Дядя и племянник сошлись у колодца, молча подали друг другу руки.
— Все-таки повезло мне, поймал тебя!
— А что случилось?— Атакузы вспомнилось письмо о Минг булаке, написанное рукою дяди. На душе стало муторно.
— Есть о чем поговорить!
— Хорошо. Но лучше отложим до другого раза. Сейчас тороплюсь в степь...
— Степь твоя никуда не убежит!— неприязненный холодок в голосе старика стегнул будто плетью Атакузы.
— И ваш разговор, думаю, тоже никуда не сбежит.
— Стой!— приказал вдруг домла.— У меня сейчас сидит Уразкул! «Ах, вот как—Уразкул! Понятно».
— Дядя! Я знаю, зачем он пришел. Но не сейчас, я...
По голому черепу домлы начала медленно разливаться краснота, будто от пролитых красных чернил.
— Ох, дорогой мой, дорогой! Знаешь, значит. Так зачем же понадобилось тебе втягивать меня в это... дело?
— В какое такое дело?
— Еще спрашивает — какое? Может, это я просил, чтобы ты отобрал у людей дом и отдал мне?
Атакузы так и застыл на месте. Вот она, человеческая неблагодарность! Перевез к себе, думал обласкать на старости лет... И что же! Чем платит за добро родной дядя? Мало Атакузы неприятностей от начальства. Да разве он не знает своего дядю?! Всегда был такой. Одной ногой в могиле, а все бьет себя в грудь: «Вот я какой честный, бескорыстный, благородный!» И письмо про Минг булак то же самое — надо продемонстрировать принципиальность: смотрите, не щажу даже своего племянника! Да знал ли этот человек хоть когда-нибудь, что такое пощада, милосердие?
— Так!.. Вы меня не просили, чтобы я освободил этот дом для вас? Не просили? А почему живете в этом доме? Почему не освободили его?
Большой, похожий на бугристый огурец нос домлы угрожающе уставился на раиса.
— Я и не собираюсь жить в этом доме!
— Не собираетесь? Так поскорее освободите его!
— Освобожу, но я хотел поговорить...
— Сегодня же и выезжайте!— отчеканил Атакузы, не слушая. Из кухни выбежала Алия. Босиком, на ходу ловя сползший с головы платок, бросилась к мужу:
— Опомнитесь, Атакузы-ака! Опомнитесь! Багрово-красная голова домлы тряслась. Он с болью сказал:
— Ах, глупец, глупец! Совсем, потерял голову, раис.
— Благодарю покорно! Будь проклят тот, кто делает добро! Сегодня же оставьте этот дом, этот кишлак!
В саду градом посыпались яблоки, из-за деревьев выскочил Хайдар — в майке и трусах.
— Отец!— схватил Атакузы за руку.— Одумайтесь, отец!
— Хорошо, я покину...— Увидев Хайдара, старик сразу как-то сник.— Дом я покину, но кишлак... Возомнил себя хозяином кишлака, глупец!
— Вот, вот, все глупцы, все невежды, один лишь на свете мудрец — вы!
Хайдар подошел сзади, крепко обнял отца, оттащил от домлы:
— Да опомнитесь же наконец!
Атакузы вырвался из сильных рук сына. Не помня себя, закричал:
— Только вы, вы мудрец!..— и вдруг замер с полуоткрытым ртом. Старик, странно шаркая ногой, спотыкаясь, поплелся к себе —
сгорбленный, жалкий. Атакузы опустил голову, сделал было шаг вслед дяде, остановился, махнул рукой и быстро пошел к воротам.
Шофера Атакузы отпустил, сам сел за руль и помчался в степь. У последних домов кишлака повернул обратно. Вспомнил: надо съездить в трест к газовикам — что-то застопорилось с газопроводом. С полдороги опять повернул назад, сообразил: пожалуй, сгоряча набьет там кувшинов.
В полдень лежал в штабе один, уставившись в потолок. Зазвонил телефон, потянулся, не вставая снял трубку.
— Дядя... дядя переезжает...— услышал взволнованный голос Алии.
— Куда?— спросил устало, безразлично.
— В школу. Комнату ему там будто бы дали.— Алия всхлипнула.
— Ну и прекрасно!— Атакузы бросил трубку на рычаг. Минуты через три телефон опять задребезжал. Снова Алия! 4— Что тебе еще?
— Звонили от Шукурова. У них гости из Ташкента. Домла Мирабидов с супругой. Просят вас приехать!
— Да?— Атакузы вскочил на ноги, захлебываясь, будто получил счастливую весть, сказал:— Тогда и ты готовься! Переоденься! Я сейчас буду. Поедем вместе!..
* * *
...Атакузы сидел, грудью навалившись на спинку стула. Но вот он встрепенулся, встал, грузными, твердыми шагами пошел к хаузу, подставил голову под струю фонтана. Обмыл лицо, похлопал мокрыми ладонями по шее. Вытерся — Махбуба подала полотенце. Теперь он был совсем трезв, будто и не пил вовсе.
— Простите, Абрар Шукурович. Обрадовался неожиданной встрече с Вахидом Мирабидовичем и позволил себе лишнее...
— Нет-нет,— заерзал, заюлил Вахид Мирабидов,— все хорошо... Атакузы оставил без внимания эту суету, смотрел только на мрачного Шукурова.
— Если разрешите, мы поедем, Абрар Шукурович. Подбежала, покачивая плечами, Махбуба:
— Что вы, Атакузы-ака! Сейчас подам плов!
— Спасибо за все. А ну, ханум!..
— Я готова...— Алия, словно прося извинения, застенчиво улыбнулась.
Абрар Шукурович остановил поднявшегося тестя:
— Не беспокойтесь. Я сам провожу гостей. У ворот он отвел Атакузы в сторону:
— Куда переехал домла?..
— В школу. Дом, как вы и приказали, вернули этой самой Надира-хон. Мужа восстановили на прежней работе. Я извинился перед ним. Надеюсь, сделал все?
— И страдаете от гордости? Самолюбие пострадало?
— Дело не в самолюбии. Я, кажется, устал.— Агакузы стоял, печально опустив голову, непривычно тихий.— Устал, Абрар Шукурович. Хочешь сделать что-то хорошее — мешают, не дают развернуться.
— Это вам-то не дают развернуться?
— Я сделал все, что вы приказали,— уклонился от ответа Атакузы.— Можете проверить...
— Я приеду к вам. Поговорим.
— Понятно,— усмехнулся Атакузы.
Алия хотела бы уговорить мужа, чтобы не садился за руль, но знала — бесполезно. В такие минуты Атакузы никогда не отступает от своего. Собственно говоря, Алия вовсе и не боялась, что может произойти несчастье, даже не думала об этом. Всем сердцем чувствовала, как страдает муж.
Алия знала его натуру: сначала обидит человека, а потом сам терзается. Но то, что случилось сегодня!.. Такого не должно было быть. Даже Хайдар, он ведь дуется на деда, и то возмутился, напал на отца. И потом пошел помогать старику, когда услышал, что тот переезжает.
Алия тоже побежала к дяде, плакала, упрашивала: «Подождите, одумайтесь. В гневе, сами знаете, что только не слетит с языка. Потерпите до возвращения Атакузы-ака!» Но Нормурад-ата не захотел ждать, твердо стоял на своем. Все в той же полосатой пижаме-мешке, в старых шлепанцах таскал вещи, устраивался в машине. Алия боялась, как бы старик в сердцах не прогнал Хайдара. Но нет, обошлось, даже рад был его помощи.
В полдень, когда позвонила мужу, Алия по голосу поняла, насколько ему тяжело. Но по-настоящему почувствовала всю силу его страданий, когда он вернулся из степи.
Во двор Атакузы вошел пошатываясь — и сразу к колодцу. Припал к ведру. И, будто убегая от неприятных новостей, заспешил обратно на улицу. Только бросил на ходу: «Не возись, побыстрее!» За один день весь почернел. Стал похож на обуглившееся дерево. До самого районного центра не проронил ни звука. Гнал и гнал машину — страшно было взглянуть на спидометр.
И вот он опять гонит «Волгу», словно нарочно кидает ее в ямы, в колдобины, скачет по ухабам. Сюда мчались хоть днем, посветлее. А теперь, в сумерках, и не разглядишь, как мелькают дорожные знаки. Только подкидывает на рытвинах и буграх. Атакузы не замечал ничего. Встречные машины включали, выключали свет, а он, будто их вовсе не было, гнал, не уступая дороги, вел прямо в лоб и так стремительно, будто только и желал одного — на безумной скорости разбиться!
Нет, Алию пугала не катастрофа, которая могла произойти в любой момент. Нет! Она украдкой глядела на суровое чугунно-черное лицо мужа, на ходившие ходуном желваки, а слезы так и жгли, туманили глаза...
Что за времена пошли!.. Родные дядя и племянник не могут понять друг друга. А другие?.." Неужели никто так и не поймет? Так и не узнают, что творится в душе Атакузы. Но как же он казнит сейчас себя, как казнит!
Алия вовсе не выгораживает мужа. Он слишком занесся — это да. Особенно в последние два года. Она сама замечала. Все чаще бывает крут и несправедлив — это верно. Но верно и то, что не такой уж он злодей, как думают некоторые. И сейчас за что ни возьмется — все только для людей. Доброе не так бросается в глаза, как дурное. Но Алия никого не винит. Захвалили его сверх меры — вот что. У тех, кто хвалит, свой расчет, раис ведь тоже может кое-кому оказаться полезным. Но она... Она — жена, и именно она прежде всего виновата. Недоглядела, не спохватилась вовремя, тревогу не забила. Ведь как-никак тоже — учительница, с высшим образованием, и начинала с ним вместе. Поддалась, подстроилась под него...
В уши Алии ударил дикий рев, похожий на зов взбесившегося в пустыне верблюда. Ревело что-то огромное. Ослепляя двумя ярчайшими глазами, надрывно гудя, оно шло прямо на них. Атакузы и не подумал свернуть в сторону. Летел вперед — сейчас будет удар...
Алия отчаянно кинулась на руль. Атакузы очнулся, резко крутанул баранку. «Волга» как неслась на всех своих ста с лишним километрах в час, так и прыгнула на той скорости в темноту. Несколько раз подскочив, словно стреноженный конь, перелетев через ямы и арыки, замерла, скособочившись, на склоне невысокого пригорка. Атакузы рывком открыл дверцу, вышел из машины.
Алия долго еще сидела. Никак не могла прийти в себя. Незаметно поплевала по сторонам, как самая простая кишлачная женщина, и тоже вышла.
Ревущий «МАЗ» давно проехал. Все кругом потонуло во тьме. Только далеко, там, откуда они ехали, светились огни — словно бусинки, нанизанные на ниточку. Там остался город.
Атакузы курил, навалившись на капот машины. В частых вспышках папиросы возникал короткий треугольник усов и кончик чуть загнутого орлиного носа с нервно вздрагивающими ноздрями.
Алия бесшумно подошла к мужу. Атакузы ласково положил руку на ее плечо. Сказал:
— И тебя я замучил, бедняжка.
— Больше всего себя...
Атакузы погладил плечи жены: осторожно, нежно, будто просил прощения.
— Я хотел бы... я готов на колени встать перед стариком. Только знаю — не простит он теперь...
Алия схватила тяжелую мозолистую лапищу мужа. Глотая сбегавшие на губы соленые капли, сказала:
— Простит! Вы не знаете его, простит.
— Сужу по себе, я бы на его месте — ни за что...
— Не знаете его,— повторила Алия.— Он не такой, он не держит обиды!
Атакузы помолчал, потом заговорил задумчиво, будто сам с собой:
— Что-то я и в самом деле загордился. Слава и почет, видно, и впрямь сбили с пути, закружили голову...— Словно обессиленный горем или болезнью, тяжело опустился около машины, растянулся на иссохших кустах полыни.
Алия села рядом, положила голову мужа на колени, прижала к груди.
— Милый мой! Бросайте вы эту каторгу! Ведь говорили же сами недавно: и без этого председательства проживем!..
— Бросать? Оставить, не достроив то, что начато? Пустить по ветру четверть века жизни? Нет, не могу, родная, невозможно. Мне одно надо: работать не мешали бы. Не понимают, не хотят понять.
«Опять заладил свое!»
— Я не знаю, как насчет работы... Но с людьми—нельзя так. С Наимджаном, с его женой как поступили... Родной, так же нельзя! И секретарь — я говорю про Шукурова,— не желает он вам плохого. По глазам вижу — хочет добра вам.
— Ты так думаешь?..— Атакузы замолчал.— Может быть...— Проговорил задумчиво: — Запутался я...
Опять набежали слезы. Алия нагнулась к мужу, стала целовать его в щеки, в висок, в лоб...
Атакузы закрыл глаза. Лежал тихо, чуть слышно дыша, будто даже своим дыханием боялся спугнуть эту минуту. Поддался ласке — большой ребенок — истосковался по любви!
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
1
— Вставай, сынок, тебя отец спрашивает...
Хайдар раскинулся на широком сури в излюбленном своем уголке сада под старой тутой. Он спал мертвым сном.
Солнце уже взошло, но сад все еще оставался в густой тени, лишь верхушки пирамидальных тополей вдоль ограды — садовых стражей — купались в первых розовых лучах.
— Вставай, говорю, отец зовет,— достиг наконец сознания голос матери.
Хайдар нехотя поднялся. Вчера весь день помогал дяде, домой пришел в полночь. Потом долго лежал, смотрел на звезды — все не мог заснуть, тревожили разные думы.
Вообще был странный день. Нелепая ссора отца с дедом. Директор школы без разговора выделил старику комнату из «хозяйственных помещений». Потом, как узнал, что домла собирается подарить школе свою библиотеку, добавил еще одну. А дальше начались совсем уж странные вещи: сбежались и знакомые и незнакомые. Перетаскивали коробки с книгами, вещи, помогали грузить, путались под ногами. Соседи несли чай, разную еду. Словом, получился самый настоящий хашар — каждый хотел помочь, внести свою дань. И Латофат с подругами помогала, укладывала книги. А вечером принесли целое блюдо плова.
Конечно, разве плохо, что люди так заботятся о домле? Оказалось, многие относятся к нему с уважением и любовью. Хайдара беспокоило другое. Он заметил среди тех, кто пришел на незваный хашар, Кудрат-ходжу и еще нескольких человек из тех, кто любит мутить воду. Шакалы! Им только бросить кость — поднимут вой на весь свет. У Хайдара как бы открылись глаза: неожиданное и всеобщее сочувствие к домле, старания людей поднять его дух — в этом чувствовалось открытое и тоже всеобщее недовольство. Кем?.. Хайдар не сразу решил ответить себе. Тяжело было признать: люди недовольны его отцом, раисом Атакузы! Лежал долго с открытыми глазами, смотрел на звезды и думал, пока не одолел сон. А теперь отец зовет — о чем будет говорить?
Атакузы, заложив руки за спину, медленно вышагивал по коридорчику из виноградных лоз от айвана к летней кухне. У колодца на большом круглом столе стояло глиняное блюдо, на нем гора лепешек. Две касы сметаны были непочаты, не тронут и виноград на подносе. Видно, хозяину было не до еды.
— Садись! — продолжая расхаживать вперед и назад, Атакузы исподтишка взглянул на сына. Глаза раиса ввалились, черные щеки запали, движения были замедленные, вялые.— Ну что, рад старик переезду?
— Удивительные вещи спрашиваете, отец,— сказал Хайдар.— С чего ему радоваться?
Уголок рта Атакузы насмешливо скривился.
— Вижу, и ты перешел в стан деда?
Хайдар готов был съязвить в ответ, но его остановило незнакомое жалкое выражение ввалившихся глаз отца. Ответил сдержанно:
— Ни в чей стан я не перешел, и дело не в этом...
— А в чем же?
— Если говорить честно, вы были не правы... Атакузы с удивлением взглянул на сына:
— А дядя? Он, значит, по-твоему, прав? Я делаю для него все, забочусь как о родном отце, принимаю на свою голову все камни, а он... Не будем говорить о благодарности, но подставлять ногу!..— Атакузы закрыл глаза, помолчал. Потом сказал изменившимся голосом: — Ладно, не будем больше об этом. Я позвал тебя по другому делу. Что я хотел сказать?.. Да! Приехал твой учитель.
— Кто?
— Руководитель твой. Вахид Мирабидов! Гостит сейчас у зятя. Вчера мы виделись. О тебе говорил, о твоей работе. Обнадеживает. Уверяет, что все будет в порядке.
— Да ладно уж!..
— Что-о? — Атакузы остановился перед сыном, испытующе посмотрел в глаза.
— Ничего особенного, я что-то остыл к той работе...
— Остыл или нет, но диплом получить надо,— тон отца не допускал возражений.— В жизни еще пригодится! Словом, мы должны принять его у себя в доме, на высоте...— Атакузы почему-то замялся, почесал за ухом.— Да, вот еще что. Вчера твой учитель просил об одном деле. У него есть, говорит, какая-то книга о сибирских реках.
— Ну?..
— Так вот, значит, такое дело... Он сказал, желательно бы по этой самой книге... провести... совещание, что ли. Среди целинников. Хорошо бы, говорит, чтобы выдвинули ее на соискание премии...
— Какой премии?
— Не знаю. Говорит, есть какая-то премия для ученых. Имени Беруни, так, что ли?
Хайдар не поверил своим ушам, переспросил:
— И он сам сказал вам об этом?
— Да, конечно, сам. Как бы нам это дело провернуть? Хайдар, наверно впервые в жизни, с удивлением посмотрел на отца:
неужели он всерьез? Его отец, умный, все понимающий,— и говорит такие вещи, берется за дело, которое ему совсем не к лицу да и не под силу!
— Не представляю, дада. Никогда не сталкивался с подобными вещами.
— Гм... А дядя, наверно, знает, как все это делается? Хайдар громко расхохотался:
— Не хватало только вашего дядю просить, чтобы выступил с докладом об этой книге перед целинниками!
Что было на уме у отца — непонятно. Видно, наконец понял, какую чушь городит. Умолк, лишь рукой махнул.
Хайдар в раздумье побрел в конец сада к арыку, зачерпнул в пригоршню ледяной воды, плеснут в лицо — раз, другой. Еще тяжелее, чем ночью, давили думы. Прилег на сури.
Большой сад, засеянный между яблонями клевером, уже прогрелся в лучах солнца. Лишь раскидистое старое дерево туты — громадный шатер — уберегало уголок сада от зноя.
Хайдар лежал в тени этого зеленого шатра и вспоминал. Когда же эти гнетущие думы привязались к нему?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
— Все-таки повезло мне, поймал тебя!
— А что случилось?— Атакузы вспомнилось письмо о Минг булаке, написанное рукою дяди. На душе стало муторно.
— Есть о чем поговорить!
— Хорошо. Но лучше отложим до другого раза. Сейчас тороплюсь в степь...
— Степь твоя никуда не убежит!— неприязненный холодок в голосе старика стегнул будто плетью Атакузы.
— И ваш разговор, думаю, тоже никуда не сбежит.
— Стой!— приказал вдруг домла.— У меня сейчас сидит Уразкул! «Ах, вот как—Уразкул! Понятно».
— Дядя! Я знаю, зачем он пришел. Но не сейчас, я...
По голому черепу домлы начала медленно разливаться краснота, будто от пролитых красных чернил.
— Ох, дорогой мой, дорогой! Знаешь, значит. Так зачем же понадобилось тебе втягивать меня в это... дело?
— В какое такое дело?
— Еще спрашивает — какое? Может, это я просил, чтобы ты отобрал у людей дом и отдал мне?
Атакузы так и застыл на месте. Вот она, человеческая неблагодарность! Перевез к себе, думал обласкать на старости лет... И что же! Чем платит за добро родной дядя? Мало Атакузы неприятностей от начальства. Да разве он не знает своего дядю?! Всегда был такой. Одной ногой в могиле, а все бьет себя в грудь: «Вот я какой честный, бескорыстный, благородный!» И письмо про Минг булак то же самое — надо продемонстрировать принципиальность: смотрите, не щажу даже своего племянника! Да знал ли этот человек хоть когда-нибудь, что такое пощада, милосердие?
— Так!.. Вы меня не просили, чтобы я освободил этот дом для вас? Не просили? А почему живете в этом доме? Почему не освободили его?
Большой, похожий на бугристый огурец нос домлы угрожающе уставился на раиса.
— Я и не собираюсь жить в этом доме!
— Не собираетесь? Так поскорее освободите его!
— Освобожу, но я хотел поговорить...
— Сегодня же и выезжайте!— отчеканил Атакузы, не слушая. Из кухни выбежала Алия. Босиком, на ходу ловя сползший с головы платок, бросилась к мужу:
— Опомнитесь, Атакузы-ака! Опомнитесь! Багрово-красная голова домлы тряслась. Он с болью сказал:
— Ах, глупец, глупец! Совсем, потерял голову, раис.
— Благодарю покорно! Будь проклят тот, кто делает добро! Сегодня же оставьте этот дом, этот кишлак!
В саду градом посыпались яблоки, из-за деревьев выскочил Хайдар — в майке и трусах.
— Отец!— схватил Атакузы за руку.— Одумайтесь, отец!
— Хорошо, я покину...— Увидев Хайдара, старик сразу как-то сник.— Дом я покину, но кишлак... Возомнил себя хозяином кишлака, глупец!
— Вот, вот, все глупцы, все невежды, один лишь на свете мудрец — вы!
Хайдар подошел сзади, крепко обнял отца, оттащил от домлы:
— Да опомнитесь же наконец!
Атакузы вырвался из сильных рук сына. Не помня себя, закричал:
— Только вы, вы мудрец!..— и вдруг замер с полуоткрытым ртом. Старик, странно шаркая ногой, спотыкаясь, поплелся к себе —
сгорбленный, жалкий. Атакузы опустил голову, сделал было шаг вслед дяде, остановился, махнул рукой и быстро пошел к воротам.
Шофера Атакузы отпустил, сам сел за руль и помчался в степь. У последних домов кишлака повернул обратно. Вспомнил: надо съездить в трест к газовикам — что-то застопорилось с газопроводом. С полдороги опять повернул назад, сообразил: пожалуй, сгоряча набьет там кувшинов.
В полдень лежал в штабе один, уставившись в потолок. Зазвонил телефон, потянулся, не вставая снял трубку.
— Дядя... дядя переезжает...— услышал взволнованный голос Алии.
— Куда?— спросил устало, безразлично.
— В школу. Комнату ему там будто бы дали.— Алия всхлипнула.
— Ну и прекрасно!— Атакузы бросил трубку на рычаг. Минуты через три телефон опять задребезжал. Снова Алия! 4— Что тебе еще?
— Звонили от Шукурова. У них гости из Ташкента. Домла Мирабидов с супругой. Просят вас приехать!
— Да?— Атакузы вскочил на ноги, захлебываясь, будто получил счастливую весть, сказал:— Тогда и ты готовься! Переоденься! Я сейчас буду. Поедем вместе!..
* * *
...Атакузы сидел, грудью навалившись на спинку стула. Но вот он встрепенулся, встал, грузными, твердыми шагами пошел к хаузу, подставил голову под струю фонтана. Обмыл лицо, похлопал мокрыми ладонями по шее. Вытерся — Махбуба подала полотенце. Теперь он был совсем трезв, будто и не пил вовсе.
— Простите, Абрар Шукурович. Обрадовался неожиданной встрече с Вахидом Мирабидовичем и позволил себе лишнее...
— Нет-нет,— заерзал, заюлил Вахид Мирабидов,— все хорошо... Атакузы оставил без внимания эту суету, смотрел только на мрачного Шукурова.
— Если разрешите, мы поедем, Абрар Шукурович. Подбежала, покачивая плечами, Махбуба:
— Что вы, Атакузы-ака! Сейчас подам плов!
— Спасибо за все. А ну, ханум!..
— Я готова...— Алия, словно прося извинения, застенчиво улыбнулась.
Абрар Шукурович остановил поднявшегося тестя:
— Не беспокойтесь. Я сам провожу гостей. У ворот он отвел Атакузы в сторону:
— Куда переехал домла?..
— В школу. Дом, как вы и приказали, вернули этой самой Надира-хон. Мужа восстановили на прежней работе. Я извинился перед ним. Надеюсь, сделал все?
— И страдаете от гордости? Самолюбие пострадало?
— Дело не в самолюбии. Я, кажется, устал.— Агакузы стоял, печально опустив голову, непривычно тихий.— Устал, Абрар Шукурович. Хочешь сделать что-то хорошее — мешают, не дают развернуться.
— Это вам-то не дают развернуться?
— Я сделал все, что вы приказали,— уклонился от ответа Атакузы.— Можете проверить...
— Я приеду к вам. Поговорим.
— Понятно,— усмехнулся Атакузы.
Алия хотела бы уговорить мужа, чтобы не садился за руль, но знала — бесполезно. В такие минуты Атакузы никогда не отступает от своего. Собственно говоря, Алия вовсе и не боялась, что может произойти несчастье, даже не думала об этом. Всем сердцем чувствовала, как страдает муж.
Алия знала его натуру: сначала обидит человека, а потом сам терзается. Но то, что случилось сегодня!.. Такого не должно было быть. Даже Хайдар, он ведь дуется на деда, и то возмутился, напал на отца. И потом пошел помогать старику, когда услышал, что тот переезжает.
Алия тоже побежала к дяде, плакала, упрашивала: «Подождите, одумайтесь. В гневе, сами знаете, что только не слетит с языка. Потерпите до возвращения Атакузы-ака!» Но Нормурад-ата не захотел ждать, твердо стоял на своем. Все в той же полосатой пижаме-мешке, в старых шлепанцах таскал вещи, устраивался в машине. Алия боялась, как бы старик в сердцах не прогнал Хайдара. Но нет, обошлось, даже рад был его помощи.
В полдень, когда позвонила мужу, Алия по голосу поняла, насколько ему тяжело. Но по-настоящему почувствовала всю силу его страданий, когда он вернулся из степи.
Во двор Атакузы вошел пошатываясь — и сразу к колодцу. Припал к ведру. И, будто убегая от неприятных новостей, заспешил обратно на улицу. Только бросил на ходу: «Не возись, побыстрее!» За один день весь почернел. Стал похож на обуглившееся дерево. До самого районного центра не проронил ни звука. Гнал и гнал машину — страшно было взглянуть на спидометр.
И вот он опять гонит «Волгу», словно нарочно кидает ее в ямы, в колдобины, скачет по ухабам. Сюда мчались хоть днем, посветлее. А теперь, в сумерках, и не разглядишь, как мелькают дорожные знаки. Только подкидывает на рытвинах и буграх. Атакузы не замечал ничего. Встречные машины включали, выключали свет, а он, будто их вовсе не было, гнал, не уступая дороги, вел прямо в лоб и так стремительно, будто только и желал одного — на безумной скорости разбиться!
Нет, Алию пугала не катастрофа, которая могла произойти в любой момент. Нет! Она украдкой глядела на суровое чугунно-черное лицо мужа, на ходившие ходуном желваки, а слезы так и жгли, туманили глаза...
Что за времена пошли!.. Родные дядя и племянник не могут понять друг друга. А другие?.." Неужели никто так и не поймет? Так и не узнают, что творится в душе Атакузы. Но как же он казнит сейчас себя, как казнит!
Алия вовсе не выгораживает мужа. Он слишком занесся — это да. Особенно в последние два года. Она сама замечала. Все чаще бывает крут и несправедлив — это верно. Но верно и то, что не такой уж он злодей, как думают некоторые. И сейчас за что ни возьмется — все только для людей. Доброе не так бросается в глаза, как дурное. Но Алия никого не винит. Захвалили его сверх меры — вот что. У тех, кто хвалит, свой расчет, раис ведь тоже может кое-кому оказаться полезным. Но она... Она — жена, и именно она прежде всего виновата. Недоглядела, не спохватилась вовремя, тревогу не забила. Ведь как-никак тоже — учительница, с высшим образованием, и начинала с ним вместе. Поддалась, подстроилась под него...
В уши Алии ударил дикий рев, похожий на зов взбесившегося в пустыне верблюда. Ревело что-то огромное. Ослепляя двумя ярчайшими глазами, надрывно гудя, оно шло прямо на них. Атакузы и не подумал свернуть в сторону. Летел вперед — сейчас будет удар...
Алия отчаянно кинулась на руль. Атакузы очнулся, резко крутанул баранку. «Волга» как неслась на всех своих ста с лишним километрах в час, так и прыгнула на той скорости в темноту. Несколько раз подскочив, словно стреноженный конь, перелетев через ямы и арыки, замерла, скособочившись, на склоне невысокого пригорка. Атакузы рывком открыл дверцу, вышел из машины.
Алия долго еще сидела. Никак не могла прийти в себя. Незаметно поплевала по сторонам, как самая простая кишлачная женщина, и тоже вышла.
Ревущий «МАЗ» давно проехал. Все кругом потонуло во тьме. Только далеко, там, откуда они ехали, светились огни — словно бусинки, нанизанные на ниточку. Там остался город.
Атакузы курил, навалившись на капот машины. В частых вспышках папиросы возникал короткий треугольник усов и кончик чуть загнутого орлиного носа с нервно вздрагивающими ноздрями.
Алия бесшумно подошла к мужу. Атакузы ласково положил руку на ее плечо. Сказал:
— И тебя я замучил, бедняжка.
— Больше всего себя...
Атакузы погладил плечи жены: осторожно, нежно, будто просил прощения.
— Я хотел бы... я готов на колени встать перед стариком. Только знаю — не простит он теперь...
Алия схватила тяжелую мозолистую лапищу мужа. Глотая сбегавшие на губы соленые капли, сказала:
— Простит! Вы не знаете его, простит.
— Сужу по себе, я бы на его месте — ни за что...
— Не знаете его,— повторила Алия.— Он не такой, он не держит обиды!
Атакузы помолчал, потом заговорил задумчиво, будто сам с собой:
— Что-то я и в самом деле загордился. Слава и почет, видно, и впрямь сбили с пути, закружили голову...— Словно обессиленный горем или болезнью, тяжело опустился около машины, растянулся на иссохших кустах полыни.
Алия села рядом, положила голову мужа на колени, прижала к груди.
— Милый мой! Бросайте вы эту каторгу! Ведь говорили же сами недавно: и без этого председательства проживем!..
— Бросать? Оставить, не достроив то, что начато? Пустить по ветру четверть века жизни? Нет, не могу, родная, невозможно. Мне одно надо: работать не мешали бы. Не понимают, не хотят понять.
«Опять заладил свое!»
— Я не знаю, как насчет работы... Но с людьми—нельзя так. С Наимджаном, с его женой как поступили... Родной, так же нельзя! И секретарь — я говорю про Шукурова,— не желает он вам плохого. По глазам вижу — хочет добра вам.
— Ты так думаешь?..— Атакузы замолчал.— Может быть...— Проговорил задумчиво: — Запутался я...
Опять набежали слезы. Алия нагнулась к мужу, стала целовать его в щеки, в висок, в лоб...
Атакузы закрыл глаза. Лежал тихо, чуть слышно дыша, будто даже своим дыханием боялся спугнуть эту минуту. Поддался ласке — большой ребенок — истосковался по любви!
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
1
— Вставай, сынок, тебя отец спрашивает...
Хайдар раскинулся на широком сури в излюбленном своем уголке сада под старой тутой. Он спал мертвым сном.
Солнце уже взошло, но сад все еще оставался в густой тени, лишь верхушки пирамидальных тополей вдоль ограды — садовых стражей — купались в первых розовых лучах.
— Вставай, говорю, отец зовет,— достиг наконец сознания голос матери.
Хайдар нехотя поднялся. Вчера весь день помогал дяде, домой пришел в полночь. Потом долго лежал, смотрел на звезды — все не мог заснуть, тревожили разные думы.
Вообще был странный день. Нелепая ссора отца с дедом. Директор школы без разговора выделил старику комнату из «хозяйственных помещений». Потом, как узнал, что домла собирается подарить школе свою библиотеку, добавил еще одну. А дальше начались совсем уж странные вещи: сбежались и знакомые и незнакомые. Перетаскивали коробки с книгами, вещи, помогали грузить, путались под ногами. Соседи несли чай, разную еду. Словом, получился самый настоящий хашар — каждый хотел помочь, внести свою дань. И Латофат с подругами помогала, укладывала книги. А вечером принесли целое блюдо плова.
Конечно, разве плохо, что люди так заботятся о домле? Оказалось, многие относятся к нему с уважением и любовью. Хайдара беспокоило другое. Он заметил среди тех, кто пришел на незваный хашар, Кудрат-ходжу и еще нескольких человек из тех, кто любит мутить воду. Шакалы! Им только бросить кость — поднимут вой на весь свет. У Хайдара как бы открылись глаза: неожиданное и всеобщее сочувствие к домле, старания людей поднять его дух — в этом чувствовалось открытое и тоже всеобщее недовольство. Кем?.. Хайдар не сразу решил ответить себе. Тяжело было признать: люди недовольны его отцом, раисом Атакузы! Лежал долго с открытыми глазами, смотрел на звезды и думал, пока не одолел сон. А теперь отец зовет — о чем будет говорить?
Атакузы, заложив руки за спину, медленно вышагивал по коридорчику из виноградных лоз от айвана к летней кухне. У колодца на большом круглом столе стояло глиняное блюдо, на нем гора лепешек. Две касы сметаны были непочаты, не тронут и виноград на подносе. Видно, хозяину было не до еды.
— Садись! — продолжая расхаживать вперед и назад, Атакузы исподтишка взглянул на сына. Глаза раиса ввалились, черные щеки запали, движения были замедленные, вялые.— Ну что, рад старик переезду?
— Удивительные вещи спрашиваете, отец,— сказал Хайдар.— С чего ему радоваться?
Уголок рта Атакузы насмешливо скривился.
— Вижу, и ты перешел в стан деда?
Хайдар готов был съязвить в ответ, но его остановило незнакомое жалкое выражение ввалившихся глаз отца. Ответил сдержанно:
— Ни в чей стан я не перешел, и дело не в этом...
— А в чем же?
— Если говорить честно, вы были не правы... Атакузы с удивлением взглянул на сына:
— А дядя? Он, значит, по-твоему, прав? Я делаю для него все, забочусь как о родном отце, принимаю на свою голову все камни, а он... Не будем говорить о благодарности, но подставлять ногу!..— Атакузы закрыл глаза, помолчал. Потом сказал изменившимся голосом: — Ладно, не будем больше об этом. Я позвал тебя по другому делу. Что я хотел сказать?.. Да! Приехал твой учитель.
— Кто?
— Руководитель твой. Вахид Мирабидов! Гостит сейчас у зятя. Вчера мы виделись. О тебе говорил, о твоей работе. Обнадеживает. Уверяет, что все будет в порядке.
— Да ладно уж!..
— Что-о? — Атакузы остановился перед сыном, испытующе посмотрел в глаза.
— Ничего особенного, я что-то остыл к той работе...
— Остыл или нет, но диплом получить надо,— тон отца не допускал возражений.— В жизни еще пригодится! Словом, мы должны принять его у себя в доме, на высоте...— Атакузы почему-то замялся, почесал за ухом.— Да, вот еще что. Вчера твой учитель просил об одном деле. У него есть, говорит, какая-то книга о сибирских реках.
— Ну?..
— Так вот, значит, такое дело... Он сказал, желательно бы по этой самой книге... провести... совещание, что ли. Среди целинников. Хорошо бы, говорит, чтобы выдвинули ее на соискание премии...
— Какой премии?
— Не знаю. Говорит, есть какая-то премия для ученых. Имени Беруни, так, что ли?
Хайдар не поверил своим ушам, переспросил:
— И он сам сказал вам об этом?
— Да, конечно, сам. Как бы нам это дело провернуть? Хайдар, наверно впервые в жизни, с удивлением посмотрел на отца:
неужели он всерьез? Его отец, умный, все понимающий,— и говорит такие вещи, берется за дело, которое ему совсем не к лицу да и не под силу!
— Не представляю, дада. Никогда не сталкивался с подобными вещами.
— Гм... А дядя, наверно, знает, как все это делается? Хайдар громко расхохотался:
— Не хватало только вашего дядю просить, чтобы выступил с докладом об этой книге перед целинниками!
Что было на уме у отца — непонятно. Видно, наконец понял, какую чушь городит. Умолк, лишь рукой махнул.
Хайдар в раздумье побрел в конец сада к арыку, зачерпнул в пригоршню ледяной воды, плеснут в лицо — раз, другой. Еще тяжелее, чем ночью, давили думы. Прилег на сури.
Большой сад, засеянный между яблонями клевером, уже прогрелся в лучах солнца. Лишь раскидистое старое дерево туты — громадный шатер — уберегало уголок сада от зноя.
Хайдар лежал в тени этого зеленого шатра и вспоминал. Когда же эти гнетущие думы привязались к нему?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34