Их было пятеро: трое мужчин и две женщины. Одна из них — молоденькая блондинка с выщипанными бровями и загнутыми, как у американской кинозвезды, ресницами, в беличьем манто, накинутом на обнаженные плечи, громко захлопала в ладоши:
— Ну, что я говорила? Никого нет, пусто. И очень уютно. Идемте! Мы тут отлично проведем время.
Они мигом обступили стойку и стали усаживаться на высокие табуреты. Адвокат Краевский пристроился рядом с блондинкой. Согнув толстую красную шею, он зашептал ей что-то на ухо. Она рассеянно слушала и следила глазами за молодым, интересным брюнетом, стоявшим у противоположного конца стойки.
— Доктор, садитесь сюда!— позвала она. Хелмицкий брезгливо поморщился. Выпитая водка
давала себя знать. Он был на взводе, глаза, оттененные девичьими ресницами, сузились и блестели.
— Кой черт принес сюда этих кретинов!
Но те, к кому относились эти слова, слишком шумели и были поглощены собой, чтобы расслышать.
Хелмицкий поискал глазами Кристину. Она разливала коньяк, но, почувствовав на себе его взгляд* посмотрела в его сторону. Он слегка кивнул, давая понять, чтобы она подошла к их столику. Но она только улыбнулась и продолжала разливать. Толстый адвокат что-то говорил ей.
Мацек потянулся за рюмкой.
— Анджей!
Анджей давно перестал есть. Он сидел, подперев голову рукой, светлые волосы упали ему на лоб.
— Выпьем?
Они молча выпили. Мацек снова посмотрел в сторону буфета, на этот раз безуспешно. Кристину заслоняла от него широкая спина адвоката. Блондинка, наклонившись к своему соседу справа, громко смеялась. Манто сползло у нее с одного плеча — плечо было голое, покатое, красивой формы. Двое других мужчин любезничали со второй дамой. Все трое были навеселе. Хелмицкий упорно смотрел на Кристину, но она, казалось, всецело была занята новыми посетителями. Наконец Мацек не выдержал.
— Анджей, не знаешь, что это за типы?
— Кто?
— Да вон те подонки у буфета. Анджей даже головы не повернул.
— У тебя что, других забот нет?
— Ты знаешь их? Похоже, что они здешние. Анджей откинул со лба волосы и поднял голову.
— Знаешь?
— Нет. Только вон того, с красной шеей.
— Отвратительный тип. С удовольствием дал бы ему в морду. Кто он такой?
— Здешний адвокат.
— Подлец?
— Похоже.
— Дать ему?
— Дай.
Хелмицкий решительно встал. Анджей схватил его за руку.
— Ты что, спятил?
— Отстань! Сам сказал, чтобы я ему по морде съездил.
— Сядь!
— Терпеть могу субъектов с бьтытт шеями...
— Сядь, слышишь? Помедлив немного, Мацей сел.
— Послушай, Мацек,,.— начал Анджей,— Я жочу серьезно поговорить с тобой. Час назад я виделся с Фло-рианом и имел с ним длинный разговор.
Мацек быстро обернулся к нему. Лицо у него сразу стало трезвое, напряженное и настороженное,
— Влетело?
— Нет.
— Не может быть! Неужто не влетело? А я-то думал, что он намылил тебе голову и поэтому ты скис Ну?
— Все в порядке,
— Согласился?
— Да.
— И против меня не возражал?
— Нет.
— Здорово!— обрадовался Мацек.— Знаешь, я боялся, что он не согласится. Но на всякий случай подготовил почву. Угадай, где я буду иметь честь спать сегодня?
~ Где?
— Здесь.
— Получил комнату?
— Я да не получу! И еще какую, если бы ты знал. Представь себе, мы соседи.
— С ним?
— Ага! И мне удалось увидеть его. Он стоял совсем рядом, вот как ты сейчас Симпатичный тип. Угостил меня сигаретой. Американской, Здорово, а?
Анджей посмотрел на него, но ничего не сказал. Мацек расправил нлечи.
— Блеск! Все идет как по маслу. Будь покоен, ш лучшем виде обделаю это дельце, исправлю сегодняшнюю халтуру...
— Не ори,— буркнул Анджей, Мацек пожал плечами.
— Излишняя предосторожность. Кто нас здесь слышит?— Но голос все-таки понизил,— Вот увидишь, юшсс покажу: быстрота, ловкость, изящество. А потом — фыоть — и улетели! Это решено?
— В лес? Да, во вторник,
— В отряд Серого?
— Не совсем. Серый влип,
— А, черт! Где?
— Не знаю, Флориан подробностей не сообщал. Во всяком случае, на нем можно поставить крест.
— Жаль парня,— огорчился Мацек.— Видно, дал маху. На его место уже кого-нибудь назначили?
Анджей заколебался.
— Да.
— Кого?
— Меня.
Хелмицкий онемел от удивления.
— Ну да? Вот здорово! Послушай, старик, это надо обмыть! Закажем еще графинчик?
Анджей покачал головой.
— Не хочешь? Ну, еще по рюмочке.
— Нет, больше ни капли.
— Что с тобой?
— Ничего. Просто не хочу больше пить.
— Ты что, заболел?
— Не приставай. Сказано, не хочу. Мацек недоверчиво посмотрел на него.
— Дело твое. Только...
— Что «только»?
— Нет, ничего.
На дне графина оставалось еще немного водки. Мацек нйлил себе и быстро выпил. Настроение у него явно испортилось.
— Ну и орут, скоты!
У стойки осталась сидеть только часть компании. Блондинка пошла танцевать с красавцем доктором. Покинутый адвокат поменялся местами с приятелем и теперь обхаживал другую даму. Это была высокая брюнетка, с экзотическим птичьим профилем и большим ярким ртом. Кристина, воспользовавшись минутной передышкой, писала в стороне счета.
Хелмицкий закурил и решительно встал.
— Куда?— встревожился Анджей.
— Не волнуйся. Сейчас вернусь.
Полукруглая, сияющая никелем стойка имела только один выход, сзади, за кофейным автоматом. Хелмицкий направился туда и встал в проходе, засунув руки в карманы брюк.
Кристина заметила его не сразу. А когда увидела, слегка покраснела и отложила в сторону блокнот со счетами. С минуту она колебалась, но все-таки подошла к нему. В платье из тонкой гладкой материи она выглядела стройной и легкой. На лице у нее уже не было следов смущения. Она даже улыбалась и при этом слегка щурила блестящие глаза, которые казались еще более раскосыми.
— Чем могу служить?
— Вы совсем про нас забыли.
Он в упор смотрел на ее губы, но она сделала вид, что не замечает этого.
— Прошу прощения, постараюсь исправиться.
— Правда?
— Что вам принести? Еще водки?
— Пока нет.
— Нет? А я-то всегда считала, что молодые люди в высоких сапогах много пьют.
Мацек прищурился.
— Опыт?
— Возможно,— сказала она, не смущаясь.— И надо сказать, не из приятных.
Хелмицкий только сейчас вынул изо рта сигарету.
— Когда приходит ваша сменщица? В десять?
— Да.
— Значит, через полчаса.
— Ну и что?
Он подошел ближе.
— Вы могли бы освободиться в одиннадцать?
Она не ответила. Он стоял так близко, что она чувствовала на лице его горячее дыхание.
— Ведь это нетрудно устроить. Скажите, что плохо себя чувствуете. Мол, разболелась голова и вы должны пойти домой, что-нибудь в этом роде...
Блондинка, наверно, вернулась на свое место. У них за спиной раздался ее громкий смех. Кристина оглянулась.
— Не торопитесь,— буркнул Хелмицкий.— Подождут, ничего с ними не сделается. Ну, как?
— Что «как»?
— Сможете освободиться?
— Допустим. И что же дальше?
— Не догадываетесь?
— Нет. Я ужасно недогадливая.
— Неужели? Я остановился здесь, в «Монополе». Кристина слегка откинула назад голову и посмотрела
на него смеющимися глазами.
— Правда? Как это мило с вашей стороны.
— Спасибо. Второй этаж, комната восемнадцать.
— Вы уверены в этом?
— Это легко проверить. Значит, в одиннадцать?
— Очень сожалею...
— Уже?
— ...но я привыкла проверять только счета.
— Только?
— И они у меня тоже никогда не сходятся. Хелмицкий бросил окурок на пол, придавил ногой
и снова засунул руки в карманы.
— Значит, только счета проверяете?
— Ничего не поделаешь, такая уж у меня работа.
— На этот раз можете проверять смело. Наверняка не прогадаете.
— Охотно верю.
— Панна Кристина!— послышался голос адвоката Краевского.
Кристина повернулась, но Хелмицкий загородил ей дорогу.
— Итак?..
— Итак?— повторила она.
— Комната восемнадцатая. В одиннадцать часов.
— Это я запомнила. Но...
— Какие тут могут быть «но»?
— Ну, подумайте сами, стоит ли проверять такую мелочь. Я верю вам на слово.
Свенцкий рассеянно оглядел присутствующих. Когда садились за стол, получилась небольшая заминка из-за того, что Древновскии по известной причине не успел разложить возле приборов заранее приготовленные карточки с фамилиями приглашенных. Свенцкий мило улыбался, был изысканно любезен, но его душила ярость. Глядя на своего секретаря, который, как манекен, двигался вокруг стола, он в бешенстве сжимал кулаки. «Я этому шуту гороховому покажу»,— решил он. На репортера, чье пьяное бормотание время от времени доносилось до него, он предпочитал вообще не смотреть.
Грошик знал почти всех присутствующих и чувствовал себя как рыба в воде. Появление новых гостей отвлекло внимание Свенцкого. Древновскии тоже куда-то скрылся, и Грошик, не желая оставаться в одиночестве, переметнулся к местному начальнику госбезопасности, майору броне. Это был еще совсем молодой парень, лет двадцати с небольшим, щуплый и приземистый, с хмурым мальчишеским лицом, изуродованным глубоким шрамом на щеке. Такой высокий пост Врона занимал благодаря своему героическому партизанскому прошлому. Любитель выпить и повеселиться, он относился к Грошику даже с симпатией.
— Вы, я вижу, успели уже заложить?— сказал он, похлопав Грошика по плечу.
Грошик захихикал.
—* А то как же! Ничего, и ты заложишь.
— Эх!— скривился Врона.— Терпеть не могу этих церемоний. Они только для проклятых буржуев хороши...
Грошик потер руки.
— Ничего, привыкнешь... вот увидишь, привыкнешь... Но он не успел дать волю своему красноречию, так
как к нему подошел подосланный Свенцким главный редактор «Островецкого голоса» Павлицкий — очень высокий, широкоплечий мужчина, с толстой шеей и огромной, как у тапира, головой. Плюгавенький Грошик едва доставал ему до плеча. Павлицкий грозно надвинулся на него.
— Немедленно выметайся отсюда!
— Я?— Грошик икнул.— Ишь чего захотел. Сам выметайся!
— Не уйдешь?
— И не подумаю! Демократия у нас теперь или нет?
— Не уйдешь?
Грошик стоял, задрав голову, и нагло улыбался.
— А мне здесь очень нр...равится.
— Погоди ж ты у меня...
— Грозишься?
— Я тебе покажу...
— Мне грозишь? А кто санацию восхвалял? Павлицкий покраснел.
— Замолчи, скотина!
— А может, не восхвалял?
Павлицкий бросил тревожный взгляд на майора, который разговаривал неподалеку с Вейхертом. К ним подошли Щука и Подгурский. Свенцкий, занятый разговором с комендантом города полковником Багинским, предпочитал держаться на некотором расстоянии и издали наблюдать за действиями Павлицкого.
— Заткнись!— рявкнул редактор. Грошик захихикал.
— А что, не восхвалял?
— Тише, ты!
— Не восхвалял, скажешь?.. Павлицкий не выдержал.
— А ты сам?
— Я?— Грошик самодовольно надулся.— Восхвалял, а то как же!
— Ну, и заткнись тогда!
— А вот и не заткнусь! Что ты мне сделаешь? Я всегда выслуживаюсь перед начальством. А ты вот восхвалял санацию.
Павлицкий даже посинел от бешенства. Брона с любопытством посматривал в их сторону.
— А ты восхвалял, не отвертишься!— заверещал Грошик.
Павлицкий сжал кулаки,— казалось, он вот-вот кинется на репортера и придавит его своим огромным телом. Но он взял себя в руки.
— Погоди! Завтра я с тобой поговорю,— сказал он и повернулся к нему спиной.
— Восхвалял! Восхвалял!— торжествующе крикнул ему вдогонку Грошик.
Свенцкий, заметив, что Павлицкий отошел от Грошика, под каким-то предлогом оставил полковника.
— Ну, что?— прошептал он, беря Павлицкого под руку.— Все в порядке, пан редактор?
Павлицкий махнул рукой.
— Разве с ним сейчас договоришься? Он пьян в стельку.
— Пся крев!
— По-моему, лучше его не трогать. Ничего не поделаешь.
— Как? Оставить здесь? Это невозможно.
— А если он скандалить начнет?
— Ну,— пробормотал Свенцкий,— найдем на него управу. Но, может, в самом деле не стоит...
— Конечно. К чему было приглашать этого подонка?
— Дорогой мой, разве я приглашал его?
— Откуда же он тут взялся?
Теперь Свенцкий, в свою очередь, махнул рукой.
— А, теперь уж все равно! Он осмотрелся по сторонам.
— Ну, кажется, все в сборе. Можно садиться за стол. Когда после короткого замешательства все наконец
уселись, Свенцкий с минуту колебался: не поднять ли первый бокал за здоровье Щуки. Но тут же убедился, что момент для этого сейчас неподходящий. Все были заняты тем, что торопливо накладывали себе на тарелки еду. Блюда с закусками переходили из рук в руки. Свенцкий сам был чертовски голоден и, кроме того, не знал, с чего начать свою речь, первую (при мысли об этом даже смягчился его гнев) речь в качестве члена правительства. Поэтому он ограничился тем, что, перегнувшись через стол, фамильярно сказал Щуке:
— За ваше здоровье, товарищ Щука!
— Дай бог не в последний раз,— благодушно прибавил полковник Багинский.
Свенцкий сидел между двумя военными: Вроной и Багинским. Напротив сидел Щука, его соседом справа был Вейхерт, слева — председатель городского совета Калицкий.
Древновский по-прежнему двигался как манекен — осторожно и медленно, словно это могло утишить шум в голове. Он занял место на конце стола. Еда вызывала у него отвращение. Кусок не лез в горло. Но он все-таки заставил себя положить на тарелку немного мяса, с трудом проглотил и сделал попытку присоединиться к оживленному разговору, который на этом конце стола вели профсоюзные деятели. Но слова доходили до него глухо, словно в ушах была вата. А лица ближайших соседей принимали в ярком свете какие-то странные, искаженные очертания. Рядом с ним сидел притихший Грошик. Он удивленно таращил мутные глазки и с кроткой улыбкой беспомощно размазывал по тарелке заливное из карпа. Древновского охватило отчаяние. Он вдруг понял, что все безвозвратно и безнадежно погибло. Планы и смелые мечты, карьера, будущее — все насмарку. Везет, как утопленнику!
Вдруг до него донесся резкий, скрипучий голос соседа:
— Что это у вас полная рюмка? Вы не пьете?
И Древновский с удивлением почувствовал, как этот чужой голос моментально отрезвил его. Исчезла скованность, из ушей словно вынули пробки, гул в голове утих. Он непринужденно рассмеялся и сказал своим обычным голосом:
— Нет, почему же... Правда, я уже сегодня пил...
— Ну, это не беда.
Древновский одним духом осушил рюмку и оглянулся на Свенцкого. Тот был занят разговором с насупленным Вроной. За столом становилось все оживленней. Лакеи двигались бесшумно, как бесплотные духи, и следили, чтобы рюмки не пустовали. Гости на дальнем конце стола, не дожидаясь, пока им нальют, сами наполняли свои рюмки.
Щука обрадовался, что его соседом по столу оказался Калицкий. Они были старыми друзьями. Познакомились они давно, еще перед первой мировой войной, которая обоих застала в Женеве. Щуке тогда еще не было двадцати, он изучал химию и жил по-студенчески, впроголодь. Калицкий был на несколько лет старше его, опытнее, умнее, лучше разбирался в политической обстановке. В отличие от Щуки, чей отец был портным в провинциальном городишке, Калицкий-происходил из богатой помещичьей семьи с Украины. Но, как говорится, «в семье не без урода». Еще в младших классах гимназии он сблизился с кружком социалистически настроенной молодежи, был уличен в нелегальной деятельности и исключен с волчьим билетом. А так как недостатка в средствах он не испытывал, ему ничего не стоило сменить царскую Варшаву на либеральный австро-венгерский Краков. Но с социализмом пылкий шляхтич не расстался. Ради него он отрекся от оскорбленной, разгневанной семьи. Отказался и от материальных благ, щедро плывших с украинского чернозема. Порвав с прошлым, он начал самостоятельную жизнь и вскоре с независимым видом шагал по избитой краковской мостовой в таких же рваных ботинках, как большинство его новых знакомых. Получив аттестат зрелости, он ненадолго уехал в Англию, потом жил некоторое время в Бельгии и, наконец, перебрался в Швейцарию, окончательно освоившись с хронической нуждой. Его страстно увлекала идея кооперации, и он решил посвятить ей жизнь. Во время войны они со Щукой жили даже в одной комнате. В те годы Щука находился под сильным влиянием Калицкого. Позже, когда они вернулись на родину и каждый начал работать по своей специальности, дороги их постепенно разошлись. Щуку не удовлетворяла программа социалистов, он пошел дальше и вступил в коммунистическую партию. Он рано женился и обрел в жене верного товарища и единомышленника. К сожалению, на службе он постоянно наталкивался на непреодолимые трудности. Будучи хорошим специалистом, он из-за своих политических убеждений, которых не скрывал, все время вступал в конфликты с начальством и вынужден был менять работу. А потом, в тридцатых годах, неоднократные столкновения с полицией положили конец его карьере.
Несмотря на то что он был опытным инженером, перед ним были закрыты все дороги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
— Ну, что я говорила? Никого нет, пусто. И очень уютно. Идемте! Мы тут отлично проведем время.
Они мигом обступили стойку и стали усаживаться на высокие табуреты. Адвокат Краевский пристроился рядом с блондинкой. Согнув толстую красную шею, он зашептал ей что-то на ухо. Она рассеянно слушала и следила глазами за молодым, интересным брюнетом, стоявшим у противоположного конца стойки.
— Доктор, садитесь сюда!— позвала она. Хелмицкий брезгливо поморщился. Выпитая водка
давала себя знать. Он был на взводе, глаза, оттененные девичьими ресницами, сузились и блестели.
— Кой черт принес сюда этих кретинов!
Но те, к кому относились эти слова, слишком шумели и были поглощены собой, чтобы расслышать.
Хелмицкий поискал глазами Кристину. Она разливала коньяк, но, почувствовав на себе его взгляд* посмотрела в его сторону. Он слегка кивнул, давая понять, чтобы она подошла к их столику. Но она только улыбнулась и продолжала разливать. Толстый адвокат что-то говорил ей.
Мацек потянулся за рюмкой.
— Анджей!
Анджей давно перестал есть. Он сидел, подперев голову рукой, светлые волосы упали ему на лоб.
— Выпьем?
Они молча выпили. Мацек снова посмотрел в сторону буфета, на этот раз безуспешно. Кристину заслоняла от него широкая спина адвоката. Блондинка, наклонившись к своему соседу справа, громко смеялась. Манто сползло у нее с одного плеча — плечо было голое, покатое, красивой формы. Двое других мужчин любезничали со второй дамой. Все трое были навеселе. Хелмицкий упорно смотрел на Кристину, но она, казалось, всецело была занята новыми посетителями. Наконец Мацек не выдержал.
— Анджей, не знаешь, что это за типы?
— Кто?
— Да вон те подонки у буфета. Анджей даже головы не повернул.
— У тебя что, других забот нет?
— Ты знаешь их? Похоже, что они здешние. Анджей откинул со лба волосы и поднял голову.
— Знаешь?
— Нет. Только вон того, с красной шеей.
— Отвратительный тип. С удовольствием дал бы ему в морду. Кто он такой?
— Здешний адвокат.
— Подлец?
— Похоже.
— Дать ему?
— Дай.
Хелмицкий решительно встал. Анджей схватил его за руку.
— Ты что, спятил?
— Отстань! Сам сказал, чтобы я ему по морде съездил.
— Сядь!
— Терпеть могу субъектов с бьтытт шеями...
— Сядь, слышишь? Помедлив немного, Мацей сел.
— Послушай, Мацек,,.— начал Анджей,— Я жочу серьезно поговорить с тобой. Час назад я виделся с Фло-рианом и имел с ним длинный разговор.
Мацек быстро обернулся к нему. Лицо у него сразу стало трезвое, напряженное и настороженное,
— Влетело?
— Нет.
— Не может быть! Неужто не влетело? А я-то думал, что он намылил тебе голову и поэтому ты скис Ну?
— Все в порядке,
— Согласился?
— Да.
— И против меня не возражал?
— Нет.
— Здорово!— обрадовался Мацек.— Знаешь, я боялся, что он не согласится. Но на всякий случай подготовил почву. Угадай, где я буду иметь честь спать сегодня?
~ Где?
— Здесь.
— Получил комнату?
— Я да не получу! И еще какую, если бы ты знал. Представь себе, мы соседи.
— С ним?
— Ага! И мне удалось увидеть его. Он стоял совсем рядом, вот как ты сейчас Симпатичный тип. Угостил меня сигаретой. Американской, Здорово, а?
Анджей посмотрел на него, но ничего не сказал. Мацек расправил нлечи.
— Блеск! Все идет как по маслу. Будь покоен, ш лучшем виде обделаю это дельце, исправлю сегодняшнюю халтуру...
— Не ори,— буркнул Анджей, Мацек пожал плечами.
— Излишняя предосторожность. Кто нас здесь слышит?— Но голос все-таки понизил,— Вот увидишь, юшсс покажу: быстрота, ловкость, изящество. А потом — фыоть — и улетели! Это решено?
— В лес? Да, во вторник,
— В отряд Серого?
— Не совсем. Серый влип,
— А, черт! Где?
— Не знаю, Флориан подробностей не сообщал. Во всяком случае, на нем можно поставить крест.
— Жаль парня,— огорчился Мацек.— Видно, дал маху. На его место уже кого-нибудь назначили?
Анджей заколебался.
— Да.
— Кого?
— Меня.
Хелмицкий онемел от удивления.
— Ну да? Вот здорово! Послушай, старик, это надо обмыть! Закажем еще графинчик?
Анджей покачал головой.
— Не хочешь? Ну, еще по рюмочке.
— Нет, больше ни капли.
— Что с тобой?
— Ничего. Просто не хочу больше пить.
— Ты что, заболел?
— Не приставай. Сказано, не хочу. Мацек недоверчиво посмотрел на него.
— Дело твое. Только...
— Что «только»?
— Нет, ничего.
На дне графина оставалось еще немного водки. Мацек нйлил себе и быстро выпил. Настроение у него явно испортилось.
— Ну и орут, скоты!
У стойки осталась сидеть только часть компании. Блондинка пошла танцевать с красавцем доктором. Покинутый адвокат поменялся местами с приятелем и теперь обхаживал другую даму. Это была высокая брюнетка, с экзотическим птичьим профилем и большим ярким ртом. Кристина, воспользовавшись минутной передышкой, писала в стороне счета.
Хелмицкий закурил и решительно встал.
— Куда?— встревожился Анджей.
— Не волнуйся. Сейчас вернусь.
Полукруглая, сияющая никелем стойка имела только один выход, сзади, за кофейным автоматом. Хелмицкий направился туда и встал в проходе, засунув руки в карманы брюк.
Кристина заметила его не сразу. А когда увидела, слегка покраснела и отложила в сторону блокнот со счетами. С минуту она колебалась, но все-таки подошла к нему. В платье из тонкой гладкой материи она выглядела стройной и легкой. На лице у нее уже не было следов смущения. Она даже улыбалась и при этом слегка щурила блестящие глаза, которые казались еще более раскосыми.
— Чем могу служить?
— Вы совсем про нас забыли.
Он в упор смотрел на ее губы, но она сделала вид, что не замечает этого.
— Прошу прощения, постараюсь исправиться.
— Правда?
— Что вам принести? Еще водки?
— Пока нет.
— Нет? А я-то всегда считала, что молодые люди в высоких сапогах много пьют.
Мацек прищурился.
— Опыт?
— Возможно,— сказала она, не смущаясь.— И надо сказать, не из приятных.
Хелмицкий только сейчас вынул изо рта сигарету.
— Когда приходит ваша сменщица? В десять?
— Да.
— Значит, через полчаса.
— Ну и что?
Он подошел ближе.
— Вы могли бы освободиться в одиннадцать?
Она не ответила. Он стоял так близко, что она чувствовала на лице его горячее дыхание.
— Ведь это нетрудно устроить. Скажите, что плохо себя чувствуете. Мол, разболелась голова и вы должны пойти домой, что-нибудь в этом роде...
Блондинка, наверно, вернулась на свое место. У них за спиной раздался ее громкий смех. Кристина оглянулась.
— Не торопитесь,— буркнул Хелмицкий.— Подождут, ничего с ними не сделается. Ну, как?
— Что «как»?
— Сможете освободиться?
— Допустим. И что же дальше?
— Не догадываетесь?
— Нет. Я ужасно недогадливая.
— Неужели? Я остановился здесь, в «Монополе». Кристина слегка откинула назад голову и посмотрела
на него смеющимися глазами.
— Правда? Как это мило с вашей стороны.
— Спасибо. Второй этаж, комната восемнадцать.
— Вы уверены в этом?
— Это легко проверить. Значит, в одиннадцать?
— Очень сожалею...
— Уже?
— ...но я привыкла проверять только счета.
— Только?
— И они у меня тоже никогда не сходятся. Хелмицкий бросил окурок на пол, придавил ногой
и снова засунул руки в карманы.
— Значит, только счета проверяете?
— Ничего не поделаешь, такая уж у меня работа.
— На этот раз можете проверять смело. Наверняка не прогадаете.
— Охотно верю.
— Панна Кристина!— послышался голос адвоката Краевского.
Кристина повернулась, но Хелмицкий загородил ей дорогу.
— Итак?..
— Итак?— повторила она.
— Комната восемнадцатая. В одиннадцать часов.
— Это я запомнила. Но...
— Какие тут могут быть «но»?
— Ну, подумайте сами, стоит ли проверять такую мелочь. Я верю вам на слово.
Свенцкий рассеянно оглядел присутствующих. Когда садились за стол, получилась небольшая заминка из-за того, что Древновскии по известной причине не успел разложить возле приборов заранее приготовленные карточки с фамилиями приглашенных. Свенцкий мило улыбался, был изысканно любезен, но его душила ярость. Глядя на своего секретаря, который, как манекен, двигался вокруг стола, он в бешенстве сжимал кулаки. «Я этому шуту гороховому покажу»,— решил он. На репортера, чье пьяное бормотание время от времени доносилось до него, он предпочитал вообще не смотреть.
Грошик знал почти всех присутствующих и чувствовал себя как рыба в воде. Появление новых гостей отвлекло внимание Свенцкого. Древновскии тоже куда-то скрылся, и Грошик, не желая оставаться в одиночестве, переметнулся к местному начальнику госбезопасности, майору броне. Это был еще совсем молодой парень, лет двадцати с небольшим, щуплый и приземистый, с хмурым мальчишеским лицом, изуродованным глубоким шрамом на щеке. Такой высокий пост Врона занимал благодаря своему героическому партизанскому прошлому. Любитель выпить и повеселиться, он относился к Грошику даже с симпатией.
— Вы, я вижу, успели уже заложить?— сказал он, похлопав Грошика по плечу.
Грошик захихикал.
—* А то как же! Ничего, и ты заложишь.
— Эх!— скривился Врона.— Терпеть не могу этих церемоний. Они только для проклятых буржуев хороши...
Грошик потер руки.
— Ничего, привыкнешь... вот увидишь, привыкнешь... Но он не успел дать волю своему красноречию, так
как к нему подошел подосланный Свенцким главный редактор «Островецкого голоса» Павлицкий — очень высокий, широкоплечий мужчина, с толстой шеей и огромной, как у тапира, головой. Плюгавенький Грошик едва доставал ему до плеча. Павлицкий грозно надвинулся на него.
— Немедленно выметайся отсюда!
— Я?— Грошик икнул.— Ишь чего захотел. Сам выметайся!
— Не уйдешь?
— И не подумаю! Демократия у нас теперь или нет?
— Не уйдешь?
Грошик стоял, задрав голову, и нагло улыбался.
— А мне здесь очень нр...равится.
— Погоди ж ты у меня...
— Грозишься?
— Я тебе покажу...
— Мне грозишь? А кто санацию восхвалял? Павлицкий покраснел.
— Замолчи, скотина!
— А может, не восхвалял?
Павлицкий бросил тревожный взгляд на майора, который разговаривал неподалеку с Вейхертом. К ним подошли Щука и Подгурский. Свенцкий, занятый разговором с комендантом города полковником Багинским, предпочитал держаться на некотором расстоянии и издали наблюдать за действиями Павлицкого.
— Заткнись!— рявкнул редактор. Грошик захихикал.
— А что, не восхвалял?
— Тише, ты!
— Не восхвалял, скажешь?.. Павлицкий не выдержал.
— А ты сам?
— Я?— Грошик самодовольно надулся.— Восхвалял, а то как же!
— Ну, и заткнись тогда!
— А вот и не заткнусь! Что ты мне сделаешь? Я всегда выслуживаюсь перед начальством. А ты вот восхвалял санацию.
Павлицкий даже посинел от бешенства. Брона с любопытством посматривал в их сторону.
— А ты восхвалял, не отвертишься!— заверещал Грошик.
Павлицкий сжал кулаки,— казалось, он вот-вот кинется на репортера и придавит его своим огромным телом. Но он взял себя в руки.
— Погоди! Завтра я с тобой поговорю,— сказал он и повернулся к нему спиной.
— Восхвалял! Восхвалял!— торжествующе крикнул ему вдогонку Грошик.
Свенцкий, заметив, что Павлицкий отошел от Грошика, под каким-то предлогом оставил полковника.
— Ну, что?— прошептал он, беря Павлицкого под руку.— Все в порядке, пан редактор?
Павлицкий махнул рукой.
— Разве с ним сейчас договоришься? Он пьян в стельку.
— Пся крев!
— По-моему, лучше его не трогать. Ничего не поделаешь.
— Как? Оставить здесь? Это невозможно.
— А если он скандалить начнет?
— Ну,— пробормотал Свенцкий,— найдем на него управу. Но, может, в самом деле не стоит...
— Конечно. К чему было приглашать этого подонка?
— Дорогой мой, разве я приглашал его?
— Откуда же он тут взялся?
Теперь Свенцкий, в свою очередь, махнул рукой.
— А, теперь уж все равно! Он осмотрелся по сторонам.
— Ну, кажется, все в сборе. Можно садиться за стол. Когда после короткого замешательства все наконец
уселись, Свенцкий с минуту колебался: не поднять ли первый бокал за здоровье Щуки. Но тут же убедился, что момент для этого сейчас неподходящий. Все были заняты тем, что торопливо накладывали себе на тарелки еду. Блюда с закусками переходили из рук в руки. Свенцкий сам был чертовски голоден и, кроме того, не знал, с чего начать свою речь, первую (при мысли об этом даже смягчился его гнев) речь в качестве члена правительства. Поэтому он ограничился тем, что, перегнувшись через стол, фамильярно сказал Щуке:
— За ваше здоровье, товарищ Щука!
— Дай бог не в последний раз,— благодушно прибавил полковник Багинский.
Свенцкий сидел между двумя военными: Вроной и Багинским. Напротив сидел Щука, его соседом справа был Вейхерт, слева — председатель городского совета Калицкий.
Древновский по-прежнему двигался как манекен — осторожно и медленно, словно это могло утишить шум в голове. Он занял место на конце стола. Еда вызывала у него отвращение. Кусок не лез в горло. Но он все-таки заставил себя положить на тарелку немного мяса, с трудом проглотил и сделал попытку присоединиться к оживленному разговору, который на этом конце стола вели профсоюзные деятели. Но слова доходили до него глухо, словно в ушах была вата. А лица ближайших соседей принимали в ярком свете какие-то странные, искаженные очертания. Рядом с ним сидел притихший Грошик. Он удивленно таращил мутные глазки и с кроткой улыбкой беспомощно размазывал по тарелке заливное из карпа. Древновского охватило отчаяние. Он вдруг понял, что все безвозвратно и безнадежно погибло. Планы и смелые мечты, карьера, будущее — все насмарку. Везет, как утопленнику!
Вдруг до него донесся резкий, скрипучий голос соседа:
— Что это у вас полная рюмка? Вы не пьете?
И Древновский с удивлением почувствовал, как этот чужой голос моментально отрезвил его. Исчезла скованность, из ушей словно вынули пробки, гул в голове утих. Он непринужденно рассмеялся и сказал своим обычным голосом:
— Нет, почему же... Правда, я уже сегодня пил...
— Ну, это не беда.
Древновский одним духом осушил рюмку и оглянулся на Свенцкого. Тот был занят разговором с насупленным Вроной. За столом становилось все оживленней. Лакеи двигались бесшумно, как бесплотные духи, и следили, чтобы рюмки не пустовали. Гости на дальнем конце стола, не дожидаясь, пока им нальют, сами наполняли свои рюмки.
Щука обрадовался, что его соседом по столу оказался Калицкий. Они были старыми друзьями. Познакомились они давно, еще перед первой мировой войной, которая обоих застала в Женеве. Щуке тогда еще не было двадцати, он изучал химию и жил по-студенчески, впроголодь. Калицкий был на несколько лет старше его, опытнее, умнее, лучше разбирался в политической обстановке. В отличие от Щуки, чей отец был портным в провинциальном городишке, Калицкий-происходил из богатой помещичьей семьи с Украины. Но, как говорится, «в семье не без урода». Еще в младших классах гимназии он сблизился с кружком социалистически настроенной молодежи, был уличен в нелегальной деятельности и исключен с волчьим билетом. А так как недостатка в средствах он не испытывал, ему ничего не стоило сменить царскую Варшаву на либеральный австро-венгерский Краков. Но с социализмом пылкий шляхтич не расстался. Ради него он отрекся от оскорбленной, разгневанной семьи. Отказался и от материальных благ, щедро плывших с украинского чернозема. Порвав с прошлым, он начал самостоятельную жизнь и вскоре с независимым видом шагал по избитой краковской мостовой в таких же рваных ботинках, как большинство его новых знакомых. Получив аттестат зрелости, он ненадолго уехал в Англию, потом жил некоторое время в Бельгии и, наконец, перебрался в Швейцарию, окончательно освоившись с хронической нуждой. Его страстно увлекала идея кооперации, и он решил посвятить ей жизнь. Во время войны они со Щукой жили даже в одной комнате. В те годы Щука находился под сильным влиянием Калицкого. Позже, когда они вернулись на родину и каждый начал работать по своей специальности, дороги их постепенно разошлись. Щуку не удовлетворяла программа социалистов, он пошел дальше и вступил в коммунистическую партию. Он рано женился и обрел в жене верного товарища и единомышленника. К сожалению, на службе он постоянно наталкивался на непреодолимые трудности. Будучи хорошим специалистом, он из-за своих политических убеждений, которых не скрывал, все время вступал в конфликты с начальством и вынужден был менять работу. А потом, в тридцатых годах, неоднократные столкновения с полицией положили конец его карьере.
Несмотря на то что он был опытным инженером, перед ним были закрыты все дороги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30