Заметив при свете спички на лице байбачи смущение и растерянность, элликбаши ухмыльнулся. Рассказывать, что девушку из ловушки освободил Юлчи, он не нашел нужным. На прямой вопрос Таити, кто же сумел их обвести, ответил коротко:
— Один ловкий джигит.
Танти-байбача принялся оправдывать Салима, а заодно и себя:
— Алимхан-ака! Салим просто хотел подшутить над отцом. Я тоже, говоря правду, нашел эту шутку уместной. Но, клянусь богом, это была только шутка! Правда, несколько грубоватая. Заставлять краснеть Салима — нехорошо. Так что вы держитесь вашего слова...
— Слово мое — крепкое! Лишь бы он не забыл моей доброты.— Алимхан пожал руку байбачи и заторопился к дому Ярмата.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
I
Вот уже месяц, как Гульнар, измученную допросами и упреками, выдали за Мирзу-Каримбая.
Ни великолепие байского дома, ни богатство и пышность убранства комнат не могли утешить молодую женщину. И люди этой семьи, и вещи в доме — все казалось ей чужим, враждебным. Перед ее взором вставала убогая хижина, в которой она провела с Юлчи всего один день и ночь. И темное, тесное жилище Шакасыма с его жалкими лохмотьями представлялось ей теперь несказанно дорогим и желанным. Часы, проведенные с Юлчи, были самыми светлыми в ее жизни.
В мечтах Гульнар не расставалась с джигитом. Она мысленно говорила с ним, склоняла голову на его широкую грудь, и порой молодой женщине чудилось, будто он нежно гладит ей волосы, не отрываясь смотрит на нее, словно хочет передать взглядом то, чего не рассказать словами...
Единственным утешением для Гульнар в ее нерадостной жизни была Унсин, сестра Юлчи,— рослая, по-кишлачному простая и душевная девушка лет шестнадцати, со смуглым чистым лицом и по-детски веселыми, озорными глазами. Чертами лица, голосом и даже некоторыми жестами она напоминала молодой женщине Юлчи.
Жены Хакима и Салима — Турсуной и Шарафатхон — превратили Унсин в рабыню. Девушка нянчила их детей, стирала, прибирала в комнатах, выполняла всякую черную работу. Гульнар же проявляла к ней искреннее участие. Она часто зазывала Унсин к себе и старалась задержать ее подольше. Расспрашивала об их кишлаке, о доме, о матери, забывая обо всем на свете, слушала рассказы девушки о Юлчи.
Унсин часто спрашивала Гульнар:
— Почему не видно брата? Куда дядя послал его?
Молодая женщина всякий раз спешила перевести разговор на другое, крепилась, старалась скрыть невольные слезы. Иногда у нее появлялось желание открыться Унсин во всем, но она сдерживала себя, боялась расстроить девушку печальным рассказом.
Был вечер. Крупные снежные хлопья мотыльками бились в запотевшие стекла окон. Во дворе, кувыркаясь по белому пушистому снегу, играли дети. Гульнар и Унсин, как дружные сестры, тихо беседовали, сидя у сандала.
Вдруг открылась дверь, и мальчик лет восьми, дуя на покрасневшие от холода пальцы, крикнул Унсин:
— Вас Юлчи-ака зовет! Там, в мужской половине.
Гульнар вздрогнула, вскочила вместе с Унсин, точно Юлчи звал их обеих. Лицо ее выражало смущение и растерянность, в глазах застыло глубокое страдание; и вся она трепетала, как тонкая молодая ветвь.
Заметив на себе удивленный взгляд Унсин, молодая женщина в изнеможении опустилась на прежнее место и чуть слышно прошептала:
— Идите, скорее! Брат ждет...
II
В тот памятный вечер, когда он оставил Гульнар одну в каморке Шакасыма, Юлчи отправился прямо к Каратаю. Вместе они сходили к одному арбакешу, хоть и с трудом, договорились с ним. Затем условились, что Каратай прихватит для Гульнар капиши, паранджу
и еще какую-нибудь одежду потеплей и к полночи подъедет на арбе ко двору Парпи-ходжи.
Часам к десяти Юлчи возвратился во двор маслобойщика. Заглянул в темную хижину, позвал:
— Гульнар! Гульнар!
Ответа не было. Джигит, встревоженный, побежал к маслобойне. Вызвал Шакасыма, нетерпеливо спросил громким шепотом:
— Что случилось? Куда исчезла девушка?
Шакасым стоял перед ним, виновато опустив голову и согнувшись чуть ли не вдвое. Тяжело вздохнув, он рассказал все, как было. Юлчи некоторое время стоял, прислонившись к двери маслобойни, затем, точно угрожая кому-то, поднял сжатые кулаки и бросился на улицу.
В те дни им владели только гнев и желание мести. В голове возникали самые смелые планы отомстить виновникам всех его несчастий. Однако Каратай не одобрял его намерений. Кузнец узнал, что элликбаши усиленно разыскивает джигита и что к этому делу привлечена даже полиция, и старался доказать, что сейчас любая попытка выручить Гульнар и рассчитаться с врагами будет бесполезна и безрассудна. Юлчи скрепя сердце вынужден был согласиться с другом. Целый месяц он скитался по городу, не являясь в дом Мирзы-Каримбая, и только сегодня решил навестить сестру.
...Увидев брата, поджидавшего ее у двери людской, Унсин пустилась к нему бегом. Юлчи крепко обнял сестру. Он заметно изменился — похудел, черты лица его стали строже. Меж бровей залегла глубокая складка, лоб прорезали первые морщинки.
Припав к нему на грудь, девушка спрашивала:
— Братец, почему вас не слышно и не видно? Что с вами? Вы хворали? Я очень соскучилась. Каждую ночь во сне вас вижу...
Юлчи провел сестру в людскую. Оба уселись на клочке кошмы.
— Как тебе живется, Унсин, в этом доме? Побудешь пока здесь? Унсин удивленно посмотрела на брата:
— А вы?
— Я ушел отсюда навсегда,— твердо сказал джигит.
— Тогда я тоже не останусь, братец.— Унсин задумчиво вертела на левой кисти простенький серебряный браслет, оставшийся после смерти матери.— Не подумайте, что от тяжелой работы бегу. Работы я не боюсь. А просто — не хочу.
— Почему?
Унсин взглянула на брата добрыми, печальными глазами.
— Если бы все здешние были хорошими, разве вы так сразу ушли бы? Они вас обидели, наверное, братец, не скрывайте.— Унсин вздохнула.— Правда, Гульнар-апа — добрая. Я до седых волос хотела бы служить ей. Она меня, как родная сестра, любит. Бывают же такие хорошие женщины! Обнимает, утешает, как маленькую. Только... нет, все равно не останусь. А Гульнар-апа... я не забуду гг.
Юлчи не сомневался, что Гульнар крепко полюбит Унсин и что будет для нее единственной отрадой. Не желая обрекать любимую на шжкое одиночество, он решил пока не забирать сестру.
Да и не нашлось еще подходящего места, где можно было бы пристроить девушку.
— Почему же все-таки ты не хочешь оставаться? Только потому, что я ушел?
Унсин опустила голову:
— Я боюсь...
— Кого? — насторожился Юлчи.
Лицо девушки вспыхнуло стыдливым румянцем.
— Салим-ака,— ответила она, не поднимая головы.— Увидит одну, пристает... Дурное говорит...
Юлчи стиснул зубы. Поднялся, помог встать сестре. Ласково погладил девушку по голове, по плечу.
— Иди, родная, в ичкари, собирайся. Когда позову, выйдешь. Уйдем отсюда сегодня же. Не печалься.
Тяжело ступая, он вышел со двора и остановился за воротами. Снег все сыпал. Снежинки цеплялись за брови, за ресницы, прилипали к щекам, таяли и скатывались мелкими капельками. Юлчи стоял, не замечая этого, и задумчиво смотрел на занесенное снегом пустующее гнездо аиста на одном из минаретов мечети.
Серенький зимний вечер, тихий и грустный. Плохо одетые люди, вобрав голову в плечи и дрожа от холода, торопятся по домам. Вот Барат-веничник. Он, видно, не сумел продать свои веники и возвращался с вязанкой на спине и с пустой сумкой для продуктов за поясом. А вон высокий, похожий на привидение нищий. Он стоит у калитки Барата и надрывным, напоминающим рыдания голосом просит подать ему кусок хлеба...
В конце переулка показался Салим-байбача. Плотно запахнувшись в щегольской, черного сукна, чекмень, он шел с раскрытым зонтом, не глядя по сторонам.
Проходя мимо Юлчи, он окинул его недружелюбным взглядом:
— Где запропал? Думаешь, просить будем?
— Байбача! — крикнул ему Юлчи.
Салим остановился, складывая зонт, повернул к Юлчи побледневшее лицо.
— Не ори, глупец! У меня уши есгь...
Юлчи шагнул к байбаче, крепко схватил его за руку:
— Сам ты глупец!
В глазах Салима вспыхнули злые огоньки. Это что такое?! Какой-то малай кричит на него, говорит ему «ты»! Байбача размахнулся, но Юлчи перехватил руку, встряхнул — и зонт упал в снег.
— Бесстыжий! На беззащитных девушек заглядываешься. Салим-байбача злобно оскалился:
— Пусти руку? Кто твоя сестра? Дочь падишаха? Пусти, говорю!.. От моего хлеба-соли взбесился, собака!
Джигит стиснул челюсти, размахнулся и изо всей силы ударил байбачу в грудь. Салим отлетел на несколько шагов и свалился в снег. Юлчи подскочил, носком сапога ударил его в бок.
Из ворот выбежал Ярмат. Стараясь удержать джигита, он кричал:
— Юлчи, эй, разум ты проглотил, что ли? Стыдно!
Подбежало несколько человек случайных прохожих. Общими силами они кое-как оттащили джигита.
Салим стоял, схватившись рукой за грудь. Он не скупился на ругательства, но приблизиться к Юлчи не решался.
Ярмат отряхнул его чекмень и под руку повел к дому.
— Подожди! Не я буду, если не продырявлю тебе лоб из пистолета! — обернувшись, пригрозил байбача.
— Не верещи! — крикнул Юлчи.— Тащи свою железную пулялку! В толпе послышался смех.
Кадыр-штукатур тронул джигита за плечо:
— Остерегайся, сын мой. Время теперь чье? Ихнее, ба'йское. Для них и застрелить человека ничего не стоит. От денег бесятся. Это не люди — змеи. Хуже! Это скорпионы, порожденные змеями. Бедняк для них — ничто.— Штукатур оглядел собравшихся.— Верно я говорю?
Вокруг закивали головами:
— Верно, верно!
— До каких же пор они нас душить будут, отец?! — сжал кулаки Юлчи.
— Вот я и говорю — до каких же пор? — в свою очередь спросил штукатур.
Народ понемногу разошелся.
Город заливала муть пасмурных сумерек. Юлчи постоял на тихой, безлюдной улице и возвратился на байский двор.
Окна покоев Мирзы-Каримбая были ярко освещены. Джигит открыл дверь и, выдержав хмурый взгляд бая, без приглашения опустился на ковер. С минуту оба молчали, глядя друг на друга полными ненависти глазами. Мирза-Каримбай приподнялся, оттолкнул большую пуховую подушку, подложенную под бок, положил на сандал четки.
— Где ты пропадаешь, беспутный? Думаешь, работа ждать будет? Чем держать такого работника, лучше собаку завести!..
— Не кричите,— угрюмо повторил Юлчи.— Я долго слушался, терпел. А теперь — довольно!
Глаза Мирзы-Каримбая потемнели.
— Кто это научил тебя таким речам?
— Ваша несправедливость, жестокость научили!
— Жестокость! — заорал бай.— Ты неблагодарный пес! Я считал тебя за родного, за близкого. Кормил тебя, одевал, обувал.
Задаром, что ли? — нагнувшись к баю, выкрикнул Юлчи.— И бороде у вас ни одного черного волоса, а вы лжете. Стыдно! «Одевал», видите ли? Вот моя одежда! Уж не говорю о сапогах, халате,— я и этом доме даже новой тюбетейки не износил!.. «Кормил»! А чем? И нашем котле жирно готовили, а наша еда известная — хуже помоев! Скажу коротко: я от вас ухожу. Заработанное отдадите — копчено!
Мирза-Каримбай сидел молча, насупив брови. Резкая перемена и Юлчи подтвердила его прежнюю догадку: внезапное исчезновение джигита сразу же после возвращения из кишлака, конечно, связано с замужеством Гульнар. Бай знал, что Юлчи любит девушку, но не придавал этому особого значения. «Обиды его ненадолго хватит,— думал он,— вернется и снова примется за работу». Но вышло по-иному. Жалко было упускать из рук такого «доброго раба», но Мир-за-Каримбай понимал, что теперь обещаниями его не удержишь. Махнув рукой, точно прогонял собаку, он крикнул: - Вон!
— Не гоните, сам уйду, — холодно сказал Юлчи.— Только рассчитайтесь сначала.
— Какой расчет? — выпучил глаза бай.
— Я честно работал два с половиной года. За это время получил всего около сорока рублей. Разве это все? Где же ваши обещания?
— Обещания?.. Хм... глупец! Мало ли дают обещаний хозяева, чтобы подзадорить работника. Разве может умный человек верить всяким обещаниям!
— Хорошо, лишнего мне не надо. Уплатите, что положено по обычаю.
— А сорок рублей не деньги? Больше и копейки не дам! — Бай откинулся на подушку.— Предъявляй иск, если сумеешь.
Ответ бая не был для Юлчи неожиданностью. В последнее время у него не раз возникало сомнение, что хозяин рассчитается с ним по совести. Было только обидно, что он оказался таким простаком и дал себя обмануть. Но мог ли он горевать сейчас о деньгах, когда ему пришлось расстаться с Гульнар — солнцем его жизни. Юлчи казалось позорным вступать в пререкания из-за денег, да еще с тем, кто в его глазах был самым низким и подлым человеком на свете. Джигит резко поднялся, подошел почти вплотную к Мирзе-Каримбаю и презрительно бросил:
— Тебе бы не жениться, а в навозе копаться, старый петух! Бай не пошевелился, не изменил позы, только лицо его налилось
кровью и исказилось злобой.
Хлопнув дверью, Юлчи вышел во двор. В длинном темном проходе, ведущем в ичкари, Унсин передала ему узелок со своими скудными пожитками — поношенной ватной жакеткой, ситцевым платьем и оставшейся после смерти матери шалью. Поправляя паранджу, она зашептала:
— Гульнар-апа плакала. Обняла меня, поцеловала. «Пусть, говорит, брат не отправляет вас далеко. Почаще наведывайтесь ко мне...» И вам привет передавала. Пусть, мол, не забывает. У ней много есть чем поделиться с вами. «Потом, говорит, расскажу». Бедная...
Юлчи тяжело вздохнул.
— Пойдем, сестрица! —устало сказал он.
Они шли, мягко ступая по рыхлому снегу. Нетронутая снежная белизна несколько рассеивала темноту ночи. Кругом — мертвая тишина, безлюдье.
На углу Юлчи остановился. Куда пойти? «Тесно у очага зимой, вставай да иди домой!» — вспомнилась ему пословица. А где у него
дом? Почти три года таскал он байское ярмо И что получил? Очутился на улице!..
Унсин уже донимал холод. Она топала ногами, дышала на коченеющие пальцы рук. Нетерпеливо поглядывала на брата.
— Идем, родная! — неожиданно сказал Юлчи и направился в один из переулков. Но шагал он почему-то медленно, иногда даже останавливался.
Унсин шла вслед, дивилась нерешительности брата и думала: «Неужели в таком большом городе не найдется места? Покойная мама все надеялась, что Юлчи заработает у богатого дяди много денег, поправит дом, земли купит... Где же все это?»
Юлчи приоткрыл дверь и заглянул в мастерскую Шакира-ата. Он знал, что зимними вечерами здесь часто собирались друзья мастера. Кто-нибудь из грамотных читал сказания о военных подвигах древних героев, вроде «Ахмада-занчи», «Рустам-застана», а остальные слушали.
На этот раз в мастерской, кроме Шакира-ата, никого не было Юлчи шагнул через порог.
— Заходи, мой ягненок! — приветливо, как всегда, встретил его сапожник.
Заметив за спиной джигита скрытую под паранджой женскую фигуру, старик с недоумением посмотрел на него, будто хотел спросить: «Что еще случилось?»
— Отец, это моя сестра,— объяснил Юлчи — Наверное, слышали, из кишлака недавно привез. Не хочу, чтобы у бая жила.
— И хорошо сделал, сынок. Голубь, говорят, с голубем, род — с родом. Понимаешь, в чем тут смысл? Верно, они родня. Но к своему роду тебя не причисляют. Потому — они денежного рода. Правильно я сказал?.. Э, да что говорить, ты и сам испробовал. Лучше чужой-посторонний, чем такая родня. Самого, говорят, нет -- и глаза нет. Без тебя станут они измываться над девушкой...
— Ваша правда, отец,— согласился Юлчи.— Нельзя ли сестре пока пожить у вас?
Шакир-ага отложил работу, снял очки, добрыми глазами взглянул на Юлчи.
— Ты давно сын мне, а эта слабенькая будет мне дочерью Слава богу, найдется одеяло, подушка. Есть сандал. Иногда он теплый, иногда холодный, но есть. С нехватками как-нибудь справимся. Старухе моей доченька будет помощницей, а сиротам сына — сестрой.
Юлчи не знал, как и благодарить старика. На глазах джигита иблестели слезы. Он схватил Унсин за руку:
— Сними чачван! Вот твой отец. Уважай его, почитай, слушайся.
Унсин откинула чачван, застеснявшись, опустила глаза и тихо промолви ла.
Как родная дочь от всего сердца буду служить вам, атаджан! < л ар и к встал.
Идем, дочь моя, отведу тебя к старухе. Она добрая... Юлчи подошел к Унсин:
— Сестра, почитай этих людей как родных Помогай бабушке Шакиру-ата. Он один. Где дратву ссучить, где ичиги на правиле натянуть — дело это не хитрое. Приучайся поскорее и будешь ему помощницей.
Унсин обняла брата, взяла с него слово навещать ее почаще и пошла за стариком.
Оставшись один, Юлчи задумался. Чтобы прокормить себя и помогать Унсин, надо было завтра же подыскать работу. Он развязал поясной платок, пересчитал деньги, оставшиеся от продажи дома Оказалось пятнадцать рублей. Когда вернулся Шакир-ака, джигит положил перед ним все деньги. Старик обиделся:
— Спрячь их. Ложка похлебки найдется для девушки. Возьми, говорю, спрячь, джигиту нужны деньги.
Юлчи денег не взял.
— Все, что я добуду,— ваше, отец!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
— Один ловкий джигит.
Танти-байбача принялся оправдывать Салима, а заодно и себя:
— Алимхан-ака! Салим просто хотел подшутить над отцом. Я тоже, говоря правду, нашел эту шутку уместной. Но, клянусь богом, это была только шутка! Правда, несколько грубоватая. Заставлять краснеть Салима — нехорошо. Так что вы держитесь вашего слова...
— Слово мое — крепкое! Лишь бы он не забыл моей доброты.— Алимхан пожал руку байбачи и заторопился к дому Ярмата.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
I
Вот уже месяц, как Гульнар, измученную допросами и упреками, выдали за Мирзу-Каримбая.
Ни великолепие байского дома, ни богатство и пышность убранства комнат не могли утешить молодую женщину. И люди этой семьи, и вещи в доме — все казалось ей чужим, враждебным. Перед ее взором вставала убогая хижина, в которой она провела с Юлчи всего один день и ночь. И темное, тесное жилище Шакасыма с его жалкими лохмотьями представлялось ей теперь несказанно дорогим и желанным. Часы, проведенные с Юлчи, были самыми светлыми в ее жизни.
В мечтах Гульнар не расставалась с джигитом. Она мысленно говорила с ним, склоняла голову на его широкую грудь, и порой молодой женщине чудилось, будто он нежно гладит ей волосы, не отрываясь смотрит на нее, словно хочет передать взглядом то, чего не рассказать словами...
Единственным утешением для Гульнар в ее нерадостной жизни была Унсин, сестра Юлчи,— рослая, по-кишлачному простая и душевная девушка лет шестнадцати, со смуглым чистым лицом и по-детски веселыми, озорными глазами. Чертами лица, голосом и даже некоторыми жестами она напоминала молодой женщине Юлчи.
Жены Хакима и Салима — Турсуной и Шарафатхон — превратили Унсин в рабыню. Девушка нянчила их детей, стирала, прибирала в комнатах, выполняла всякую черную работу. Гульнар же проявляла к ней искреннее участие. Она часто зазывала Унсин к себе и старалась задержать ее подольше. Расспрашивала об их кишлаке, о доме, о матери, забывая обо всем на свете, слушала рассказы девушки о Юлчи.
Унсин часто спрашивала Гульнар:
— Почему не видно брата? Куда дядя послал его?
Молодая женщина всякий раз спешила перевести разговор на другое, крепилась, старалась скрыть невольные слезы. Иногда у нее появлялось желание открыться Унсин во всем, но она сдерживала себя, боялась расстроить девушку печальным рассказом.
Был вечер. Крупные снежные хлопья мотыльками бились в запотевшие стекла окон. Во дворе, кувыркаясь по белому пушистому снегу, играли дети. Гульнар и Унсин, как дружные сестры, тихо беседовали, сидя у сандала.
Вдруг открылась дверь, и мальчик лет восьми, дуя на покрасневшие от холода пальцы, крикнул Унсин:
— Вас Юлчи-ака зовет! Там, в мужской половине.
Гульнар вздрогнула, вскочила вместе с Унсин, точно Юлчи звал их обеих. Лицо ее выражало смущение и растерянность, в глазах застыло глубокое страдание; и вся она трепетала, как тонкая молодая ветвь.
Заметив на себе удивленный взгляд Унсин, молодая женщина в изнеможении опустилась на прежнее место и чуть слышно прошептала:
— Идите, скорее! Брат ждет...
II
В тот памятный вечер, когда он оставил Гульнар одну в каморке Шакасыма, Юлчи отправился прямо к Каратаю. Вместе они сходили к одному арбакешу, хоть и с трудом, договорились с ним. Затем условились, что Каратай прихватит для Гульнар капиши, паранджу
и еще какую-нибудь одежду потеплей и к полночи подъедет на арбе ко двору Парпи-ходжи.
Часам к десяти Юлчи возвратился во двор маслобойщика. Заглянул в темную хижину, позвал:
— Гульнар! Гульнар!
Ответа не было. Джигит, встревоженный, побежал к маслобойне. Вызвал Шакасыма, нетерпеливо спросил громким шепотом:
— Что случилось? Куда исчезла девушка?
Шакасым стоял перед ним, виновато опустив голову и согнувшись чуть ли не вдвое. Тяжело вздохнув, он рассказал все, как было. Юлчи некоторое время стоял, прислонившись к двери маслобойни, затем, точно угрожая кому-то, поднял сжатые кулаки и бросился на улицу.
В те дни им владели только гнев и желание мести. В голове возникали самые смелые планы отомстить виновникам всех его несчастий. Однако Каратай не одобрял его намерений. Кузнец узнал, что элликбаши усиленно разыскивает джигита и что к этому делу привлечена даже полиция, и старался доказать, что сейчас любая попытка выручить Гульнар и рассчитаться с врагами будет бесполезна и безрассудна. Юлчи скрепя сердце вынужден был согласиться с другом. Целый месяц он скитался по городу, не являясь в дом Мирзы-Каримбая, и только сегодня решил навестить сестру.
...Увидев брата, поджидавшего ее у двери людской, Унсин пустилась к нему бегом. Юлчи крепко обнял сестру. Он заметно изменился — похудел, черты лица его стали строже. Меж бровей залегла глубокая складка, лоб прорезали первые морщинки.
Припав к нему на грудь, девушка спрашивала:
— Братец, почему вас не слышно и не видно? Что с вами? Вы хворали? Я очень соскучилась. Каждую ночь во сне вас вижу...
Юлчи провел сестру в людскую. Оба уселись на клочке кошмы.
— Как тебе живется, Унсин, в этом доме? Побудешь пока здесь? Унсин удивленно посмотрела на брата:
— А вы?
— Я ушел отсюда навсегда,— твердо сказал джигит.
— Тогда я тоже не останусь, братец.— Унсин задумчиво вертела на левой кисти простенький серебряный браслет, оставшийся после смерти матери.— Не подумайте, что от тяжелой работы бегу. Работы я не боюсь. А просто — не хочу.
— Почему?
Унсин взглянула на брата добрыми, печальными глазами.
— Если бы все здешние были хорошими, разве вы так сразу ушли бы? Они вас обидели, наверное, братец, не скрывайте.— Унсин вздохнула.— Правда, Гульнар-апа — добрая. Я до седых волос хотела бы служить ей. Она меня, как родная сестра, любит. Бывают же такие хорошие женщины! Обнимает, утешает, как маленькую. Только... нет, все равно не останусь. А Гульнар-апа... я не забуду гг.
Юлчи не сомневался, что Гульнар крепко полюбит Унсин и что будет для нее единственной отрадой. Не желая обрекать любимую на шжкое одиночество, он решил пока не забирать сестру.
Да и не нашлось еще подходящего места, где можно было бы пристроить девушку.
— Почему же все-таки ты не хочешь оставаться? Только потому, что я ушел?
Унсин опустила голову:
— Я боюсь...
— Кого? — насторожился Юлчи.
Лицо девушки вспыхнуло стыдливым румянцем.
— Салим-ака,— ответила она, не поднимая головы.— Увидит одну, пристает... Дурное говорит...
Юлчи стиснул зубы. Поднялся, помог встать сестре. Ласково погладил девушку по голове, по плечу.
— Иди, родная, в ичкари, собирайся. Когда позову, выйдешь. Уйдем отсюда сегодня же. Не печалься.
Тяжело ступая, он вышел со двора и остановился за воротами. Снег все сыпал. Снежинки цеплялись за брови, за ресницы, прилипали к щекам, таяли и скатывались мелкими капельками. Юлчи стоял, не замечая этого, и задумчиво смотрел на занесенное снегом пустующее гнездо аиста на одном из минаретов мечети.
Серенький зимний вечер, тихий и грустный. Плохо одетые люди, вобрав голову в плечи и дрожа от холода, торопятся по домам. Вот Барат-веничник. Он, видно, не сумел продать свои веники и возвращался с вязанкой на спине и с пустой сумкой для продуктов за поясом. А вон высокий, похожий на привидение нищий. Он стоит у калитки Барата и надрывным, напоминающим рыдания голосом просит подать ему кусок хлеба...
В конце переулка показался Салим-байбача. Плотно запахнувшись в щегольской, черного сукна, чекмень, он шел с раскрытым зонтом, не глядя по сторонам.
Проходя мимо Юлчи, он окинул его недружелюбным взглядом:
— Где запропал? Думаешь, просить будем?
— Байбача! — крикнул ему Юлчи.
Салим остановился, складывая зонт, повернул к Юлчи побледневшее лицо.
— Не ори, глупец! У меня уши есгь...
Юлчи шагнул к байбаче, крепко схватил его за руку:
— Сам ты глупец!
В глазах Салима вспыхнули злые огоньки. Это что такое?! Какой-то малай кричит на него, говорит ему «ты»! Байбача размахнулся, но Юлчи перехватил руку, встряхнул — и зонт упал в снег.
— Бесстыжий! На беззащитных девушек заглядываешься. Салим-байбача злобно оскалился:
— Пусти руку? Кто твоя сестра? Дочь падишаха? Пусти, говорю!.. От моего хлеба-соли взбесился, собака!
Джигит стиснул челюсти, размахнулся и изо всей силы ударил байбачу в грудь. Салим отлетел на несколько шагов и свалился в снег. Юлчи подскочил, носком сапога ударил его в бок.
Из ворот выбежал Ярмат. Стараясь удержать джигита, он кричал:
— Юлчи, эй, разум ты проглотил, что ли? Стыдно!
Подбежало несколько человек случайных прохожих. Общими силами они кое-как оттащили джигита.
Салим стоял, схватившись рукой за грудь. Он не скупился на ругательства, но приблизиться к Юлчи не решался.
Ярмат отряхнул его чекмень и под руку повел к дому.
— Подожди! Не я буду, если не продырявлю тебе лоб из пистолета! — обернувшись, пригрозил байбача.
— Не верещи! — крикнул Юлчи.— Тащи свою железную пулялку! В толпе послышался смех.
Кадыр-штукатур тронул джигита за плечо:
— Остерегайся, сын мой. Время теперь чье? Ихнее, ба'йское. Для них и застрелить человека ничего не стоит. От денег бесятся. Это не люди — змеи. Хуже! Это скорпионы, порожденные змеями. Бедняк для них — ничто.— Штукатур оглядел собравшихся.— Верно я говорю?
Вокруг закивали головами:
— Верно, верно!
— До каких же пор они нас душить будут, отец?! — сжал кулаки Юлчи.
— Вот я и говорю — до каких же пор? — в свою очередь спросил штукатур.
Народ понемногу разошелся.
Город заливала муть пасмурных сумерек. Юлчи постоял на тихой, безлюдной улице и возвратился на байский двор.
Окна покоев Мирзы-Каримбая были ярко освещены. Джигит открыл дверь и, выдержав хмурый взгляд бая, без приглашения опустился на ковер. С минуту оба молчали, глядя друг на друга полными ненависти глазами. Мирза-Каримбай приподнялся, оттолкнул большую пуховую подушку, подложенную под бок, положил на сандал четки.
— Где ты пропадаешь, беспутный? Думаешь, работа ждать будет? Чем держать такого работника, лучше собаку завести!..
— Не кричите,— угрюмо повторил Юлчи.— Я долго слушался, терпел. А теперь — довольно!
Глаза Мирзы-Каримбая потемнели.
— Кто это научил тебя таким речам?
— Ваша несправедливость, жестокость научили!
— Жестокость! — заорал бай.— Ты неблагодарный пес! Я считал тебя за родного, за близкого. Кормил тебя, одевал, обувал.
Задаром, что ли? — нагнувшись к баю, выкрикнул Юлчи.— И бороде у вас ни одного черного волоса, а вы лжете. Стыдно! «Одевал», видите ли? Вот моя одежда! Уж не говорю о сапогах, халате,— я и этом доме даже новой тюбетейки не износил!.. «Кормил»! А чем? И нашем котле жирно готовили, а наша еда известная — хуже помоев! Скажу коротко: я от вас ухожу. Заработанное отдадите — копчено!
Мирза-Каримбай сидел молча, насупив брови. Резкая перемена и Юлчи подтвердила его прежнюю догадку: внезапное исчезновение джигита сразу же после возвращения из кишлака, конечно, связано с замужеством Гульнар. Бай знал, что Юлчи любит девушку, но не придавал этому особого значения. «Обиды его ненадолго хватит,— думал он,— вернется и снова примется за работу». Но вышло по-иному. Жалко было упускать из рук такого «доброго раба», но Мир-за-Каримбай понимал, что теперь обещаниями его не удержишь. Махнув рукой, точно прогонял собаку, он крикнул: - Вон!
— Не гоните, сам уйду, — холодно сказал Юлчи.— Только рассчитайтесь сначала.
— Какой расчет? — выпучил глаза бай.
— Я честно работал два с половиной года. За это время получил всего около сорока рублей. Разве это все? Где же ваши обещания?
— Обещания?.. Хм... глупец! Мало ли дают обещаний хозяева, чтобы подзадорить работника. Разве может умный человек верить всяким обещаниям!
— Хорошо, лишнего мне не надо. Уплатите, что положено по обычаю.
— А сорок рублей не деньги? Больше и копейки не дам! — Бай откинулся на подушку.— Предъявляй иск, если сумеешь.
Ответ бая не был для Юлчи неожиданностью. В последнее время у него не раз возникало сомнение, что хозяин рассчитается с ним по совести. Было только обидно, что он оказался таким простаком и дал себя обмануть. Но мог ли он горевать сейчас о деньгах, когда ему пришлось расстаться с Гульнар — солнцем его жизни. Юлчи казалось позорным вступать в пререкания из-за денег, да еще с тем, кто в его глазах был самым низким и подлым человеком на свете. Джигит резко поднялся, подошел почти вплотную к Мирзе-Каримбаю и презрительно бросил:
— Тебе бы не жениться, а в навозе копаться, старый петух! Бай не пошевелился, не изменил позы, только лицо его налилось
кровью и исказилось злобой.
Хлопнув дверью, Юлчи вышел во двор. В длинном темном проходе, ведущем в ичкари, Унсин передала ему узелок со своими скудными пожитками — поношенной ватной жакеткой, ситцевым платьем и оставшейся после смерти матери шалью. Поправляя паранджу, она зашептала:
— Гульнар-апа плакала. Обняла меня, поцеловала. «Пусть, говорит, брат не отправляет вас далеко. Почаще наведывайтесь ко мне...» И вам привет передавала. Пусть, мол, не забывает. У ней много есть чем поделиться с вами. «Потом, говорит, расскажу». Бедная...
Юлчи тяжело вздохнул.
— Пойдем, сестрица! —устало сказал он.
Они шли, мягко ступая по рыхлому снегу. Нетронутая снежная белизна несколько рассеивала темноту ночи. Кругом — мертвая тишина, безлюдье.
На углу Юлчи остановился. Куда пойти? «Тесно у очага зимой, вставай да иди домой!» — вспомнилась ему пословица. А где у него
дом? Почти три года таскал он байское ярмо И что получил? Очутился на улице!..
Унсин уже донимал холод. Она топала ногами, дышала на коченеющие пальцы рук. Нетерпеливо поглядывала на брата.
— Идем, родная! — неожиданно сказал Юлчи и направился в один из переулков. Но шагал он почему-то медленно, иногда даже останавливался.
Унсин шла вслед, дивилась нерешительности брата и думала: «Неужели в таком большом городе не найдется места? Покойная мама все надеялась, что Юлчи заработает у богатого дяди много денег, поправит дом, земли купит... Где же все это?»
Юлчи приоткрыл дверь и заглянул в мастерскую Шакира-ата. Он знал, что зимними вечерами здесь часто собирались друзья мастера. Кто-нибудь из грамотных читал сказания о военных подвигах древних героев, вроде «Ахмада-занчи», «Рустам-застана», а остальные слушали.
На этот раз в мастерской, кроме Шакира-ата, никого не было Юлчи шагнул через порог.
— Заходи, мой ягненок! — приветливо, как всегда, встретил его сапожник.
Заметив за спиной джигита скрытую под паранджой женскую фигуру, старик с недоумением посмотрел на него, будто хотел спросить: «Что еще случилось?»
— Отец, это моя сестра,— объяснил Юлчи — Наверное, слышали, из кишлака недавно привез. Не хочу, чтобы у бая жила.
— И хорошо сделал, сынок. Голубь, говорят, с голубем, род — с родом. Понимаешь, в чем тут смысл? Верно, они родня. Но к своему роду тебя не причисляют. Потому — они денежного рода. Правильно я сказал?.. Э, да что говорить, ты и сам испробовал. Лучше чужой-посторонний, чем такая родня. Самого, говорят, нет -- и глаза нет. Без тебя станут они измываться над девушкой...
— Ваша правда, отец,— согласился Юлчи.— Нельзя ли сестре пока пожить у вас?
Шакир-ага отложил работу, снял очки, добрыми глазами взглянул на Юлчи.
— Ты давно сын мне, а эта слабенькая будет мне дочерью Слава богу, найдется одеяло, подушка. Есть сандал. Иногда он теплый, иногда холодный, но есть. С нехватками как-нибудь справимся. Старухе моей доченька будет помощницей, а сиротам сына — сестрой.
Юлчи не знал, как и благодарить старика. На глазах джигита иблестели слезы. Он схватил Унсин за руку:
— Сними чачван! Вот твой отец. Уважай его, почитай, слушайся.
Унсин откинула чачван, застеснявшись, опустила глаза и тихо промолви ла.
Как родная дочь от всего сердца буду служить вам, атаджан! < л ар и к встал.
Идем, дочь моя, отведу тебя к старухе. Она добрая... Юлчи подошел к Унсин:
— Сестра, почитай этих людей как родных Помогай бабушке Шакиру-ата. Он один. Где дратву ссучить, где ичиги на правиле натянуть — дело это не хитрое. Приучайся поскорее и будешь ему помощницей.
Унсин обняла брата, взяла с него слово навещать ее почаще и пошла за стариком.
Оставшись один, Юлчи задумался. Чтобы прокормить себя и помогать Унсин, надо было завтра же подыскать работу. Он развязал поясной платок, пересчитал деньги, оставшиеся от продажи дома Оказалось пятнадцать рублей. Когда вернулся Шакир-ака, джигит положил перед ним все деньги. Старик обиделся:
— Спрячь их. Ложка похлебки найдется для девушки. Возьми, говорю, спрячь, джигиту нужны деньги.
Юлчи денег не взял.
— Все, что я добуду,— ваше, отец!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37