Ноты не мог видеть ни меня, ни наших, тебя и на свете-то еще не было, так что придется тебе мириться с тем, что услышишь. Только ведь и завтра день будет, и дров для камина хватит еще и на завтрашний вечер. Толстой бы добавил: «Если жив буду». Толстой умер в восемьдесят два года, я, простой портной, пережил годами великого Толстого. Никому не ведом тот день и час, когда ему придется кануть в вечность. И никто не может оказаться крепок задним умом — по крайней мере в этом деле,— ни одному покойнику не дано еще было увидеть свой труп, как вы там в Эстонии теперь повторяете вслед за. сааремаасцем Аавиком.
Так закончил Аарон Кивиряхк в тот вечер и позвал меня на улицу посмотреть на звезды. Уголья в камине погасли, а небо было усыпано мерцающими угольками — большими и маленькими. Здесь, над островом Рог1ипе-1е11ег, сейчас не было облаков, не слышалось ветра, да и Великий океан медленно и спокойно дышал своими заливами и фьордами далеко за островом Ванкувер.
Долго стояли мы во дворе, запрокинув головы и безмолвно любуясь сиянием бесчисленных звезд на темно-синем небесном куполе. И лишь когда из-за зубчатых Скалистых гор показался серпик луны, мы вернулись в дом.
Фебе задвинула заслонку потухшего камина и ушла к себе в комнату, оставив гореть цветастую напольную лампу. Аарон включил вдобавок еще пятирожковую люстру и тихо спросил:
— Ты читал книгу Харлоу Шепли «О звездах и человеке»? По-моему, это самая интересная книга, попавшаяся мне в руки в старости. В юности больше всего запомнилась «Книга для чтения» Карла Роберта Якобсона. Видишь, они на полке рядышком. Вы перевели книгу Шепли и на эстонский, а следовало бы перевести на все языки мира, чтобы ее непременно прочли, особенно те, кто стоит у власти. Особенно они, тогда можно было бы не так страшиться новой большой войны. Меня радует эта книга, когда на небе много звезд. Когда там нет ни одной звезды, не видно луны или солнца, когда радио, телевидение и газеты
переполнены подстреканием к новой войне, тогда меня поддерживает книга Шепли.
Аарон достал с полки два издания Шепли — себе в оригинале, для меня переводную: он знал, что мне намного проще читать на родном языке.
— Полистай! Людям куда больше пользы от этой книги, чем от моего рассказа!
Ночь была тихой, и в окно заглядывало звездное небо. Я прочел на обороте суперобложки: «Издревле человечество занимал вопрос, есть ли где-нибудь во Вселенной другие миры, где обитают разумные существа».
Эти проблемы и книга были мне знакомы. Эстонский перевод книги появился еще в 1964 году, всего лишь шесть лет спустя после ее выхода в оригинале. Однажды воскресным утром мы обсуждали книгу Шепли в доме коренного жителя острова Рухну Пээтера Росслайда. Один из последних рухнусцев шведского происхождения, Пээтер Росслайд был рыбаком, но в душе оставался художником: он мастерил для местных женщин прекрасные броши и прочие украшения, мужчинам делал маленькие карманные компасы и кроме того замечательно играл на скрипке. Как Аарон Кивиряхк на другом краю земного шара, на острове, так и Пээтер Росслайд с острова Рухну много размышлял над книгой Шепли, написанной простым языком. Умный человек — если постарается — напишет так, что и малообученному читателю по силам все понять, где бы он ни жил, по ту или по эту сторону земного шара.
Я привык читать с карандашом в руках, чтобы подчеркнуть или отметить на полях близкое и существенное для себя. Как видно, и у Аарона Кивиряхка была та же привычка — трудно было найти в книге «О звездах и человеке» непомеченные страницы. В тот вечер перед сном я прочел, например, такие подчеркнутые строчки:
«Не следует ли нам открыто признать спорной довольно привлекательную и надоевшую догму, согласно которой человек являет собой нечто особое, стоящее выше всего прочего? Может, оно и так. Я надеюсь, что так. Но только не из-за своего пребывания в пространстве и времени и не по своему энергосодержанию или химическому составу.
Мы должны смириться с фактом, что пребываем на периферии, что движемся вместе со своей звездой — Солнцем — на окраине одной из галактик, причем эта галактика сама является пылинкой миллиардозвездных галактик».
Слова «ничтожная частица» были дважды подчеркнуты. На следующее утро, когда Аарон Кивиряхк посмотрел, на чем я остановился, и заметил подчеркнутое им, он задумался и сказал:
— Следующую мою историю можно было бы назвать: ничтожная частица. Или еще лучше — пылинка.
ПЫЛИНКИ НА ВЕТРУ
Следующим вечером Аарон Кивиряхк продолжал свой рассказ. Понятно, что и старый Элиас был пылинкой, только особой — у него была цель. Элиас желал увезти нас подальше, отыскать место, где бы не мучил страх, что тебя сошлют в Сибирь. И Рахель была особой пылинкой, она доверилась Элиасу и тоже хотела уехать подальше. Для Пенну бегство с Пааделайда стало великим, небывалым приключением. Мой отец Тимму не поверил барону, счел сказанное Яагупу хитростью — отец должен был неизбежно последовать за Элиасом. Наама была отцовской дочерью, ясно, что и она поедет с ним. Меня же тянуло на Пааделайд. Но мое желание ничего не значило, я был несомой пылинкой. Яагуп тоже оставался такой же пылинкой, но не был несомой. Яагуп отдал отцу собранные им на дорогу деньги — может, не до последнего рубля,— взамен получил отцовскую долю в лодке и пихланукаский хутор. Лена могла оставаться жить в Пихланука сколько пожелает. Часть денег, вырученных на перевозке камней, Яагуп должен будет выслать отцу.
— Если только я сам вскоре не подамся вслед за вами,— сказал Яагуп скорее в утешение отцу, чем истинно в это поверив.
— Кто его знает...— отозвался отец.— Ты мой сын, а за родительские грехи карают детей.
— У тебя теперь стало больше сыновей,— сказал Яагуп, намекая на Пенну, с которым у отца не было кровной связи.— Значит, моя кара соответственно уменьшается.— Едва ли Яагуп думал этим обидеть отца, но такой уж он был на язык.
Отец ничего не ответил. Вот так и расстались: одни пылинки понеслись обратно на восток, другие — на запад. Позднее из писем узнали, что Яагупа и остальных вернувшихся на Пааделайд беженцев на этот раз барон и казенные власти и впрямь не покарали, но их готландский рейс совсем тоже не забылся: уже больше обычного следи
ли, куда и зачем они едут. Настоящая кара пришла позже, в 1919 году, во время войны ландесвера, когда на земле Эстонии, Латвии и Литвы Германия задумала основать Балтийское герцогство, где безраздельно правили бы бароны. Но эту войну бароны проиграли, и большинство из них лишилось своих поместий. Истинным карателем должна была в 1941 году стать Третья империя... Но я не хочу забегать слишком далеко вперед.
Что же стало с теми шестью спешившими на. запад па- аделайдскими беженцами, среди которых, сам того не желая, оказался я? Мы были не одни такие. После того как на трех парусниках Колумб пересек океан, тысячи и миллионы людей из Восточного полушария искали на Западном убежища и пристанища. Об этом написано много книг и снято множество фильмов. Кто сможет их прочитать и просмотреть — я ведь тоже не стану подробно пересказывать тебе наше путешествие. Будь я даже моложе, я бы все равно никогда не смог сделать это с таким искусством, как швед Вильгельм Муберг описывая переселение своих соотечественников. Боюсь, что и ты не сумеешь свежим слогом рассказать о моей жизни — у самого за плечами много лет. Когда будешь возвращаться, дам тебе «Переселенцев». Это толстое, четырехтомное издание на английском и немецком языках; эстонцы ни у себя на родине, ни тут, за рубежом, не создали ничего, равного этому, хотя и наш народ не раз подхватывал ветер. Пророк Мальтсвет повел своих приверженцев и последователей на восток, в Крым и на Кавказ, путь их был нелегок, и все же переселенцы Муберга запомнились мне больше, чем мальтсветовские последователи Вильде. Несмотря на то, что Вильде самому пришлось бежать с родины и долгие годы искать прибежища на чужбине. Муберга никто не преследовал, он мог спокойно всю жизнь у себя на родине, в Швеции, держать в руках перо. А может, именно поэтому книга Муберга сильнее? Наверное, писатель нуждается не только в беспокойстве, но и в покое. Ведь Вильде по таланту не уступает Мубергу — такой роман, как «Война в Махтра», надо поискать.
Переселенцы Муберга вышли на паруснике из Карламна весной 1850 года и лишь через восемь недель достигли Нью-Йорка. По пути они попадали в шторм, одолевали и встречные ветры, у них портилась провизия, капитану пришлось десять раз устраивать похороны. И на нашу долю достались шторма и встречные ветры, но за минувшие полстолетия плыть по морю стало безопаснее. Дядюшка Элиас приобрел билеты в третий класс двухтрубного парохода «Маргарет». В последний январский день 1906 года мы, четыреста пассажиров, взошли в Гетеборге на пароход и через три с половиной недели были в Канаде, в Монреале. Морской болезнью переболели многие, но капитану никого не пришлось хоронить, да и в каюте третьего класса, несмотря на зимнее время, было тепло. Тут не приходилось таскать ведро, как на пааделайдских палубных лодках,— всюду чистота и порядок. Что там говорить еще о каютах первого класса, куда я мельком раза два заглянул. Наши отважно выстояли перед морской болезнью, хотя качка на большом корабле совсем не та, что в лодке. Да и океан — это не море.
Морской болезни я не почувствовал, но меня давила тоска по дому, по Пааделайду, по Лене и Силле, от которых я с каждым часом удалялся все дальше. А разговаривал ли Яагуп с Мааком? Яагуп не мог обмануть, но тогда, выходит, врала готландская газета? Газета писала (дядюшка Элиас еще на Готланде дал перевести статью):
«Эстонские беженцы в Стокгольме.
Пароход «Ойхонна» с капитаном В. Норрингом прибыл в субботу в полдень из Ревеля через Ханко в Стокгольм, имея на борту 41 мешок с почтой, из них 28 адресованы за границу, а также 60 пассажиров. Среди пассажиров около сорока беженцев из Ревеля, такие как барон фон Уеко- кюлль с семьей, барон Толли, господин фон Неффи с семьей, барон Вальтер Штакельберг, барон Шеллинг с супругой, госпожа фон Диттмар с дочерью, графиня Котцебу, госпожа фон Харпет с сыном, сам господин фон Харпет, госпожа фон Миддендорф.
Из Ханко проездом через Киль за границу прибыла также известная певица Айно Акт-Ренваль.
Направляясь в Ревель, «Ойхонна» покинула остров Ханко в четверг в два часа ночи. Погода была ясной, ветер слабым. Прибытие в Ревель задержал снегопад, обрушившийся на пароход у острова Найссаар. Когда подняли якорь и показался город, пришлось долго ждать лоцмана, который в полумраке не разглядел сигналов.
Как только на берегу узнали о прибытии «Ойхонны», вышеназванные эмигранты поспешили на пароход...»
В газете не было сказано, что фон Маак находился среди убежавших. Да и как он мог там быть, если всего неделю назад Яагуп разговаривал с ним на Сааремаа (газета, опубликовавшая эту заметку, вышла 18 января 1906 года)? На протяжении всего рейса я был уверен, что Маак остался на Сааремаа, но иногда чудилось, что в газете было и его имя. В такие мгновения наше бегство, весь наш рейс представлялись бессмысленными. Меня словно бы тащили с собой на чадившем чужом пароходе, а потом и в Канаде, на железной дороге. Я хотел бы оказаться на Пааделайде.
Переезд по железной дороге из Монреаля в Ванкувер тоже занял почти три недели. Тому, что внешне он обошелся без особых осложнений, мы были обязаны бумагам старого Элиаса, его опыту, знанию языка, седой почтенной голове, прямой осанке, его достойному представительству, но, конечно, прежде всего долларам, которые он усердно копил всю свою долгую жизнь, а также, разумеется, золотым, которые отец с Яагупом заработали на перевозке камней,— русский золотой был повсюду в цене и годился в руку любому чиновнику. Дядюшка Элиас знал, кому и как поднести, чтобы не бросать деньги на ветер. К тому же все мы без большого обмана и подтасовки были одна семья — все Кивиряхки, тем более что почти все мы носили библейские имена: Элиас, Рахель, Аарон, Наама, Беньямин. Лишь отец был согласно русской апостольской православной вере назван Тимофеем, но его можно было переделать в Тимофеуса. Элиас был дедушкой, Тимофеус сыном, Рахель снохой, мы трое — я, Наама и Беньямин — внуки Элиаса. Семья из шести человек. Она могла быть из восьми, но Яагуп и Лена с нами не поехали. Семейным ремеслом, что подтверждалось и взятой с собой швейной машинкой, было честное порт княжество ее. Не просто искатели счастья — наш конечный пункт Британская Колумбия, остров Рог1ипе-1е11ег.
Об этом дядюшка Элиас говорил всем в каюте попыхивающего по океану парохода и в купе спешившего на запад поезда. Никто из нас ведь английского не знал. Нам он пояснял то же сам<$е на родном языке. Еог1ипе-1е11ег и был тем самым островом, который дядюшка Элиас выбрал для пааделайдцев и куда он намеревался увезти нас из России. Несколько лет назад мы оказались тяжелы на подъем. Лишь страх перед казаками вынудил отца бежать с Па- аделайда. Нас вокруг Элиаса осталось мало, всего одна семья. Может, так оно и лучше, все пааделайдцы все равно бы уже не поместились. Неужели остров уменьшился с тех пор, как старый Элиас задумал поселить здесь всех пааделайдцев? Нет, земля не ушла под воду, как это случалось с некоторыми островами,— Рог1ипе-1е11ег по-прежнему занимал свои пятнадцать миль, это верст двадцать в длину и от трех до пяти в ширину. По сравнению с другими близлежащими островами, особенно с возвышающимися до небес Скалистыми горами канадского материка, остров был относительно невысок. Покрыт густым вековым лесом, состоящим из разновидностей канадской сосны и кедра. Индейцы на протяжении столетий надолго тут не обосновывались, но остров был для них кладовой толстоствольного и высокого кедра, из которого они выдалбливали свои каноэ и изготовляли тотемы. И хоть остров сильно проливается дождями, а зимой покрывается толстым слоем снега, который на этой параллели быстро, за пару недель, тает, тут нет подходящего массового нерестилища и нет быстротечной реки, которая бы притягивала как индейцев, так и лососей.
Первой здесь попыталась обосноваться в конце прошлого века одна шотландская секта. Но высокое штормовое море, накинувшись на берег, разбило и потопило паром со всем их имуществом, а также небольшой паровой машиной с пилорамой. Так как на острове не было никакого укрытия, то им пришлось прозябать под деревьями, матери своими телами согревали детей.
Еще до шотландской секты на Рог1ипе-1е11ег поселился какой-то отшельник из Норвегии. Выстроил себе лачугу и лет десять прожил в одиночестве. Пропитание один раз в неделю привозил на парусной лодке от индейцев с соседнего острова. Совсем состарившись, он так и остался на попечении индейцев, и однажды те нашли его в лачуге мертвым. Почему он не вернулся в Норвегию — ведь и там хватало пустынных островков, и, хотя они в те времена находились под шведской властью, в Швеции норвежцев не притесняли. Был ли отшельник богатым или бедным, умер естественной старческой смертью или кто-то помог ему в этом, никто не знал. Индейцев в его смерти не винили. Элиас посетил некогда остров, был наслышан об истории этого человека. Но уже тогда от его хижины и могилы не осталось и следа.
Примерно в то самое время, когда Элиаса выслали на поселение в Псков, на острове появились финские рабочие, беженцы и эмигранты, и основали тут свою коммуну «Гармония». Туда, в эту коммуну, Элиас и хотел нас при
везти. Сперва Элиас из Пскова переписывался с Канадой, но года через два переписка оборвалась, ее, вернее, прервали. Царский цензор посчитал письма в Канаду и ответы оттуда внушающими подозрение и задержал их. Цензор решил, что подозрительному старику незачем поддерживать связь с заграницей, к тому же на чужом языке, которого цензор не понимал. Поэтому Элиас оценивал жизнь финской коммуны по первым дошедшим весточкам, а не по тем письмам, которые были задержаны в Пскове.
Эстонцы и финны, родственные народы, живущие по разным сторонам залива, находились под властью русского царя, но финны были посвободнее и дорога на запад у них была более открытой, чем у эстонцев. Зато в Финляндии природа скуднее, и в середине прошлого столетия у обоих народов было туго с хлебом. Так случилось, что во второй половине века тысячи эстонцев кочевали по России на восток и юго-восток в поисках теплых земель и щедрого хлеба, и лишь единицы, подобно старому Элиасу, направились на запад. Подгоняемые нуждой финны двигались в большинстве на запад, ни море, ни океан их не останавливали. Далеко на западе, в провинции, в Канадской Британской Колумбии, океан вновь встал на пути. Поэтому-то многие финны и обосновались тут, в самой западной части Канады,— и те, кто устроился на строительство железной дороги, соединяющей восток Канады с западом, и те, кто плавал в водах Тихого океана и у его берегов, мечтая о доме и семье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
Так закончил Аарон Кивиряхк в тот вечер и позвал меня на улицу посмотреть на звезды. Уголья в камине погасли, а небо было усыпано мерцающими угольками — большими и маленькими. Здесь, над островом Рог1ипе-1е11ег, сейчас не было облаков, не слышалось ветра, да и Великий океан медленно и спокойно дышал своими заливами и фьордами далеко за островом Ванкувер.
Долго стояли мы во дворе, запрокинув головы и безмолвно любуясь сиянием бесчисленных звезд на темно-синем небесном куполе. И лишь когда из-за зубчатых Скалистых гор показался серпик луны, мы вернулись в дом.
Фебе задвинула заслонку потухшего камина и ушла к себе в комнату, оставив гореть цветастую напольную лампу. Аарон включил вдобавок еще пятирожковую люстру и тихо спросил:
— Ты читал книгу Харлоу Шепли «О звездах и человеке»? По-моему, это самая интересная книга, попавшаяся мне в руки в старости. В юности больше всего запомнилась «Книга для чтения» Карла Роберта Якобсона. Видишь, они на полке рядышком. Вы перевели книгу Шепли и на эстонский, а следовало бы перевести на все языки мира, чтобы ее непременно прочли, особенно те, кто стоит у власти. Особенно они, тогда можно было бы не так страшиться новой большой войны. Меня радует эта книга, когда на небе много звезд. Когда там нет ни одной звезды, не видно луны или солнца, когда радио, телевидение и газеты
переполнены подстреканием к новой войне, тогда меня поддерживает книга Шепли.
Аарон достал с полки два издания Шепли — себе в оригинале, для меня переводную: он знал, что мне намного проще читать на родном языке.
— Полистай! Людям куда больше пользы от этой книги, чем от моего рассказа!
Ночь была тихой, и в окно заглядывало звездное небо. Я прочел на обороте суперобложки: «Издревле человечество занимал вопрос, есть ли где-нибудь во Вселенной другие миры, где обитают разумные существа».
Эти проблемы и книга были мне знакомы. Эстонский перевод книги появился еще в 1964 году, всего лишь шесть лет спустя после ее выхода в оригинале. Однажды воскресным утром мы обсуждали книгу Шепли в доме коренного жителя острова Рухну Пээтера Росслайда. Один из последних рухнусцев шведского происхождения, Пээтер Росслайд был рыбаком, но в душе оставался художником: он мастерил для местных женщин прекрасные броши и прочие украшения, мужчинам делал маленькие карманные компасы и кроме того замечательно играл на скрипке. Как Аарон Кивиряхк на другом краю земного шара, на острове, так и Пээтер Росслайд с острова Рухну много размышлял над книгой Шепли, написанной простым языком. Умный человек — если постарается — напишет так, что и малообученному читателю по силам все понять, где бы он ни жил, по ту или по эту сторону земного шара.
Я привык читать с карандашом в руках, чтобы подчеркнуть или отметить на полях близкое и существенное для себя. Как видно, и у Аарона Кивиряхка была та же привычка — трудно было найти в книге «О звездах и человеке» непомеченные страницы. В тот вечер перед сном я прочел, например, такие подчеркнутые строчки:
«Не следует ли нам открыто признать спорной довольно привлекательную и надоевшую догму, согласно которой человек являет собой нечто особое, стоящее выше всего прочего? Может, оно и так. Я надеюсь, что так. Но только не из-за своего пребывания в пространстве и времени и не по своему энергосодержанию или химическому составу.
Мы должны смириться с фактом, что пребываем на периферии, что движемся вместе со своей звездой — Солнцем — на окраине одной из галактик, причем эта галактика сама является пылинкой миллиардозвездных галактик».
Слова «ничтожная частица» были дважды подчеркнуты. На следующее утро, когда Аарон Кивиряхк посмотрел, на чем я остановился, и заметил подчеркнутое им, он задумался и сказал:
— Следующую мою историю можно было бы назвать: ничтожная частица. Или еще лучше — пылинка.
ПЫЛИНКИ НА ВЕТРУ
Следующим вечером Аарон Кивиряхк продолжал свой рассказ. Понятно, что и старый Элиас был пылинкой, только особой — у него была цель. Элиас желал увезти нас подальше, отыскать место, где бы не мучил страх, что тебя сошлют в Сибирь. И Рахель была особой пылинкой, она доверилась Элиасу и тоже хотела уехать подальше. Для Пенну бегство с Пааделайда стало великим, небывалым приключением. Мой отец Тимму не поверил барону, счел сказанное Яагупу хитростью — отец должен был неизбежно последовать за Элиасом. Наама была отцовской дочерью, ясно, что и она поедет с ним. Меня же тянуло на Пааделайд. Но мое желание ничего не значило, я был несомой пылинкой. Яагуп тоже оставался такой же пылинкой, но не был несомой. Яагуп отдал отцу собранные им на дорогу деньги — может, не до последнего рубля,— взамен получил отцовскую долю в лодке и пихланукаский хутор. Лена могла оставаться жить в Пихланука сколько пожелает. Часть денег, вырученных на перевозке камней, Яагуп должен будет выслать отцу.
— Если только я сам вскоре не подамся вслед за вами,— сказал Яагуп скорее в утешение отцу, чем истинно в это поверив.
— Кто его знает...— отозвался отец.— Ты мой сын, а за родительские грехи карают детей.
— У тебя теперь стало больше сыновей,— сказал Яагуп, намекая на Пенну, с которым у отца не было кровной связи.— Значит, моя кара соответственно уменьшается.— Едва ли Яагуп думал этим обидеть отца, но такой уж он был на язык.
Отец ничего не ответил. Вот так и расстались: одни пылинки понеслись обратно на восток, другие — на запад. Позднее из писем узнали, что Яагупа и остальных вернувшихся на Пааделайд беженцев на этот раз барон и казенные власти и впрямь не покарали, но их готландский рейс совсем тоже не забылся: уже больше обычного следи
ли, куда и зачем они едут. Настоящая кара пришла позже, в 1919 году, во время войны ландесвера, когда на земле Эстонии, Латвии и Литвы Германия задумала основать Балтийское герцогство, где безраздельно правили бы бароны. Но эту войну бароны проиграли, и большинство из них лишилось своих поместий. Истинным карателем должна была в 1941 году стать Третья империя... Но я не хочу забегать слишком далеко вперед.
Что же стало с теми шестью спешившими на. запад па- аделайдскими беженцами, среди которых, сам того не желая, оказался я? Мы были не одни такие. После того как на трех парусниках Колумб пересек океан, тысячи и миллионы людей из Восточного полушария искали на Западном убежища и пристанища. Об этом написано много книг и снято множество фильмов. Кто сможет их прочитать и просмотреть — я ведь тоже не стану подробно пересказывать тебе наше путешествие. Будь я даже моложе, я бы все равно никогда не смог сделать это с таким искусством, как швед Вильгельм Муберг описывая переселение своих соотечественников. Боюсь, что и ты не сумеешь свежим слогом рассказать о моей жизни — у самого за плечами много лет. Когда будешь возвращаться, дам тебе «Переселенцев». Это толстое, четырехтомное издание на английском и немецком языках; эстонцы ни у себя на родине, ни тут, за рубежом, не создали ничего, равного этому, хотя и наш народ не раз подхватывал ветер. Пророк Мальтсвет повел своих приверженцев и последователей на восток, в Крым и на Кавказ, путь их был нелегок, и все же переселенцы Муберга запомнились мне больше, чем мальтсветовские последователи Вильде. Несмотря на то, что Вильде самому пришлось бежать с родины и долгие годы искать прибежища на чужбине. Муберга никто не преследовал, он мог спокойно всю жизнь у себя на родине, в Швеции, держать в руках перо. А может, именно поэтому книга Муберга сильнее? Наверное, писатель нуждается не только в беспокойстве, но и в покое. Ведь Вильде по таланту не уступает Мубергу — такой роман, как «Война в Махтра», надо поискать.
Переселенцы Муберга вышли на паруснике из Карламна весной 1850 года и лишь через восемь недель достигли Нью-Йорка. По пути они попадали в шторм, одолевали и встречные ветры, у них портилась провизия, капитану пришлось десять раз устраивать похороны. И на нашу долю достались шторма и встречные ветры, но за минувшие полстолетия плыть по морю стало безопаснее. Дядюшка Элиас приобрел билеты в третий класс двухтрубного парохода «Маргарет». В последний январский день 1906 года мы, четыреста пассажиров, взошли в Гетеборге на пароход и через три с половиной недели были в Канаде, в Монреале. Морской болезнью переболели многие, но капитану никого не пришлось хоронить, да и в каюте третьего класса, несмотря на зимнее время, было тепло. Тут не приходилось таскать ведро, как на пааделайдских палубных лодках,— всюду чистота и порядок. Что там говорить еще о каютах первого класса, куда я мельком раза два заглянул. Наши отважно выстояли перед морской болезнью, хотя качка на большом корабле совсем не та, что в лодке. Да и океан — это не море.
Морской болезни я не почувствовал, но меня давила тоска по дому, по Пааделайду, по Лене и Силле, от которых я с каждым часом удалялся все дальше. А разговаривал ли Яагуп с Мааком? Яагуп не мог обмануть, но тогда, выходит, врала готландская газета? Газета писала (дядюшка Элиас еще на Готланде дал перевести статью):
«Эстонские беженцы в Стокгольме.
Пароход «Ойхонна» с капитаном В. Норрингом прибыл в субботу в полдень из Ревеля через Ханко в Стокгольм, имея на борту 41 мешок с почтой, из них 28 адресованы за границу, а также 60 пассажиров. Среди пассажиров около сорока беженцев из Ревеля, такие как барон фон Уеко- кюлль с семьей, барон Толли, господин фон Неффи с семьей, барон Вальтер Штакельберг, барон Шеллинг с супругой, госпожа фон Диттмар с дочерью, графиня Котцебу, госпожа фон Харпет с сыном, сам господин фон Харпет, госпожа фон Миддендорф.
Из Ханко проездом через Киль за границу прибыла также известная певица Айно Акт-Ренваль.
Направляясь в Ревель, «Ойхонна» покинула остров Ханко в четверг в два часа ночи. Погода была ясной, ветер слабым. Прибытие в Ревель задержал снегопад, обрушившийся на пароход у острова Найссаар. Когда подняли якорь и показался город, пришлось долго ждать лоцмана, который в полумраке не разглядел сигналов.
Как только на берегу узнали о прибытии «Ойхонны», вышеназванные эмигранты поспешили на пароход...»
В газете не было сказано, что фон Маак находился среди убежавших. Да и как он мог там быть, если всего неделю назад Яагуп разговаривал с ним на Сааремаа (газета, опубликовавшая эту заметку, вышла 18 января 1906 года)? На протяжении всего рейса я был уверен, что Маак остался на Сааремаа, но иногда чудилось, что в газете было и его имя. В такие мгновения наше бегство, весь наш рейс представлялись бессмысленными. Меня словно бы тащили с собой на чадившем чужом пароходе, а потом и в Канаде, на железной дороге. Я хотел бы оказаться на Пааделайде.
Переезд по железной дороге из Монреаля в Ванкувер тоже занял почти три недели. Тому, что внешне он обошелся без особых осложнений, мы были обязаны бумагам старого Элиаса, его опыту, знанию языка, седой почтенной голове, прямой осанке, его достойному представительству, но, конечно, прежде всего долларам, которые он усердно копил всю свою долгую жизнь, а также, разумеется, золотым, которые отец с Яагупом заработали на перевозке камней,— русский золотой был повсюду в цене и годился в руку любому чиновнику. Дядюшка Элиас знал, кому и как поднести, чтобы не бросать деньги на ветер. К тому же все мы без большого обмана и подтасовки были одна семья — все Кивиряхки, тем более что почти все мы носили библейские имена: Элиас, Рахель, Аарон, Наама, Беньямин. Лишь отец был согласно русской апостольской православной вере назван Тимофеем, но его можно было переделать в Тимофеуса. Элиас был дедушкой, Тимофеус сыном, Рахель снохой, мы трое — я, Наама и Беньямин — внуки Элиаса. Семья из шести человек. Она могла быть из восьми, но Яагуп и Лена с нами не поехали. Семейным ремеслом, что подтверждалось и взятой с собой швейной машинкой, было честное порт княжество ее. Не просто искатели счастья — наш конечный пункт Британская Колумбия, остров Рог1ипе-1е11ег.
Об этом дядюшка Элиас говорил всем в каюте попыхивающего по океану парохода и в купе спешившего на запад поезда. Никто из нас ведь английского не знал. Нам он пояснял то же сам<$е на родном языке. Еог1ипе-1е11ег и был тем самым островом, который дядюшка Элиас выбрал для пааделайдцев и куда он намеревался увезти нас из России. Несколько лет назад мы оказались тяжелы на подъем. Лишь страх перед казаками вынудил отца бежать с Па- аделайда. Нас вокруг Элиаса осталось мало, всего одна семья. Может, так оно и лучше, все пааделайдцы все равно бы уже не поместились. Неужели остров уменьшился с тех пор, как старый Элиас задумал поселить здесь всех пааделайдцев? Нет, земля не ушла под воду, как это случалось с некоторыми островами,— Рог1ипе-1е11ег по-прежнему занимал свои пятнадцать миль, это верст двадцать в длину и от трех до пяти в ширину. По сравнению с другими близлежащими островами, особенно с возвышающимися до небес Скалистыми горами канадского материка, остров был относительно невысок. Покрыт густым вековым лесом, состоящим из разновидностей канадской сосны и кедра. Индейцы на протяжении столетий надолго тут не обосновывались, но остров был для них кладовой толстоствольного и высокого кедра, из которого они выдалбливали свои каноэ и изготовляли тотемы. И хоть остров сильно проливается дождями, а зимой покрывается толстым слоем снега, который на этой параллели быстро, за пару недель, тает, тут нет подходящего массового нерестилища и нет быстротечной реки, которая бы притягивала как индейцев, так и лососей.
Первой здесь попыталась обосноваться в конце прошлого века одна шотландская секта. Но высокое штормовое море, накинувшись на берег, разбило и потопило паром со всем их имуществом, а также небольшой паровой машиной с пилорамой. Так как на острове не было никакого укрытия, то им пришлось прозябать под деревьями, матери своими телами согревали детей.
Еще до шотландской секты на Рог1ипе-1е11ег поселился какой-то отшельник из Норвегии. Выстроил себе лачугу и лет десять прожил в одиночестве. Пропитание один раз в неделю привозил на парусной лодке от индейцев с соседнего острова. Совсем состарившись, он так и остался на попечении индейцев, и однажды те нашли его в лачуге мертвым. Почему он не вернулся в Норвегию — ведь и там хватало пустынных островков, и, хотя они в те времена находились под шведской властью, в Швеции норвежцев не притесняли. Был ли отшельник богатым или бедным, умер естественной старческой смертью или кто-то помог ему в этом, никто не знал. Индейцев в его смерти не винили. Элиас посетил некогда остров, был наслышан об истории этого человека. Но уже тогда от его хижины и могилы не осталось и следа.
Примерно в то самое время, когда Элиаса выслали на поселение в Псков, на острове появились финские рабочие, беженцы и эмигранты, и основали тут свою коммуну «Гармония». Туда, в эту коммуну, Элиас и хотел нас при
везти. Сперва Элиас из Пскова переписывался с Канадой, но года через два переписка оборвалась, ее, вернее, прервали. Царский цензор посчитал письма в Канаду и ответы оттуда внушающими подозрение и задержал их. Цензор решил, что подозрительному старику незачем поддерживать связь с заграницей, к тому же на чужом языке, которого цензор не понимал. Поэтому Элиас оценивал жизнь финской коммуны по первым дошедшим весточкам, а не по тем письмам, которые были задержаны в Пскове.
Эстонцы и финны, родственные народы, живущие по разным сторонам залива, находились под властью русского царя, но финны были посвободнее и дорога на запад у них была более открытой, чем у эстонцев. Зато в Финляндии природа скуднее, и в середине прошлого столетия у обоих народов было туго с хлебом. Так случилось, что во второй половине века тысячи эстонцев кочевали по России на восток и юго-восток в поисках теплых земель и щедрого хлеба, и лишь единицы, подобно старому Элиасу, направились на запад. Подгоняемые нуждой финны двигались в большинстве на запад, ни море, ни океан их не останавливали. Далеко на западе, в провинции, в Канадской Британской Колумбии, океан вновь встал на пути. Поэтому-то многие финны и обосновались тут, в самой западной части Канады,— и те, кто устроился на строительство железной дороги, соединяющей восток Канады с западом, и те, кто плавал в водах Тихого океана и у его берегов, мечтая о доме и семье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22