Не знаю, откуда у меня была такая уверенность, ведь я никогда в жизни не видел трупа. Я заметил, что ящики бюро были взломаны. Я стал звать Констанцию, выбежал в коридор и открыл дверь в ее комнату. Бедная старушка лежала на кровати со скрещенными руками, нормально одетая, только с задранной юбкой. У нее тоже был разбит череп. Тогда, господин адвокат, меня охватила паника. Я бежал, ударяясь о стены, так хотелось мне поскорее оттуда выбраться. По лестнице я сбегал, перепрыгивая через три ступеньки. Из-за этой спешки я даже споткнулся и оказался в полубессознательном состоянии на паркете. Только это меня отрезвило. Я стал себя убеждать, что все это кошмарный сон, а потом вспомнил, что нахожусь один в доме, где убиты двое людей, и что я пришел выдурить у деда денег. Я понял, что буду первым подозреваемым. Тогда я снова пошел наверх, избегая смотреть в стороны трупов. Я погасил везде свет, сошел вниз и вышел через кухню. Внизу я повесил ключ от боковых дверей в кладовке для ведер с мусором, как это делала Констанция, потом всунул ключ от калитки в почтовый ящик и ушел.
Риго слушал с огромным интересом, пытаясь обнаружить ошибку, которая выдала бы парня.
— Но ведь вы должны были знать домашние привычки, чтобы так разместить ключи. Вы там часто бывали?
— Нет,— покачал головой молодой человек.— В течение последних двух лет я был у деда всего шесть или семь раз. Однажды вечером Констанция проводила меня до калитки и сказала: «Посмотри, где мы кладем ключи, чтобы в следующий раз мне не нужно было идти тебя провожать».
— И все же это удивительно,— задумался Риго.— Никто не знал о ваших визитах. О них нет ни малейшего упоминания в первых отчетах полиции. Жинетт Гобер, уборщица, не сказала о вас ни слова. Джеймс Монгарнье тоже о них не знал. Честное слово, можно подумать, что они были тайными.
— В каком-то смысле так и было,— признался парень. Он сидел, свесив руки между коленями, с опущенной головой и взглядом, устремленным в пол.— Дед был, по сути, хорошим человеком, но, старея, стал боязливым. Как и многие старые люди, он любил
покой и не желал никаких осложнений. Он хотел, чтобы никто не знал о моих приездах и о том, что он дает мне немного денег.
— Сколько он вам давал во время ваших посещений?
— Немного. Двести пятьдесят — триста франков. Хотя дома у него всегда было много наличных денег. Он держал их на случай покупки нового полотна. Однажды дед дал мне даже пятьсот франков. Было это тогда, когда со мной была Винни. Тогда он что-то бормотал о женитьбе. Думаю, что он был бы доволен, если бы я женился на Винни.
— А почему ваш дед не давал вам больше? Он был скуп?
— Я часто задумывался над этим. По сути дела Джеймс всегда знал более или менее точно, сколько денег находится дома. Возможно, именно он ходил за деньгами в банк. Иногда мне казалось, что дед немного побаивается Джеймса. Старый человек, вы понимаете... Впрочем, Джеймс, если его хорошо знать, может внушать ужас.
— Какие у вас были отношения с Джеймсом Монгарнье?
— Никаких. Абсолютно никаких,— без малейшего колебания сказал Жилль.— Я для него был мусором. Прошу вас понять, господин адвокат... я не могу сказать о нем ничего плохого, к тому же он оплачивает мне защитника, но все же...
— Послушайте, Жилль,— сказал Риго серьезно,— мы здесь не для того, чтобы говорить друг другу любезности. Прошу вас хорошенько понять, что я должен узнать все обстоятельства дела, чтобы начать работать всерьез. Вы сказали сейчас либо слишком много, либо слишком мало. Что вы имеете в виду под этим «все же»?
— Я хотел сказать,— решился Жилль,— что не имею права читать мораль, но Джеймс стоит не больше моего. Я знаю, что мне на это ответят: он художник, ему можно многое простить. И все же он иногда с этой своей Ингеборг заходит слишком далеко.
— Что это значит?
— Мне лично компании в несколько пар на диванах его квартиры на Поль-Думер нисколько не мешают. Я даже пошел бы дальше и сказал, что я — за. Если бы Ингеборг была только нимфоманкой, это было бы еще сносно. Но несчастье ее, я думаю, в том, что она еще и порядочно чокнутая. Она живет в мире суеверий, черной магии, негритянских колдунов и бог знает чего. А Джеймс с удовольствием вдыхает этот аромат эротики и таинственности. Это добавляет ему вдохновения, как он сам утверждает.
— Это интересно,— сказал Риго.— И я допускаю, что вы сами принимали участие в тех обрядах, если так хорошо информированы.
— Я? О, нет! Я бы, наверное, туда пошел, хотя бы для того, чтобы увидеть все своими глазами, но дядя Джеймс меня никогда не пригласил бы. Это дед мне рассказывал. До него доходило эхо тех оргий.
— Я думаю, он был этим огорчен? Жилль Баландри горько рассмеялся.
— Он? Абсолютно нет. Эти мещане гораздо более испорчены, чем о них думают. Я предполагаю, что он сам заставлял рассказывать эти истории... Это была пища для его третьей молодости...
Риго передернуло и он встал. В такие моменты он отдавал себе отчет, как не хватает ему опыта. Закаленный полицейский или дальновидный адвокат сразу бы заметили слабые стороны аргументации подзащитного, пробелы в рассказе, нашли бы неожиданные вопросы. А он стоял, растерянный, перед двадцатидвухлетним парнем, свихнувшимся в безжалостной общественной системе. Риго чувствовал себя больше растроганным, чем склонным признать его виновность. В этот момент Жилль Баландри понял, что через минуту его защитник уйдет, и он опять останется один в слепом и жестоком мире большой тюрьмы. И он крикнул голосом осиротевшего ребенка:
— Господин адвокат, вы ведь меня не оставите? Вы меня вытащите отсюда, правда? Говорю вам, я невиновен, и никогда бы не подумал о чем-нибудь таком... Клянусь вам. Спросите моих друзей, спросите Винни, мою маленькую Винни...
И Жилль разразился рыданиями, но тут в комнату вошел охранник и положил тяжелую лапу на его слабое плечо, сотрясаемое рыданиями. Риго скорее убежал, чем вышел. Уже за рулем он все еще слышал умоляющий голос Жилля. Он звучал даже тогда, когда адвокат выезжал на автостраду: «Я невиновен... Клянусь вам!..»
Дело стало приобретать черты трагедии Корнеля. В тот вечер Риго был близок к решению поменять профессию, бросить карьеру, усеянную огромным количеством ловушек. Отчаявшись уснуть, он встал, набросил на пижаму халат и сел перед столом с пачкой сигарет в руке.
На первый взгляд, Ибрагим Слиман был типичным североафриканским рабочим, таким же, как сотни тысяч других, охваченных нуждой, раздавленных индустриализованным обществом, не способных управлять собственной судьбой. Полная противоположность марокканцу — Жилль Баландри — человек, по существу, того же покроя. Первый был плохо приспособлен к системе, в которой оказался чужеродным телом. Второй был отвергнут той же системой, цивилизацией, которая не смогла найти для него места. Воплощением этой цивилизации был, в определенном смысле, Джеймс Монгарнье, интеллектуал, эстет, представитель привилегированного класса сибаритов, рафинированных и извращенных. Но и он в этой пьесе играл второразрядную роль статиста и появлялся только для того, чтобы добавить красочные акценты, выявить детали. Гораздо интереснее были женщины. Первой вышла на сцену, как сказал бы режиссер, госпожа Миньон, типичная торговка, инстинктивно уверенная в вине «крысы». Можно было бы долго раздумывать, где находилось бы следствие по делу о преступлении на улице дес Розес без ее расистского чутья и страстного рвения. Следующей шла Жинетт Гобер, аппетитная и здоровая, не скрывающая своей симпатии или вожделения, когда речь шла о Джеймсе Монгарнье. Хорошая женщина, снисходи-
тельная к своему хозяину, не ханжа, к тому же быстрая и проницательная. Это она учуяла существование Полины Мерсье, трогательной воспитанницы приюта, сопротивляющейся привратностям судьбы. Полина находилась на еще одном краю этого мира. Ее антиподом была иностранка Ингеборг Монгарнье, с голой грудью и обнаженными бедрами, лежащая на роскошном диване и прекрасная, как волнующий ядовитый цветок. Жилль Баландри называл ее нимфоманкой. Риго скорее был склонен согласиться с характеристикой, данной Жинетт Гобер, которая считала ее «получокнутой». И, наконец, Винни, двадцатилетняя американка, бросившаяся в омут парижских хиппи, но в глубине души очень осторожная, очень заботившаяся о том, чтобы не обжечь свои крылышки хорошенького мотылька, не скомпрометировать себя — барышню из Новой Англии, с легкостью бросающая друга, с которым было так приятно заниматься любовью.
Вот этот мир снизу доверху, эффектная игра света и тени, отборные его представители, на этот раз освобожденные от красивой обертки. Осталось неумолимое математическое уравнение: Жилль Баландри или Ибрагим Слиман?
С терпением, заслуживающим удивления, судья Робино распутывал этот узел. Он отлично прочитывал ситуацию: каждый из двух мужчин имел и возможность, и мотив. Против каждого существовали формальные доказательства: окровавленная тряпка в багажнике автомобиля первого, отпечатки пальцев второго на месте преступления. Либо они были сообщниками, либо для одного из них дело закончится освобождением. У судьи Робино был опыт и время. Папка двойного убийства на улице дес Розес будет возвращаться на его стол регулярно, в назначенные им часы. Обвиняемым останется только вооружиться терпением.
Однако Риго проблему видел совсем иначе. Если он и был подавлен, то только потому, что посещение Жилля совершенно изменило его взгляд на дело. Пожалуй, внук Дезире Монгарнье не только представил очень убедительную версию вечера четвертого января, но его рассказ полностью совпадал с показаниями Винни, Теда и Мари-Франс. Если Жилль вышел из комнаты на улице Сегюр около восьми, он просто не мог, даже если бы угнал спортивный автомобиль, попасть в Медону, убить деда и Констанцию, перевернуть вверх дном ящики, взломать секретер и украсть деньги до половины девятого. А тем временем Слиман в половине девятого уже вернулся к машине и занялся сменой колеса. Судя по всему окровавленная тряпка уже находилась в его багажнике. К тому же невиновность Слимана опиралась исключительно на показания Полины Мерсье. Утомленный Риго погасил окурок последней сигареты, подошел к окну и погрузился в созерцание тихой улицы, хранящей в домах сон тысяч людей.
Оставались показания Полины Мерсье... Но ведь сам Риго продемонстрировал судье противоречия: убийца действовал в перчатках, однако мыл руки в «Брюнетке»; забыл об окровавленной тряпке, но старательно спрятал орудие преступления... Для защитника вина
Ибрагима Слимана казалась так же невозможна, как и вина Жилля Баландри. Но что дальше? Нельзя ли допустить, что в игру входил кто-то третий?
Глава тринадцатая
Под утро существование этого третьего стало для Риго неумолимой очевидностью. Он понял, что и судья Робино должен прийти к такому же выводу, и тогда он станет думать, что Полина Мерсье солгала потому, что была в этом заинтересована. Солгала потому, что деньги, украденные у Дезире Монгарнье, должны были принести ей избавление от судьбы вечной прислуги и переезд в солнечное Марокко. Можно было, по мнению судьи Робино, держать пари, что эта пара назавтра же после прекращения дела против Слимана уедет в Магхреб.
Надежда, что Риго докажет в конце концов невиновность своего марокканского клиента, вывела на след Жилля Баландри. Так как эта дорожка ушла из-под ног адвоката, всплыла новая версия «третьего».
Париж все еще спал. Может быть, где-то там была еще одна комната, в которой горела лампа и какой-то человек боролся со своей совестью. Риго на нескольких листках бумаги набросал описание человека, о котором он думал. Исходной точкой была для него окровавленная тряпка. Она не могла находиться в багажнике машины Слимана, когда он приехал на улицу дес Розес. В то время как он выезжал из Парижа, оба старика были еще живы. Если верить Слиману, то тряпка могла быть подброшена в багажник после половины девятого. В это время он менял колесо, и никто к нему не подходил. Потом он сразу же уехал и остановился только перед кафе. Тряпка могла быть подброшена тогда, когда Слиман был с Полиной Мерсье в ее комнате. В таком случае эта улика приобретала особое значение. Убийца избавился от нее таким образом не случайно, иначе почему же он не подбросил также орудие преступления? Ведь это позволило бы вернее направить подозрение на марокканца.
То, что спустило колесо, тоже не казалось случайностью. Убийца нарочно проколол его, чтобы задержать Слимана на улице дес Розес дольше, чем тот предполагал.
Если эти рассуждения правильны, говорил себе Риго, то это должен быть житель квартала, который заметил приезды марокканца, приятеля служанки Вилльйореев в одно и то же время, каждую среду. Исходя из этого предположения, это был человек, бывавший в доме Дезире Монгарнье и знавший о том, что старик держит дома деньги. И наконец, не следовало об этом забывать, это был подлец высшего сорта, способный убить двух человек из-за одного или двух миллионов старых франков, но недостаточно знакомый с преступным миром, чтобы иметь возможность сбыть ценные вещи. В сумме — маленькая сволочь, использовавшая подвернувшийся слу-
чай. К дополнительным условиям, которым должен отвечать кандидат для замены Слимана и Баландри, следует добавить еще одну его особенность: большую физическую силу, сочетающуюся с необычайной жестокостью.
Риго еле дождался утра, а вместе с ним времени, когда его допустили в кабинет Симони, которому он дрожащим голосом доложил о результатах своих исследований.
Достоинством крупного специалиста было его умение великолепно слушать. Но когда этот мастер красноречия систематизировал то, о чем узнал, он смог сделать потрясающие выводы. Не будучи сторонником твердых правил, адвокат Симони проповедовал взгляд, что если речь идет о защите обвиняемого, то цель оправдывает средства. В данном случае его обостренное чутье подсказало ему воспользоваться необычайной ситуацией — адвокат его собственной канцелярии, один из его «мальчиков», мог бы добиться оправдания обоих своих клиентов по одному и тому же делу. Откровенно говоря, сам Симони в своей карьере еще не имел такого дуплета.
— Что вы теперь собираетесь делать? — спросил маэстро, скрещивая на столе тщательно ухоженные руки, как будто хотел похвастаться красивыми манжетами.
Риго откашлялся.
— Если, как я допускаю, настоящий убийца живет в этом квартале и бывал на вилле Монгарнье, то надо присмотреться к знакомым стариков. Два человека лучше других информированы о повседневной жизни этого дома. Это Жинетт Гобер, уборщица, и Джеймс Монгарнье. Они чаще всех посещали виллу.
— Мне кажется, что это совершенно правильно,— сказал, подумав, Симони.— Разговор с ними может быть очень полезен. Только...
— Только что, господин адвокат?
— Возвращаясь к вашему предполагаемому портрету преступника, я вижу в нем некоторое противоречие. С одной стороны, вы описываете мелкого подлеца, совершающего убийство, по сути дела, из-за ерунды, а с другой, вы характеризуете его как человека, старательно подготовившего преступление, наблюдавшего в течение нескольких недель за Слиманом, подбрасывающего окровавленную тряпку в багажник его машины, пробивающего ему колесо... Мне кажется все это явным несоответствием. Я думаю, что здесь нечто другое.
— А именно? — спросил Риго, несколько разочарованный разрушением его прекрасного здания предположений.
— Либо одно, либо другое... Или в ваших рассуждениях где-то есть ошибка, или ваш убийца несравненно более изощренный, чем вам кажется. В любом случае моя канцелярия поможет вам. Я дам распоряжение, чтобы собрали как можно больше данных о Дезире Монгарнье, его семье, торговых связях и так далее. За работу, дорогой коллега, желаю вам успеха.
Уже было время обеда, когда Риго вышел от шефа. Прежде чем отправиться в Медону на встречу с Жинетт Гобер, он условился о свидании с Джеймсом Монгарнье. Сделал он это не без сожаления. Принимая во внимание привычки Ингеборг, было бы куда приятнее явиться к ним без предупреждения. Однако Риго боялся, что таким поступком восстановит против себя ее мужа.
Мелодичный голос негритянки ответил на телефонный звонок.
— Ни господина, ни госпожи дома нет. Кто спрашивает?
— Адвокат господина... Монгарнье. Дело важное и срочное. Не знаете ли вы, как я могу с ним связаться?
— Господин и госпожа отправились на уик-энд в Кошерель, но сегодня они должны выехать на две недели в Швейцарию, кататься на лыжах. Вы сможете с ними связаться после их возвращения...
Риго поблагодарил, положил трубку и посмотрел на часы. Было около часа. Он нашел номер в телефонной книге, позвонил в Кошерель, но линия была занята.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14