Довольно. Мы еще поговорим,— грубо перебил старика байбача.— А пока идите и передайте вашему хозяину: пусть приготовит корзину с вином и пивом. Что мне надо — вас не учить.
Старик попятился и засеменил к воротам. Танти-байбача рассмеялся.
— Знаешь, кто это такой, Юлчи? — спросил он и, не дожидаясь ответа, продолжал: — Это знаменитый Шамурадбай! Когда-то слава о нем гремела и в Ташкенте и в Фергане. Он был пиром1 людей, предпочитавших заботам жизни ее радости. Царствовал в этом дворце наслаждений. А потом разорился и, как видишь, оказался у его порога.
Байбача подошел к фонарю фаэтона, взглянул на часы:
Сейчас одиннадцать. Салим скоро не выйдет. Отвезешь меня...
Юлчи не успел ничего ответить, как Танти-байбача повернулся скрылся в воротах...
Гаити кутил с самого полудня. Проигравшись в кумар в компании то приезжих самаркандских баев, он несколько дней сидел дома гроша в кармане. Но сегодня ему повезло: удалось за хорошие деньги продать одну из своих лавок, и он после завершения сделки решил повеселиться. Таити взял парного извозчика и, развалясь на мягком сиденье, прежде всего отправился в новый город. Проехался по весенним солнцем улицам, обсаженным деревьями, зеленеющими свежей листвой, прокатил мимо памятника генералу фон Кауфману.
Здесь прогуливались несколько офицеров, подтянутых, с лихо закрученными вверх усами, с грудью, выпяченной так, слойно каждый из них только что глотнул воздуха и шел, стараясь сдержать дыхание. Танти-байбача тотчас же изменил позу. Будто выполняя какую-то важную обязанность, он принялся раскланиваться на обе стороны: сначала описывал головой небольшую дугу, затем поднимал ее и снова низко склонял уже вместе со всем корпусом.
Отдав таким образом дань «хорошему тону», Таити повернул извозчика и поскакал в старый город прямо в этот глухой переулок...
Юлчи соскочил с козел, несколько раз прошелся перед воротами. Что делать? Отказать Таити — значило обидеть его, поехать с ним — может рассердиться Салим.
Из ворот вышел Танти-байбача вместе с закутанной в паранджу женщиной, а вслед за ними с тяжелой корзиной, позванивавшей бутылками,— Шамурадбай. Таити велел поставить корзину в фаэтон и тотчас усадил женщину.
Юлчи начал было возражать, ссылаясь на то, что не предупрежден хозяин, но Танти-байбача рассердился:
— Брось! Хозяин — я. Придет время — я так встряхну за ворот твоего Салима... Садись... Погоняй!
Не доезжая Чор-Су, Таити велел Юлчи сворачивать в узкий тупик по левой стороне улицы. Когда коляска остановилась, байбача помог женщине сойти, затем, указывая на корзину, коротко приказал Юлчи:
— Неси!
Просунув в щель палку, байбача сбросил цепь, накинутую с внутренней стороны, раскрыл тяжелые ворота. Миновав темный крытый навес, Таити открыл дверь михманханы, прошел в комнату, зажег лампу. Юлчи, следовавший за ним, поставил корзину с вином у окна и отошел к двери.
Танти-байбача опустился на одеяло, ухарски сдвинув на висок тюбетейку, крикнул в дверь:
— Заходите, душа моя!
На пороге показалась молодая женщина лет двадцати. Это была Гюльандом. Она уже успела сбросить паранджу в передней и оказалась в широком атласном платье, в тонкой шелковой косынке и лаковых сапожках на низком каблуке.
Гюльандом действительно была красавицей. Высокая, стройная, с полной грудью и с тонким лицом; лицо смугловатое, точно подернутое легким загаром, и глаза — большие, внимательные и грустные. От нее веяло свежестью, красотой и изяществом — видно, «дом наслаждений» еще не успел наложить на ее облик своей дьявольской печати.
Прошелестев платьем, Гюльандом остановилась рядом с Таити, внимательным взглядом чуть прищуренных глаз посмотрела на Юлчи, кивнула в его сторону.
— Братец, видно, из простых кишлачных джигитов. Это хорошо.
Там, где простота,— там и сердечность. А я вот попала между знатных и... оказалась здесь.
— Что, в плохое место попали? Смотрите!..— Танти-байбача повел вокруг рукой, указывая на убранство комнаты.
Гюльандом окинула взглядом михманхану и, не скрывая иронии, сказала:
— Чудно! Неужели это вы сами со своей ветреной головой столько добра нажили?
Юлчи невольно рассмеялся. Танти-байбача только ухмыльнулся, приняв слова Гюльандом за шутку.
Гюльандом, кивнув байбаче, вышла зачем-то в переднюю. Юлчи тоже повернулся было к двери, но Таити остановил его:
— Не торопись уезжать, успеешь еще. Подай-ка вон ту бутылку с красной головкой, выпьем.— Байбача помолчал, наблюдая за Юлчи, и вдруг ударил кулаком по колену.— А Салиму и Хакиму я еще наступлю на горло! Я терплю,пока старик не свалился, а закроет глаза — я их прижму! Они стараются лишить меня жениной доли наследства. Но я не сплошаю!
Юлчи подал Таити бутылку.
— Зачем раньше времени шум поднимать? — спокойно заметил он и снова повернулся к двери.— Ну, я поехал.
— Подожди, не торопись. Выпей пиалу!.. Не хочешь? Тогда вот это возьми! — Байбача вынул из кармана серебряный целковый и бросил его на ковер.
— Благодарствую, Мирисхак-ака. Только мне это ни к чему... я не возьму...
Таити рассердился:
— Погляди сюда, глупый! Зачем нос задираешь? Ты должен ценить деньги, потому — ты бедняк. Запомни — так ты не разживешься и никогда не будешь человеком. В наше время без денег не проживет и ангел. Если нужно, ради денег, как говорят, цыгану ишака не брезгуй напоить. Вокруг тебя все денежные люди. Вот дядя твой, Хаким, Салим и еще много баев. Склоняйся перед ними, оказывай им почет, и они тебя по головке гладить будут, озолотят. Знаю, ты не такой. Потому и советую: брось эту привычку! Возьми деньги!..
Юлчи сделал шаг к Танти-байбаче. Губы его дрожали.
— Спасибо за совет, Мирисхак-ака. Но, говорят, честь джигита дороже денег. Я хоть и мало добываю, но зато добываю честно, своим трудом.
Танти-байбача выпил пиалу вина, кивнул на дверь в переднюю.
Эту красавицу видел? — сказал он насмешливо.— Она дочь такого же, как мы, мусульманина. Сейчас я для нее ничего не пожалею. По сели огорчит чем — вышвырну и еще лучшую найду. Вот! И все дело м деньгах. Ее с родителями тоже сила денег разлучила!.. Это у тебя все молодость, молодечество. Брось!
По-моему,— горячо возразил Юлчи,— дело не только в деньгах. Дело и в людях. Вернее, в денежных людях. Вот все добро, что вы сделали для дочери бедняка! — он указал на корзину с вином и, даже не попрощавшись, шагнул через порог михманханы...
Улицы были темные, безмолвные. Редко где слышался свисток или колотушка какого-нибудь одинокого караульщика.
Юлчи гнал лошадь, не замечая дороги. Душа юноши кипела негодованием. Он очень жалел, что не ответил Таити еще резче. «Деньги для них — все. Мужчины их круга покупают за деньги честь жен и дочерей бедняков, а женщины — честь мужчины. Вот и Салим-байбача, наверное, обнимает за деньги дочь какого-нибудь бедняги... А его жди. Всю ночь без сна, а завтра с утра надо отправляться в поместье...»
Вспомнив о предстоящей поездке с семьей Ярмата, Юлчи повеселел. Он оглянулся вокруг: фаэтон катил по Урде, а над вершинами высоких тополей, выглянув из-за легкого облачка, уже повис серебряный осколок луны...
III
...Арба выехала за город. Домашний скарб семьи Ярмата умещался в нескольких узлах, на арбе было просторно, и Гульнар с матерью удобно расположились в передке.
Юлчи, счастливый тем, что везет любимую девушку, весело понукал коня и тихонько напевал какую-то песенку.
Гульнар, закутанная в паранджу, дрожащим от волнения голосом иногда перекидывалась словом-другим с матерью, но с Юлчи заговорить не смела, да и никак не могла найти предлога. Вчерашний разговор с Нури все еще тревожил сердце, но она старалась отогнать печальные мысли.
Ослепительно ярко сияет солнце. Воздух чистый, прозрачный. Над головой ясное голубое небо. А вокруг куда ни глянь — празднично одетая земля: зеленеют холмы, цветут сады; яблони, персиковые и урюковые деревья кажутся со стороны огромными букетами. На полях то там, то здесь дехкане ковыряют омачами землю, подгоняя ударами палок тощих, усталых волов. Возле самой дороги какой-то паренек рыхлит свою полосу кетменем. Время от времени он останавливается, звонким голосом затягивает песню. Ему подпевают птицы в садах. А подальше, на холмах, одиноко бродит мальчик-пастух...
Сгрузились они неподалеку от байского дома в маленьком дворике, окруженном невысоким дувалом. Посредине двора — открытый навес. Гульнар с матерью тотчас принялись подметать двор и раскладывать по местам свои пожитки.
Когда покончили с самым необходимым, Гульсум-биби велела поставить чай. В маленьком арычке рядом с дувалом воды не оказалось. Гульнар накинула на голову вместо паранджи материнский камзол, взяла ведра и отправилась к головному арыку. Шла она по прошлогодней тропинке. Вокруг — молодая весенняя зелень, вдали — синие горы, все знакомые с детства места...
Гульнар вдруг остановилась: на берегу арыка стоял Юлчи и поясным платком вытирал лицо — он только что умылся.
Девушка на мгновенье задумалась — идти или вернуться? — и пошла вперед.
Юлчи посторонился, несмело предложил:
— Оставьте здесь ведра, Гульнар, я принесу. Гульнар стыдливо отвернулась:
— Спасибо, я привыкла сама. Да и вы устали, наверное.
— Устал? — улыбнулся Юлчи.— Нет, Гульнар, мне еще стыдно уставать. Особенно сегодня... когда я помогаю вам...
— Правда? — тихо спросила девушка.— Или это вы так, чтобы сказать что-нибудь приятное?
— Верьте, Гульнар, слова мои от чистого сердца.
Гульнар зачерпнула мутноватой воды, поставила ведра на берег арыка.
— Верю,— сказала она.— Все говорят, что вы любите правду и... хорошо работаете... Так хорошо, что я боюсь, как бы вас не забрали другие...
— Не понимаю, Гульнар, о чем вы? — Юлчи невольно шагнул к девушке.— Кто меня может забрать?
Гульнар чуть повернулась, на один миг приоткрыла лицо.
— Сказать вам?.. Нури-апа хвалилась: Юлчи, говорит, обязательно будет работать у нас.— Гульнар вздохнула.— Правда, уходите?
— Эх-ха, вон о чем вы? — улыбнулся Юлчи.— Нури-апа, наверное, во сне видела меня своим работником. Пусть же она прежде расскажет свой сон воде. Никуда я не уйду, хоть в цепи закуют и силой будут тащить! Верно, здесь у дяди нет ни дня покоя. Можно, конечно, найти место лучше. Но я не хочу...
— Почему? Каждый ищет, где ему спокойнее и легче.— Гульнар украдкой взглянула на джигита.— У Нури-апа хорошее место.
Юлчи замялся, помолчал немного.
— Если я прямо скажу, не обидитесь?
— Почему я должна обижаться? Может, даже обрадуюсь, кто знает...
— На вас не могу наглядеться, от вас не хочу уходить, Гульнар!.. Сердце Гульнар забилось часто-часто. Она отбросила камзол
с лица и, сама того не замечая, шагнула к Юлчи. На длинных и густых ресницах девушки утренней росой заблестели слезинки.
— Правда? Правда, Юлчи-ака?
— Правда, Гульнар! Вы не верите мне?
— Я... не знаю.— Девушка на миг опустила глаза, потом радостно глянула на Юлчи: — Нет, верю!.. Я вам верю больше, чем себе. Ты правдивый, открытой души джигит... знаю...
Юлчи привлек девушку, дрожащей рукой нежно погладил ее по волосам. Оба они, любящие и счастливые, долго глядели друг другу в глаза...
IV
Нури по себе судила о нравах и поведении всех девушек и женщин и была уверена, что между Юлчи и Гульнар есть тайная связь. «Это пмп вскружила голову Юлчи, встала помехой на пути моих желаний,— Нури. - Только эта батрачка радуется раньше времени. Как пин смеет! Да я ей глаза выцарапаю, подлой рабыне! Ее ли дело увлеки любовью!..»
Нури не стала долго раздумывать и дня через два побежала к своим. «Вот расскажу обо всем Гульсум, тогда увидишь, как заниматься шашнями!» — думала она.
Острая досада охватила Нури, когда оказалось, что семья Ярмата уже выехала в загородное поместье, но она не отступила от задуманного и решила разоблачить девушку с помощью своей матери.
После угощения Нури с матерью остались вдвоем и по обыкновению принялись перешептываться, делясь новостями. Лутфиниса, охая и вздыхая, жаловалась на невесток. Изливала перед дочерью все свои обиды и огорчения, рассказывала обо всем, что случилось за последнее время в семье и у родни.
Нури, чуть ли не с детства привыкшая к сплетням и пересудам, слушала с большим вниманием. Она то смеялась, то сердилась вместе с матерью, то поучала ее.
Наконец Лутфиниса умолкла. Тогда «книгу злословия и клеветы» раскрыла и без запинки принялась читать дочь. Заговорив о Гульнар, Нури придала своему голосу особую таинственность. Озираясь по сторонам, словно ворона, опасающаяся за свою добычу, она зашептала:
— Жаль, Гульсум-апа нет. Надо было бы кое-что рассказать ей. Вы тут сидите,айи, и не знаете, какие дела творятся у вас под боком!
— Э-э! — насторожила уши Лутфиниса, еще ближе придвигаясь к дочери.
— Гульнар, подохнуть бы ей, оказалась настоящей развратницей!
— Что?! Что ты говоришь? — заиграла белками глаз Лутфиниса.
— Совсем, говорю, развратилась! С Юлчи вот так связалась.— Нури крепко сцепила указательные пальцы перед глазами матери.— Любятся они... И, по-моему, Юлчи тут не виноват. Во всем виновата эта чертовка... Гульнар. Если девушка навязывается сама, джигит разве откажется!
— Вай, подохнуть бы ей маленькой! — Лутфиниса поджала губы, покачала головой. Старуха так была уверена в словах дочери, что даже не сочла нужным спросить, откуда Нури знает эту новость.— Ах, бесстыжая! А если родит?! — вдруг вспыхнула она, будто пламя на ветру.
Нури не думала, что дело могло зайти так далеко, но промолчала.
— Хотя бы не понесла! — продолжала мать, хрипя и мучаясь от одышки.— Ну и девушка, зачахнуть ей! Ну и распутная! А посмотришь— с виду как будто скромная, разумная...
— Такие-то, айи, всегда развратные. В груди у них шайтан сидит,— ответила Нури.
— Правду говоришь, доченька, правду,— поспешила согласиться Лутфиниса.— Ты вот шумливой росла, словно мешок с орехами. И сестра твоя была веселая и озорная. А обе, слава богу, выросли чистыми и непорочными, что сахар, завернутый в бумажку. Глаза ваши лица мужчины не видали... Конечно, Гульнар низкого рода, оно и сказывается. Кто у нее отец? Кто мать? Малай и рабыня... Порода-то низкая, вот и тянет в грязь. Вот что, Ярмат пусть пока не знает. А Гульсум я шепну на ушко. «Дочь свою, скажу, -«выдавай куда-нибудь на сторону, пока не поздно. Ищи, скажу, ровню».
Нури помолчала, задумавшись. Она теперь боялась, как бы мать не разболтала обо всем в семье. «Если отец и братья узнают, они прогонят Юлчи. Тогда я уже не смогу взять его к себе в работники и расстанусь с ним навсегда. Да и Юлчи в гневе может рассказать о наших встречах и опозорить меня».
Она тронула колено матери.
— Айи, вы смотрите не расскажите отцу и братьям. И невестки не должны об этом знать. Зачем поднимать в доме шум из-за какой-то батрачки? Расскажите только Гульсум. Ладно?..
— Подожди, Нури,— нетерпеливо перебила дочь Лутфиниса.— А почему бы им не выдать Гульнар за Юлчи, раз они уже спутались? Так принято: если девушка свихнулась, ее выдают за ее любезного.
Такого предложения со стороны матери Нури никак не ожидала. Она сначала растерялась, но быстро нашлась и возразила:
— Не говорите пустого. Юлчи пришел к нам работать, и пусть работает. У него ни денег, ни места своего здесь нет, и сам еще совсем молодой — зачем ему жена? Как говорится: «Мышь и так чуть пролезет в нору, зачем же ей еще решето к хвосту привязывать?» Через пять-шесть лет он в своем кишлаке женится.— Нури решительно взмахнула рукой.— Об этом и рта не раскрывайте! Кто знает, может, Юлчи-бая мы возьмем в работники. Зять ваш очень хвалил его, спрашивал: «Не уступят ли они этого парня нам?»
— Да я думала только соединить этих двух беспутных,— оправдывалась мать.— Ты верно говоришь. И отец твой не любит, когда работники женятся. Раз Гульнар испорченная девушка, лучше будет, если она исчезнет подальше с глаз. Найдет какого-нибудь босяка по себе.
Лутфиниса тяжело поднялась и, схватившись за спину, охая и приговаривая на каждом шагу «Товба!», направилась совершать омовение.
V
Уже две недели Гульнар вместе с отцом и матерью с утра до ночи работает в саду. К приезду хозяев в поместье все должно цвести и блистать как в раю.
А сад прекрасен. Каждый уголок его радует своей особой прелестью. Целыми днями в нем не прекращается веселая игра солнца п легкого ветерка, цветов и зелени. В арыках серебрится вода. Хауз, «мороченный зеленой травкой, переливает мелкой рябью и кажется исполненным не водой, а светом. Яблони, вишни, персики — все плотные деревья слились в один сплошной цветник, поднятый высоко над землей. В конце сада беспрестанно трепещут выстроившиеся II ряд высокие, стройные тополя. Поют птицы, поет вода в арыках, пою? листья на деревьях, и вместе с ними поет Гульнар. Поет она чуть слышно. Большой грех, если посторонние хотя бы издали услышат голос девушки... При отце и при матери Гульнар и на это не решилась бы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
Старик попятился и засеменил к воротам. Танти-байбача рассмеялся.
— Знаешь, кто это такой, Юлчи? — спросил он и, не дожидаясь ответа, продолжал: — Это знаменитый Шамурадбай! Когда-то слава о нем гремела и в Ташкенте и в Фергане. Он был пиром1 людей, предпочитавших заботам жизни ее радости. Царствовал в этом дворце наслаждений. А потом разорился и, как видишь, оказался у его порога.
Байбача подошел к фонарю фаэтона, взглянул на часы:
Сейчас одиннадцать. Салим скоро не выйдет. Отвезешь меня...
Юлчи не успел ничего ответить, как Танти-байбача повернулся скрылся в воротах...
Гаити кутил с самого полудня. Проигравшись в кумар в компании то приезжих самаркандских баев, он несколько дней сидел дома гроша в кармане. Но сегодня ему повезло: удалось за хорошие деньги продать одну из своих лавок, и он после завершения сделки решил повеселиться. Таити взял парного извозчика и, развалясь на мягком сиденье, прежде всего отправился в новый город. Проехался по весенним солнцем улицам, обсаженным деревьями, зеленеющими свежей листвой, прокатил мимо памятника генералу фон Кауфману.
Здесь прогуливались несколько офицеров, подтянутых, с лихо закрученными вверх усами, с грудью, выпяченной так, слойно каждый из них только что глотнул воздуха и шел, стараясь сдержать дыхание. Танти-байбача тотчас же изменил позу. Будто выполняя какую-то важную обязанность, он принялся раскланиваться на обе стороны: сначала описывал головой небольшую дугу, затем поднимал ее и снова низко склонял уже вместе со всем корпусом.
Отдав таким образом дань «хорошему тону», Таити повернул извозчика и поскакал в старый город прямо в этот глухой переулок...
Юлчи соскочил с козел, несколько раз прошелся перед воротами. Что делать? Отказать Таити — значило обидеть его, поехать с ним — может рассердиться Салим.
Из ворот вышел Танти-байбача вместе с закутанной в паранджу женщиной, а вслед за ними с тяжелой корзиной, позванивавшей бутылками,— Шамурадбай. Таити велел поставить корзину в фаэтон и тотчас усадил женщину.
Юлчи начал было возражать, ссылаясь на то, что не предупрежден хозяин, но Танти-байбача рассердился:
— Брось! Хозяин — я. Придет время — я так встряхну за ворот твоего Салима... Садись... Погоняй!
Не доезжая Чор-Су, Таити велел Юлчи сворачивать в узкий тупик по левой стороне улицы. Когда коляска остановилась, байбача помог женщине сойти, затем, указывая на корзину, коротко приказал Юлчи:
— Неси!
Просунув в щель палку, байбача сбросил цепь, накинутую с внутренней стороны, раскрыл тяжелые ворота. Миновав темный крытый навес, Таити открыл дверь михманханы, прошел в комнату, зажег лампу. Юлчи, следовавший за ним, поставил корзину с вином у окна и отошел к двери.
Танти-байбача опустился на одеяло, ухарски сдвинув на висок тюбетейку, крикнул в дверь:
— Заходите, душа моя!
На пороге показалась молодая женщина лет двадцати. Это была Гюльандом. Она уже успела сбросить паранджу в передней и оказалась в широком атласном платье, в тонкой шелковой косынке и лаковых сапожках на низком каблуке.
Гюльандом действительно была красавицей. Высокая, стройная, с полной грудью и с тонким лицом; лицо смугловатое, точно подернутое легким загаром, и глаза — большие, внимательные и грустные. От нее веяло свежестью, красотой и изяществом — видно, «дом наслаждений» еще не успел наложить на ее облик своей дьявольской печати.
Прошелестев платьем, Гюльандом остановилась рядом с Таити, внимательным взглядом чуть прищуренных глаз посмотрела на Юлчи, кивнула в его сторону.
— Братец, видно, из простых кишлачных джигитов. Это хорошо.
Там, где простота,— там и сердечность. А я вот попала между знатных и... оказалась здесь.
— Что, в плохое место попали? Смотрите!..— Танти-байбача повел вокруг рукой, указывая на убранство комнаты.
Гюльандом окинула взглядом михманхану и, не скрывая иронии, сказала:
— Чудно! Неужели это вы сами со своей ветреной головой столько добра нажили?
Юлчи невольно рассмеялся. Танти-байбача только ухмыльнулся, приняв слова Гюльандом за шутку.
Гюльандом, кивнув байбаче, вышла зачем-то в переднюю. Юлчи тоже повернулся было к двери, но Таити остановил его:
— Не торопись уезжать, успеешь еще. Подай-ка вон ту бутылку с красной головкой, выпьем.— Байбача помолчал, наблюдая за Юлчи, и вдруг ударил кулаком по колену.— А Салиму и Хакиму я еще наступлю на горло! Я терплю,пока старик не свалился, а закроет глаза — я их прижму! Они стараются лишить меня жениной доли наследства. Но я не сплошаю!
Юлчи подал Таити бутылку.
— Зачем раньше времени шум поднимать? — спокойно заметил он и снова повернулся к двери.— Ну, я поехал.
— Подожди, не торопись. Выпей пиалу!.. Не хочешь? Тогда вот это возьми! — Байбача вынул из кармана серебряный целковый и бросил его на ковер.
— Благодарствую, Мирисхак-ака. Только мне это ни к чему... я не возьму...
Таити рассердился:
— Погляди сюда, глупый! Зачем нос задираешь? Ты должен ценить деньги, потому — ты бедняк. Запомни — так ты не разживешься и никогда не будешь человеком. В наше время без денег не проживет и ангел. Если нужно, ради денег, как говорят, цыгану ишака не брезгуй напоить. Вокруг тебя все денежные люди. Вот дядя твой, Хаким, Салим и еще много баев. Склоняйся перед ними, оказывай им почет, и они тебя по головке гладить будут, озолотят. Знаю, ты не такой. Потому и советую: брось эту привычку! Возьми деньги!..
Юлчи сделал шаг к Танти-байбаче. Губы его дрожали.
— Спасибо за совет, Мирисхак-ака. Но, говорят, честь джигита дороже денег. Я хоть и мало добываю, но зато добываю честно, своим трудом.
Танти-байбача выпил пиалу вина, кивнул на дверь в переднюю.
Эту красавицу видел? — сказал он насмешливо.— Она дочь такого же, как мы, мусульманина. Сейчас я для нее ничего не пожалею. По сели огорчит чем — вышвырну и еще лучшую найду. Вот! И все дело м деньгах. Ее с родителями тоже сила денег разлучила!.. Это у тебя все молодость, молодечество. Брось!
По-моему,— горячо возразил Юлчи,— дело не только в деньгах. Дело и в людях. Вернее, в денежных людях. Вот все добро, что вы сделали для дочери бедняка! — он указал на корзину с вином и, даже не попрощавшись, шагнул через порог михманханы...
Улицы были темные, безмолвные. Редко где слышался свисток или колотушка какого-нибудь одинокого караульщика.
Юлчи гнал лошадь, не замечая дороги. Душа юноши кипела негодованием. Он очень жалел, что не ответил Таити еще резче. «Деньги для них — все. Мужчины их круга покупают за деньги честь жен и дочерей бедняков, а женщины — честь мужчины. Вот и Салим-байбача, наверное, обнимает за деньги дочь какого-нибудь бедняги... А его жди. Всю ночь без сна, а завтра с утра надо отправляться в поместье...»
Вспомнив о предстоящей поездке с семьей Ярмата, Юлчи повеселел. Он оглянулся вокруг: фаэтон катил по Урде, а над вершинами высоких тополей, выглянув из-за легкого облачка, уже повис серебряный осколок луны...
III
...Арба выехала за город. Домашний скарб семьи Ярмата умещался в нескольких узлах, на арбе было просторно, и Гульнар с матерью удобно расположились в передке.
Юлчи, счастливый тем, что везет любимую девушку, весело понукал коня и тихонько напевал какую-то песенку.
Гульнар, закутанная в паранджу, дрожащим от волнения голосом иногда перекидывалась словом-другим с матерью, но с Юлчи заговорить не смела, да и никак не могла найти предлога. Вчерашний разговор с Нури все еще тревожил сердце, но она старалась отогнать печальные мысли.
Ослепительно ярко сияет солнце. Воздух чистый, прозрачный. Над головой ясное голубое небо. А вокруг куда ни глянь — празднично одетая земля: зеленеют холмы, цветут сады; яблони, персиковые и урюковые деревья кажутся со стороны огромными букетами. На полях то там, то здесь дехкане ковыряют омачами землю, подгоняя ударами палок тощих, усталых волов. Возле самой дороги какой-то паренек рыхлит свою полосу кетменем. Время от времени он останавливается, звонким голосом затягивает песню. Ему подпевают птицы в садах. А подальше, на холмах, одиноко бродит мальчик-пастух...
Сгрузились они неподалеку от байского дома в маленьком дворике, окруженном невысоким дувалом. Посредине двора — открытый навес. Гульнар с матерью тотчас принялись подметать двор и раскладывать по местам свои пожитки.
Когда покончили с самым необходимым, Гульсум-биби велела поставить чай. В маленьком арычке рядом с дувалом воды не оказалось. Гульнар накинула на голову вместо паранджи материнский камзол, взяла ведра и отправилась к головному арыку. Шла она по прошлогодней тропинке. Вокруг — молодая весенняя зелень, вдали — синие горы, все знакомые с детства места...
Гульнар вдруг остановилась: на берегу арыка стоял Юлчи и поясным платком вытирал лицо — он только что умылся.
Девушка на мгновенье задумалась — идти или вернуться? — и пошла вперед.
Юлчи посторонился, несмело предложил:
— Оставьте здесь ведра, Гульнар, я принесу. Гульнар стыдливо отвернулась:
— Спасибо, я привыкла сама. Да и вы устали, наверное.
— Устал? — улыбнулся Юлчи.— Нет, Гульнар, мне еще стыдно уставать. Особенно сегодня... когда я помогаю вам...
— Правда? — тихо спросила девушка.— Или это вы так, чтобы сказать что-нибудь приятное?
— Верьте, Гульнар, слова мои от чистого сердца.
Гульнар зачерпнула мутноватой воды, поставила ведра на берег арыка.
— Верю,— сказала она.— Все говорят, что вы любите правду и... хорошо работаете... Так хорошо, что я боюсь, как бы вас не забрали другие...
— Не понимаю, Гульнар, о чем вы? — Юлчи невольно шагнул к девушке.— Кто меня может забрать?
Гульнар чуть повернулась, на один миг приоткрыла лицо.
— Сказать вам?.. Нури-апа хвалилась: Юлчи, говорит, обязательно будет работать у нас.— Гульнар вздохнула.— Правда, уходите?
— Эх-ха, вон о чем вы? — улыбнулся Юлчи.— Нури-апа, наверное, во сне видела меня своим работником. Пусть же она прежде расскажет свой сон воде. Никуда я не уйду, хоть в цепи закуют и силой будут тащить! Верно, здесь у дяди нет ни дня покоя. Можно, конечно, найти место лучше. Но я не хочу...
— Почему? Каждый ищет, где ему спокойнее и легче.— Гульнар украдкой взглянула на джигита.— У Нури-апа хорошее место.
Юлчи замялся, помолчал немного.
— Если я прямо скажу, не обидитесь?
— Почему я должна обижаться? Может, даже обрадуюсь, кто знает...
— На вас не могу наглядеться, от вас не хочу уходить, Гульнар!.. Сердце Гульнар забилось часто-часто. Она отбросила камзол
с лица и, сама того не замечая, шагнула к Юлчи. На длинных и густых ресницах девушки утренней росой заблестели слезинки.
— Правда? Правда, Юлчи-ака?
— Правда, Гульнар! Вы не верите мне?
— Я... не знаю.— Девушка на миг опустила глаза, потом радостно глянула на Юлчи: — Нет, верю!.. Я вам верю больше, чем себе. Ты правдивый, открытой души джигит... знаю...
Юлчи привлек девушку, дрожащей рукой нежно погладил ее по волосам. Оба они, любящие и счастливые, долго глядели друг другу в глаза...
IV
Нури по себе судила о нравах и поведении всех девушек и женщин и была уверена, что между Юлчи и Гульнар есть тайная связь. «Это пмп вскружила голову Юлчи, встала помехой на пути моих желаний,— Нури. - Только эта батрачка радуется раньше времени. Как пин смеет! Да я ей глаза выцарапаю, подлой рабыне! Ее ли дело увлеки любовью!..»
Нури не стала долго раздумывать и дня через два побежала к своим. «Вот расскажу обо всем Гульсум, тогда увидишь, как заниматься шашнями!» — думала она.
Острая досада охватила Нури, когда оказалось, что семья Ярмата уже выехала в загородное поместье, но она не отступила от задуманного и решила разоблачить девушку с помощью своей матери.
После угощения Нури с матерью остались вдвоем и по обыкновению принялись перешептываться, делясь новостями. Лутфиниса, охая и вздыхая, жаловалась на невесток. Изливала перед дочерью все свои обиды и огорчения, рассказывала обо всем, что случилось за последнее время в семье и у родни.
Нури, чуть ли не с детства привыкшая к сплетням и пересудам, слушала с большим вниманием. Она то смеялась, то сердилась вместе с матерью, то поучала ее.
Наконец Лутфиниса умолкла. Тогда «книгу злословия и клеветы» раскрыла и без запинки принялась читать дочь. Заговорив о Гульнар, Нури придала своему голосу особую таинственность. Озираясь по сторонам, словно ворона, опасающаяся за свою добычу, она зашептала:
— Жаль, Гульсум-апа нет. Надо было бы кое-что рассказать ей. Вы тут сидите,айи, и не знаете, какие дела творятся у вас под боком!
— Э-э! — насторожила уши Лутфиниса, еще ближе придвигаясь к дочери.
— Гульнар, подохнуть бы ей, оказалась настоящей развратницей!
— Что?! Что ты говоришь? — заиграла белками глаз Лутфиниса.
— Совсем, говорю, развратилась! С Юлчи вот так связалась.— Нури крепко сцепила указательные пальцы перед глазами матери.— Любятся они... И, по-моему, Юлчи тут не виноват. Во всем виновата эта чертовка... Гульнар. Если девушка навязывается сама, джигит разве откажется!
— Вай, подохнуть бы ей маленькой! — Лутфиниса поджала губы, покачала головой. Старуха так была уверена в словах дочери, что даже не сочла нужным спросить, откуда Нури знает эту новость.— Ах, бесстыжая! А если родит?! — вдруг вспыхнула она, будто пламя на ветру.
Нури не думала, что дело могло зайти так далеко, но промолчала.
— Хотя бы не понесла! — продолжала мать, хрипя и мучаясь от одышки.— Ну и девушка, зачахнуть ей! Ну и распутная! А посмотришь— с виду как будто скромная, разумная...
— Такие-то, айи, всегда развратные. В груди у них шайтан сидит,— ответила Нури.
— Правду говоришь, доченька, правду,— поспешила согласиться Лутфиниса.— Ты вот шумливой росла, словно мешок с орехами. И сестра твоя была веселая и озорная. А обе, слава богу, выросли чистыми и непорочными, что сахар, завернутый в бумажку. Глаза ваши лица мужчины не видали... Конечно, Гульнар низкого рода, оно и сказывается. Кто у нее отец? Кто мать? Малай и рабыня... Порода-то низкая, вот и тянет в грязь. Вот что, Ярмат пусть пока не знает. А Гульсум я шепну на ушко. «Дочь свою, скажу, -«выдавай куда-нибудь на сторону, пока не поздно. Ищи, скажу, ровню».
Нури помолчала, задумавшись. Она теперь боялась, как бы мать не разболтала обо всем в семье. «Если отец и братья узнают, они прогонят Юлчи. Тогда я уже не смогу взять его к себе в работники и расстанусь с ним навсегда. Да и Юлчи в гневе может рассказать о наших встречах и опозорить меня».
Она тронула колено матери.
— Айи, вы смотрите не расскажите отцу и братьям. И невестки не должны об этом знать. Зачем поднимать в доме шум из-за какой-то батрачки? Расскажите только Гульсум. Ладно?..
— Подожди, Нури,— нетерпеливо перебила дочь Лутфиниса.— А почему бы им не выдать Гульнар за Юлчи, раз они уже спутались? Так принято: если девушка свихнулась, ее выдают за ее любезного.
Такого предложения со стороны матери Нури никак не ожидала. Она сначала растерялась, но быстро нашлась и возразила:
— Не говорите пустого. Юлчи пришел к нам работать, и пусть работает. У него ни денег, ни места своего здесь нет, и сам еще совсем молодой — зачем ему жена? Как говорится: «Мышь и так чуть пролезет в нору, зачем же ей еще решето к хвосту привязывать?» Через пять-шесть лет он в своем кишлаке женится.— Нури решительно взмахнула рукой.— Об этом и рта не раскрывайте! Кто знает, может, Юлчи-бая мы возьмем в работники. Зять ваш очень хвалил его, спрашивал: «Не уступят ли они этого парня нам?»
— Да я думала только соединить этих двух беспутных,— оправдывалась мать.— Ты верно говоришь. И отец твой не любит, когда работники женятся. Раз Гульнар испорченная девушка, лучше будет, если она исчезнет подальше с глаз. Найдет какого-нибудь босяка по себе.
Лутфиниса тяжело поднялась и, схватившись за спину, охая и приговаривая на каждом шагу «Товба!», направилась совершать омовение.
V
Уже две недели Гульнар вместе с отцом и матерью с утра до ночи работает в саду. К приезду хозяев в поместье все должно цвести и блистать как в раю.
А сад прекрасен. Каждый уголок его радует своей особой прелестью. Целыми днями в нем не прекращается веселая игра солнца п легкого ветерка, цветов и зелени. В арыках серебрится вода. Хауз, «мороченный зеленой травкой, переливает мелкой рябью и кажется исполненным не водой, а светом. Яблони, вишни, персики — все плотные деревья слились в один сплошной цветник, поднятый высоко над землей. В конце сада беспрестанно трепещут выстроившиеся II ряд высокие, стройные тополя. Поют птицы, поет вода в арыках, пою? листья на деревьях, и вместе с ними поет Гульнар. Поет она чуть слышно. Большой грех, если посторонние хотя бы издали услышат голос девушки... При отце и при матери Гульнар и на это не решилась бы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37