В самом деле, без отеческого заступничества он, Пауль Лайд, вряд ли прошел бы на должность приходского пастора — вот и теперь еще, на выборах, против него было немало голосов. Многие богатые прихожане были за другого кандидата, который получил лишь на две сотни голосов меньше. Сейчас, спустя год, дело, конечно, изменилось — сейчас он спит в комнате для гостей на самом хуторе Тапурла.
Но он же не спит — он ворочается на этой кровати красного дерева и не может заснуть. «Придите ко мне все страждущие и обремененные...»
И они приходят, но куда ему их девать — не для всех хватает места и наверху, на кресте колокольни, и в двух- трех кроватях красного дерева в городке Харе. Они приходят даже издалека, из соседних волостей, по воскресеньям, только бы послушать его проповеди. И кое-где в приходских церквах пустуют места, в городке же Харе церковь
набита до отказа. Пробст, отец благочинный, сказал о нем доброе слово; в «Голосе христианина» редактор газеты, один из вождей христианской партии, недавно намекнул, что в следующие выборы он, Лайд, может стать кандидатом в депутаты парламента от здешнего округа. Его слова идут от сердца и затрагивают сердца; возможно, он пройдет в Государственное собрание. Но те, кто отдаст ему свой голос, сами не пройдут в парламент. В Государственном же собрании задают тон главным образом те, кто спокойно спит на кроватях красного дерева, не такие, как он, который ворочается и никак не уснет в их постели.
И зачем он лежит и ворочается с боку на бок здесь, на хуторе Тапурла, почему не спит спокойно в простой кровати, где его будила рано утром Лида?..
Тони? Вечером Тони его заворожила, но после недавнего сновидения в него закралось горькое сомнение. Да, конечно, Тони всю жизнь была желанной, и в мальчишескую пору, и в гимназии. Он затаенно, в сердце своем, мечтал о ней и потом, и все же ему трудно поверить, что Пээтер Гульден разрешит своему единственному дорогому чаду, своей жемчужине, выйти замуж за него, простого деревенского пастора, чья мать была прокаженной. Но, как говорится, любовь совершает чудеса, и если Тони в самом деле любила бы его и если он действительно пройдет в депутаты от христианской партии в Государственное собрание... Несколько пасторов, лидеров христианской партии, занимали даже кресла министров. А выйти замуж за министра не запретит своей дочери даже Пээтер Гульден...
Задремав, он уже видит себя не на кресте церковной колокольни в городке Харе, а в постели своей студенческой квартирки, принадлежащей полной вдове лет пятидесяти, которой он признался, что мать его была прокаженной. Но вдове это нипочем, она кормила и одевала его и даже пошла бы с ним к алтарю, если бы разница в годах была немного поменьше. На следующий осенний семестр он приискал себе новую квартиру, вдова же пустила другого студента.
Во сне он мог спать с Тони, Гретой Гарбо или с Марлен Дитрих... Сейчас же, на Тапурле, где Тони была так близко, он впервые вдруг увидел во сне эту вдову.
— Господин Лайд, не пора ли проснуться?! Пастор Лайд открывает глаза. На него смотрит улыбающийся капитан Пээтер Гульден.
— Хорошо спалось, а? Я еле разбудил вас.
— Спасибо! Такие сны видел. Что, на дворе метет?
— Не просто метель или ветер, а настоящий шторм. Хорошо, что суда в затоне под Кийратси. Только пароход в плаванье, на Средиземном море. Да разве узнаешь, какие ветры там дуют.
— А вечером и... ночью, пожалуй, было совсем тихо.
— Да, началось вдруг, часов в пять. Еще с вечера было пасмурно и странно как-то. Временами ясно, потом ветер подул на юго-восток. Ненадолго совсем перестал — я чувствую ветер даже во сне, привык на корабле,— а потом разыгралась такая вьюга, такой шторм, того и гляди, крышу сорвет. Но это ненадолго.
— Позвольте, который час?
— Семь.
— Ой, спасибо, что разбудили. Я бы сам проспал, пожалуй, до обеда.
— Ничего, успеете. Умойтесь, поешьте, и сразу же в путь. Я сам вас отвезу.
Он уходит и закрывает за собой дверь.
Пауль Лайд одевается. Кто-то ходит в столовой. В минуту, когда дверь открыта, слышны голоса Лонни и Лийзи... И вроде голос... Тони?
Пауль входит в столовую. Он слышит, как госпожа Лийза говорит:
— Тони, иди покажи господину Лайду, где можно умыться.
И она тотчас появляется в двери, красивая, в цветастом утреннем платье. Она плутовато улыбается, подходит к нему.
— Как спалось господину пастору?! Не помешало ли что-нибудь его сну?..
— Спасибо, молодая хозяюшка, все хорошо, только сны были какие-то странные, но теперь уже все забылось.
— Вот видите, надо было, когда проснулись, записать сон.
И, крепко сжимая руку Пауля, она ведет его в слишком роскошную для деревни, но практично устроенную ванную комнату. И уходит. Потом под предлогом, что надо принести полотенце, хотя их в ванной комнате много, она снова приближается к Паулю.
Затем Пауль слышит, как она посмеивается в столовой над Лонни:
— Да, тетя Лонни, нельзя твою взбитую постель доверять холостому господину пастору. Господин Лайд, когда спал на ней, вроде видел странные сны.
Пээтер Гульден приходит на помощь сестре:
— Кто знает, пожалуй, тебя саму и видел? Хе-хе, а может быть, эти сны были почти наяву, хе-хе!
— Конечно, он видел саму Тони и чуть не наяву. Входя в столовую, пастор Лайд видит в ней вчерашний
накрытый угощеньями рождественский стол. Лайд произносит подобающую месту короткую молитву, затем все приступают к еде, весело, шутливо разговаривая.
Кругом сумеречно и бело, сани Пээтера Гульдена, в которых сидит молодой пастор, выезжают из ворот хутора Тапурла. Тони и старый батрак Март поедут позднее, когда на дворе развиднеется. И кругом в самом деле становится светлее.
Хозяин и пастор едут, а десятибалльный шторм бушует и, к счастью, дует с запада, прямо в спину. Вряд ли и лошадь пошла бы против ветра, даже сейчас она поворачивает на извивах дороги, держа голову по ветру. Дорога виднеется плохо, она, неровная, трудная, запорошена пепельно-серым снегом. Местами вьюга занесла старый след, и штормовой ветер сдул с морского льда вешки вдоль дороги. Даже Пээтер Гульден, который ездил между Весилоо и городком Харом, пожалуй, не одну сотню раз, опасается, как бы не заблудиться. К счастью, шторм вдруг замирает, ветер потянул с юга, погода повернула на оттепель. Пастор расстегивает пуговицы на толстой шубе и распахивает полы.
Пээтеру Гульдену этот внезапно утихший шторм напоминает о других, более тяжелых и опасных бурях, которые ему довелось испытать за долгую моряцкую жизнь. О них и о жизни он и толкует в санях с пастором.
Первым судном Гульдена была «Ласточка», единственный унаследованный от деда старый парусник, который только и остался после кутежей отца и дяди. Вначале он плавал на нем матросом, а после окончания училища и сдачи экзаменов — штурманом и капитаном. Пожалуй, и он очутился бы на дне морском, если бы уплыл на «Ласточке» вместе с отцом Пауля Лайда. Море, когда оно ищет жертву, не делает разницы между простым матросом и капитаном-судовладельцем.
Но он недолго был на своем старом паруснике, добивался большего, хотел заработать деньги. Нанял капитаном на «Ласточку» другого моряка, а сам занял место штурмана на одном большом коммерческом пароходе, идущем в дальневосточные воды. Потом стал капитаном на том же судне и заработал хорошие деньги.
Нелегко ему было справиться с ветрами и штормами, да и с собственной командой. Но он справился. И вообще в жизни своей он редко пасовал перед трудностями. На деньги, заработанные на Дальнем Востоке, он в конце концов сам купил пароход, стал плавать на нем капитаном, но потом убедился, что и парусники быстро окупаются, и начал приобретать их. Теперь, когда число судов у него увеличилось, он решил, что самое выгодное — самому вести свое коммерческое дело на берегу, управлять рейсами своих судов.
Пастор Пауль Лайд с интересом наблюдает за отцом Тони, человеком, которого, если будет угодно богу и если захочет Тони, он может заполучить себе тестем. Он слушает рассказ этого плотного человека о том, как тот боролся за свои интересы и какие пережил трудности, и в нем растет симпатия к капитану Гульдену. Ведь если верить его словам, его богатство — это плоды его упорного труда и стараний. Унаследованное от отца имущество в сравнении с нынешним — небольшая доля его добра.
А то, что на кораблях Гульдена заработок команды меньше, чем на судах иных компаний, надо приписать в первую очередь тому, что суда Гульдена устарели, что предложение рабочей силы намного превышает спрос и что приходится вести конкурентную борьбу с прочими судоходными компаниями. Да и должен ведь хозяин получать какой-то барыш, чтобы ремонтировать старые корабли и покупать новые. Ведь это выгодно и команде.
Вот и этой весной Гульден намерен купить новый пароход. Парусники уже не выдерживают острой конкуренции на фрахтовом рынке. Только денег на покупку парохода мало, и состоятельных акционеров вроде не наберешь. Другое дело, если удастся взять из Государственного банка заем под небольшие проценты. А для этого надо было бы укрепить позиции христианской партии, к которой принадлежит и сам Пээтер Гульден, в Государственном совете. В Священном писании, правда, сказано, что возжелайте прежде царствия небесного, а потом уж и права, тогда тебе воздастся и все прочее, но раз в здешнем земном царствии у власти мужи другой партии, то не получишь из
банка долгосрочных ссуд даже того, что по праву тебе следует, хоть это в интересах и государства, и народа.
Погода сменилась на оттепель. Все ленивее танец вьюги, вой ветра сменился легким, мягким шумом, только Безумный мыс все еще гудит своим контрабасом на далеких рифах в свободном ото льда море.
В первый день рождества пастор Пауль Лайд сидел в санях Пээтера Гульдена, во второй же день он сел в дровни приемного отца и поехал в Нээме.
В сравнении с бедностью, знакомой по студенческим годам в заречных наемных каморках Тарту, приземистый дом Нээме среди береговых валунов кажется теплым, уютным гнездышком, но это простое жилище не сравнить с усадьбой Тапурла. Глазированные кирпичи камина Тапурлы привезены из Голландии, мебель в зале — из Германии, обеденный стол и красивые стулья из карельской березы — финские. На Нээме же все, кроме стенных часов с гирями,— местное, своих мастеров и мастериц, будь то плита из красных кирпичей, ткацкие станки в углу или связанные из тряпок цветные коврики на белом дощатом полу. Даже тараканы, которых пытались шпарить кипятком и травить ядовитыми травами, те же самые, что и в других семьях на Весилоо. Прошлой осенью их не было видно целых два месяца — Лида выловила их по одному из щелей печи, но ведь люди ходят из дома в дом, а прусак — он умеет спрятаться в складках одежды, и теперь не сердись, Пауль, если эта скотина заберется на стол.
Пастора Лайда трогает этот простой, дружеский прием в семействе Нээме, однако он не может забыть, что он слышал, видел и ел вчера на хуторе Тапурла. Все это стоит у него перед глазами. И всякий раз, когда он видит Лиду, образ Тони встает между ним и Лидой и заслоняет от него Лиду.
Но он не дает воли своим мыслям, не выказывает их, и вместе с Лидой и Оскаром идет в сумерках посмотреть брошенный дом Мяннйку. Домишко словно вдавили в землю. С тех пор как мать заболела проказой, Пауль Лайд сторонился этого старого, но когда-то любимого домика под соломенной крышей. Когда приезжал летом на каникулы из университета в Весилоо, жил больше в Нээме, чем на Мяннйку. Не было ни времени, ни желания и у обитателей Нээме особенно заботиться о доме. Но они прилежно работали на полях участка, косили сено на лугах. Скотина Мяннйку стояла в хлеву Нээме, и не надо было заботиться о постройках брошенного хуторка. Только соломенные
кровли подправлял, перестилал Лаэс, клал новые жерди на конек крыши.
Дверь дома на замке, и взятый в Нээме ключ оказывается неподходящим и не отпирает замок. Воров вроде на Весилоо не замечено, да и нечего здесь украсть, но все же лучше, когда все закрыто и содержится в порядке.
Пауль Лайд, так и не войдя в дом, заглядывает в маленькие, низкие оконца. Комната кажется темной, и вначале ничего не видно, кроме лица, тускло отраженного в стекле. Потом глаза привыкают, и он различает запыленную, всю в паутине плиту, старый обеденный стол и шкаф. Кровать матери вместе с соломенным матрацем и постельным бельем была давно сожжена. Постель Яана пуста, а его, Пауля, перенесена в Нээме.
Дверь между передней и задней комнатой открыта. В передней, вспоминает он, вон там,— местечко, где они все втроем — мать, Яан и Пауль — плакали, получив известие о смерти отца. Доски пола отрухлявели, и с того времени, когда они были здесь втроем, остался в живых только один Пауль, да и тот заглядывает в дом лишь через окно.
...Не случись с матерью страшного несчастья, дверь дома Мяннику была бы открыта и сейчас, в доме было бы тепло и брат Яан был бы вместе с матерью. Яан был бы капитан, а Пауль — пастор! Но едва ли тогда получился бы из него, Пауля, пастор... Или все же... И если все-таки получился бы, мама удивилась бы еще сильнее, чем когда они пришли с рыбалки домой и принесли ей деньги за проданные перекупщикам с острова Муху угри.
И как бы они приехали сейчас в воскресенье в пасторат: женщина между двумя братьями, один капитан, другой пастор. Дойдя до церковного двора, пастор через боковой притвор прошел бы в алтарь, мать и Яан остались бы поговорить с людьми. Все подходят, чтобы услышать приветствие матери пастора. А Яан говорит с Гульденом из Тапурлы как равный с равным, как капитан с капитаном. Здесь же и Тони, но Тони появляется с пастором... Тони с пастором, как и вчера...
Лида — сегодня, здесь — оперлась о скособочившийся угол амбара. На голове у Лиды белый шерстяной платок, из-за которого она как будто подглядывает за ним, Паулем.
Пастор немножко жалеет Лиду. Ему хочется сказать Лиде что-нибудь утешительное, что-то веселое и шутливое, что вызвало бы улыбку на ее печальном нежном лице. Но ничто не приходит ему на ум, такому находчивому и красноречивому на кафедре. В студенческие годы, когда он в каникулы бывал на Весилоо и, не жалея сил, выполнял обычную работу поморов, их с Лидой влекло друг к другу, но это влечение не пошло дальше поцелуя. Не потому, что Лида не разрешила бы ему прикоснуться к ней, обласкать ее. Слишком робок был Пауль, сын умершей от проказы Лээны из Мяннйку, он и сам ведь мог захворать. Он боялся связать судьбу девушки со своей. Лида — это не пятидесятилетняя хозяйка квартиры в Тарту, не вдова, у которой жизнь уже позади — ей еще жить и жить. Лида хорошая, у нее ловкие, работящие руки, она смогла бы выбрать себе жениха среди парней Весилоо. Но она не выбрала, она ждала его, Пауля.
Но теперь Пауль не тот, каким был еще года два назад,— бедный, робкий студент богословия. Теперь, когда период скрытого развития проказы прошел, теперь, когда он здоров, теперь, когда он, пастор городка Хары, прошлым вечером ехал в санях бок о бок с Тони из Тапурлы, погоняя горячую лошадь, в Весилоо...
Лида улыбается, но улыбка ее печальна. Она и сама понимает и пытается улыбнуться как можно веселее, но к глазам ее подступают слезы. Она стыдится слез, прикладывает к глазам руки в белых шерстяных перчатках и отворачивается.
Пауль Лайд не знает, что делать. Ему жалко Лиду, чертовски жалко, хочется ее утешить, чуть ли не просить у нее прощения, но он только подходит к ней, кладет руку на плечо и произносит:
— Лида... Лида...
— Пауль, я понимаю, так лучше всего... так лучше всего... Тони очень хороша... и умна... и богата... Я только прошу простить меня, что я... я, наверное, любила тебя и... путала твои мысли...
— Лида?!
Пастор Лайд беспомощен, он не знает, что делать, что говорить. К счастью, к ним подходит с веселым свистом Оскар, самый молодой из братьев Лиды. Лида отворачивается и, пытаясь скрыть следы слез на глазах, нагибается к оконному переплету дома Мяннйку.
И все же есть еще что-то, что мянниковский Пауль когда-то и нынешний пастор Пауль Лайд не может сейчас понять и дать этому название.
Поездки этой зимой в санях с Тони, и особенно с папашей Пээтером Гульденом, до мельчайших подробностей врезались в память пастора Пауля Лайда. Христианская народная партия баллотировала кандидатом в депутаты от избирательного округа города Хары выдающегося члена здешнего лютеранского прихода капитана Пээтера Гульдена, надеясь тем самым заполучить для партии голоса состоятельного слоя населения. Ему, пастору Лайду, партия поручила стать доверенным лицом кандидата и выполнить ответственную задачу, в надежде, что он привлечет голоса бедных слоев народа на сторону христианской народной партии. Но поскольку зажиточных людей в приходе Хара и в двух-трех смежных волостях немного и даже их голоса разделились между партиями земледельцев, народной и христианской народной, главная ответственность на предвыборных собраниях легла на него, пастора Пауля Лайда,— завоевать голоса избирателей, принадлежавшие ранее партиям социал-демократов, трудовой и новопоселенцев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14