— Ладно, но сперва подойдите поближе, чтобы поглядеть на гроб. Тут влево дорога идет как раз на их кладбище. А потом ждите у вышки.
«
в туманной завесе видится скорее серым, чем черным. Шестеро мужчин несут гроб, распевая тот же похоронный псалом, к вырытой могиле. Подходят к могиле врач, фельдшер, пастор, за ними и дядюшка Нээме. Дядюшка Нээме стоит в сторонке, и едва какой-нибудь больной невзначай приближается к нему, он тотчас отшатывается.
Братья уже не видят гроб среди других могил. Они беспомощно глядят друг на друга, потом вдруг лезут бесшумно на ель, в густые ветви, повыше,— чтобы увидеть всё.
Пастор из Хары подходит к гробу, прокаженные подковой окружили могилу, здоровые собираются за спиной пастора — дядюшка Нээме в двух шагах ото всех. А по ту сторону ограды на густой ели держатся сыновья усопшей.
Старый седой священник из Хары, человек добрый и преданный своему долгу, к приходу которого относится и колония Ватку, особенно близко к сердцу принимает судьбу прокаженных. Он часто приходит к ним возвещать слово божье и наделять дарами — ведь большинство вырванных из жизни людей очень богобоязненны.
Вот и сейчас свое заупокойное слово он построил на истории благочестивого Иова. Он говорит собравшимся, как говорил и в церкви, что теми страданиями, которые бог послал кроткому Иову, он выказал Иову большую любовь, нежели кому бы то ни было. Слово божье для всех одно, но любовь божья неодинакова ко всем. И подобно тому, как благочестивый Иов, человек избранный и посвященный, так и они, несущие бремя тяжкой болезни, оделены наивысшей благодатью божьей — не здесь, а т а м, что гораздо прекрасней и чище, нежели сия юдоль страданий. И сегодня они посылают одну из дщерей своих туда — к престолу господню.
При словах пастора в души иных прокрадывается зависть к покойной: почему именно ее, пришедшую к ним совсем недавно, призвал к себе, в райскую обитель, всемогущий бог? А другие мучаются здесь почти весь свой век.
И кажется, старый седой пастор догадывается о таких мыслях. И, вроде пытаясь поправиться, он начинает говорить о жизни и страданиях усопшей сестры до того, как она пришла в Ватку. Как бог, проверяя ее веру, послал ей испытанье — утонул ее муж-моряк; как она, став вдовой, в поте лица трудилась на ниве своей, воспитала детей разумными и верующими. Разве ей было легко?
А поскольку вдова особенно любезна была для бога, он не довольствовался только этим, и, чтобы еще раз проверить ее веру, он отнял у нее все, что было дано ей: дом, здоровье и даже разлучил с детьми.
Благоговейно, скрестив руки, стоят прокаженные, но в глазах у них искорки радости; они смотрят в туманную завесу и как бы видят в ней райские кущи, где нет разницы между больными и здоровыми, где одни только радость и благость, мир и святое сиянье божье.
Затем пастор Танг совершает последнее, что принято на похоронах,— бросает на гроб три горсти земли, тотчас же вытирая ладонь; веревки охватывают гроб, и руки прокаженных медленно опускают земной прах хозяйки Мяннйку в могилу.
После того как мать заболела и вскоре умерла, Яан стал принимать большее участие в жизни младшего брата.
Яан очень сильный и плотный для своих лет, и чем дальше в прошлое уходит день похорон, тем меньше боится парень заболеть проказой. Хорошее здоровье одолевает все хвори, даже проказу: это он прочитал в одной тонкой, но четко написанной книжице из хараской библиотеки. Дает прочитать и Паулю. Следуя советам этой книги, он начинает заниматься гимнастикой и закаляться. Моется каждый день холодной водой и обтирается полотенцем. Дома, на Весилоо, он поставил перекладину между двумя соснами, подтягивается и делает упражнения даже зимой, поднимается на руках, размахивает ногами.
Были бы деньги, Яан выучился бы на врача. Но их нет, и ему придется стать матросом, боцманом, потом пройти мореходное, поплавать штурманом, и, если все пойдет гладко, в один прекрасный день он займет место капитана на каком-нибудь суденышке. А там и на больших кораблях потребуются люди, готовые взять на свои плечи тяжелую ответственность капитана. На море дел больше, чем на земле, хватит и ему, останется и брату, если Пауль захотел бы учиться на врача.
Пауль еще не знает точно, кем стать. На похоронах матери в Ваткуском лесу было туманно, и гроб из острога и некрашеных досок ему показался черным. И еще ему казалось, что этот густой, холодный, липучий туман и по сей день вокруг него, какими бы ясными ни выдавались дни, и это вселяет в него какую-то постоянную опаску. Это не то чтобы страх — мол, и ты не сегодня- завтра попадешь в Ватку. Едва приметная опаска и во взглядах одноклассников, и в их невольных движениях — быть от него подальше. Заметно то же и у взрослых, с которыми ему приходится иметь дело. Меньше всего, пожалуй, ощущает он это, когда видит учителей, но, может быть, они умеют все искусно скрывать?
На похоронах матери, когда он увидел, что гроб совсем не черный, а только из обычных досок, как для самых беднейших покойников, как бы окутавший его липкий, вселяющий страх туман (он был скорее в нем самом, пожалуй) немного рассеялся. Стало легче, когда мать умерла. Но он, Пауль, хоть и здоровый сейчас, на всю жизнь останется, несмотря на смерть матери, сыном прокаженной. От кого бы он ни скрывал это, он станет как бы вором, который своей кривдой все замутил и очернил.
Классная наставница была в отпуске, она накануне родов. Ее место временно замещала молодая женщина, горожанка, которая не работала в этой школе и не знала учеников. Список по алфавиту у нее перед глазами, учительница вызывает по очереди учащихся, и каждый встает, показывая кто, и каков он, и за какой партой сидит. Затем, чтобы лучше запомнить учеников, учительница спрашивает, кто у них отец-мать, есть ли братья и сестры и ходят ли они в школу.
Перед самой фамилией Лайда стоят имена двух девочек, чьи фамилии, имена и отчества полностью совпадают. Лаанепыльд, Альма, дочь Пээтера, и вторая тоже Лаанепыльд, тоже Альма и тоже дочь Пээтера. Но поскольку имя матери первой девушки — Анна, а второй — Тийна, дочь Анны стоит впереди.
— Следующий Лайд Пауль, сын Михкеля, с острова Весилоо. Там все в капитаны стремятся. А твой отец тоже моряк?
— Был боцманом. Один немецкий корабль стал тонуть. Четырех человек послали его спасать, трое погибли. Отец тоже.
— А мать?
— Мать тоже умерла.
— Значит, ты совсем один, круглый сирота?
— Нет, у меня брат есть, постарше. Он весной на конфирмацию пойдет.
— Значит, брат будет тебе опорой. Что ж, садись. Следующий: Луми Арнольд.
Пауль садится, и Лум встает. Но Пауль уже не слушает, о чем спрашивает учительница и что отвечает Луми. Он знает, что то, о чем знает весь класс, кроме учительницы, о чем знает классный руководитель и все учителя, он не сказал новой учительнице. И густой липкий туман вокруг него теснит его грудь, сковывает дыхание. Он не
в силах, он почти не в состоянии поднять руку, но потом, словно это делает за него кто-то другой, рука его резко вырывается вверх.
— Ну, кто там, за второй партой? Пауль Лайд?
Он встает. Это легче, нежели поднять руку: когда ученик поднял руку, учительница это замечает и произносит его имя, а это значит — он обязан, обязан любой ученик — встать. Но класс вдруг весь настораживается.
— Итак, Лайд? Ты что-нибудь недосказал?
— Моя мать умерла, это верно... но она умерла в Ватку. Она была... прокаженная.
И теперь, когда это сказано, пареньку, несмотря на напряжение в классе, дышится легче. А в классе так тихо, что слышно, как у кого-то падает на пол из парты ластик. Слышно даже, что ластик так и остается на полу, никто не пытается его поднять.
Новую учительницу слова, произнесенные учеником, погружают в раздумье. Она родом из восточной волости острова Сааремаа, там об этой болезни не очень-то слышно. Ее муж замещает в городе должность директора банка, так что они могут жить-поживать нехудо. После рождения сына она отказалась от педагогической работы — у самой дома ребенок, который нуждается в заботах и в материнском воспитании. Но она и не хотела бы отказаться совсем от своей профессии: муж лет на двадцать старше ее, кто знает, что еще можно ожидать в жизни. Поэтому она каждую зиму работает несколько месяцев временным учителем. Учительницы уходят на время родов в отпуск, учителя-заместители всегда нужны. Какое-то развлечение, да и профессию свою не забываешь. Но вот судьба привела ее в класс, где у одного ученика в семье была прокаженная. К тому же — мать. Хорошо, что он сказал сам. Правильнее было бы, если бы ей сказал это директор школы, но его нет на месте, он вызван в город по поводу плана нового школьного здания. После того как она проверит тетради этого паренька, надо тщательно вымыть руки. И тетради надо держать отдельно, особенно когда муж и ее малыш Арво приезжают из города в гости, чтобы они, тетради, случайно не попали в руки ребенка.
— Когда умерла твоя мать?
— Прошлой осенью.
— А брат твой здоров?
В ту же минуту учительница осознает, что не должна была бы спрашивать, но вылетевшие слова не вернешь.
— Кто же пустит брата на конфирмацию, если он...— Пауль зазанается, он не может произнести по адресу Яана «прокаженный»,— если он больной.
Паренек выговорил слово «больной» с таким ударением, что учительница застывает и, не моргая, смотрит на него. Она не спрашивает больше, когда заболела проказой его мать, отчего заболела, как распознали болезнь. Учительница не спрашивает ничего, только смотрит, уставившись на ученика.
Но поскольку учительница затронула Яана, Пауль, думая о брате и как бы смелея при мысли о нем, выплескивает слова, которые обычно не осмелился бы произнести:
— Сначала нас осматривали каждый месяц, а теперь два раза в год.
И тут его мужество истощается. Чтобы скрыть слезы, подкатившие к горлу, он садится за парту и что есть сил сдерживает себя, весь дрожа.
Учительница слышала и читала о трагедии прокаженных. О прокаженных говорится и в Библии. Новелла Айно Калласа о том, как заболел проказой рыбак из Сырве, входит в хрестоматию для чтения в этом, шестом классе. С проблемой проказы она столкнулась и в одной школе Ансекюлы, в четвертом классе. То были девочки-близнецы, почти на одно лицо, чей дядя оказался в лепрозории. Старательные, способные и красивые, двойняшки были как бутончики; робкие, они никогда сами не заговаривали о болезни дяди. А здесь, сейчас, в этих внезапных словах мальчугана какие-то необычные нотки...
Однако долг учителя относиться ко всем ученикам одинаково, ровно и с пониманием. Если бы мать этого ребенка умерла от какой-нибудь другой болезни... Долг учителя быть особенно внимательной и мягкой к сиротам... И учительница берет себя в руки, встает из-за стола, обходит кафедру, подходит к ученику, кладет руку ему на плечо. Он дрожит, как жеребеночек, которого впрягли в тяжелый воз.
— Ну вот, брат у тебя постарше, он тоже здоров, пройдет конфирмацию. Двое мужчин в доме — это двое мужчин.
— Конечно, здоров,— говорит Пауль. И потом почти со злобой: — А что вы еще хотите обо мне знать?
Он хочет прибавить, что недавно с убежденьем сказал врач: н и к т о не смеет их презирать, никто не смеет их бояться, никто от них не заразится. Но это уже чуть-чуть похвальба, и он не станет ее произносить. Да
и помогло ли бы, повтори он учительнице эти слова врача. К тому же он знает, что врач сказал это в утешение ему и Яану. Врачи не в силах искоренить страх перед проказой. Он и сам боялся Сальме Юласе и пытался скрыть свою боязнь, пряча страх за внешней смелостью.
Учительница возвращается к кафедре и садится за стол; Пауль пытается сдержать слезы. Учительница листает классный журнал, находит страницу, где выставлены оценки за полугодие.
— Пауль Лайд — отметки все хорошие, ни одной плохой или неудовлетворительной. Ты молодец. Я считаю, все должны уважать тебя. Ну как, старший по классу? Кто из вас старший?
Староста класса Аугуст Ныулик, высокий спокойный паренек, встает и говорит:
— Да, у Лайда к рождеству будет самый лучший табель.
— У тебя самого тоже одни четверки,— бормочет Пауль. И сейчас же соображает, что выдал себя, сказав это. В прошлом году, когда мать еще была жива, здорова и вокруг него не было всей этой завесы страха, в табеле у него были и четверки, и тройки. Но в этом году ему не оставалось ничего иного, как только зубрить. Но одноклассники не должны знать, что он зубрит, они должны думать, что четверки он получает за смекалку, а вовсе не из-за зубрежки.
— Четверка четверке все-таки рознь,— говорит староста класса, неторопливый и спокойный.— Ты их заслужил больше, чем кто-либо.
Правду сказать, похвала из уст старосты по душе Паулю, который успел скрыть, почему все это так его взволновало. Но принимает ли он слова Ныулика за чистую монету? Не таится ли в них попытка просто успокоить его?
Учительница думает, что Пауль успокоился, хвалит про себя тактичность старосты класса, смотрит на него с признательностью и продолжает читать список:
— Итак, Лайд Пауль, затем Луми Арнольд... Следующий Лууп Пээтер, сын Пээтера.
Список длинный, надо спешить, спросить урок, заданный ее предшественницей — рассказ о сражении в день Мадиса,— и повторить пройденное. Пусть к следующему уроку дети подготовят поход сааремаасцев в 1223 году на крепость Каупо.
Да, в эту весну, когда Пауль окончит начальную школу, Яан пройдет конфирмацию.
Неужели никому из парней и девушек не известно, где умерла мать Яана Лайда? Но Яан пытается не принимать близко к сердцу все эти суды-пересуды и раздумья, крепится, закаляет свою волю.
Конфирмация происходит в доме, где пятнадцати- шестнадцатилетние мужчины сталкиваются лбами, дерутся, стоит только пастору или кистеру удалиться на перемену, закрыв за собой дверь. И почему бы им не сталкиваться друг с другом, если девушки их лет, правда более искушенные, чем они, хихикая, строят им глазки, такие невинные и в то же время зовущие, полные плутоватых искорок.
— Чего ты цепляешься за мой борт? Не знаешь разве, где твоя якорная стоянка?! — бросает Яану верзила из деревни Сяаре, о котором вообще говорили, что он на одной свадьбе сунул финку в спину жениху.
Но Яан не плошает, и кулаки у него как молотки у корабельного мастера.
— А ну! Пошли!— И Яан заезжает кулаком парню в грудь между верхними ребрами, так что у того дыхание спирает.
— Чертов прокаженный! — говорит верзила, приходя в себя и убегая к церковной ограде, как видно, чтобы схватить камень.
Яан не дремлет, идет за парнем и, как только тот берет камень, бьет ногой по руке, так что рука повисает бессильно, как плеть. Этой рукой он уже во время всей конфирмации не сможет ни схватить камня, ни взять ружья; ноги Яана не на то, чтобы убегать,— он выдрессировал себя так, что может ударить обеими ногами выше собственной головы.
— Чертов драчун!
— Ну что, берешь в команду? Моей финкой можно бриться. А у кого бороды нет, можно, на твой манер, проткнуть легкие.
У самого Яана борода стала пробиваться понемногу год назад; он в самом деле скоблит ее той же финкой — под носом и на подбородке. При такой бороде, силе и смелости Яан свободно мог бы вступить в одну из шаек, что бродят и скалят зубы на свадьбах по деревням, но его не влечет этакая слава. Яан хочет поступить на корабль, он побывал даже на Тапурле и говорил с самим Пээтером. Пээтер был не против, чтобы Яан нанялся на какой-нибудь корабль, договорившись с капитаном. Яан разговаривал с капитанами, чьи парусники, принадлежавшие Пээтеру Гульдену,
стояли зимой у Хары на якоре. Капитаны не возражали, ни один, ни другой,— мол, такой крепкий, с детства воспитанный морем парень нужен бы на корабле, но пусть он поговорит с боцманом. Яан говорил с боцманом, с одним, другим, третьим. Они тоже ничего не имели против Яана, но матросы, с которыми Яану предстояло жить на полубаке, сочли его... слишком молодым.
— А парень из Хобусткопли моложе меня, а вот уже второе лето плавает на «Розалии».
— Плавает, ну и что... Значит, не было других. По- твоему, выходит — ссаживать его на берег?
И не взяли Яана этой весной ни матросом, ни даже поваренком.
— Чертовы трусы!— бранился Яан. Пусть на конфирмации больше говорили о боге, Яану липнет на язык «черт».— Хоть иди воровать. Посадят в тюрьму — там-то найдется местечко.
Но Яан не промышлял ничем, за что бы его нужно было посадить в тюрьму, по крайней мере этим летом. Он научился сам доить коров, взбивать масло, которое продавал в Харе, а потом и на рынке в большом городе. В центре Хары с торговлей ничего не вышло, пришлось ехать на автобусе в большой город. В городе, на рынке, желтое поморское масло разошлось быстро. И когда у него не оказалось мелочи для сдачи покупателю, молодчики из Швеции, из Финляндии, из Германии — откуда только они не нагрянули на лето в Сааремаа бить баклуши!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14