В Комитете охраны памятников старины и искусства, где я работал тогда по совместительству в должности консультанта, секретарь Комитета Стрижиус, Петр Иванович, меня встретил, поднявшись навстречу. Протягивая руку, он сказал своим бледным, неторопливым, вялым голосом:
- А мы вас, Ростислав Михайлович, ждем с нетерпением. Давненько вы не были добры пожаловать к нам. Давненько! .. Дней с четыре, если не больше! .. Собирались даже курьера посылать за вами домой. Дела!
Я пожал протянутую мне руку, и, как всегда, от этого прикосновения к его влажной и холодной руки у меня осталось впечатление, будто я коснулся трупа, много времени пролежал в морг ... бр-р-р, какая гадость! .. Отдельным декретом надо было бы запретить принимать на должности секретарей в учреждения людей с подобными ладонями.
Я отвожу руку назад, за спину и держу ее так, чтобы не прикоснуться ней ни к чему и вытереть впоследствии платком.
Мы стоим друг против друга. Я - массивный и плотный в синем пиджаке, в золотых очках, респектабельный и уверенный в себе. Он - бледный и безбровый с редким, ежиком зачесанными волосами, с кипами жира, отложенными на спине, широким, как у женщины, пластом и коротенькими худощавыми ножками, на которых беспомощно лягаются штанишки, которые он то и дело. Въедливый педант с писклявым и визгливым бабьим голосом евнуха. Весь размякший и рыхлый. Опара, ползущий из макитры.
Он был пустяковый, придирчивый и мстителен. Как и каждая педантичная человек, он не забывал никогда и ничего, никакого случайного на него нарекания, никакой бегло жалобы или упрека или шутки, брошенное случайно ненароком и воспринятого за оскорбление. При случае он давал это почувствовать, обычно на мелочах, часто довольно досадных . Его ценили. Меня обвиняли, что я слишком несправедлив в своем к нему отношении Возможно! .. В любом случае я не мог его терпеть, а он меня так же. Я действовал ему на нервы. Он мне. Эта неприязнь была у нас взаимной. Мы не могли разговаривать друг с другом спокойно. Если мы разговаривали, мы всегда припирались.
Мое невнимательное отношение к своим служебным обязанностям, то, что я никогда не обсуждаю определенных для меня правительственных часов, вообще редко и нерегулярно появлялся в комитете, он воспринимал как личное для себя оскорбление, а то, что в книге я расписывался за все дни, даже и тех, когда я совсем не показывался в учреждении, это раздражало его. Он страдал и возмущался. Он злился, хотя и не показывал этого наружу.
Он всегда оставался незаметным. Тихий, добросовестный, заботливый. В течение целого дня он почти никогда не вставал со стула за своим столом. Аккуратный и скромный рабочий, тщательность которого в труде и внимание к мелочам импонировали. Он приходил в учреждение первым и уходил последним, если вообще он ходил домой. Разве что спать ... В часа, после ужина, он возвращался в учреждение, он рылся в папирцяx Он молча перебирал их. Нумеруя, раскладывая их по папкам, создавая изысканные системы расположения канцелярских бумаг, он образовывал в учреждении такой работы, деятельности, полной упорядоченности.
Покойнику, канцеляристов поручить живу дело! .. Он неспособен был отделить существенное от несущественного. Значительному и незначительном он предоставлял одинакового веса. Он не презирал мелочей. Он был слишком добросовестный для этого. Он возмущался, когда ему советовали сделать нечто подобное. Своим писклявым бабьим голосом он доказывал вам, что в правительственных делах нет и не может быть чего мелкого и маловероятного.
Следствием этого было то, что несмотря ни его добросовестное отношение к труду, при всей его настойчивость и упорную усердие, и именно поэтому, он никак не мог дать себе совета. Неупорядоченные кучи бумаг раз и дело росли у него на столе, накапливались в ящиках. Важны и горящие дела откладывались со дня на день, - Ведь в ниx должна была прийти своя очередь. И наконец, по делам комитета царил хаос и полное беспорядок.
- ... Пожалуйста! - Сказал он, подавая мне папку с делами, которые я должен был рассмотреть в качестве консультанта.
- Хорошо! - Ответил я.
Я взял у него папку с бумагами и, здороваясь на ходу с нашими девушками, сидевшими за машинками, пошел к своему столику, над которым на стенке торжественно прибит был четкий надпись: «Консультант. Принимает ежедневно от 12 до 3.
Кто мелкими буквами карандашом дописал язвительное «не». Аллах его знает, кто это сделал! Я не искал, но и не стирал. Поправка, неофициально внесена в официальный текст надписи, не расходилась с действительностью. Я всегда держался того взгляда, что точность по делам является заведением их успеваемости.
Я сел. Я вытащил из кармана платок и вытер ею себе руку. Это принесло мне радостное чувство облегчения.
Машинистки, заметив это, пискнули со смеха и с новым пылом, склонившись над машинками, застукали по клавишах.
Я раскрыл папку, В папке были аккуратно подшито несколько перенумерованы бумажек.
Обращение от Художественного музея в Днепропетровске в Комитет охраны памятников с просьбой объявить церковь, построенную по архитектурным проектом Ленника в году 1908-ом, культурно-художественным заповедником.
Копию постановления Облисполкома об отобрании каменном от приходского совета.
Докладную записку на 12 страницах густо печатного на машинке текст, где приходилось художественное значение церкви, как высокоценных архитектурного памятника, и необходимость сохранить ее, как отдельный культурно-художественный заведение, приобщив как филиалом в Музей.
Я не надеялся найти что-то для себя новое в той записке и поэтому перевернул ее страницы, не читая.
Что это все меня обходило? .. Есть нечто скучнее за канцелярские будни? .. Я изнемогал в безнадежности!
В папке были еще бумажки, каждый под очередным числом. Сообщения, отдел искусств Облисполкома и Дирекция Музея созывают совещание из представителей заинтересованных учреждений и специалистов для обдумывания дела о превращении церкви, построенной Линником, в филиалом Художественного музея. Программа дневная работ. Повестка на первое заседание.
На всех бумагах и на докладной записке красным карандашом была написана решимость главы нашего комитета: «Рус. Мих. на заключение », а на приглашении:« предложить Рост. Мих. поехать на совещание ».
Я выполнил свой долг, я просмотрел бумажки. Что больше можно было требовать от меня как консультанта? .. Я страдал от усталости, истощения и скуки. Я был здесь никто и ничто ... Я искал для себя спасения. Я пробежал глазами по комнате. Коллекционируя впечатление, как другие коллекционируют почтовые марки, я стремился спасти себя от поражения.
Длинные лучи шелковых чулок привлекли меня неожиданно обещанием освобождения черный корпус машинки отделял кармин уст от черного блеска лякованных ботинок На краю столика лежала угасла сигарета.
Сымочко перехватила мой взгляд и подняла Рудава-крашеную голову. В ее улыбке было ожидание. Подбадривая, я улыбнулся ей в ответ. Жестом она показала, что ей недостает спичек.
- Ловите!
Медная плоская зажигалка описала в воздухе параболы и оказалась в ее цепких руках маленькой обезьянки.
Она раскуривала папиросу. Ее глаза были полны снисхождения. Дым сигареты стелился вверх, следуя египетскую экзотику рисунка на сигаретной коробке. С вызовом она закинула ногу на ногу.
Кто скажет, откуда, из которых никому не известных пространств приходит к мужу сожалению, когда он смотрит на женщину? ..
Решительным жестом я закрыл папку и пошел к столу, за которым сидел секретарь. Тихо и осторожно положил перед ним папку и сказал:
- Не поеду!
Он смущенно поднял свою узкую голову с редкими волосами, посмотрел на меня, словно спросонья, спросил:
- Как же так, Ростислав Михайлович, что вы не поедете? Ведь председатель положил резолюцию, чтобы вы! ..
Он хлопал растерянно белесыми ресницами. Он ненавидел меня.
Я чувствовал себя поднятым и свободным. В ответ категорически:
- Не поеду!
- И все таки?
- И все же не поеду!
Ему явно не хватало воздуха. Он дышал тяжело, астматические, с присвистом. Он впился пальцами в подлокотники кресла.
- Но почему, собственно, скажите мне, пожалуйста, вы отказываетесь ехать? - Спрашивает меня, и в его голосе слышны ярость.
Девушки по своим машинками прислушиваются к нашей споры. Они привыкли, что я с нашим секретарем говорю в тоне бравады, в манере, которая раздражает его, радует меня и забавляет их. Они бросили стучать. Спрятавшись за бортами машинок как за прикрытием, склонившись над переписанными рукописями, они делают вид, будто в тщательной виду к труду, пытаются разобрать нечеткий почерк текста.
- Почему? - Задумчиво переспрашиваю я.
Почему? .. Искренне признаться, у меня нет никакого повода, которым бы я мог объяснить причину, почему я отказываюсь. Я ищу первого попавшегося аргумента и, кажется, таки нахожу. По крайней мере он кажется мне наиболее убедительным из всех возможном.
- Не поеду, потому что не поеду. Зачем мне ехать, когда с таким успехом я могу и не иxаты? ..
Он смотрит на меня оловянным, рыбьим взглядом. Я издеваюсь над ним. И он понимает это. Видимо, он хотел бы ответить мне какой язвительной грубостью. Он что-то бормотал, мне показалось, что он прошептал «нахал», но он заставляет себя сдержаться, чтобы не сказать это вопрос. Служба и служебная субординация для него превыше всего.
Он нервно подтягивает галстук, ощупывает пальцами воротничок, протягивает руку и берет со стола линейку. И хотя, я вижу, - пальцы у него и линейка, которую он держит в руке, дрожат, он отвечает мне.
- Разумеется, Ростислав Михайлович, вы правы. Никто не осмелился бы настаивать или требовать чего от вас ... И со стороны председателя скорее предложение, так сказать, вопрос, как я понимаю. Ничего больше. Именно из виду к вам ... Погода стоит хорошая, так сказать, весна, вы любите ездить. Итак ...
- Хорошо, - говорю я, - погода хорошая, и я люблю ездить, все это так, но почему, если они там хотели, чтобы я приехал к ним, они не обратились непосредственно ко мне и не пригласили меня лично?
Секретарь беспомощно разводит руками. Мол, что он может? ..
- Думаю, - говорит он заискивающе, - они были уверены, что Комитет предложит ехать вам и никому другому! - Он переводит дух и тогда добавляет:
- Обращаться в Комитет по делам архитектурных памятников, это обращаться только к вам. Вы же одинокий и самый авторитетный специалист на всю Украину!
Он выжимает из себя этот малый комплимент. С жестяного тюбик ползет, червем сворачивается красный крап-лак.
Разумеется, меня никто не собирался обходить тем более оскорблять. И вообще, это было бы слишком смешно волноваться, что тебя обошли направления какого канцелярских бумажки. Я не имею никаких претензий ни к кому. Что касается директора Художественного музея, Арсения Петровича Витвицкого, я его вообще очень уважаю и люблю. Культурная, милая и приятный человек.
Но я продолжаю сопротивляться:
- Нет, не поеду. И не говорите ничего, не поеду. Вон, попросите Софрона Викентовича или Панаса Карповича. И, наконец, что все это меня касается?
Я начинаю говорить с раздражение. До сих пор я играл, теперь я начинаю сердиться.
Секретарь нервно сотрясает своей маленькой головкой и умоляюще поднимает вверх линейку. Он, как и я, мы хорошо знаем, что на подобное совещание, где решается судьба этого маленького архитектурного шедевра, которым является эта варяжская церковь, построенная по проекту знаменитого Ленника, годится ехать мне и никому другому.
Он переводит разговор в план материальных расчетов.
- Все расходы они берут на себя. Обеспечивают проживание. Платят командировочные.
- Платят командировочные? .. - Я пожимаю пренебрежительно плечами: - Вот хорошо! Или я должен был бы ехать, если бы они их не платили? .. И, вообще, что такое командировочные? Правдивые глупости! Тех командировочных мне не хватит и на одну ужин в хорошей компании в хорошем ресторане. Сказали ...
Я собираюсь уходить. Ищу глазами течки, которую я не знать где ткнул, придя. Бросаю приветливый взгляд машинистка и в частности Симочи.
Секретарь не выдерживает. Он выходит из-за стола, он обычно делает очень редко, и пересекает мне дорогу.
- Не беспокойтесь. Мы уладим. Мы напишем, чтобы они оплатили вам не только командировочные, но и консультационные.
- Они не согласятся! - Говорю я.
Секретарь поражен.
- Если мы им напишем? Это же невозможно! .. Готовить вам мандата?
Харьков мне надоел. Погода стоит безупречная. Во мне просыпается жадно желание странствий. Я говорю:
- Готовьте мандата. Хоть Что мне с вами делать? Вы и так говорите, что я в Комитете ничего не делаю.
- Я это говорю? Бога бойтесь, Ростислав Михайлович, как вам не стыдно такое думать, не то, что говорить! Как же так можно! Разве я не понимаю? Комитет - это вы, а вы - это Комитет! Что такое Комитет без вас?
- Ну, ну, ладно. Пусть будет. Поеду. Только не забудьте послать телеграмму, чтобы на послезавтра заказали для меня комнату в гостинице. А то и то и се, и так и сяк, а телеграмму, с присущей вам вредности и не пошлете!
Секретарь , моргает белесыми ресницами и, поперхнувшись, кашляет.
Я возвращаюсь, и восхищенный взгляд Сымочко сияет мне навстречу. Она так же не терпит своего шефа, как и я.
Я стою у открытого окна, и мне кажется, что я чувствую аромат цветов. Запах хлеба и степной травы. Поезд с грохотом проносится мимо красные дома маленькой станции. С высокого плоскогорья блеснул вдали Днепр и за ним массив горы и распластанное под горой широкое город. Любопытный зрение в поисках неизвестно чего, жадно бродит в утреннем тумане, легкой дымкой прозрачно окутал безграничные просторы за днепровских степных пустынь.
Это было сильнее меня, это чувство внутреннего волнения, встал из глубин моей одиночества, неожиданно донеслось до меня, проснувшись где-то в бескрайних несказанным недрах моей существа.
Ошеломленные бездомными странствиями и никогда, только усыпленные, от начал человечества свойственны человеку мощные инстинкты связи с местом, с землей, с почвой вдруг с новой силой овладевают меня.
Современный человек выработал в себе привычку не иметь своего угла. Она разорвала пуповину, связывавшую ее с материнским церковного месяца. Отказалась от чувства сообщества с землей. Отреклась сознания своей тождественности со страной. Потеряла память о своей родство с родиной. Место рождения обернулось свидетельством, выданным из ЗАГСа, очередным пунктом наполняемости анкеты.
В привычке блуждать человек ищет для себя защиты от власти первобытных инстинктов. И все же от этих инстинктов никогда нельзя освободиться, при первой возможности они прорывают искусственные забора, как годовая наводнение, когда приходит весна.
И вот я стою у окна, и ветер дует в лицо, и я смотрю на далекий город, где я не был с детства, и у меня в сердце появляется боль, будто иглой то царапнуло сердце, и глухая тревога охватывает меня. Я чувствую, что что-то словно навсегда утеряна и вместо не найдено ничего.
Грохочет поезд по мосту через Самару. Напрасно я ищу больших зеленых ив, которые росли когда на берегу. Я не нахожу их, среди пустых берегов течет обнаженная река. Плоская и бесцветная, она кажется скучной и измученной выдумкой поэта. Абстрактной формулой механистической теории. Никакая река! Не река, только труп реки. Мертвенный течение неподвижной жидкости. Схематизированных из учебника гидрографии.
Я не выдерживаю. Я оборачиваюсь, опустошенный, разочарованный, в немом угнетении. Я нуждаюсь сочувствие. Я жалуюсь. Я жалуюсь. Не обращаясь ни к кому, я говорю:
- Представьте себе, нимало дерева!
Крик вырывается у меня изнутри. Молчаливый крик, для которого нет у меня слов.
На меня смотрят с удивлением, и никто не отвечает мне.
Проходим мост и то, что вдруг открывается передо мной за мостом, поражает меня своей неожиданностью. Та же бескрайняя бесконечность пространства и неба, которая была и прежде, но уже не степной целины, а рельсов, шлака, стрелок, грузовых и плоских, красных и зеленых вагонов, белых ладонь, открытых платформе, цистерн. От бывшего степи не осталось и следа, на всей колоссальной площади протянулись параллельные без числа ряда железнодорожных путей; на десятки километров раскинулся железнодорожный парк. И уже нет и следа плодородной земли; поверхность, залитый маслом, от жирное пятно нефти, покрытая слоем мелкого угля, шлака, мусора и грязи.
Железо, чугун, каменный уголь, кокс, цемент, кирпич обратили степь в черное кладбище. Исчезли непаханые залежи, и поезд мчится сквозь пространства, заполненные путями, вагонами, кирпичными корпусами електровень, заводов и фабрик.
Я подъезжал к городу, которого я еще не знал.
На вокзале меня встретили с торжественной помпой. Я не успел еще сойти с вагона, как Иван Васильевич Гуля, сияя от восторга, уже спешил отобрать у меня из рук чемоданчик и пальто.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21