А кто был я, слабый на ноги пятнадцатилетний парнишка? К кому относил меня старый Элиас — к пересегленцам или беженцам? Мое единственное богатство — книги были со мной, значит, я переселенец? Но что я за переселенец, если дома осталась Лена? Что с ней сделали казаки?
И лишь теперь, последним из побывавших на берегу пааделайдцев, заговорил Яагуп. Он и слова не вставил, когда говорили Прийт и Элиас, что было истинным чудом при его обычной словоохотливости.
— Думаю, мы с Гаабрелем сходим, глянем, что за эти пару дней на Пааделайде стало. «Кукушка» — самая быстрая лодка. Возьмем у других лодок керосин и, если рано утром отправимся, завтра к вечеру должны бы дойти.
— А как с людьми на «Кукушке»?
— Покуда придется разместиться на остальных лодках.
— А если «Кукушка» не вернется?..
— Тогда ясно, что вам назад, на восток, дорога заказана.
— А что с вами самими станется?
— Мы воевать не собираемся. Будь что будет. Два мужика — меньше риска.
— Я все же пошел бы третьим. Втроем верней всего. Я такого роста, что за можжевеловым кустом меня и не разглядишь,— вставил накиский Пээтер, владелец мелочной лавки. Не иначе как забыл что-нибудь.
— Ты-то куда суешься! — сказала жена Пээтера.— Пусть помоложе кто плывет, неженатый.
— Я бы взял Пээтера, он из любой петли выскользнет,— сказал Яагуп.
Вот так и отправились они втроем, только сперва пришлось освободить «Кукушку» от пассажиров и их скарба, груз распределили на остальные лодки, после чего на них едва можно было повернуться. Котел для варева и отхожее ведро были всегда заняты, спать приходилось там, где сваливал сон.
Я бы тоже попросился на «Кукушку», из-за одной Лены только, но не стал этого делать: Яагуп бы все равно не взял меня с собой из-за моих больных ног. Тем больнее сжималось сердце в ожидании того, что скажут Яагуп, Гаабрель и Пээтер, когда вернутся,— да и пустят ли их вообще назад? Что будет, если «Кукушка» не вернется?.. На трех груженых, хотя и с палубами, лодках мы океан не одолеем, настолько-то каждый из нас в морском деле был просвещен. Ни летом, ни зимой, теперь и подавно. Пришлось бы оставить шведам и лодки, и всю более крупную поклажу — за плату или просто так... Вывернуть карманы и пустить в оборот, чтобы купить на какой-нибудь пароход билеты. Все ли это смогут? Едва ли найдется что-нибудь за душой у кордонщика и двух мужиков с материка, которые вместе с нами бежали от карательного отряда,— видимо, им придется тайком сойти на берег и остаться в Швеции. Не хотелось бы верить, что шведское правительство по первому требованию выдаст царским властям беженцев. Вряд ли о них и вспомнят. Они ведь могли скрыться в лесах, как и многие латыши-правдоискатели, нашедшие поначалу убежище в лесах.
Все знают, что пааделайдцы в лесах не скрываются. На Пааделайде и леса-то нет. И камневозных лодок у причала и на якоре больше не было. Барону, если он еще остался на Сааремаа в своей мызе, может, даже жалко нас — с кого он еще получит за эту голую каменистую землю такую ренту?! А может, Маак тоже сбежал в Швецию — вдруг еще встретимся тут?
Наверное, и других беженцев мучили подобные мысли, но никто об этом не заговаривал. Это было в обычае островитян — не сетовать. Суровое море, скудная земля и царские шпики отучили пааделайдцев роптать. Раскрой глаза и уши, а рта не раскрывай, особенно если твой собрат в такой же беде и помочь вы друг другу не в силах.
Ночью в своей плохонькой одежонке исчезли два мужика с Большой земли, челнок по-прежнему был на привязи у «Своего острова». Кто-то из наших, знавших готландское побережье и местных жителей, отвез их ночью на берег. Люди, видимо, знали, что это сделали мы, но все делали вид, будто ночью ничего не случилось, никто ничего не слышал. Когда старый Элиас и учитель Прийт опять побывали у управителя и вернулись, то и они не обмолвились о двух исчезнувших беженцах, не было, видно, об этом разговора и у шведа. Может, тот сам ничего не слышал или нарочно прикинулся глухим, но нам никаких неприятностей это исчезновение не принесло.
Погода для первой половины января стояла мягкая, особого льда у Готланда не было, уже который день задувал южный ветер. Яагупу, Гаабрелю и Пээтеру легче добраться до Пааделайда и вернуться обратно на Готланд. Люди не спали, день и ночь были настороже, словно их ожидание могло чем-нибудь помочь «Кукушке».
Я тоже не спал, дремал на ногах. Нужно было все же упросить Яагупа, чтобы он взял меня с собой. Я бы помогал Гаабрелю держать вахту, пока Яагуп и Пээтер разведают обстановку... Только вот удалось ли им вообще уйти с Пааделайда, может, все трое уже шагают по дороге в Сибирь?..
Есть не хотелось, к горлу подступала тошнота, хотя мы стояли на якоре возле Готланда в тихой бухте. Вина перед Леной давила на сердце — я обязан был силой привести Лену в лодку... Сколько там этой силы у меня было, но я и ее не использовал...
Пенну, моему сводному брату, этому мальчишке, было на что поглядеть и чем заняться на нашем переполненном судне, и желания хватало. Вначале его чуждались, о поступке Рахели все знали. Но даже для меня (кто, наверное, сильнее всех ненавидел Пенну) не осталось без внимания, что людям он был не противен. Он был смелым пареньком. Видимо, все происходившее в эти дни казалось ему небывалым приключением. Сама Рахель, его мать (которая, что поделать, и мне с Наамой приходилась матерью), была умной и хитрой и сына на виду у всех не баловала. Когда он справлялся со своей нуждой, ему приходилось самому тащить ведро по лестнице вверх и опоражнивать за борт — не так-то просто это было для мальчишки. Я, конечно, ждал, чтобы Пенну, поднимаясь по ступенькам, разлил содержимое ведра и чтобы хотя бы часть его стекла в трюм. Ничего подобного не случалось — мальчишка он был отважный, но и достаточно осмотрительный для своих лет.
Много ли там было у людей желания наблюдать запутанные отношения в нашей семье, все думали о том, что будет дальше. Подсчитывали часы. Утро перешло после недолгого зимнего дня в вечер, и вечер после длинной зимней ночи обернулся в туманное утро. Час тянулся за часом.
Наконец — это, кажется, произошло на пятые сутки после отплытия «Кукушки»—ее парус показался вновь. Неужели это Яагуп, Гаабрель и Пээтер? А кто другой? Все шведские лодки были вытащены под навес и перевернуты, чтобы не попортились за зиму. Могло быть беженское судно с Хийумаа, Сырве или Латвии, не все же латыши спасались от карательных отрядов в лесах, кто мог, искал прибежища в Швеции. В Латвии дело было еще хуже, чем на Сааремаа и в Эстонии.
Слава богу, это «Кукушка», сомнений не стало, когда судно обогнуло выступы острова и вошло в бухту, а Гаабрель — кто же еще?— завел мотор. Яагуп — конечно же он — стоял у руля, а малорослый Пээтер начал убирать паруса. Слава богу, что они вернулись, что их не схватили, какую бы весть они ни привезли с собой из Пааделайда. Наблюдая за «Кукушкой», люди сгрудились на корме, и дедушке Аабраму хватило труда, чтобы развести их по палубе, не то перевернут судно еще здесь, у Готланда.
— Ну как там?— крикнули с нашей лодки сразу несколько человек, когда «Кукушка» подошла ближе.
— Что, терпение кончилось?— отозвался Яагуп и велел Гаабрелю глушить мотор.
Несколько дней люди в напряженном молчании ждали «Кукушку», в страхе, что она может не вернуться, теперь всех будто прорвало. Но трое смельчаков молчали, пока не поставили «Кукушку» на якорь и не убрали с палубы паруса. Мой отец Тимму дожидался у борта «Кукушки», пока все трое не перебрались к нему в челнок и он не перевез их на нашу лодку. Не успели они подняться на палубу, как их тут же окружили люди:
— Барон сбежал? Казаков видели? Наши-то хоть живы?
До этого сдерживаемые, скрытые в себе вопросы словно бы высвободились из-под спуда, они градом обрушились на
Яагупа, Гаабреля и Пээтера и оглушили их. Каждый хотел узнать о родных, которые остались на Пааделайде, я, понятно, прежде всего о Лене.
— Чудеса, да и только! Казаки на Пааделайде и не появлялись. Ни одной души. Говорят, Маак не допустил. Сказал начальнику карательного отряда, офицеру, что сам справится со своими мужиками. У Маака всего один сарай с сеном сгорел, да и тот не пааделайдцы подожгли.
— Откуда барону знать, что это не мы?
— У барона доносчиков больше, чем мы думали.
— Маак не дурак! Он зовет нас обратно.
— Зовет обратно? Кто это сказал? С кем ты говорил? — спросил отец, не поверив Пээтеру.
— С самим бароном! — отозвался Пээтер.
— И ты решился пойти к барону в мызу?
— А чего бояться, если на землях Маака не было казаков или матросов, которых на этот раз нагнали из Риги?.. Бывало и раньше, что барону от меня перепадало кое-что из того, что мы привозили из Швеции и чего на Сааремаа не найдешь...
— Но ведь теперь-то у тебя ничего с собой не было,— засомневался хюльескивиский Тюссьпикс, самый состоятельный на Пааделайде человек.
— Зато и поджилки больше тряслись, но идти надо было, разве можно людским разговорам верить, пока сам от барона не услышишь?
— И сейчас с трудом верится,— сказал отец.
— Спроси у Яагупа, у своего родного сына!
— И ты, Яагуп, был в мызе?
— Я тоже не верил. Ночью посоветовались в лодке, а утром отправились вдвоем — я и Пээтер. Нам же надо было точный ответ привезти. Вошли через кухню. Хозяйка доложила барону. Нас отвели в канцелярию, барон и управляющий оба на месте. Так что зовут назад, говорят: что вам в Швеции делать, тут на перевозке камней хороший заработок.
— А если ловушка? Поманят назад, потом всех в Сибирь отправят,— отец все еще не верил.
Наконец заговорил Элиас, он скорее рассуждал сам с собой и так тихо, что стоящие поодаль вряд ли его слышали:
— Может, капкан, а может, и правда то, что говорит барон: где он еще таких дойных коров найдет, как вы? За Пааделайд, который еще недавно был .залит морем, вы собирали ему в год почти тысячу рублей. Никто не станет
для него так ворочать камни, ни сааремаасцы, ни с Большой земли, ни русские. А уж немцы и вовсе, хотя Мааку очень хотелось бы оказаться вместе со своими мызами и землями под властью Вильгельма. Маак этого не желает, но в Германии довольно своих людей, которые хотят от своих собственных баронов и Вильгельма освободиться. Ни за что не поверю, чтобы немецкие рабочие приветствовали то, что творит со своим народом русский царь. Да, Маак не дурак, он-то понимает, что у балтийских баронов нигде не будет такой защиты, как в царской России. К тому же он читает, что пишут о русской революции в иностранных газетах.
— Попадись ему в руки готландская газета, там будет то же самое, что и в российской,— заметил учитель Прийт.
— Есть и среди шведов люди, которые думают по-другому, чем эти газетные писаки. Тех двоих, что ушли тайком с нашей лодки, их ведь назад не вернули. Не все верят, что мы грабители,— кто бы их стал привечать?
— Их могут поймать и отправить в Россию,— сказала тууликская Зина.
Элиас пожал плечами, вскинул свою седую голову и пристально посмотрел на нее.
— Что же ты нам посоветуешь?— спросил крепкий, приземистый Тюссьпикс, самый богатый пааделайдец, отец Силлы.
— Сам-то как считаешь?— спросил Элиас.
— Если смерть и Сибирь не грозят, можно бы и...
— Тогда барон тем, кто вернется, обязательно ренту вкрутит,— сказал отец.
— За что же это? — удивился хюльескивиский Тюссьпикс.
— А за то, что сейчас толчешься у чужих берегов!
— И раньше здесь бывали...
— Только не зимой и не с семьей и своим добром,— сказал отец.— Маак знает не хуже тебя, что ты его испугался и хотел пуститься в бега. Этого он тебе не простит, даже если ты с повинной головой вернешься и станешь перед ним на колени. С этой поры ты для него все равно из числа подозрительных — и начнет подыскивать нового арендатора на хутор Хюльескиви.
— Мы его не испугались. Страх перед казаками...
— Он тебе тут же скажет, если вообще удостоит разговором, что безвинного никто не тронет. Даже если ты сам ему и не подпускал петуха под стреху, то уж явно злорадствовал, что кое-где господа гибнут и мызы горят. Помогал
грабителям и поджигателям бежать за море. Если барон сейчас даже любезно посмотрит на тебя, жалости от него ты уже не жди,— сказал отец.
— Когда это мы дожидались господских милостей! Лишь бы как-нибудь прожить! — не утерпела тууликская Зина.
— Тебе жалко мельницу,— буркнул мой отец.
— А то нет,— вступился Сейю.— Только наладили, новые жернова оттесали, хюльескивискому хутору крупу последний раз смололи, был хороший юго-западный ветер.
— Сдуру все со страху побросали. «Казаки идут!» «Казаки идут!» Казаки пришли и прошли! Мы с Сейю возвращаемся, пусть другие делают что хотят. Пускай Элиас едет в землю ханаанскую! Нас дома ждут работа и хлеб,— твердо решила Зина.
Крылья пааделайдского ветряка — это последнее, что мы видели с моря, и когда Сейю и Зина заговорили о нем, многим показалось, что они до сих пор видят свою мельницу. И на Готланде были ветряки, очень похожие на па- аделайдские, и все же нам представилось, что мельница Сейю и Зины гораздо лучше здешних. Страх перед казаками прошел, и теперь нас всех снова притягивал Пааделайд. И отца, наверное, тоже, обо мне уже не говоря. А вот Элиаса — нет.
— Меня свезите на берег! — потребовал он.— С меня хватит царей и баронов. Ты, Рахель, со своим парнем пойдешь со мной? Я не знаю, что решат Тимму, Наама, Аарон и Яагуп.
— Если не сочтут в Швеции грабителем и не выдадут России, я тоже сойду со своими детьми на берег. Яагуп сам себе хозяин, он знает, что ему делать,— сказал отец.
Старый Элиас принялся убеждать:
— Разве мы останемся в Швеции? С первым пароходом отправимся за океан. А там поездом дальше на запад, пока не доберемся до противоположного американского берега. Там-то уж мы найдем себе и место, и работу, и хлеб тоже. Другие до нас находили, отыщем и мы. У меня еще тамошние документы в кармане.
— Ну, что будем делать, Яагуп?— спросил отец.
— А что Аабрам и Лесбет думают?
— Если, по-твоему, на Пааделайде все спокойно, никого в Сибирь не ссылают, зачем же тогда тащить свои старые кости за океан? Деньги на билет вроде бы имеются — какая бы там Россия ни была, но ее золотой рубль
повсюду в цене,— на далеком новом месте мы будем только мешаться молодым,— закончил Аабрам.
— Я не моложе тебя!— раздраженно буркнул Элиас.
— Аабрам как знает, а я со всеми вернусь домой,— решительно заявила бабушка Лесбет и поправила уголок своего большого платка.
Меня никто не спросил, что я думаю или чего хочу. Старый Элиас, видимо, считал, что я, как человек, не прошедший конфирмацию и инвалид, всегда вместе с отцом. Но ни дядюшка Элиас, ни отец не знали, как мне хочется обратно на Пааделайд, к Лене. Только Рахель, как ни странно, кажется, обо всем догадалась.
— Ты ведь остаешься с нами, Аарон,— сказала она.
— А что будет с Леной?— вырвалось у меня из глубины сердца.
— Что же с ней будет, да и чем ты ей поможешь? Из кадакаской семьи никто с нами не ушел — глядишь, эти продажные души еще баронскую милость заслужат,— сказал отец, и со мной было все решено.
Не мог же я сказать, что не только из-за Лены тревожусь, что и вся хюльескивиская семья вместе с Силлой возвращается. Больно резануло то, что отец отозвался обо всех кадакаских и о самой Лене как о «продажных душах»... Лена была готова стать преданной отцу, но он не захотел этого. Неужели отец все еще думает о Рахели, неверной ему?.. Отец, конечно, сказал презрительно «продажные души», но имел в виду арендаторскую верность барону, и все же мое «сердце больно жмет и давит силою тройной»...
Я рассказываю о себе, о том, что я пережил семьдесят лет назад, о чем думал при тусклом зимнем дне, когда стоял на слабых ногах на палубе «Своего острова» у готландского берега. Для человека семьдесят лет — долгий век, многим столько и не дано прожить, не говоря уже о том, сколько человек за это время забудет всего и как мало запомнит. Я в свои восемьдесят два года хорошо помню все, что тебе тут рассказал: бегство пааделайдцев и их разделение на две группы возле Готланда. Большинство вернулось на Пааделайд, малая часть пошла за Элиасом. Я оказался среди нее. Я бы тоже с радостью вернулся, но не был еще настолько самостоятельным, чтобы самому решать свою судьбу. Меня повезли дальше! Может, поэтому я и не помню столь ярко ни одного момента из моей последующей долгой жизни, которая все же пестрела всякими внешними событиями. Но даже в том малом, что осталось
в памяти и достойно поведанья тебе, я кое-что изменю, ведь любой из нас старается выглядеть в лучшем свете, чем он есть на самом деле. Ты ведь читал воспоминания? Поэтому, если кто желает приблизиться к истине, ему следует больше напрягать глаза, чем уши. Пусть смотрит, как человек поступает, и меньше слушает то, что он говорит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22