А он и не подумал. Что ж, надо идти. Оттягивать — малодушие. Едва он вышел, как попал в магнетическое поле вопрошающего взгляда. Мать сидела на диване в гостиной, зябко куталась в светло-серую кофту. После смерти отца она начала неудержимо седеть. Пока еще спасала хна, придавая ее волосам золотисто-каштановый оттенок.
— Женя, ты хоть бы рассказал, что опять надумал,— проговорила Юлия Михайловна, и повела плечами. Волнуясь, она почти всегда испытывала озноб.
— Я пока... ничего не решил, — пробормотал он, краснея.
Под взглядом матери Евгений не мог, не позволял себе кривить душой, притворяться, кого-то изображать. Да это было и невозможно. Он слишком хорошо знал, насколько высоки ее нравственные критерии. Того, кто однажды пал в ее глазах, она бесповоротно считала ничтожеством.
«Да, главный бой тут! И надо выдержать его, если намерен поступить по-своему,— в смятении думал он.— Но что ей сказать?..»
— Итак, ничего не решив, ты хочешь уволиться из армии? — сдержанно спросила она.— Даже скрываешь это от меня...
— Значит, надо сначала изобрести порох, чтобы иметь право на самостоятельность?.. Надеюсь, я все же могу распорядиться собой. А тебя мне просто не хотелось расстраивать. Потому и не говорил.
— Женик, ты же знаешь, через что мне пришлось пройти. Ты отлично понимаешь, как мне дорого то, что сейчас доверено тебе, и ты не посмеешь...
Кажется, сегодня она не намерена уходить в отвлеченный разговор о долге и призвании. Объяснение с ней принимает куда как тяжелый оборот. Розовые щеки его начала покрывать заметная бледность. Он уже уразумел смысл того, почему на плечах у матери эта кофточка,— на отвороте ее рубиново светился орден Красной Звезды.
В сорок третьем году девушка-радистка Юлия Евграфова была заброшена в один из партизанских отрядов Белоруссии. И на своих с виду хрупких плечах вынесла такое, что под силу не каждому из мужчин.
Да-да! Мечтатель! В этом причина твоих несчастий. После училища ты жил в не ком радужном тумане, был опьянен собою. Как же, на плечах офицерские погоны! А кто из молодых, самовлюбленных не мнит себя готовым командиром! Хоть сразу полк подавай... Мнил себя таковым и ты. Осознание же трудностей службы и собственных слабостей приходит позднее, и тогда возникают осложнения. И тогда такие, как ты, срываются...
Эх, Дремин! Не разобравшись, не осмыслив того, что с тобой произошло, ты сделал вывод: не по тебе служба! Запаниковал, заметался, написал рапорт. Нет, братец, не по той стежке ты пошел. И надо, надо возвращаться, пока не поздно...»
Вспомнилось, как мать только что смотрела на него с глубокой самоотверженностью и болью, и ему сделалось не по себе. Виноватая жалость к ней охватила его. Что-то колючее распирало грудь, мешало дышать.
Но как же исправить оплошность, если там Загоров? Тяжело будет служить под стражей его подозрений. Там и Анатолий, и Лена... Вспомнив о девушке, он чуть не задохнулся. Что-то нежное, неутоленное заныло под сердцем. Заныло — и стало ледяным комочком.
А пощечина!.. Он вновь почувствовал себя на минуту раздавленным тяжестью позорного воспоминания. И печально, с долгим вздохом покачал головой: тяжело будет, ох, как тяжело!.. А тебе снова хочется легкости? Сам упал в грязную лужу, сам и выбирайся из нее. Нет слов, беззаветная любовь — это та несказанная мука, которая всю жизнь при тебе; но, может, в ней как раз твой удел и прозрение.
Изнутри что-то поднималось, желая как бы унести его. Евгений сделал несколько шагов к двери и обратно, испытывая облегчение,— то облегчение, которое наступает у больного после удачной операции. Евгению казалось, что он перенес тяжелую операцию, и нечто ноющее, давно вывихнутое стало на свое место.
Он осуждал себя с самобичующей пылкостью, и как бы проходил мучительную проверку перед самим собой. В душе таяло былое, тягостное чувство обойденности. Может, со временем и он, погасив в себе беспочвенно-мечтательные, эгоистические устремления, начнет работать с людьми так же увлеченно, как Анатолий? Это было бы счастьем. Но ему еще надо переучиваться умом и сердцем.
Прежде всего, нужно выкинуть из головы глупые мысли об уходе из армии. Можно быть полезным и в должности командира взвода и дорога вперед открыта, стоит только постараться. А ты вздумал уходить!.. И как некрасиво петушился в разговоре с Загоровым, да и в кабинете командира полка. Плохо, плохо ведешь ты себя, товарищ Дремин! Порядочные люди так не поступают...
Он присел на минуту, но его опять неудержимо подняло с места. И опять вспомнился разговор с Одинцовым, рапорт... И в душе не было ничего, кроме стыда за себя.
Позорно, позорно сидеть так! Надо немедленно браться за что-либо, смыть с себя накопившуюся грязь. Вот вернется в свою часть, впряжется в дело и докажет тому же Загорову, что не хуже других. Так и должно быть. Как говорил Экзюпери, жить — значит медленно рождаться.
В глубине сознания зажигались искорки воли, хотелось уже куда-то идти, бежать. Но куда?.. «Поеду в танковое училище!» — решил он и начал собираться.
Много в тот день было у него приятных встреч. Но одна особенно взбудоражила его: он встретился со своим бывшим командиром, ныне начальником второго курса училища майором Ачкасовым. Они чуть не столкнулись в дверях первого учебного корпуса и почти одновременно узнали друг друга. Круглолицый, присадистый, Ачкасов протянул ему руку, воскликнул с нескрываемой радостью:
— О, кого я вижу!
Евгений тоже не удержался от улыбки.
— Вот вспомнил родное гвардейское... зашел.
— Так и должно быть, Евгений!.. Ну рассказывайте, в каких краях обитаете, как служба. Наверное, в отпуск прибыли?
Распространяться о своих делах не хотелось, и Евгений ограничился коротким сообщением о себе, честно добавив, что служба идет пока трудновато.
— Это хорошо, что вы объективно смотрите на вещи,— одобрительно молвил майор; неожиданно на лице его появилось выражение счастливо пришедшей мысли.— Слушайте, а в родное училище не желаете вернуться?
— Как вернуться? — не понял Евгений.
— Очень просто. У нас на втором курсе непредвиденно освобождается сразу две должности!.. Я помню, вы с отличием окончили училище, поработали в войсках, и ваша кандидатура была бы вполне подходящей. Конечно, если не предложили должность ротного...
— До ротного пока не дошло.
— Тем более... Здесь вы не будете обижены в смысле продвижения по службе. И у вас здесь мать, квартира... Не женаты еще?
— Пока нет.— Евгений был польщен вниманием майора.
— Предложение заманчивое, но внезапно так...
— Почему внезапно?.. Если бы я сказал, что сегодня и надо, а то есть время подумать. А если надумаете, то придется еще месяц-полтора подождать, пока училище сделает запрос через соответствующие инстанции. И элемент внезапности отпадает.
Неожиданность этого предложения для Евгения заключалась в том, что он лишь теперь сообразил: «В самом деле, не на одном же танковом полку свет клином сошелся!.. Перевестись — и точка. Попасть в училище — самый оптимальный вариант». И впервые подумал: как хорошо, что его рапортующей глупости не дали ходу! Иначе не было бы сейчас этого разговора.
— Что ж, если дело не слишком спешное, то воспользуюсь правом взвесить свои шансы,— отвечал после паузы.— Что я должен сделать для того, чтобы перевестись к вам?
— Написать рапорт, в котором обосновать свое желание стать преподавателем. Остальное совершится по команде.
Он расстался с майором самым дружеским образом. Домой вернулся возбужденным, в приподнятом настроении. Матери ничего не сказал. Дня два прожил в приятном сознании счастливо найденного выхода из тупика. Переведясь в училище, он все-таки уйдет из полка, от Загорова, и к нему никто не будет иметь претензий.
Мысль об этом целиком заняла его, он подсел к столу, включил торшер,— погода не улучшалась и было пасмурно. Взялся за ручку.
Пришлось изодрать несколько листков бумаги, пока написал рапорт на имя начальника училища. Написал так, как было подсказано, и перечитав раза три подряд, остался доволен. Прошелся по комнате, насвистывая что-то бодрое.
Странно, что раньше даже и не думал о возможности куда-то перевестись. А она есть! И она, конечно, реальнее намерения уволиться, приобретать новую специальность. К тому же в училище иная атмосфера. Работать ему придется не с солдатами типа Виноходова, а с любознательными курсантами, для которых он, с его знанием литературы, театра и кино, будет несомненным
авторитетом. И здесь ему откроется преподавательская дорога, если не по зубам оказалась иная (все-таки живет в нем отец-преподаватель!). Да, не все так безнадежно, как он представлял себе в минуты отчаяния. Для матери это будет приятным сюрпризом, и кто его знает, как посмотрит на это Лена, когда поймет, кого она оттолкнула...
Новые мечты были прерваны чьим-то звонком. На его вопрос, кто там, послышался знакомый, как бы воскресший из давней боли голос:
— Это я, Женя!
Еще не веря себе, он поспешно открыл. Да, это была Светлана Зайченко, его давняя, неразделенная, горько оплаканная любовь. Она держала, отклоняя в сторону, мокрый зонт — с наконечника стекала тоненькая струйка воды. Невысокая, собранная фигурка ее тоже казалась сникшей, побывавшей в воде. В коротко стриженных, с золотистым отливом волосах блестели бисеринки влаги. На лице было смущенно-виноватое выражение.
Секунда растерянности у него прошла: поспешно взяв гостью под локоток, завел в квартиру. Он был рад, что к нему пожаловала, и именно сегодня, эта красивая молодая женщина, с которой были связаны его давние
сердечные воспоминания.
— Светочка, ты являешься, как прекрасный ангел во плоти!
Она лишь печально улыбнулась в ответ да пожала его руку с нервной горячностью. Зайченко была все такая же милая, интересная, но что-то горестное залегло под ее вишневыми глазами, в складке припухших губ. К тому же она здорово похудела, точно перенес-
ла голодовку,— на щеках не играл прежний беспечный румянец. Войдя, сняла промокшие туфли, так как боялась наследить в квартире. Евгений забрал у нее и поставил в угол зонт, подал войлочные тапочки. Он прекрасно помнил прежнюю Светлану, знал, какая она выдумщица и забавница, и заговорил бодрым тоном,— так он говорил с ней на давних репетициях в драмкружке.
— Какими судьбами, Зайчонок, занесло тебя в родной город?
Она не спешила с ответом, а когда зашла в комнату, устало опустилась на стул. Он понял, что она забыла те легкие, веселоиронические отношения, и сказал просто:
— Я рад тебя видеть.
Возможно, потому, что он снова был пострадавшим, Евгений увидел в гостье не одну лишь давнюю сердечную привязанность, но такого же, как и сам, испытавшего неудачу человека. Ему передалось ее печальное настроение, и он участливо спросил:
— Ты чем-то огорчена?
Он не ошибся. Лицо ее конвульсивно дрогнуло, глаза, как родники, начали наполняться влагой. Она суетливо раскрыла сумочку, достала носовой платок.
— Да что с тобой, Зайчонок?.. Что-то случилось? Всхлипнув, она уткнулась в платочек. Евгений жалостливо подсел рядом, обнял ее за плечи.
— Не надо так...
Наконец она открыла покрасневшее лицо. По ее взгляду легко можно было догадаться о смятении.
— Прости, Женя... Боялась, что как заговорю, так и заплачу. А все равно не выдержала,— сказала она, и в голосе послышалась трагическая нотка.— Я разошлась со Всеволодом...
— Ну-у... а я то подумал бог знает что! — с эгоистическим облегчением воскликнул он. — Это не самое страшное в жизни, Светочка. Все бывает... Но, наверное, на то была серьезная причина?
Несчастно хмурясь, она теребила платок.
— Понимаешь, Женя, он оказался таким подлым, таким низким субъектом, что и передать невозможно!
Евгений мысленно представил соперника. Слово «низкий» не вязалось с его наружностью. Рослый парень с румяным лицом и несколько узковатой головой, Байков имел самоуверенный, пышущий здоровьем вид... Помня, что Светлана курила из баловства, достал папиросы, предложил ей. Она отмахнулась.
— Тогда, может, рюмку кагора для настроения?
— Не откажусь...
Поставил на стол вино, коробку с конфетами. Откупорил бутылку, налил себе и гостье. Старался делать широкие, намеренно мужские движения. Поднял рюмку, улыбнулся.
— За встречу, Зайчонок... Пусть тебе жизнь не кажется такой мрачной, какой казалась минуту назад.
Она отложила платочек и выпила. От конфет отказалась: ей не хочется сладкого. И вообще за последнее время ужасно извелась, потеряла аппетит... На лице у «ее появилась горестная улыбка.
Хозяин снова наполнил стопки.
— А теперь выкладывай, что у вас стряслось. Вздохнув, она начала свой невеселый рассказ. По ее словам, Всеволод оказался до дикости мелочным человеком. Взял на учет каждую копейку, ввел в обиход понятие «прожиточный минимум» и выделял молодой жене до двух-трех рублей ежедневно,— на постные щи. Беременная, она не могла подыскать себе работу и чувствовала неприятную зависимость от мужа.
А однажды, перекладывая вещи в его чемодане, выбрала все до дна. К своему удивлению, обнаружила плотно уложенную прокладку. Та была до того искусно вправлена, что Светлана принимала ее за дно. Не обратила бы внимания и на этот раз, если бы из-под нее не торчал розоватый уголок червонца. Вынула прокладку — и оторопела...
— Не поверишь, Женя, я растерялась. В глазах зарябило. Лежат десятки, двадцать пятки, полусотни. Больше трех тысяч.
Она опять расстроилась, потянулась было за платочком, да он пододвинул ей наполненную рюмку. — Откуда же у Всеволода такие деньги?
— Накопил, откуда еще! — Она презрительно дернула плечами.
Вот с этого и начался у них раздор. Светлана сразу припомнила, как муж после каждой получки старался остаться дома один под разным предлогом,— ему надо было спрятать излишки. А жене говорил, что помогает родителям, откладывает в кассе взаимопомощи...
Она была подавлена неприятным открытием, оскорблена. Кое-как сложив на место вещи, задвинула под койку чемодан. Лишь только вернулся со службы Всеволод, у них произошел гнусный разговор. Не обошлось без упоминания Плюшкина. Муж уверял, что заботится о будущем семьи, что они обзаведутся приличной мебелью, купят автомобиль.
Он говорил о будущих благах, а она с отвращением думала, как отказывала себе в самом необходимом, боялась съесть лишний кусок и чаще покупала постное масло, чем сливочное. Ей было ужасно стыдно перед знакомыми за свою скаредную бережливость.
Светлана поняла, что жить с ним не сможет. Хотела тут же уехать, но, словно на беду, слегла с гриппом. Не успела поправиться — начались роды. Ребенок появился на свет семимесячным и вскоре умер.
Это переполнило чашу терпения. Отчуждение, что копилось незаметно, как влага в высотах неба, разразилось бурным ливнем,— у них со Всеволодом произошел разрыв. Он взял свой чемодан с двойным дном и ушел в общежитие.
В голосе молодой женщины закипело негодование:
— И ведь рубля не оставил!.. Знал, что у меня ничего нет, и не оставил. Думал, что унижусь перед ним, приду просить прощения. А я не пошла! Заняла у соседей денег на билет и вернулась к родителям.
Рассказывая, она вздрагивала; словно находилась под током высокого напряжения. Снова разволновалась, потянула платочек к глазам.
— Как это мерзко!.. Как подло! — терзалась она.— Я так пережила...
— Успокойся, Зайчонок!.. Хочешь еще по одной? Светлана махнула рукой, соглашаясь.
Как ни странно, слушая ее, Евгений чувствовал облегчение. От выпитого вина по телу разливалось греющее тепло. На сердце были растроганность, нежность, прощение.
— Не думал, что Байков такой жмот... Но довольно о нем!—сказал он, закуривая.— Ты давно здесь?
— Давненько...
— Жаль, не знал, зашел бы.
— Я почти все время сидела дома,— вздохнула гостья.— От переживаний так похудела, что сама на себя боялась в зеркало глянуть. Мама два месяца не выпускала меня из квартиры, пока не начала поправляться. А теперь вот устраиваюсь на работу.
Она робко улыбнулась,— участие давнего друга облегчило ей душу. Он видел на ее лице приветливость, а еще — искушенность и доступность. Ее упругая грудь притягивала взгляд. Голодно припомнилось, как его преследовала плотская мука, манили ее плечи, губы.
— Кем устраиваешься?
— Ой, не спрашивай! — засмущалась она.— Кассиршей в аптеку... Я же тогда техникум бросила, осталась без специальности.
— Ничего. Главное — прошла жизненный курс. Светлана перехватила его нескромный взгляд, и ей вдруг сообщилось его волнение. В замешательстве взялась ладонями за щеки.
— Я кажется захмелела... Лицо горит.
— Вино слабенькое. Чепуха! — сказал он.— Постой, а как ты узнала, что я здесь, в Ульяновске?
— Мне сказали адрес Толи Русинова — я написала ему и спросила о тебе. Вчера получила ответ. Толя такой отзывчивый.— Она порылась в сумочке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
— Женя, ты хоть бы рассказал, что опять надумал,— проговорила Юлия Михайловна, и повела плечами. Волнуясь, она почти всегда испытывала озноб.
— Я пока... ничего не решил, — пробормотал он, краснея.
Под взглядом матери Евгений не мог, не позволял себе кривить душой, притворяться, кого-то изображать. Да это было и невозможно. Он слишком хорошо знал, насколько высоки ее нравственные критерии. Того, кто однажды пал в ее глазах, она бесповоротно считала ничтожеством.
«Да, главный бой тут! И надо выдержать его, если намерен поступить по-своему,— в смятении думал он.— Но что ей сказать?..»
— Итак, ничего не решив, ты хочешь уволиться из армии? — сдержанно спросила она.— Даже скрываешь это от меня...
— Значит, надо сначала изобрести порох, чтобы иметь право на самостоятельность?.. Надеюсь, я все же могу распорядиться собой. А тебя мне просто не хотелось расстраивать. Потому и не говорил.
— Женик, ты же знаешь, через что мне пришлось пройти. Ты отлично понимаешь, как мне дорого то, что сейчас доверено тебе, и ты не посмеешь...
Кажется, сегодня она не намерена уходить в отвлеченный разговор о долге и призвании. Объяснение с ней принимает куда как тяжелый оборот. Розовые щеки его начала покрывать заметная бледность. Он уже уразумел смысл того, почему на плечах у матери эта кофточка,— на отвороте ее рубиново светился орден Красной Звезды.
В сорок третьем году девушка-радистка Юлия Евграфова была заброшена в один из партизанских отрядов Белоруссии. И на своих с виду хрупких плечах вынесла такое, что под силу не каждому из мужчин.
Да-да! Мечтатель! В этом причина твоих несчастий. После училища ты жил в не ком радужном тумане, был опьянен собою. Как же, на плечах офицерские погоны! А кто из молодых, самовлюбленных не мнит себя готовым командиром! Хоть сразу полк подавай... Мнил себя таковым и ты. Осознание же трудностей службы и собственных слабостей приходит позднее, и тогда возникают осложнения. И тогда такие, как ты, срываются...
Эх, Дремин! Не разобравшись, не осмыслив того, что с тобой произошло, ты сделал вывод: не по тебе служба! Запаниковал, заметался, написал рапорт. Нет, братец, не по той стежке ты пошел. И надо, надо возвращаться, пока не поздно...»
Вспомнилось, как мать только что смотрела на него с глубокой самоотверженностью и болью, и ему сделалось не по себе. Виноватая жалость к ней охватила его. Что-то колючее распирало грудь, мешало дышать.
Но как же исправить оплошность, если там Загоров? Тяжело будет служить под стражей его подозрений. Там и Анатолий, и Лена... Вспомнив о девушке, он чуть не задохнулся. Что-то нежное, неутоленное заныло под сердцем. Заныло — и стало ледяным комочком.
А пощечина!.. Он вновь почувствовал себя на минуту раздавленным тяжестью позорного воспоминания. И печально, с долгим вздохом покачал головой: тяжело будет, ох, как тяжело!.. А тебе снова хочется легкости? Сам упал в грязную лужу, сам и выбирайся из нее. Нет слов, беззаветная любовь — это та несказанная мука, которая всю жизнь при тебе; но, может, в ней как раз твой удел и прозрение.
Изнутри что-то поднималось, желая как бы унести его. Евгений сделал несколько шагов к двери и обратно, испытывая облегчение,— то облегчение, которое наступает у больного после удачной операции. Евгению казалось, что он перенес тяжелую операцию, и нечто ноющее, давно вывихнутое стало на свое место.
Он осуждал себя с самобичующей пылкостью, и как бы проходил мучительную проверку перед самим собой. В душе таяло былое, тягостное чувство обойденности. Может, со временем и он, погасив в себе беспочвенно-мечтательные, эгоистические устремления, начнет работать с людьми так же увлеченно, как Анатолий? Это было бы счастьем. Но ему еще надо переучиваться умом и сердцем.
Прежде всего, нужно выкинуть из головы глупые мысли об уходе из армии. Можно быть полезным и в должности командира взвода и дорога вперед открыта, стоит только постараться. А ты вздумал уходить!.. И как некрасиво петушился в разговоре с Загоровым, да и в кабинете командира полка. Плохо, плохо ведешь ты себя, товарищ Дремин! Порядочные люди так не поступают...
Он присел на минуту, но его опять неудержимо подняло с места. И опять вспомнился разговор с Одинцовым, рапорт... И в душе не было ничего, кроме стыда за себя.
Позорно, позорно сидеть так! Надо немедленно браться за что-либо, смыть с себя накопившуюся грязь. Вот вернется в свою часть, впряжется в дело и докажет тому же Загорову, что не хуже других. Так и должно быть. Как говорил Экзюпери, жить — значит медленно рождаться.
В глубине сознания зажигались искорки воли, хотелось уже куда-то идти, бежать. Но куда?.. «Поеду в танковое училище!» — решил он и начал собираться.
Много в тот день было у него приятных встреч. Но одна особенно взбудоражила его: он встретился со своим бывшим командиром, ныне начальником второго курса училища майором Ачкасовым. Они чуть не столкнулись в дверях первого учебного корпуса и почти одновременно узнали друг друга. Круглолицый, присадистый, Ачкасов протянул ему руку, воскликнул с нескрываемой радостью:
— О, кого я вижу!
Евгений тоже не удержался от улыбки.
— Вот вспомнил родное гвардейское... зашел.
— Так и должно быть, Евгений!.. Ну рассказывайте, в каких краях обитаете, как служба. Наверное, в отпуск прибыли?
Распространяться о своих делах не хотелось, и Евгений ограничился коротким сообщением о себе, честно добавив, что служба идет пока трудновато.
— Это хорошо, что вы объективно смотрите на вещи,— одобрительно молвил майор; неожиданно на лице его появилось выражение счастливо пришедшей мысли.— Слушайте, а в родное училище не желаете вернуться?
— Как вернуться? — не понял Евгений.
— Очень просто. У нас на втором курсе непредвиденно освобождается сразу две должности!.. Я помню, вы с отличием окончили училище, поработали в войсках, и ваша кандидатура была бы вполне подходящей. Конечно, если не предложили должность ротного...
— До ротного пока не дошло.
— Тем более... Здесь вы не будете обижены в смысле продвижения по службе. И у вас здесь мать, квартира... Не женаты еще?
— Пока нет.— Евгений был польщен вниманием майора.
— Предложение заманчивое, но внезапно так...
— Почему внезапно?.. Если бы я сказал, что сегодня и надо, а то есть время подумать. А если надумаете, то придется еще месяц-полтора подождать, пока училище сделает запрос через соответствующие инстанции. И элемент внезапности отпадает.
Неожиданность этого предложения для Евгения заключалась в том, что он лишь теперь сообразил: «В самом деле, не на одном же танковом полку свет клином сошелся!.. Перевестись — и точка. Попасть в училище — самый оптимальный вариант». И впервые подумал: как хорошо, что его рапортующей глупости не дали ходу! Иначе не было бы сейчас этого разговора.
— Что ж, если дело не слишком спешное, то воспользуюсь правом взвесить свои шансы,— отвечал после паузы.— Что я должен сделать для того, чтобы перевестись к вам?
— Написать рапорт, в котором обосновать свое желание стать преподавателем. Остальное совершится по команде.
Он расстался с майором самым дружеским образом. Домой вернулся возбужденным, в приподнятом настроении. Матери ничего не сказал. Дня два прожил в приятном сознании счастливо найденного выхода из тупика. Переведясь в училище, он все-таки уйдет из полка, от Загорова, и к нему никто не будет иметь претензий.
Мысль об этом целиком заняла его, он подсел к столу, включил торшер,— погода не улучшалась и было пасмурно. Взялся за ручку.
Пришлось изодрать несколько листков бумаги, пока написал рапорт на имя начальника училища. Написал так, как было подсказано, и перечитав раза три подряд, остался доволен. Прошелся по комнате, насвистывая что-то бодрое.
Странно, что раньше даже и не думал о возможности куда-то перевестись. А она есть! И она, конечно, реальнее намерения уволиться, приобретать новую специальность. К тому же в училище иная атмосфера. Работать ему придется не с солдатами типа Виноходова, а с любознательными курсантами, для которых он, с его знанием литературы, театра и кино, будет несомненным
авторитетом. И здесь ему откроется преподавательская дорога, если не по зубам оказалась иная (все-таки живет в нем отец-преподаватель!). Да, не все так безнадежно, как он представлял себе в минуты отчаяния. Для матери это будет приятным сюрпризом, и кто его знает, как посмотрит на это Лена, когда поймет, кого она оттолкнула...
Новые мечты были прерваны чьим-то звонком. На его вопрос, кто там, послышался знакомый, как бы воскресший из давней боли голос:
— Это я, Женя!
Еще не веря себе, он поспешно открыл. Да, это была Светлана Зайченко, его давняя, неразделенная, горько оплаканная любовь. Она держала, отклоняя в сторону, мокрый зонт — с наконечника стекала тоненькая струйка воды. Невысокая, собранная фигурка ее тоже казалась сникшей, побывавшей в воде. В коротко стриженных, с золотистым отливом волосах блестели бисеринки влаги. На лице было смущенно-виноватое выражение.
Секунда растерянности у него прошла: поспешно взяв гостью под локоток, завел в квартиру. Он был рад, что к нему пожаловала, и именно сегодня, эта красивая молодая женщина, с которой были связаны его давние
сердечные воспоминания.
— Светочка, ты являешься, как прекрасный ангел во плоти!
Она лишь печально улыбнулась в ответ да пожала его руку с нервной горячностью. Зайченко была все такая же милая, интересная, но что-то горестное залегло под ее вишневыми глазами, в складке припухших губ. К тому же она здорово похудела, точно перенес-
ла голодовку,— на щеках не играл прежний беспечный румянец. Войдя, сняла промокшие туфли, так как боялась наследить в квартире. Евгений забрал у нее и поставил в угол зонт, подал войлочные тапочки. Он прекрасно помнил прежнюю Светлану, знал, какая она выдумщица и забавница, и заговорил бодрым тоном,— так он говорил с ней на давних репетициях в драмкружке.
— Какими судьбами, Зайчонок, занесло тебя в родной город?
Она не спешила с ответом, а когда зашла в комнату, устало опустилась на стул. Он понял, что она забыла те легкие, веселоиронические отношения, и сказал просто:
— Я рад тебя видеть.
Возможно, потому, что он снова был пострадавшим, Евгений увидел в гостье не одну лишь давнюю сердечную привязанность, но такого же, как и сам, испытавшего неудачу человека. Ему передалось ее печальное настроение, и он участливо спросил:
— Ты чем-то огорчена?
Он не ошибся. Лицо ее конвульсивно дрогнуло, глаза, как родники, начали наполняться влагой. Она суетливо раскрыла сумочку, достала носовой платок.
— Да что с тобой, Зайчонок?.. Что-то случилось? Всхлипнув, она уткнулась в платочек. Евгений жалостливо подсел рядом, обнял ее за плечи.
— Не надо так...
Наконец она открыла покрасневшее лицо. По ее взгляду легко можно было догадаться о смятении.
— Прости, Женя... Боялась, что как заговорю, так и заплачу. А все равно не выдержала,— сказала она, и в голосе послышалась трагическая нотка.— Я разошлась со Всеволодом...
— Ну-у... а я то подумал бог знает что! — с эгоистическим облегчением воскликнул он. — Это не самое страшное в жизни, Светочка. Все бывает... Но, наверное, на то была серьезная причина?
Несчастно хмурясь, она теребила платок.
— Понимаешь, Женя, он оказался таким подлым, таким низким субъектом, что и передать невозможно!
Евгений мысленно представил соперника. Слово «низкий» не вязалось с его наружностью. Рослый парень с румяным лицом и несколько узковатой головой, Байков имел самоуверенный, пышущий здоровьем вид... Помня, что Светлана курила из баловства, достал папиросы, предложил ей. Она отмахнулась.
— Тогда, может, рюмку кагора для настроения?
— Не откажусь...
Поставил на стол вино, коробку с конфетами. Откупорил бутылку, налил себе и гостье. Старался делать широкие, намеренно мужские движения. Поднял рюмку, улыбнулся.
— За встречу, Зайчонок... Пусть тебе жизнь не кажется такой мрачной, какой казалась минуту назад.
Она отложила платочек и выпила. От конфет отказалась: ей не хочется сладкого. И вообще за последнее время ужасно извелась, потеряла аппетит... На лице у «ее появилась горестная улыбка.
Хозяин снова наполнил стопки.
— А теперь выкладывай, что у вас стряслось. Вздохнув, она начала свой невеселый рассказ. По ее словам, Всеволод оказался до дикости мелочным человеком. Взял на учет каждую копейку, ввел в обиход понятие «прожиточный минимум» и выделял молодой жене до двух-трех рублей ежедневно,— на постные щи. Беременная, она не могла подыскать себе работу и чувствовала неприятную зависимость от мужа.
А однажды, перекладывая вещи в его чемодане, выбрала все до дна. К своему удивлению, обнаружила плотно уложенную прокладку. Та была до того искусно вправлена, что Светлана принимала ее за дно. Не обратила бы внимания и на этот раз, если бы из-под нее не торчал розоватый уголок червонца. Вынула прокладку — и оторопела...
— Не поверишь, Женя, я растерялась. В глазах зарябило. Лежат десятки, двадцать пятки, полусотни. Больше трех тысяч.
Она опять расстроилась, потянулась было за платочком, да он пододвинул ей наполненную рюмку. — Откуда же у Всеволода такие деньги?
— Накопил, откуда еще! — Она презрительно дернула плечами.
Вот с этого и начался у них раздор. Светлана сразу припомнила, как муж после каждой получки старался остаться дома один под разным предлогом,— ему надо было спрятать излишки. А жене говорил, что помогает родителям, откладывает в кассе взаимопомощи...
Она была подавлена неприятным открытием, оскорблена. Кое-как сложив на место вещи, задвинула под койку чемодан. Лишь только вернулся со службы Всеволод, у них произошел гнусный разговор. Не обошлось без упоминания Плюшкина. Муж уверял, что заботится о будущем семьи, что они обзаведутся приличной мебелью, купят автомобиль.
Он говорил о будущих благах, а она с отвращением думала, как отказывала себе в самом необходимом, боялась съесть лишний кусок и чаще покупала постное масло, чем сливочное. Ей было ужасно стыдно перед знакомыми за свою скаредную бережливость.
Светлана поняла, что жить с ним не сможет. Хотела тут же уехать, но, словно на беду, слегла с гриппом. Не успела поправиться — начались роды. Ребенок появился на свет семимесячным и вскоре умер.
Это переполнило чашу терпения. Отчуждение, что копилось незаметно, как влага в высотах неба, разразилось бурным ливнем,— у них со Всеволодом произошел разрыв. Он взял свой чемодан с двойным дном и ушел в общежитие.
В голосе молодой женщины закипело негодование:
— И ведь рубля не оставил!.. Знал, что у меня ничего нет, и не оставил. Думал, что унижусь перед ним, приду просить прощения. А я не пошла! Заняла у соседей денег на билет и вернулась к родителям.
Рассказывая, она вздрагивала; словно находилась под током высокого напряжения. Снова разволновалась, потянула платочек к глазам.
— Как это мерзко!.. Как подло! — терзалась она.— Я так пережила...
— Успокойся, Зайчонок!.. Хочешь еще по одной? Светлана махнула рукой, соглашаясь.
Как ни странно, слушая ее, Евгений чувствовал облегчение. От выпитого вина по телу разливалось греющее тепло. На сердце были растроганность, нежность, прощение.
— Не думал, что Байков такой жмот... Но довольно о нем!—сказал он, закуривая.— Ты давно здесь?
— Давненько...
— Жаль, не знал, зашел бы.
— Я почти все время сидела дома,— вздохнула гостья.— От переживаний так похудела, что сама на себя боялась в зеркало глянуть. Мама два месяца не выпускала меня из квартиры, пока не начала поправляться. А теперь вот устраиваюсь на работу.
Она робко улыбнулась,— участие давнего друга облегчило ей душу. Он видел на ее лице приветливость, а еще — искушенность и доступность. Ее упругая грудь притягивала взгляд. Голодно припомнилось, как его преследовала плотская мука, манили ее плечи, губы.
— Кем устраиваешься?
— Ой, не спрашивай! — засмущалась она.— Кассиршей в аптеку... Я же тогда техникум бросила, осталась без специальности.
— Ничего. Главное — прошла жизненный курс. Светлана перехватила его нескромный взгляд, и ей вдруг сообщилось его волнение. В замешательстве взялась ладонями за щеки.
— Я кажется захмелела... Лицо горит.
— Вино слабенькое. Чепуха! — сказал он.— Постой, а как ты узнала, что я здесь, в Ульяновске?
— Мне сказали адрес Толи Русинова — я написала ему и спросила о тебе. Вчера получила ответ. Толя такой отзывчивый.— Она порылась в сумочке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35