюр, большая хрустальная ваза, комплект бокалов из чешского стекла и кресло-качалка, а предприятие выделило талон на покупку машины, действительно был раздражен. Даже несколько растерян. В замешательство его привел Неэме Акимов, инженер, внешне похожий на щуплого школьника, которого со спины из-за спадающих до плеч волос вполне можно было принять за девушку. В комнате, где собрались те, кто должен был стоять в почетном карауле, он, обращаясь к Пихельгасу, без всякого вступления выпалил:
— Вы лучше, чем кто-либо другой из наших людей, должны знать, что мы хороним чужого человека. Рост Оскара Пихельгаса был ровно 167 см,
Говоря это, Акимов даже не понизил голоса, что в аналогичной ситуации сделал бы на его месте любой воспитанный человек, он говорил своим обычным, режущим ухо, пронзительным дискантом. Во всяком случае, добрая половина собравшихся в комнате людей прекрасно слышала его.
Оскара Пихельгаса передернуло от бестактности инженера — нельзя же кричать во всеуслышание о таких деликатных вещах. Чтобы пресечь глупые слухи в зародыше, он вынужден был ответить так же громко:
— Я прекрасно знаю, кого мы хороним. Мы хороним нашего коллегу, всеми уважаемого Натана Грюнберга.
Именно так категорически он ему и ответил. Пихельгас терпеть не мог скандалов. Дав Акимову отпор, он выпроводил его из комнаты почетного караула. В тот миг Пихельгас еще ни в чем не сомневался. Росток сомнения проклюнулся в его душе несколько позднее.
В коридоре Неэме Акимов сурово, словно приводя Пихельгаса к присяге, спросил:
— Значит, по-вашему, в гробу лежит Натан Грюнберг?
— Да, наш Натан,— с достоинством уверенного в своей правоте ответственного работника ответил Пихельгас.
Пихельгас был начальником управления кадрами данного предприятия. В университете он изучал теологию и юриспруденцию — теологию до войны, юриспруденцию после. Богословский факультет он не закончил и всем объяснял, что близкое знакомство с основополагающими догматами христианства открыло ему глаза на истинное положение вещей и он уже до революции 1 стал понимать, что религия, как и всякое иное идеалистическое мировоззрение, противоречит разуму. Юридический факультет он закончил после войны заочно.
Но Неэме Акимов не отступал:
— Вы ошибаетесь, товарищ начальник управления кадрами.
— Товарищ Акимов, вы отдаете себе отчет в том, что вы говорите? — набравшись терпения, попытался переубедить похожего на девушку молодого человека Пихельгас,
Он сам привез Натана Грюнберга из морга. Вернее, он руководил группой, ,которая вынесла гроб из мрач* ного кирпичного здания взгромоздила его на машину
1 Пихельгас имеет в виду революцию 1940 года в Эстонии.
и потом внесла в зал, уже подготовленный к траурной церемонии. Когда во главе своей группы он вошел в морг, им без лишних слов указали гроб—этот дубовый гроб доставили в морг еще рано утром. Заказаны были целых два гроба: сначала самый обыкновенный, рядовой, обитый серой тканью, но неожиданно в дело вмешался Махламетс, потребовавший, чтобы Грюнберга хоронили в дубовом гробу. Первый гроб был уже оплачен, и по согласованию с начальником похоронной конторы его оставили для них в резерве: в большом коллективе за год умирают в среднем два-три работника К В морге Пихельгас Натана особенно не разглядывал, он всегда неуютно чувствовал себя в этом здании, покойники как-то стесняли, к тому же у него не было никаких особых причин для проверки. Какое-то время он, конечно, постоял у гроба, секунд пять-шесть, не больше, сразу закрывать гроб было бы неприлично. Натан выглядел каким-то чужим, Пихельгас даже сказал своим спутникам, что смерть меняет человека. Натан показался ему не похожим на себя, потому что его правое веко закрывало глаз не полностью, будто бы покойник подмигивал. Так думал Пихельгас теперь, в морге же ничего подобного ему в голову не приходило, белое неподвижное глазное яблоко под полуприкрытым веком произвело жуткое впечатление. Будь у него больше времени, он, пожалуй, постоял бы подольше и присмотрелся внимательнее к своему старому другу, но у них не было ни минуты лишней, они и так уже вышли из графика. По дороге в морг спустила шина, на смену колеса ушло много времени. Пожилой шофер похоронного бюро оказался астматиком и копушей, с колесом он провозился целых полчаса2. Так позднее оправдывался Пихельгас. Но, даже если бы времени у них было предостаточно, он все равно не стал бы разглядывать лежащего в гробу покойника. Полногрудая женщина, служительница морга, действовала уверенно и решительно, с какой стати было ему сомневаться, все ли в порядке. Нет, никаких оснований применять дополнительные контрольные меры у него не было, он был убежден, что им выдали того по-
1 Эта цифра выведена эмпирическим путем, так сказать, взята из опыта, научная статистика и теория вероятностей могут дать несколько иной результат.
2 О. Пихельгас несколько преувеличивает, на смену колеса ушло 26 минут.
койника, какого надо, и что в дубовом гробу в потертом лоснящемся выходном черном костюме со старомодным пышным бантом покоится их Натан. В гробу лежал высокий мужчина с большим продолговатым лицом и внушительных размеров носом, по всем признакам — и по внешности, и по одежде — Натан как Натан. Наконец, дубовый гроб — его-то привезли для Натана. И самое главное, ошибок в морге не может и не должно быть 1.
— Вполне отдаю себе отчет, товарищ Пихельгас. Вы привезли из морга чужого человека,— вызывающе сказал Акимов.
Ответственного специалиста по кадрам, многоопытного, с раз и навсегда установившимися взглядами, эти слова особенно уязвили. Значит, Акимов пронюхал, что это он, Пихельгас, привез покойника из морга. Не шантажирует ли он его? Пихельгасу внезапно показалось, что в действиях инженера есть какой-то скрытый смысл. Наверняка он хочет очернить его, это яснее ясного. Не стоит ли кто-нибудь за его спиной? У Акимова, безусловно, есть связи и хорошо защищенный тыл, иначе он не стал бы лезть на рожон. Или просто у него наполеоновский комплекс? Вполне возможно, что это так, недаром же в оркестре он потребовал себе тубу, самую большую тубу с самым густым и низким звуком. Но Пихельгас ничего не боится, у него тоже есть и связи и тылы и своих комплексов хватает. И, решив остаться при своем мнении, он сказал:
— Я знаю Натана Грюнберга двадцать шесть лет, а давно ли вы знаете покойного?
Но Неэме Акимов не собирался отступать:
— Всего три года. И тем не менее я твердо уверен, что в дубовом гробу лежит чужой человек.
— На чем же основываются ваши подозрения?
— Зрительная память еще ни разу не подводила меня.
— В зале присутствуют сейчас несколько сот человек, у каждого из них тоже есть зрительная память, но почему-то никто, кроме вас, не сомневается. Так что сомневайтесь на здоровье. Я считаю, что нам не о чем больше разговаривать. Вы свободны, товарищ Акимов.
1 По-видимому, это соображение оказало на Пихельгаса решающее воздействие.
Последние слова вырвались у Пихельгаса непроизвольно, до такой степени был он раздражен. Акимов непосредственно ему не подчинялся.
И тут молодой инженер произнес фразу, которая произвела на Пихельгаса сильнейшее впечатление:
— Сомневаюсь не я один. И потом, примите к сведению: я не сомневаюсь, я убежден, что в нашем дубовом гробу лежит чужой покойник.
Акимов ушел. Пихельгас проводил его растерянным взглядом. Его самоуверенность дала трещину.
Потому-то Пихельгас и решил поговорить с Хертой Грюнберг.
Попросить Херту выйти с ним из зала было нетрудно, куда труднее оказалось начать разговор. Не мог сразу выложить ей все начистоту, как этот болван Акимов. Не мог спросить напрямик, считает ли они, первая жена Грюнберга, что в гробу лежит именно Натан, а не кто-то другой? Пихельгас вспоминал, что Херта поцеловала покойника, значит, у нее не было никаких сомнений. Ну, конечно, Акимов, — всего-навсего провокатор. Но стоит за его спиной?
С Хертой Грюнберг они были знакомы давно, она прекрасно относилась к нему. Несколько раз он спал с ней — раз или два до ее официального развода с Натаном и раза два-три после него. Херта была бы не прочь выйти за него замуж, но привлекала она его не настолько, чтобы он решился навсегда связать себя с ней. Переспать иногда — дело другое. Просто так, для разнообразия или когда своя жена капризничает. Сегодня Херта прямо-таки великолепна, ничего не скажешь, Одеваться эта женщина умеет, одеваться и держаться в обществе. Сегодня она выглядит очень аристократично, скорбь одухотворяет ее, поднимает над суетностью. И ума у нее палата, в сорок четвертом заполучила себе дом, хотя была в то время чуть ли не ребенком. Натану эта история пришлась очень не по нутру. Он по натуре был человек богемный, жил принципу «птичка божия не знает...».
Хотя Пихельгас и был уверен, что первая жена Нагана неравнодушна к нему, начинать разговор от этого ему было не легче.
— Позвольте еще раз... выразить вам мое сочувствие,— начал Пихельгас издалека.— Я знаю, что Натан очень ценил вас. Он не раз признавался мне, что вы единственная женщина, которую он любил серьезно горячо. Мне, своему другу, Натан доверял и такие сердечные тайны, которые обычно скрывают от людей — Благодарю вас,— польщенная Херта бросила на Пихельгаса испытующий взгляд. Чего ради привел он ее сюда, в этот кабинет? И его ли это кабинет? Борода у него, безусловно, крашена, в этом можно не сомневаться, джентльмен обязан следить за своей внешностью. А Оскара Пихельгаса Херта считала джентльменом. Главное, что он джентльмен по своей внутренней сути. Конечно, одежда и манеры тоже дело не последнее, но тому, у кого внутри нет чего-то, что так трудно определить словами, тому не помогут костюмы, сшитые из дорогой импортной ткани, да и ничто другое. Джентльмен никогда не позволит себе потерять над собой контроль, он внимателен к другим, особенно к дамам, он не разрешит себе двусмысленных пошлостей, он не скуп. И у себя дома, все равно, одинокий он или семейный, он ведет себя, как в гостях, корректно и любезно. Он всегда ест в столовой, а не на кухне, за накрытым по всем правилам столом, носит не тренировочный костюм, вытянувшийся на коленках пузырями, и не обвислый халат, а брюки с отутюженной стрелкой и домашний пиджак. Он всегда отлично вымыт и выбрит, от него приятно пахнет, он курит хороший табак. Джентльмена узнаешь как раз по таким вот мелочам, доход и машина в данном случае ничего не определяют.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Ильзе Херта приметила у стены, она сидела там с какими-то цветочками в руках. К гробу подойти не решается, знает свое место.
Острый взгляд Херты нашел и Ыйе. Та стояла в дальнем конце зала.
Ыйе даже не жила у Натана. Но Херта нисколько не сомневалась, что эта рыжеволосая ведьма из кафе — почему-то Натана всегда влекло к рыжим — была его любовницей. Конечно же, Натан сам ходил к Ыйе. Так? во всяком случае, говорили. В этом городе ничто не остается в тайне3,
1 Эпп Грюнберг волосы не красила, они у нее были русые о легким рыжеватым оттенком.
2 Человек, которому Херта доверилась, рассказывал об этом каждому, кому было не лень его слушать.
3 Херта Грюнберг не преувеличивала. В городе Ht знали все обо всех.
С каждой минутой Херта чувствовала себя все лучше и лучше.
Но потом ей стало грустно. Грусть пришла неожиданно.
Гроб, стоявший между высокими подсвечниками и лавровыми деревцами, наполнил ее сердце печалью, как и тот непреложный факт, что в гробу лежит безжизненное тело Натана. Бывшая хозяйка Херты, владелица шляпного магазинчика, мадам Ааза, ей было тогда лет пятьдесят, любила ходить в церковь на похороны совершенно незнакомых людей, чтобы преисполниться очищающей душу печали2. Женская душа нуждается в возвышенных чувствах, а «в старости из них нам остается только печаль». Так говорила своим помощницам, молоденьким девушкам, мадам Ааза, модистка, обладающая абсолютным вкусом (жена городского головы и актрисы заказывали свои шляпы только у нее). Херта спросила себя, неужели она уже достигла того возраста, когда от жизни нечего больше ждать, кроме печали. Вот тогда-то ей и стало грустно. Она пожалела себя за то, что последние лет двенадцать ей пришлось жить одной. Правда, она не совсем одинока, от Натана остался сын. Тармо не было до отца никакого дела, она позвонила ему в Даугавпилс — сын был в Латвии на практике,— но Тармо сказал, что не станет тратить время и деньги на похороны чужого старикашки. Наверно, какая-нибудь девчонка вскружила ему там голову, Тармо пошел в отца. Одинокой Херта считала себя в том смысле, что она не нашла нового спутника жизни. Кое-какие связи бывали у нее, но ни одна из них не переросла в постоянную привязанность. Может быть, она была слишком разборчива, самоуверенность придавал ей дом, не все же мужчины такие, как Натан, для которого дом — добротный, облицованный терразитной штукатуркой шестикомнатный особняк3 и красивый сад в прекрасном районе среди сосен и берез — ничего не значит. Дом Херте удалось переписать на свое имя в смутное переходное время, он принадлежал все той же мадам Ааза, которая в 1944 году уехала в Швецию, поручив Херте охранять
1 Прежняя фамилия Адамсон, в девичестве — Хирмзон.
2 Подобное утверждение вполне может быть небезосновательным, вспомним о катарсисе — альфе и омеге художественной критики.
3 Во времена их совместной жизни с Натаном две комнаты в мансарде были еще" педостроены.
свое имущество, она даже оставила ей соответствую* щий документ. Вот этот-то документ Херта искусно пустила в ход. Конечно, на дом зарились многие мужчины, но Херта презирала тех, для кого имел значение только дом, она выбирала и ждала. Теперь она уже не тешила себя надеждами. Но один луч надежды все-Т#ки поблескивал Если господин Куум овдовеет, может быть, тогда ее жизнь изменится. Господин Куум, шестидесятидвухлетний, жадный до радостей жизни мастер с мясокомбината, вторая жена которого уже восьмой год мается запущенной базедовой болезнью, давно подкатывает к ней. У Куума и у самого есть дом, выстроенный им в конце пятидесятых годов; компетентные органы трижды проверяли, откуда у Куумов такие доходы и где они брали стройматериалы, но мастер с мясокомбината вышел сухим из воды; так что Куум ухаживает за ней как за женщиной, а не как за владелицей недвижимого имущества. Жалко, что Тар-мо терпеть его не может, иначе и не называет, как неотесанным мясником. Тут Херта упрекнула себя зато, что ее мысли приняли такой странный оборот, ей следовало бы думать сейчас о Натане, например о его достоинствах, которых у Натана было несколько. Особенно ценным было одно, женщины нюхом его чуяли и ходили за ним по пятам. Это было детское добродушие и отзывчивое сердце. Натан никогда не сердился, был покладистым и нетребовательным, но, когда прилипал к какой-нибудь юбке, забывал обо всем. Херте стало еще больше жалко себя.
И тут-то она в самом деле почувствовала что-то необычное. Именно теперь, а не в гардеробе и не в вестибюле. Ока услышала шепот, который медленной волной катился го залу.
Струнный квартет играл печальную мелодию. Натана струнные инструменты не интересовали. Он умел играть на скрипке, ко душу свою отдал духовым инструментам. Деревянным и медным. У Натана было две слабости — духовая музыка и женщины, но духовая музыка оставалась все-таки на первом месте. Когда Натан был в нормальном состоянии, разумеется. Увлекшись женщиной, он забывал даже о своих трубах. Длилось это недолго — месяц, иногда два. Потом он снова обретал душевный покой и вновь начинал трубить.
Бесшумно сменился почетный караул»
Кто-то склонился над Хертой.
Она медленно подняла томный взор.
Перед ней стоял Оскар Пихельгас. Он был здесь важной персоной. И со своей крашеной, черной, как вороново крыло, бородой выглядел весьма импозантно. Хотя, увы, маловат ростом.
— Приношу тысячу извинений за то, что тревожу вас в вашей печали, но мне нужно поговорить с вами с глазу на глаз.
У Пихельгаса было очень странное выражение лица. Во всяком случае, что-то необычное в нем было.
На этот раз Херта не преувеличивала.
Пихельгас действительно был чем-то возбужден»
Явно что-то случилось.
Херта встала, да, ростом она была выше Пихельгаса. Не так чтобы на полголовы, но достаточно заметно. Ее взгляд упал на лысую макушку Пихельгаса — на розовом темени блестели две капельки пота. Херту передернуло от отвращения. Почему Пихельгас не вытрет их?
2
Оскар Пихельгас, ростом чуть ниже среднего, широкоплечий, коренастый и кривоногий, юрист с высшим образованием, год назад отпраздновавший свое пятидесятилетие, по случаю чего ему были преподнесены две картины маслом, пять гравюр, большая хрустальная ваза, комплект бокалов из чешского стекла и кресло-качалка, а предприятие выделило талон на покупку машины, действительно был раздражен. Даже несколько растерян. В замешательство его привел Неэме Акимов, инженер, внешне похожий на щуплого школьника, которого со спины из-за спадающих до плеч волос вполне можно было принять за девушку. В комнате, где собрались те, кто должен был стоять в почетном карауле, он, обращаясь к Пихельгасу, без всякого вступления выпалил:
— Вы лучше, чем кто-либо другой из наших людей, должны знать, что мы хороним чужого человека. Рост Оскара Пихельгаса был ровно 167 см,
Говоря это, Акимов даже не понизил голоса, что в аналогичной ситуации сделал бы на его месте любой воспитанный человек, он говорил своим обычным, режущим ухо, пронзительным дискантом. Во всяком случае, добрая половина собравшихся в комнате людей прекрасно слышала его.
Оскара Пихельгаса передернуло от бестактности инженера — нельзя же кричать во всеуслышание о таких деликатных вещах. Чтобы пресечь глупые слухи в зародыше, он вынужден был ответить так же громко:
— Я прекрасно знаю, кого мы хороним. Мы хороним нашего коллегу, всеми уважаемого Натана Грюнберга.
Именно так категорически он ему и ответил. Пихельгас терпеть не мог скандалов. Дав Акимову отпор, он выпроводил его из комнаты почетного караула. В тот миг Пихельгас еще ни в чем не сомневался. Росток сомнения проклюнулся в его душе несколько позднее.
В коридоре Неэме Акимов сурово, словно приводя Пихельгаса к присяге, спросил:
— Значит, по-вашему, в гробу лежит Натан Грюнберг?
— Да, наш Натан,— с достоинством уверенного в своей правоте ответственного работника ответил Пихельгас.
Пихельгас был начальником управления кадрами данного предприятия. В университете он изучал теологию и юриспруденцию — теологию до войны, юриспруденцию после. Богословский факультет он не закончил и всем объяснял, что близкое знакомство с основополагающими догматами христианства открыло ему глаза на истинное положение вещей и он уже до революции 1 стал понимать, что религия, как и всякое иное идеалистическое мировоззрение, противоречит разуму. Юридический факультет он закончил после войны заочно.
Но Неэме Акимов не отступал:
— Вы ошибаетесь, товарищ начальник управления кадрами.
— Товарищ Акимов, вы отдаете себе отчет в том, что вы говорите? — набравшись терпения, попытался переубедить похожего на девушку молодого человека Пихельгас,
Он сам привез Натана Грюнберга из морга. Вернее, он руководил группой, ,которая вынесла гроб из мрач* ного кирпичного здания взгромоздила его на машину
1 Пихельгас имеет в виду революцию 1940 года в Эстонии.
и потом внесла в зал, уже подготовленный к траурной церемонии. Когда во главе своей группы он вошел в морг, им без лишних слов указали гроб—этот дубовый гроб доставили в морг еще рано утром. Заказаны были целых два гроба: сначала самый обыкновенный, рядовой, обитый серой тканью, но неожиданно в дело вмешался Махламетс, потребовавший, чтобы Грюнберга хоронили в дубовом гробу. Первый гроб был уже оплачен, и по согласованию с начальником похоронной конторы его оставили для них в резерве: в большом коллективе за год умирают в среднем два-три работника К В морге Пихельгас Натана особенно не разглядывал, он всегда неуютно чувствовал себя в этом здании, покойники как-то стесняли, к тому же у него не было никаких особых причин для проверки. Какое-то время он, конечно, постоял у гроба, секунд пять-шесть, не больше, сразу закрывать гроб было бы неприлично. Натан выглядел каким-то чужим, Пихельгас даже сказал своим спутникам, что смерть меняет человека. Натан показался ему не похожим на себя, потому что его правое веко закрывало глаз не полностью, будто бы покойник подмигивал. Так думал Пихельгас теперь, в морге же ничего подобного ему в голову не приходило, белое неподвижное глазное яблоко под полуприкрытым веком произвело жуткое впечатление. Будь у него больше времени, он, пожалуй, постоял бы подольше и присмотрелся внимательнее к своему старому другу, но у них не было ни минуты лишней, они и так уже вышли из графика. По дороге в морг спустила шина, на смену колеса ушло много времени. Пожилой шофер похоронного бюро оказался астматиком и копушей, с колесом он провозился целых полчаса2. Так позднее оправдывался Пихельгас. Но, даже если бы времени у них было предостаточно, он все равно не стал бы разглядывать лежащего в гробу покойника. Полногрудая женщина, служительница морга, действовала уверенно и решительно, с какой стати было ему сомневаться, все ли в порядке. Нет, никаких оснований применять дополнительные контрольные меры у него не было, он был убежден, что им выдали того по-
1 Эта цифра выведена эмпирическим путем, так сказать, взята из опыта, научная статистика и теория вероятностей могут дать несколько иной результат.
2 О. Пихельгас несколько преувеличивает, на смену колеса ушло 26 минут.
койника, какого надо, и что в дубовом гробу в потертом лоснящемся выходном черном костюме со старомодным пышным бантом покоится их Натан. В гробу лежал высокий мужчина с большим продолговатым лицом и внушительных размеров носом, по всем признакам — и по внешности, и по одежде — Натан как Натан. Наконец, дубовый гроб — его-то привезли для Натана. И самое главное, ошибок в морге не может и не должно быть 1.
— Вполне отдаю себе отчет, товарищ Пихельгас. Вы привезли из морга чужого человека,— вызывающе сказал Акимов.
Ответственного специалиста по кадрам, многоопытного, с раз и навсегда установившимися взглядами, эти слова особенно уязвили. Значит, Акимов пронюхал, что это он, Пихельгас, привез покойника из морга. Не шантажирует ли он его? Пихельгасу внезапно показалось, что в действиях инженера есть какой-то скрытый смысл. Наверняка он хочет очернить его, это яснее ясного. Не стоит ли кто-нибудь за его спиной? У Акимова, безусловно, есть связи и хорошо защищенный тыл, иначе он не стал бы лезть на рожон. Или просто у него наполеоновский комплекс? Вполне возможно, что это так, недаром же в оркестре он потребовал себе тубу, самую большую тубу с самым густым и низким звуком. Но Пихельгас ничего не боится, у него тоже есть и связи и тылы и своих комплексов хватает. И, решив остаться при своем мнении, он сказал:
— Я знаю Натана Грюнберга двадцать шесть лет, а давно ли вы знаете покойного?
Но Неэме Акимов не собирался отступать:
— Всего три года. И тем не менее я твердо уверен, что в дубовом гробу лежит чужой человек.
— На чем же основываются ваши подозрения?
— Зрительная память еще ни разу не подводила меня.
— В зале присутствуют сейчас несколько сот человек, у каждого из них тоже есть зрительная память, но почему-то никто, кроме вас, не сомневается. Так что сомневайтесь на здоровье. Я считаю, что нам не о чем больше разговаривать. Вы свободны, товарищ Акимов.
1 По-видимому, это соображение оказало на Пихельгаса решающее воздействие.
Последние слова вырвались у Пихельгаса непроизвольно, до такой степени был он раздражен. Акимов непосредственно ему не подчинялся.
И тут молодой инженер произнес фразу, которая произвела на Пихельгаса сильнейшее впечатление:
— Сомневаюсь не я один. И потом, примите к сведению: я не сомневаюсь, я убежден, что в нашем дубовом гробу лежит чужой покойник.
Акимов ушел. Пихельгас проводил его растерянным взглядом. Его самоуверенность дала трещину.
Потому-то Пихельгас и решил поговорить с Хертой Грюнберг.
Попросить Херту выйти с ним из зала было нетрудно, куда труднее оказалось начать разговор. Не мог сразу выложить ей все начистоту, как этот болван Акимов. Не мог спросить напрямик, считает ли они, первая жена Грюнберга, что в гробу лежит именно Натан, а не кто-то другой? Пихельгас вспоминал, что Херта поцеловала покойника, значит, у нее не было никаких сомнений. Ну, конечно, Акимов, — всего-навсего провокатор. Но стоит за его спиной?
С Хертой Грюнберг они были знакомы давно, она прекрасно относилась к нему. Несколько раз он спал с ней — раз или два до ее официального развода с Натаном и раза два-три после него. Херта была бы не прочь выйти за него замуж, но привлекала она его не настолько, чтобы он решился навсегда связать себя с ней. Переспать иногда — дело другое. Просто так, для разнообразия или когда своя жена капризничает. Сегодня Херта прямо-таки великолепна, ничего не скажешь, Одеваться эта женщина умеет, одеваться и держаться в обществе. Сегодня она выглядит очень аристократично, скорбь одухотворяет ее, поднимает над суетностью. И ума у нее палата, в сорок четвертом заполучила себе дом, хотя была в то время чуть ли не ребенком. Натану эта история пришлась очень не по нутру. Он по натуре был человек богемный, жил принципу «птичка божия не знает...».
Хотя Пихельгас и был уверен, что первая жена Нагана неравнодушна к нему, начинать разговор от этого ему было не легче.
— Позвольте еще раз... выразить вам мое сочувствие,— начал Пихельгас издалека.— Я знаю, что Натан очень ценил вас. Он не раз признавался мне, что вы единственная женщина, которую он любил серьезно горячо. Мне, своему другу, Натан доверял и такие сердечные тайны, которые обычно скрывают от людей — Благодарю вас,— польщенная Херта бросила на Пихельгаса испытующий взгляд. Чего ради привел он ее сюда, в этот кабинет? И его ли это кабинет? Борода у него, безусловно, крашена, в этом можно не сомневаться, джентльмен обязан следить за своей внешностью. А Оскара Пихельгаса Херта считала джентльменом. Главное, что он джентльмен по своей внутренней сути. Конечно, одежда и манеры тоже дело не последнее, но тому, у кого внутри нет чего-то, что так трудно определить словами, тому не помогут костюмы, сшитые из дорогой импортной ткани, да и ничто другое. Джентльмен никогда не позволит себе потерять над собой контроль, он внимателен к другим, особенно к дамам, он не разрешит себе двусмысленных пошлостей, он не скуп. И у себя дома, все равно, одинокий он или семейный, он ведет себя, как в гостях, корректно и любезно. Он всегда ест в столовой, а не на кухне, за накрытым по всем правилам столом, носит не тренировочный костюм, вытянувшийся на коленках пузырями, и не обвислый халат, а брюки с отутюженной стрелкой и домашний пиджак. Он всегда отлично вымыт и выбрит, от него приятно пахнет, он курит хороший табак. Джентльмена узнаешь как раз по таким вот мелочам, доход и машина в данном случае ничего не определяют.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33