А комсомольцы второго взвода могут сказать о нем серьезнее и по существу. Он почувствует себя виноватым перед коллективом, А то ведь с него, как с гуся вода: захотел — и выпил...
— Что ж, пожалуй, верно, — согласился Загоров, чуть подумав, и пристально глянул на замполита; вроде бы тот думает лишь о деле. Никаких иных мыслей не отражает его темноусое лицо. Внезапно мелькнула мысль: Чугуев не такой уж каверзный человек, да и политработник он, честно говоря, незаурядный.
Комбат задержал выходящего из канцелярии капитане Приходько, велел сказать Адушкину, что состоитсЖ ротное комсомольское собрание. Повестка дня: «Персональное дело члена ВЛКСМ Виноходова».
— Усек, товарищ майор!
Капитан вышел, и комбат с замполитом остались наедине. Чугуев сел за свой стол, закурил, весело говоря:
— Надумал я, командир, провернуть одну необычную затею. Вот не знаю только, хорошо ли получится...
— А что за затея?
— Для Виноходова это будет прямо-таки холодным душем!.. Когда ездил в отпуск в апреле, останавливался в Белгороде, у тетки. Заодно побывал у родителей Виноходова. Узнал, как живут, где работают. Словно чувствовал, что пригодится.
— Выведал что-нибудь любопытное?
— Кое-что есть. Да вот сейчас пойдем и все услышим.
— Ох, и скрытный ты мужик, Василий Нилович!.. Говори, можно поздравить с повышением или еще рано?
— Можно,— улыбнулся Чугуев.— Завтра вступаю в новую должность.
— Поздравляю! — Майор искоса глянул на собеседника. Невозмутимо спокоен, словно и не думает о том, что тогда произошло. Не думает или затаился и ждет, что будет дальше?
Вспомнилось, как три года назад, придя из академии и приняв батальон, так же сидел с Чугуевым наедине. Самоуверенный, солидный, тот рассказывал о делам в ротах, советовал, как лучше строить работу. Еще тогда его независимость, привычка потрагивать большим пальцем темные усы не понравились Загорову. Показалось, что замполит намерен «подмять под себя» неоперившегося комбата... Слушай, Василий Нилович, ты тогда, когда мы
начали эту... полемику, уже знал, что тебя назначат замполитом полка? Чутуев покрутил меж пальцами дымящуюся сигарету, словно изучал. Не совсем... Накануне выезда на полигон меня
вызвал начальник политотдела. Встретил словами: «Пожалуй, скоро, усач, тебе придется впрягаться в полковую упряжку. А она нелегкая. Справишься ли?.. Замполит вашего полка назначается на другую должность».
— Почему не сказал, что уходишь из батальона?
— Могли произойти изменения. И было еще одно обстоятельство.— Чугуев рассмеялся, давая понять, что сказанное дальше следует принимать за шутку.— Если бы я проговорился, узнал бы, как ты относишься к начальству?
Загоров не принял шутки. Он был озадачен и недовольно обронил:
— Да, скрытный ты мужик, Василий Нилович. Не знал я тебя...
— Может, и скрытный.— Улыбка погасла на лице замполита: его не радовал начатый разговор.
— И какой же сделал вывод обо мне?
— Не надо, Алексей Петрович! — поморщился Чугуев.— Ты и сам знаешь, какой ты человек. Зачем ставить меня в неловкое положение? Я не злопамятен. Мой отец комиссарил еще в гражданскую, да и Отечественной изрядно прихватил — без руки из-под Харькова вернулся. Когда я закончил военно-политическое,, он сказал мне: «Вот что, Василий: на службе меряй людей по их делам, а не так, как они тебя лично почитают. И за правду держись, будто младенец за мамкину грудь. В правде спасение». Вот и не отступаю от отцовского совета.
— Почему же так сказал о моей фронтовой философии? — Комбат пристально уставился на замполита: не хитрит ли?
— А это, Алексей Петрович, уже из другой оперы.— Чугуев выпрямился, как бы давая понять, что тут он уступки не сделает.— Тогда сказал, и теперь остаюсь при том же мнении.
Загоров готов был взорваться,— его еще мучил неприятный разговор с командиром полка,— но провел рукой назад по волосам, потер шею и сдержался. «Что это я веду себя, как мальчишка? Человек со всей искренностью ко мне, а я кобенюсь. Некрасиво, брат, копировать Виноходова...» Ему даже неловко стало за себя. Он вздохнул:
— Заходил к нам батя. Беседа была крутой, весьма поучительной для меня. Так что от моей философии иамня на камне не осталось.
Ему, самолюбивому, нелегко было признаться, но он пересилил себя. С минуту стояло молчание. Как видно, Чугуеа все понял.
— У Одинцова рука тяжелая,— сказал он и, глянув на часы, поднялся.— Ладно, Алексей Петрович, быль молодцу не укор. Пошли, а то упустим самое интересное!
Загоров обрадовался возможности закончить щекотливый разговор, тоже встал... Ленинская комната встретила их веселыми голосами, смехом. У дальней стены образовалась толкучка. На доске были приколоты кнопками листки из блокнота наводчика Ванясова. Около доски стоял и сам художник, бесконечно улыбчивый, с институтским значком на мундире. Он-то и развеселил сослуживцев.
Чтобы не мешать танкистам, замполит и комбат присели за столик в переднем углу, стали слушать. Ванясов то и дело поворачивался к товарищам мальчишеским, круглым, выпуклым затылком. Русые волосы сзади сходятся косицей. У других, посмотришь, шеи ровные, широкие, волосы подрезаны красиво. А у Ваня-сова они — косицей. И шея у него худая, с ложбинкой посредине. Он отличный наводчик и служит исправно. Его избрали членом редколлегии стенгазеты «Танкист».
Загоров и Чугуев пропустили начало,»— художник демонстрировал уже не первый рисунок, язвительно комментируя:
— А тут я изобразил житие Гурьяна до службы я армии. Кое-как добив восьмой класс, он поступает я торговый техникум. Однако через год бросает его и пытается вести иную, более привлекательную жизнь. И сожалению, его взял на прицел один сердитый участ-ковый и заставил трудоустроиться. Так Гурьян Винохо-дов влился в рабочий коллектив ремонтного завода...
Прыснул от смеха и продолжал:
На следующем рисунке вы видите одухотвореннее, «легки испачканное машинным маслом лицо тан-киста , бывшего механика. Мама прислала ему очередной червонец на мелкие расходы.Карандаш карикатуриста остер и точен, как и язык. Черты лица Виноходова схвачены метко, хотя и гро-
тескно изменены: и волосы торчат больше обычного, и губы сильно вытянуты, как у сластены и упрямца.
— Да-а, этот парень зол на язык! — тихо заметил Загоров. Ему вначале не понравилась затея замполита.
— Ванясову в рот палец не клади — отхватит,— подтвердил Чугуев тоже тихо.
Между тем художник, выждав, пока улягутся шутки и смех, начал комментировать следующий рисунок:
— А здесь наш Гурьяша, измученный сухим армейским законом, влетает в первый попавшийся гастроном и просит отпустить ему бутылку коньяка за восемь двенадцать.
Из-за русых, черных и светлых солдатских голов, из-за дергающихся от смеха спин не разглядеть очередного рисунка. Пришлось довольствоваться объяснением.
— Почему Гурьян остановил свой выбор на коньяке?.. Он у мамы единственный сыночек. А мама работает в магазине, вино на разлив и, как стало недавно известно, по вечерам считает левую выручку.
Загоров слушал с нарастающим интересом. Ему, выросшему без родителей, не знавшему власти денег, вдруг начало приоткрываться нечто такое, о чем он раньше и не предполагал. Нет, это не забава, не праздное зубоскальство, а нечто серьезное, нужное для воспитания людей. Зло высмеивалось изобретательно, хлестко. А еще Ванясов своими рисунками и пояснениями к ним раскрывал солдата Виноходова с той стороны, с какой его никто не знал. Так вот что выведал Чугуев, побывав у его родителей! Стало быть, парень вырос в семье, живущей на левые доходы. Отсюда его отчужденность, замкнутость, неприятие трудностей. Его мамаша, имея легкий шальной заработок, видимо, ничего не жалела для любимого чада, и вырастила лоботряса...
— Но вернемся к приобретенному коньяку,— продолжал Ванясов, смеясь и повышая голос.— Вот в этом укромном уголке Гурьян мастерски раскупоривает сосуд и выпивает его содержимое, затем локализует спиртной запах двумя бутылками ситро...
Последний рисунок вызвал особое оживление среди танкистов, посыпались иронические замечания. Кто-то из солдат, изнемогая от смеха и толкая локтем своего соседа, громко говорил:
— Нет, ты посмотри, как изогнулся-то Гурьян!.. Как глазами косит, будто боится чего...
— Конечно, боится! — подхватил Ванясов. — Вот здесь наш гуляка заметил патруль и, шатаясь, уходит напрямик через ограду. Наконец он добрался до части и предстал перед дежурным... На этом мы заканчиваем иллюстрированный рассказ о похождениях бравого танкиста Гурьяна Виноходова. Чем все закончилось, вы хорошо знаете.
Танкисты дотошно разглядывали рисунки, задавали художнику шутливые вопросы. Тут же стоял и виновник необычного представления. Злой, взъерошенный, он не сводил с Ванясова взбешенных глаз и, кажется, готов был учинить кулачную расправу.
Рослый Индришунас, положив ему на плечо крупную руку, заговорил с дружеской усмешкой:
— Что, Гурьяша, просифонили тебя?
— Пошел, чего лапы кладешь? — истерично дернулся Виноходов.
— О, ты начинаешь нервничать! — Руку с его плеча Индришунас снял.— Тебе не нравится критика?
— Издевательство это, а не критика!
Ванясов повернул к нему голубоглазое, разрумянившееся лицо.
— Ты, Гурьян, не ценишь внимания товарищей. Это же дружеский шарж! И это забавно... Хочешь, подарю на память рисунки?
— На хрена они мне сдались, твои рисунки! Да и ты тоже...— Сплюнув, Виноходов подался прочь.
— Ага, заело, заело! — язвительным криком окатил его Ванясов.
Солдат тяжело задышал, сжимая кулаки. Остановился, ловя темным ртом воздух... Что верно, то верно: заело его крепко. Он ума не мог приложить, откуда стало известно, где работает его добычливая мама, как по вечерам считает левую выручку, иной раз не стесняясь открыто говорить о ее хмельных истоках. Именно этого ему больше всего было стыдно. Конечно, он с детства пристрастился к беззаботной жизни, любил деньги; но то, как мать добывала их, вызывало у него брезгливость. Он никогда не рассказывал ни о своих родителях, ни о том, почему ушел из торгового техникума...
Виноходова тянуло в драку. Он испытывал в ней неистовую потребность, и если бы позволили, изуродовал бы этого пачкуна с институтским значком... Увидев
комбата и замполита, потихоньку ретировался за спины товарищей. «Затея в самом деле необычная!— думал Запоров, насмешливо наблюдая за любителем коньячных напитков.— Разглядели тебя, братец, точно под микроскопом. Глубоко разглядели...»
Между тем все собрались. Пришел сменившийся с наряда секретарь комсомольской организации батальона сержант Адушкин и возвестил:
— А ну по местам, орлы! Пора открывать собрание. Танкисты начали рассаживаться, бойко разговаривая, кидаясь размашистыми остротами.
— А рисунки явно не под нос пришлись Виноходо-ву! — заметил Чугуев.— Ишь, как ерзает на стуле. Будто на ежа его посадили.
— Неплохо, неплохо придумано,— согласился комбат. Ребята все еще находились под впечатлением от карикатур и едких комментариев к ним, продолжали шутить. Однако после того, как Адушкин, уставший за сутки дежурства, с лиловыми тенями под глазами ледяным голосом доложил о сути дела, насмешливая веселость на лицах начала сменяться серьезностью. В президиум были избраны майор Чугуев, сержант Адушкин и ефрейтор Ванясов.
Загоров подсел к молодым солдатам. Чрезвычайный, собранный, он пристально и с каким-то новым чувством присматривался к ним: «Совсем, совсем мальчишки!.. Не изменились ли они, не утрачивают ли бойцовские качества? — На мгновение комбат почувствовал тревогу, но тут же успокоил себя: — А почему они должны измениться?.. В них есть все, что было в отцах, когда они во весь рост поднимались в атаки под пулями. Понадобится — встанут и сыновья. Только вот беспечны они не в меру...»
Он на минуту прервал свои раздумья, прислушиваясь к тому, что говорилось на собрании. Как и следовало ожидать, страсти накалялись. «Так в чем я не прав? — вернулся комбат к важным для него размышлениям.— Ведь я забочусь, чтобы эти самые парни не ходили недоспелыми арбузами, а становились доблестными бойцами, готовыми к любым
испытаниям. Если не пригодна для этой цели фронтовая философия, то необходим какой-то другой ускоритель для созревания солдатских душ». Комбат Загоров принадлежал к числу ищущих людей. Волевой, энергичный, любящий власть и славу, он постоянно был занят решением важного вопроса: как сообщить танкистам побольше нужных знаний, привить необходимые в бою навыки. Но при этом забывал об одной важной истине: людей надо не просто обучать, не просто добиваться, чтобы они мужали, но и воспитывать.
Разумеется, теоретически он знал, что обучение и воспитание — единый процесс, и на словах был за такой процесс. Но поскольку больше налегал на обучение, то не всегда придерживался золотого правила, а то и пренебрегал им. И словно в назидание ему, поведение Виноходова напоминало о тонкости и сложности воспитательной работы.
«Имениннику» задавали вопросы, и он стоял злой, неуступчивый, щуря глаза. Поднялся Индришунас, который до этого был в дружеских отношениях с ним. Хмурясь и глядя не в лицо ему, а куда-то на мундир, начал:
— Вот ты, Гурьян, сказал нам: выпил потому, что тебе изменила девушка — вышла замуж за другого...
— Ну, сказал. Мало ли что можно сказать!
— Да нет, ты не увиливай. Ты же говорил мне совсем другое, когда перед отъездом на полигоне получил от Жанны письмо... Может быть, повторишь сейчас при всех?
— Кому это надо? — презрительно отмахнулся Вино-ходов.
— Нам это надо! — В голосе Индришунаса вдруг появились жесткие нотки.— Еслиф ты боишься, то придется повторить мне.— Механик чуть выждал и продолжал при общем молчании:—Ты тогда сказал: «Слушай, Ионас, у меня потрясная новость!.. Жанка вылетела замуж, и за кого?.. За какого-то инженеришка с тощим окладом. Вот же дура ненормальная! Не могла посолиднев чувака найти».— Он повернулся к Гурьяну.— Верно я говорю?
В ответ — ни слова.
— Ну молчание — тоже согласие,— насупленно молвил механик.— Значит, у тебя не было причин для выпивки, и выдумал ты все для того, чтобы разжалобить нас, чтобы тебя не слишком больно хлестали за твой некрасивый поступок.— Он вытер вспотевшее от усердия лицо носовым платком и сел.
Поднялся сержант Адушкин, заговорил протестующим голосом:
— Тут надо внести уточнение: у солдата нет причины для выпивки и не может быть... Помню, мой отец рассказывал про ночной бой. Немцы неожиданно атаковали наши позиции. Все вскочили, схватились за оружие. Нападение отбили, нанесли врагам урон, да и сами потеряли многих товарищей, погиб любимый командир. Вернулись в землянку и опешили: один боец спит себе, как ни в чем не бывало. Еле-еле растолкали его. Пьян в стельку! Вечером ходил со старшиной получать ужин, встретил земляка из снабженцев, раздобыл флягу спирта.
Адушкин помолчал, кашлянул от приступа волнения.
— У того бойца как будто тоже была причина: земляка встретил. Привела эта причина к беде. Суд был короткий, на месте, под горячую руку... Так что, если у кого есть охота искать причины для выпивок, не забывайте, к чему это иногда приводит.
«Молодец все-таки Адушкин! —подумал комбат.— Ах, молодец... А Виноходов оказывается еще тот фрукт. Как был бессовестным лгуном, так им и остался. Панькаться с ним нечего».
Слово попросил механик младший сержант Савчук. Это был белокурый, мускулистый, бодрый крепыш. Выйдя на трибуну и поерошив короткие, зачесанные набок светлые волосы, начал с иронией:
— Мы с Виноходовым одногодки, вместе пришли сюда из учебки. А шо ж получается? В мене давно второй класс, готуюсь на перший, а он от третьего оторваться не может. Прирос к нему! Получается, шо человек не думает о службе. Как пришел в армию ничего не знающим, так и уйдет с низкой солдатской квалификацией. И как был рядовым, так рядовым и остался...
После Савчука выступил заряжающий Усачев, солдат первого года службы. Честный, простодушный парень с темными пятнышками от угрей на лице, он сильно волновался. Коротко и шарообразно остриженные волосы на его темно-русой голове стояли дыбом. Он говорил не очень складно, с паузами:
— От Гурьяна только и слышишь: вкалывайте, салаги, а мы свое уже отслужили.., Пойдем, салага, в столовую, кефиром угощу, потом отработаешь за меня на кухне.— Пауза.— А я в колхозе хребтил до армии. Да... И мне уже повестку принесли. Да... А трактор я не бросил: пахота осенняя шла.
— К чему вы клоните? — спросил Адушкин, когда оратор сделал очередную затяжную паузу.
Вопрос помог Усачеву сформулировать свои мысли.
— К чему?.. Что как там трудятся до последней минуты, так и в армии надо служить до последнего дня. А не кричать за полгода вперед по-куриному, что ты яичко снес. У меня все.
В выступающих не было недостатка, и виновнику пришлось выслушать немало язвительных, осуждающих слов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
— Что ж, пожалуй, верно, — согласился Загоров, чуть подумав, и пристально глянул на замполита; вроде бы тот думает лишь о деле. Никаких иных мыслей не отражает его темноусое лицо. Внезапно мелькнула мысль: Чугуев не такой уж каверзный человек, да и политработник он, честно говоря, незаурядный.
Комбат задержал выходящего из канцелярии капитане Приходько, велел сказать Адушкину, что состоитсЖ ротное комсомольское собрание. Повестка дня: «Персональное дело члена ВЛКСМ Виноходова».
— Усек, товарищ майор!
Капитан вышел, и комбат с замполитом остались наедине. Чугуев сел за свой стол, закурил, весело говоря:
— Надумал я, командир, провернуть одну необычную затею. Вот не знаю только, хорошо ли получится...
— А что за затея?
— Для Виноходова это будет прямо-таки холодным душем!.. Когда ездил в отпуск в апреле, останавливался в Белгороде, у тетки. Заодно побывал у родителей Виноходова. Узнал, как живут, где работают. Словно чувствовал, что пригодится.
— Выведал что-нибудь любопытное?
— Кое-что есть. Да вот сейчас пойдем и все услышим.
— Ох, и скрытный ты мужик, Василий Нилович!.. Говори, можно поздравить с повышением или еще рано?
— Можно,— улыбнулся Чугуев.— Завтра вступаю в новую должность.
— Поздравляю! — Майор искоса глянул на собеседника. Невозмутимо спокоен, словно и не думает о том, что тогда произошло. Не думает или затаился и ждет, что будет дальше?
Вспомнилось, как три года назад, придя из академии и приняв батальон, так же сидел с Чугуевым наедине. Самоуверенный, солидный, тот рассказывал о делам в ротах, советовал, как лучше строить работу. Еще тогда его независимость, привычка потрагивать большим пальцем темные усы не понравились Загорову. Показалось, что замполит намерен «подмять под себя» неоперившегося комбата... Слушай, Василий Нилович, ты тогда, когда мы
начали эту... полемику, уже знал, что тебя назначат замполитом полка? Чутуев покрутил меж пальцами дымящуюся сигарету, словно изучал. Не совсем... Накануне выезда на полигон меня
вызвал начальник политотдела. Встретил словами: «Пожалуй, скоро, усач, тебе придется впрягаться в полковую упряжку. А она нелегкая. Справишься ли?.. Замполит вашего полка назначается на другую должность».
— Почему не сказал, что уходишь из батальона?
— Могли произойти изменения. И было еще одно обстоятельство.— Чугуев рассмеялся, давая понять, что сказанное дальше следует принимать за шутку.— Если бы я проговорился, узнал бы, как ты относишься к начальству?
Загоров не принял шутки. Он был озадачен и недовольно обронил:
— Да, скрытный ты мужик, Василий Нилович. Не знал я тебя...
— Может, и скрытный.— Улыбка погасла на лице замполита: его не радовал начатый разговор.
— И какой же сделал вывод обо мне?
— Не надо, Алексей Петрович! — поморщился Чугуев.— Ты и сам знаешь, какой ты человек. Зачем ставить меня в неловкое положение? Я не злопамятен. Мой отец комиссарил еще в гражданскую, да и Отечественной изрядно прихватил — без руки из-под Харькова вернулся. Когда я закончил военно-политическое,, он сказал мне: «Вот что, Василий: на службе меряй людей по их делам, а не так, как они тебя лично почитают. И за правду держись, будто младенец за мамкину грудь. В правде спасение». Вот и не отступаю от отцовского совета.
— Почему же так сказал о моей фронтовой философии? — Комбат пристально уставился на замполита: не хитрит ли?
— А это, Алексей Петрович, уже из другой оперы.— Чугуев выпрямился, как бы давая понять, что тут он уступки не сделает.— Тогда сказал, и теперь остаюсь при том же мнении.
Загоров готов был взорваться,— его еще мучил неприятный разговор с командиром полка,— но провел рукой назад по волосам, потер шею и сдержался. «Что это я веду себя, как мальчишка? Человек со всей искренностью ко мне, а я кобенюсь. Некрасиво, брат, копировать Виноходова...» Ему даже неловко стало за себя. Он вздохнул:
— Заходил к нам батя. Беседа была крутой, весьма поучительной для меня. Так что от моей философии иамня на камне не осталось.
Ему, самолюбивому, нелегко было признаться, но он пересилил себя. С минуту стояло молчание. Как видно, Чугуеа все понял.
— У Одинцова рука тяжелая,— сказал он и, глянув на часы, поднялся.— Ладно, Алексей Петрович, быль молодцу не укор. Пошли, а то упустим самое интересное!
Загоров обрадовался возможности закончить щекотливый разговор, тоже встал... Ленинская комната встретила их веселыми голосами, смехом. У дальней стены образовалась толкучка. На доске были приколоты кнопками листки из блокнота наводчика Ванясова. Около доски стоял и сам художник, бесконечно улыбчивый, с институтским значком на мундире. Он-то и развеселил сослуживцев.
Чтобы не мешать танкистам, замполит и комбат присели за столик в переднем углу, стали слушать. Ванясов то и дело поворачивался к товарищам мальчишеским, круглым, выпуклым затылком. Русые волосы сзади сходятся косицей. У других, посмотришь, шеи ровные, широкие, волосы подрезаны красиво. А у Ваня-сова они — косицей. И шея у него худая, с ложбинкой посредине. Он отличный наводчик и служит исправно. Его избрали членом редколлегии стенгазеты «Танкист».
Загоров и Чугуев пропустили начало,»— художник демонстрировал уже не первый рисунок, язвительно комментируя:
— А тут я изобразил житие Гурьяна до службы я армии. Кое-как добив восьмой класс, он поступает я торговый техникум. Однако через год бросает его и пытается вести иную, более привлекательную жизнь. И сожалению, его взял на прицел один сердитый участ-ковый и заставил трудоустроиться. Так Гурьян Винохо-дов влился в рабочий коллектив ремонтного завода...
Прыснул от смеха и продолжал:
На следующем рисунке вы видите одухотвореннее, «легки испачканное машинным маслом лицо тан-киста , бывшего механика. Мама прислала ему очередной червонец на мелкие расходы.Карандаш карикатуриста остер и точен, как и язык. Черты лица Виноходова схвачены метко, хотя и гро-
тескно изменены: и волосы торчат больше обычного, и губы сильно вытянуты, как у сластены и упрямца.
— Да-а, этот парень зол на язык! — тихо заметил Загоров. Ему вначале не понравилась затея замполита.
— Ванясову в рот палец не клади — отхватит,— подтвердил Чугуев тоже тихо.
Между тем художник, выждав, пока улягутся шутки и смех, начал комментировать следующий рисунок:
— А здесь наш Гурьяша, измученный сухим армейским законом, влетает в первый попавшийся гастроном и просит отпустить ему бутылку коньяка за восемь двенадцать.
Из-за русых, черных и светлых солдатских голов, из-за дергающихся от смеха спин не разглядеть очередного рисунка. Пришлось довольствоваться объяснением.
— Почему Гурьян остановил свой выбор на коньяке?.. Он у мамы единственный сыночек. А мама работает в магазине, вино на разлив и, как стало недавно известно, по вечерам считает левую выручку.
Загоров слушал с нарастающим интересом. Ему, выросшему без родителей, не знавшему власти денег, вдруг начало приоткрываться нечто такое, о чем он раньше и не предполагал. Нет, это не забава, не праздное зубоскальство, а нечто серьезное, нужное для воспитания людей. Зло высмеивалось изобретательно, хлестко. А еще Ванясов своими рисунками и пояснениями к ним раскрывал солдата Виноходова с той стороны, с какой его никто не знал. Так вот что выведал Чугуев, побывав у его родителей! Стало быть, парень вырос в семье, живущей на левые доходы. Отсюда его отчужденность, замкнутость, неприятие трудностей. Его мамаша, имея легкий шальной заработок, видимо, ничего не жалела для любимого чада, и вырастила лоботряса...
— Но вернемся к приобретенному коньяку,— продолжал Ванясов, смеясь и повышая голос.— Вот в этом укромном уголке Гурьян мастерски раскупоривает сосуд и выпивает его содержимое, затем локализует спиртной запах двумя бутылками ситро...
Последний рисунок вызвал особое оживление среди танкистов, посыпались иронические замечания. Кто-то из солдат, изнемогая от смеха и толкая локтем своего соседа, громко говорил:
— Нет, ты посмотри, как изогнулся-то Гурьян!.. Как глазами косит, будто боится чего...
— Конечно, боится! — подхватил Ванясов. — Вот здесь наш гуляка заметил патруль и, шатаясь, уходит напрямик через ограду. Наконец он добрался до части и предстал перед дежурным... На этом мы заканчиваем иллюстрированный рассказ о похождениях бравого танкиста Гурьяна Виноходова. Чем все закончилось, вы хорошо знаете.
Танкисты дотошно разглядывали рисунки, задавали художнику шутливые вопросы. Тут же стоял и виновник необычного представления. Злой, взъерошенный, он не сводил с Ванясова взбешенных глаз и, кажется, готов был учинить кулачную расправу.
Рослый Индришунас, положив ему на плечо крупную руку, заговорил с дружеской усмешкой:
— Что, Гурьяша, просифонили тебя?
— Пошел, чего лапы кладешь? — истерично дернулся Виноходов.
— О, ты начинаешь нервничать! — Руку с его плеча Индришунас снял.— Тебе не нравится критика?
— Издевательство это, а не критика!
Ванясов повернул к нему голубоглазое, разрумянившееся лицо.
— Ты, Гурьян, не ценишь внимания товарищей. Это же дружеский шарж! И это забавно... Хочешь, подарю на память рисунки?
— На хрена они мне сдались, твои рисунки! Да и ты тоже...— Сплюнув, Виноходов подался прочь.
— Ага, заело, заело! — язвительным криком окатил его Ванясов.
Солдат тяжело задышал, сжимая кулаки. Остановился, ловя темным ртом воздух... Что верно, то верно: заело его крепко. Он ума не мог приложить, откуда стало известно, где работает его добычливая мама, как по вечерам считает левую выручку, иной раз не стесняясь открыто говорить о ее хмельных истоках. Именно этого ему больше всего было стыдно. Конечно, он с детства пристрастился к беззаботной жизни, любил деньги; но то, как мать добывала их, вызывало у него брезгливость. Он никогда не рассказывал ни о своих родителях, ни о том, почему ушел из торгового техникума...
Виноходова тянуло в драку. Он испытывал в ней неистовую потребность, и если бы позволили, изуродовал бы этого пачкуна с институтским значком... Увидев
комбата и замполита, потихоньку ретировался за спины товарищей. «Затея в самом деле необычная!— думал Запоров, насмешливо наблюдая за любителем коньячных напитков.— Разглядели тебя, братец, точно под микроскопом. Глубоко разглядели...»
Между тем все собрались. Пришел сменившийся с наряда секретарь комсомольской организации батальона сержант Адушкин и возвестил:
— А ну по местам, орлы! Пора открывать собрание. Танкисты начали рассаживаться, бойко разговаривая, кидаясь размашистыми остротами.
— А рисунки явно не под нос пришлись Виноходо-ву! — заметил Чугуев.— Ишь, как ерзает на стуле. Будто на ежа его посадили.
— Неплохо, неплохо придумано,— согласился комбат. Ребята все еще находились под впечатлением от карикатур и едких комментариев к ним, продолжали шутить. Однако после того, как Адушкин, уставший за сутки дежурства, с лиловыми тенями под глазами ледяным голосом доложил о сути дела, насмешливая веселость на лицах начала сменяться серьезностью. В президиум были избраны майор Чугуев, сержант Адушкин и ефрейтор Ванясов.
Загоров подсел к молодым солдатам. Чрезвычайный, собранный, он пристально и с каким-то новым чувством присматривался к ним: «Совсем, совсем мальчишки!.. Не изменились ли они, не утрачивают ли бойцовские качества? — На мгновение комбат почувствовал тревогу, но тут же успокоил себя: — А почему они должны измениться?.. В них есть все, что было в отцах, когда они во весь рост поднимались в атаки под пулями. Понадобится — встанут и сыновья. Только вот беспечны они не в меру...»
Он на минуту прервал свои раздумья, прислушиваясь к тому, что говорилось на собрании. Как и следовало ожидать, страсти накалялись. «Так в чем я не прав? — вернулся комбат к важным для него размышлениям.— Ведь я забочусь, чтобы эти самые парни не ходили недоспелыми арбузами, а становились доблестными бойцами, готовыми к любым
испытаниям. Если не пригодна для этой цели фронтовая философия, то необходим какой-то другой ускоритель для созревания солдатских душ». Комбат Загоров принадлежал к числу ищущих людей. Волевой, энергичный, любящий власть и славу, он постоянно был занят решением важного вопроса: как сообщить танкистам побольше нужных знаний, привить необходимые в бою навыки. Но при этом забывал об одной важной истине: людей надо не просто обучать, не просто добиваться, чтобы они мужали, но и воспитывать.
Разумеется, теоретически он знал, что обучение и воспитание — единый процесс, и на словах был за такой процесс. Но поскольку больше налегал на обучение, то не всегда придерживался золотого правила, а то и пренебрегал им. И словно в назидание ему, поведение Виноходова напоминало о тонкости и сложности воспитательной работы.
«Имениннику» задавали вопросы, и он стоял злой, неуступчивый, щуря глаза. Поднялся Индришунас, который до этого был в дружеских отношениях с ним. Хмурясь и глядя не в лицо ему, а куда-то на мундир, начал:
— Вот ты, Гурьян, сказал нам: выпил потому, что тебе изменила девушка — вышла замуж за другого...
— Ну, сказал. Мало ли что можно сказать!
— Да нет, ты не увиливай. Ты же говорил мне совсем другое, когда перед отъездом на полигоне получил от Жанны письмо... Может быть, повторишь сейчас при всех?
— Кому это надо? — презрительно отмахнулся Вино-ходов.
— Нам это надо! — В голосе Индришунаса вдруг появились жесткие нотки.— Еслиф ты боишься, то придется повторить мне.— Механик чуть выждал и продолжал при общем молчании:—Ты тогда сказал: «Слушай, Ионас, у меня потрясная новость!.. Жанка вылетела замуж, и за кого?.. За какого-то инженеришка с тощим окладом. Вот же дура ненормальная! Не могла посолиднев чувака найти».— Он повернулся к Гурьяну.— Верно я говорю?
В ответ — ни слова.
— Ну молчание — тоже согласие,— насупленно молвил механик.— Значит, у тебя не было причин для выпивки, и выдумал ты все для того, чтобы разжалобить нас, чтобы тебя не слишком больно хлестали за твой некрасивый поступок.— Он вытер вспотевшее от усердия лицо носовым платком и сел.
Поднялся сержант Адушкин, заговорил протестующим голосом:
— Тут надо внести уточнение: у солдата нет причины для выпивки и не может быть... Помню, мой отец рассказывал про ночной бой. Немцы неожиданно атаковали наши позиции. Все вскочили, схватились за оружие. Нападение отбили, нанесли врагам урон, да и сами потеряли многих товарищей, погиб любимый командир. Вернулись в землянку и опешили: один боец спит себе, как ни в чем не бывало. Еле-еле растолкали его. Пьян в стельку! Вечером ходил со старшиной получать ужин, встретил земляка из снабженцев, раздобыл флягу спирта.
Адушкин помолчал, кашлянул от приступа волнения.
— У того бойца как будто тоже была причина: земляка встретил. Привела эта причина к беде. Суд был короткий, на месте, под горячую руку... Так что, если у кого есть охота искать причины для выпивок, не забывайте, к чему это иногда приводит.
«Молодец все-таки Адушкин! —подумал комбат.— Ах, молодец... А Виноходов оказывается еще тот фрукт. Как был бессовестным лгуном, так им и остался. Панькаться с ним нечего».
Слово попросил механик младший сержант Савчук. Это был белокурый, мускулистый, бодрый крепыш. Выйдя на трибуну и поерошив короткие, зачесанные набок светлые волосы, начал с иронией:
— Мы с Виноходовым одногодки, вместе пришли сюда из учебки. А шо ж получается? В мене давно второй класс, готуюсь на перший, а он от третьего оторваться не может. Прирос к нему! Получается, шо человек не думает о службе. Как пришел в армию ничего не знающим, так и уйдет с низкой солдатской квалификацией. И как был рядовым, так рядовым и остался...
После Савчука выступил заряжающий Усачев, солдат первого года службы. Честный, простодушный парень с темными пятнышками от угрей на лице, он сильно волновался. Коротко и шарообразно остриженные волосы на его темно-русой голове стояли дыбом. Он говорил не очень складно, с паузами:
— От Гурьяна только и слышишь: вкалывайте, салаги, а мы свое уже отслужили.., Пойдем, салага, в столовую, кефиром угощу, потом отработаешь за меня на кухне.— Пауза.— А я в колхозе хребтил до армии. Да... И мне уже повестку принесли. Да... А трактор я не бросил: пахота осенняя шла.
— К чему вы клоните? — спросил Адушкин, когда оратор сделал очередную затяжную паузу.
Вопрос помог Усачеву сформулировать свои мысли.
— К чему?.. Что как там трудятся до последней минуты, так и в армии надо служить до последнего дня. А не кричать за полгода вперед по-куриному, что ты яичко снес. У меня все.
В выступающих не было недостатка, и виновнику пришлось выслушать немало язвительных, осуждающих слов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35