С небольшим перевесом голосов в Государственное собрание был избран господин .Пээтер Гульден. Победа отца Тони, правда, подняла престиж Пауля Лайда в глазах местных вождей христианской народной партии, в народе же это обернулось потерей популярности. Среди социалдемократов и членов трудовой партии — особенно в кругах интеллигенции — он нажил себе не одного врага. Врач колонии прокаженных в Ватку доктор Вахтрик, который ранее, несмотря на свои атеистические взгляды, пытался понять его деятельность как пастыря душ Христовых, стал по отношению к нему официален и холоден. И в церковь люди уже не стремились толпами, как всего лишь полгода назад. Если это охлаждение будет продолжаться, если и спустя четыре года он с той же ретивостью будет выступать за Пээтера Гульдена, может случиться, что он потеряет место пастора в Харе. Это было бы для него тяжелым ударом, так как именно в Харе, где каждый знает о болезни его матери, именно здесь он хочет стоять на церковной кафедре.
А Тони оставалась для Пауля, сделавшего все, чтобы поднять популярность ее отца ценой своей собственной популярности, по-прежнему загадкой. Тони дружелюбна к нему, но не более того. Ему, Паулю Лайду, не подобает первому переходить границы дружбы. И в конце концов, всегда выбирает женщина, особенно такая красивая и образованная, как наследница Пээтера Гульдена.
Вот и весна уже в разгаре, она вторгается в окна пастората кипенью вишенного цвета, хорами и соло пернатых. Толстые плитняковые стены старого дома еще дышат зимним холодом, жестким аскетизмом предвыборной кампании христианской народной партии, но старинный парк вдкруг пастората полон буйного цветения и птичьих песен. Двухсотлетние клены, липы, березы и заблудившиеся среди них одинокие вишневые деревья и яблони потеряли всякую степенность, они как влюбленные, которых пастор соединяет этой весной в пары, в единую плоть, целыми десятками перед алтарем, даруя им, разумеется, и блаженство супружества. Сам же пастор вынужден искать земные радости по-прежнему в городе Тарту, куда он раз в месяц ездит получать наставления по своей работе на соискание степени магистра богословия.
Листая старинные, пожухлые страницы церковных книг прихода Хара, он набредает на интересные истории, из которых выясняется, что и здесь, в хараском приходе, несколько сот лет назад судили еретиков. Одна из этих историй западает ему в голову, увлекает его. В 1671 году судили какую-то женщину по имени Майе, которую часть свидетелей считала набожной, даже святой, потому что она, леча людей от злых хворей, прибегала к слову божьему, к сказанному Христом. Прочие подозревали ее в колдовстве, поскольку она силой чар заставила одну барышню из дворянок, фрейлейн Маргариту, влюбиться в сына мельника по имени Яак и с помощью молнии небесной сожгла ригу, принадлежавшую барону. Неважно, хорошо ли это, плохо ли, но в своей ворожбе она использовала Священное писание, хотя у нее не было на то права. Тем самым она преступила одну из заповедей, которая гласит: «Не упоминай всуе имя господа своего», ибо господь не оставит без наказания тех, кто произносит во зло его имя. И во время суда она произносила в тщете имя бога — своими завлекательными словами так заворожила судей и, того больше, слуг судейских, что они отпустили ее. И она пропала среди бела дня с глаз, точно видение, и ее не смогли уже привлечь к суду, так как, говорили все, она якобы бежала в Финляндию, и иные люди, получавшие от ее слов — и пусть это были слова божьи — помощь от хвори, будто бы тоже уехали за нею и остались там.
История, прочитанная на пожухлых, с неразборчивым текстом страницах, насколько вообще можно было верить в нее, послужила только толчком для главной темы магистерской работы Пауля «Значение и сила освященных
слов в христианской церкви и народной традиции». То есть значение и сила тех слов, с помощью которых Иисус сделал зрячими слепых, поставил на ноги ходивших на костылях, исцелил прокаженных. И хотя Иисус был не первый, который творил чудеса силой своих слов, значение и силу слова чувствовали еще хетты, вавилоняне, греки (еще Платон пытался дать научное объяснение силе слова),— слова Иисуса, более чем слова кого бы то ни было, долгие столетия приковывали чувства и мысли людей. Далее он намеревается остановиться в своей диссертации на известной книге Альберта Швейцера «История Жизни Иисуса Христа». Он разделяет мнение, что главный смысл слов Христовых, во всех его речах и проповедях, коренится в фразе: «Очищайте разум свой, ибо грядет царствие небесное». Как и Швейцер, Пауль Лайд считает, что Иисус Христос был пророком.
Рабы в Римской империи были в безвыходном положении. За одним восстанием рабов следовало другое, все были потоплены в крови, а вождей рабов распинали на кресте. После поражения восстания Спартака таких крестов на Аппиевой дороге было пять тысяч. Положение рабов, доведенных до состояния животных, было безысходным, выхода в тогдашнем мире найдено не было. Лишь судный день и затем приход нового царствия, царствия небесного, могли изменить положение. Так все казалось Иисусу, и это он провозгласил. Он сам верил в свои слова, угнетенные и обремененные верили в его слова.
И хотя последний день, как и судный день (страшный суд над рабовладельцами и сильными мира сего), так и не наступил, хотя колесо вселенной не повернулось так, как того хотелось Иисусу, и столь быстро, как предрекала его вера, он безраздельно и неколебимо связал себя со своим вопиющим справедливости предсказанием, со своей верою, и эта вера придала его словам непомерную убедительность, творящую чудеса силу.
Основой силы слова и является вера, и вера того, кто говорит, и вера тех, кто слушает. Для примера он предполагает привести письмо Декарта Палатину — психотерапия с помощью переписки,— коснуться Месмера, Коу и т. д. и снова вернуться к главной теме, показав как последние связи, так и неразрешимые вопросы церкви в Эстонии.
В вопросах толкования Нового завета он разделяет точку зрения Швейцера, этого выдающегося эльзаслота рингца, как и многие свободомыслящие богословы, но он никогда не отправился бы, по примеру Швейцера, этаким избавителем-самаритянином в Африку. На родине, в той же Харе, работы достаточно. Хватило бы ее, пожалуй, и Швейцеру в Гюнсбахе или в Штрассбурге, если бы он не стушевался перед консерваторами. А чего ради было тушеваться? И здесь, в Эстонии, приходилось искать средний путь между консерваторами и сторонниками Кульюс Талмейстера, некую церковь посреди деревни, воздать богу богово и кесарю кесарево. Вот и в магистерской диссертации пришлось вежливо обойти рифы — двух-трех консерваторов с профессорскими титулами,— прямо не оскорбляя их, защищая труд, чтобы не попал на зуб кому-нибудь из здешних, в Харе, будь то социал-демократ, «трудовик» или доктор Вахтрик. К сожалению, раз в год он должен ходить на врачебную комиссию, в которой часто председательствует доктор Вахтрик. К счастью, в будущем году исполняется пятнадцать лет со времени заболевания матери, тогда скрытый период возможного развития болезни, надо считать, закончится, и ему уже нечего будет бояться. Очевидно, тогда прекратится и этот ежегодный, унижающий и принудительный медосмотр. Но прекратится ли? Он должен изучить этот вопрос и добиваться, по крайней мере для себя как пастора большого прихода, чтобы он прекратился. «Я же не совершил никакого преступления, чтобы всю жизнь быть под подозрением...»
Снова эти мрачные мысли, в то время как пара крошечных лазоревок носит корм в гнездо, которое устроено в расщелине березы, своим птенцам. Дырочка, что ведет к гнезду, столь мала, что никакая птица побольше не проникнет туда. Правда, дрозд-рябинник пытался пробиться в чужую квартиру, хорошо еще не застрял головой в дырке! Правда, и дятел стучал — небось с самыми злыми намерениями,— но тоже отказался от своих планов. Место для гнезда выбрано так искусно, что попадают к своим птенцам только родители.
Радость — иметь свое гнездо? Радость — иметь детей? Почему он должен довольствоваться только радостью обладания, которую дает ему стареющая, хотя и хорошая женщина в Тарту? Тони? Однажды Тони ездила с ним и в Ватку, где он был, чтобы одарить прокаженных благодатью божиею. Но Тони не ездит больше в Ватку, Тони боится, как и сам он,— боится Ватку. Особенно при раздаче благодати божьей, хотя у каждого больного есть свой стакан или рюмка. Он наливает в них вина и объявляет это кровью Христа. Он протягивает им кусочек хлеба — плоть Христа. И хотя он делает это в резиновых перчатках и потом еще раз тщательно промывает спиртом руки, это не по душе ему, а тем более Тони. Но он не может поступать иначе, это его долг. Прокаженные не имеют права вступать в брак. Прокаженные не имеют права участвовать в политической жизни, они не могут быть избраны, им не дают избирательных бюллетеней, чтобы они могли подать свой голос за того или иного кандидата — даже от христианской народной партии. Но право веровать у них есть, право принимать участие в богослужении, получать божьи дары. Его право, право пастыря душ Христовых, давать им это.
Он не бывает уж так часто в Ватку, как в первые два года, когда его избрали в городе Хара, по рекомендации пастора Танга, духовным пастырем. После выборов в Государственное собрание он бывал в Ватку только раз, когда доктор Вахтрик по каким-то служебным делам ездил в Таллин.
Таким образом, чем больше плоть матери на кладбище в Ватку превращается в прах земной, тем меньше как будто он чувствует себя обязанным поддерживать связь с Ватку. Правда, какая-то темноволосая красивая девушка по имени Юли, которую доктор Вахтрик собирается признать здоровой и выпустить из колонии, смотрит на него во время раздачи даров божьих горящими глазами. Что ж, пусть, не хватало еще, чтобы он из-за каких-то прокаженных потерял сон. Когда будет готова его магистерская диссертация и он защитит ее, когда нынешний, старый, за восемьдесят, пробст уйдет на вечный покой, а другого пастора со степенью магистра в уезде нет, если епископ по-прежнему относится к нему доброжелательно, если его поддержит христианская народная партия, он сам может стать пробстом. А рукою пробста Тони, пожалуй, не побрезгует. «Ибо... это совсем нехорошо, когда человек одинок, я же хочу стать ей опорой, чего она достойна... Лазоревка не вьет гнезда и не высиживает птенцов с любой синицей, а только с достойной того лазоревкой».
??
??
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14
А Тони оставалась для Пауля, сделавшего все, чтобы поднять популярность ее отца ценой своей собственной популярности, по-прежнему загадкой. Тони дружелюбна к нему, но не более того. Ему, Паулю Лайду, не подобает первому переходить границы дружбы. И в конце концов, всегда выбирает женщина, особенно такая красивая и образованная, как наследница Пээтера Гульдена.
Вот и весна уже в разгаре, она вторгается в окна пастората кипенью вишенного цвета, хорами и соло пернатых. Толстые плитняковые стены старого дома еще дышат зимним холодом, жестким аскетизмом предвыборной кампании христианской народной партии, но старинный парк вдкруг пастората полон буйного цветения и птичьих песен. Двухсотлетние клены, липы, березы и заблудившиеся среди них одинокие вишневые деревья и яблони потеряли всякую степенность, они как влюбленные, которых пастор соединяет этой весной в пары, в единую плоть, целыми десятками перед алтарем, даруя им, разумеется, и блаженство супружества. Сам же пастор вынужден искать земные радости по-прежнему в городе Тарту, куда он раз в месяц ездит получать наставления по своей работе на соискание степени магистра богословия.
Листая старинные, пожухлые страницы церковных книг прихода Хара, он набредает на интересные истории, из которых выясняется, что и здесь, в хараском приходе, несколько сот лет назад судили еретиков. Одна из этих историй западает ему в голову, увлекает его. В 1671 году судили какую-то женщину по имени Майе, которую часть свидетелей считала набожной, даже святой, потому что она, леча людей от злых хворей, прибегала к слову божьему, к сказанному Христом. Прочие подозревали ее в колдовстве, поскольку она силой чар заставила одну барышню из дворянок, фрейлейн Маргариту, влюбиться в сына мельника по имени Яак и с помощью молнии небесной сожгла ригу, принадлежавшую барону. Неважно, хорошо ли это, плохо ли, но в своей ворожбе она использовала Священное писание, хотя у нее не было на то права. Тем самым она преступила одну из заповедей, которая гласит: «Не упоминай всуе имя господа своего», ибо господь не оставит без наказания тех, кто произносит во зло его имя. И во время суда она произносила в тщете имя бога — своими завлекательными словами так заворожила судей и, того больше, слуг судейских, что они отпустили ее. И она пропала среди бела дня с глаз, точно видение, и ее не смогли уже привлечь к суду, так как, говорили все, она якобы бежала в Финляндию, и иные люди, получавшие от ее слов — и пусть это были слова божьи — помощь от хвори, будто бы тоже уехали за нею и остались там.
История, прочитанная на пожухлых, с неразборчивым текстом страницах, насколько вообще можно было верить в нее, послужила только толчком для главной темы магистерской работы Пауля «Значение и сила освященных
слов в христианской церкви и народной традиции». То есть значение и сила тех слов, с помощью которых Иисус сделал зрячими слепых, поставил на ноги ходивших на костылях, исцелил прокаженных. И хотя Иисус был не первый, который творил чудеса силой своих слов, значение и силу слова чувствовали еще хетты, вавилоняне, греки (еще Платон пытался дать научное объяснение силе слова),— слова Иисуса, более чем слова кого бы то ни было, долгие столетия приковывали чувства и мысли людей. Далее он намеревается остановиться в своей диссертации на известной книге Альберта Швейцера «История Жизни Иисуса Христа». Он разделяет мнение, что главный смысл слов Христовых, во всех его речах и проповедях, коренится в фразе: «Очищайте разум свой, ибо грядет царствие небесное». Как и Швейцер, Пауль Лайд считает, что Иисус Христос был пророком.
Рабы в Римской империи были в безвыходном положении. За одним восстанием рабов следовало другое, все были потоплены в крови, а вождей рабов распинали на кресте. После поражения восстания Спартака таких крестов на Аппиевой дороге было пять тысяч. Положение рабов, доведенных до состояния животных, было безысходным, выхода в тогдашнем мире найдено не было. Лишь судный день и затем приход нового царствия, царствия небесного, могли изменить положение. Так все казалось Иисусу, и это он провозгласил. Он сам верил в свои слова, угнетенные и обремененные верили в его слова.
И хотя последний день, как и судный день (страшный суд над рабовладельцами и сильными мира сего), так и не наступил, хотя колесо вселенной не повернулось так, как того хотелось Иисусу, и столь быстро, как предрекала его вера, он безраздельно и неколебимо связал себя со своим вопиющим справедливости предсказанием, со своей верою, и эта вера придала его словам непомерную убедительность, творящую чудеса силу.
Основой силы слова и является вера, и вера того, кто говорит, и вера тех, кто слушает. Для примера он предполагает привести письмо Декарта Палатину — психотерапия с помощью переписки,— коснуться Месмера, Коу и т. д. и снова вернуться к главной теме, показав как последние связи, так и неразрешимые вопросы церкви в Эстонии.
В вопросах толкования Нового завета он разделяет точку зрения Швейцера, этого выдающегося эльзаслота рингца, как и многие свободомыслящие богословы, но он никогда не отправился бы, по примеру Швейцера, этаким избавителем-самаритянином в Африку. На родине, в той же Харе, работы достаточно. Хватило бы ее, пожалуй, и Швейцеру в Гюнсбахе или в Штрассбурге, если бы он не стушевался перед консерваторами. А чего ради было тушеваться? И здесь, в Эстонии, приходилось искать средний путь между консерваторами и сторонниками Кульюс Талмейстера, некую церковь посреди деревни, воздать богу богово и кесарю кесарево. Вот и в магистерской диссертации пришлось вежливо обойти рифы — двух-трех консерваторов с профессорскими титулами,— прямо не оскорбляя их, защищая труд, чтобы не попал на зуб кому-нибудь из здешних, в Харе, будь то социал-демократ, «трудовик» или доктор Вахтрик. К сожалению, раз в год он должен ходить на врачебную комиссию, в которой часто председательствует доктор Вахтрик. К счастью, в будущем году исполняется пятнадцать лет со времени заболевания матери, тогда скрытый период возможного развития болезни, надо считать, закончится, и ему уже нечего будет бояться. Очевидно, тогда прекратится и этот ежегодный, унижающий и принудительный медосмотр. Но прекратится ли? Он должен изучить этот вопрос и добиваться, по крайней мере для себя как пастора большого прихода, чтобы он прекратился. «Я же не совершил никакого преступления, чтобы всю жизнь быть под подозрением...»
Снова эти мрачные мысли, в то время как пара крошечных лазоревок носит корм в гнездо, которое устроено в расщелине березы, своим птенцам. Дырочка, что ведет к гнезду, столь мала, что никакая птица побольше не проникнет туда. Правда, дрозд-рябинник пытался пробиться в чужую квартиру, хорошо еще не застрял головой в дырке! Правда, и дятел стучал — небось с самыми злыми намерениями,— но тоже отказался от своих планов. Место для гнезда выбрано так искусно, что попадают к своим птенцам только родители.
Радость — иметь свое гнездо? Радость — иметь детей? Почему он должен довольствоваться только радостью обладания, которую дает ему стареющая, хотя и хорошая женщина в Тарту? Тони? Однажды Тони ездила с ним и в Ватку, где он был, чтобы одарить прокаженных благодатью божиею. Но Тони не ездит больше в Ватку, Тони боится, как и сам он,— боится Ватку. Особенно при раздаче благодати божьей, хотя у каждого больного есть свой стакан или рюмка. Он наливает в них вина и объявляет это кровью Христа. Он протягивает им кусочек хлеба — плоть Христа. И хотя он делает это в резиновых перчатках и потом еще раз тщательно промывает спиртом руки, это не по душе ему, а тем более Тони. Но он не может поступать иначе, это его долг. Прокаженные не имеют права вступать в брак. Прокаженные не имеют права участвовать в политической жизни, они не могут быть избраны, им не дают избирательных бюллетеней, чтобы они могли подать свой голос за того или иного кандидата — даже от христианской народной партии. Но право веровать у них есть, право принимать участие в богослужении, получать божьи дары. Его право, право пастыря душ Христовых, давать им это.
Он не бывает уж так часто в Ватку, как в первые два года, когда его избрали в городе Хара, по рекомендации пастора Танга, духовным пастырем. После выборов в Государственное собрание он бывал в Ватку только раз, когда доктор Вахтрик по каким-то служебным делам ездил в Таллин.
Таким образом, чем больше плоть матери на кладбище в Ватку превращается в прах земной, тем меньше как будто он чувствует себя обязанным поддерживать связь с Ватку. Правда, какая-то темноволосая красивая девушка по имени Юли, которую доктор Вахтрик собирается признать здоровой и выпустить из колонии, смотрит на него во время раздачи даров божьих горящими глазами. Что ж, пусть, не хватало еще, чтобы он из-за каких-то прокаженных потерял сон. Когда будет готова его магистерская диссертация и он защитит ее, когда нынешний, старый, за восемьдесят, пробст уйдет на вечный покой, а другого пастора со степенью магистра в уезде нет, если епископ по-прежнему относится к нему доброжелательно, если его поддержит христианская народная партия, он сам может стать пробстом. А рукою пробста Тони, пожалуй, не побрезгует. «Ибо... это совсем нехорошо, когда человек одинок, я же хочу стать ей опорой, чего она достойна... Лазоревка не вьет гнезда и не высиживает птенцов с любой синицей, а только с достойной того лазоревкой».
??
??
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14