Поговорил, пошутил, вспомнил про то, про се — и вдруг назначил заведующей клубом!
В прошлом году Кадырджан «нашел общий язык» с дочкой Атакузы Тахирой. Тогда раис поручил Фазилат еще и библиотеку, прибавил зарплату, и довольно заметно.
Месяца два назад Атакузы снова вызвал ее к себе. Опять начал с шуток, назвал «кудагай» — сватьей, а потом, посмеиваясь в усы, взял быка за рога:
— Ну так как же, кудагай! Играем свадьбу?
— Как хотите...
— Будь по-моему, так сегодня бы! — Атакузы упер руки в бока, по-ястребиному сверкнул взглядом.— Вот и Тахира закончила ученье, ожидаем на днях. Ну, а как наша ненаглядная невестка? Получила диплом? Когда приедет?..
Фазилат робко отвела глаза. Неделю назад пришло письмо от дочери. Ни слова о свадьбе, пишет, что преподаватели советуют ей идти в аспирантуру.
— Ну? — не отставал Атакузы.
— Не знаю, когда приедет. Хочет дальше учиться.
— Ах вот оно как! — Атакузы молча прошелся по кабинету, покашлял.— Вот что скажу, кудагай,— заговорил глухо и веско.— Вы знаете, сын мой Хайдар на днях защитил диссертацию. Станет кандидатом наук. И все-таки я хочу перетянуть его сюда. В степи начинаем большие дела. Да и в самом кишлаке, слышали, наверно, за рощей Минг булак возводим большой животноводческий комплекс. Так что и у нас есть где развернуться. Все это я собираюсь сказать и Хайдару, и Кадырджану! Пусть поработают год-два на этих стройках! А там глядишь — один уже директор комбината, другой — главный инженер! — Атакузы оскалил белые, крепкие зубы и тут же убрал улыбку.— Не в высоких должностях, конечно, дело. Хочу, чтобы поварились в большом котле! Так вот, напишите дочери: учеба не убежит. Пусть приезжает, поработает у нас год-другой. Через год, даю слово, моя невестка, ваша дочь, станет директором школы.
Фазилат робко подняла глаза. Нет, Атакузы не смеялся. Он стоял у окна — руки скрещены на груди. Он не шутит, давно уже взвесил каждое сказанное сейчас слово — это ясно отпечатано на его жестком, темно-смуглом лице.
— Что же я могу сказать...
— Зачем говорить? Напишите ей, и все! Да что с вами? Нелюдимая какая-то сегодня, хмурая! Улыбнитесь же, кудагай моя! Вот так! — Атакузы приветливо попрощался с Фазилат, в дверях задержал: — Да, забыл... Придется пригласить на той и этого... как его... Бурибаева.
Фазилат сжалась, будто охватило ее сквозняком. — Я не знаю. Так ли уж это надо? — Есть, есть такая необходимость. И большая.
— Да и дочь моя, Латофат, сторонится отца...
— Надо ей объяснить.— Атакузы заговорил чуть мягче: —- Сказать по правде, и мне не очень по душе этот человек. Но жизнь сложнее, чем мы с вами думаем, кудалай.
В тот же день Фазилат написала дочери. И вот Латофат уже здесь. Но не одна — приехала с преподавателем из их института и с двумя подругами. Будут ставить какие-то опыты. Изменилась, совсем не прежняя Латофат. Все больше молчит, видно, не хочет раскрыть матери своего сердца. И Фазилат тоже не начинает разговора, боится—а вдруг с нею что стряслось? А как посмотрит на ее нынешнее положение Атакузы? Стоит лишь подумать об этом — Фазилат так и холодеет вся.
Кто-то стукнул калиткой. Наверно, Хайдар. Потом послышались четкие шаги. Дверь распахнулась, в комнату вошел Кадырджан.
2
— Подняли Латофат?
— Сынок...— взмолилась мать.
— Разбудите! Я же сказал, сам с ней поговорю. Отец! Вылитый Джамал Бурибаев!
Заныло сердце у Фазилат, встала с места, и в этот момент дверь распахнулась. Латофат вышла сама — в длинном цветастом халате, ноги сунула в легкие тапочки, высокая прическа, похожая на гнездо, распустилась, и волосы, мягкие, волнистые, упали на грудь.
Быстрым движением руки отбросила легкую прядь со лба, недоуменно глянула на мать, на брата:
— Не спит^? Что случилось?
Кадырджан сложил руки на груди — совсем как его будущий тесть.
— У нас — ничего, а вот тебя хотим спросить. Садись. Латофат послушно присела подле матери.
— Что с тобой происходит? Что это за штучки?
— Какие штучки? — Латофат широко открытыми глазами посмотрела на мать.
— Брось прикидываться овечкой! Зачем приволокла с собой этого юродивого дервиша?
— Не смейте так говорить! — вспыхнула Латофат.— Он приехал сюда работать. Ставить опыты! Если вашему другу это не нравится, что ж, мы можем выбрать другой колхоз!
— Нет уж! Если так вам приспичило — работайте здесь, хоть на виду у нас будете!
— Это слова вашего друга?
— Да, так говорил Хайдар — твой жених! Он хочет знать — будет свадьба или нет?
Латофат отвела взгляд от холодновато-зеленых глаз Кадырджана. Куталась в халат, рука ее дрожала.
Накануне, чуть свет, она получила записку от Тахиры. Подруга просила ее прийти немедля, сейчас же, к арыку под старым тутовым деревом. «По очень важному делу»,— писала она. Латофат давно здесь не была. Увидела старую, знакомую шелковицу, даже ветку узнала, с которой пять лет назад сорвалась, собирая ягоды, и в груди что-то всколыхнулось, потеплело. На миг показалось — не тогда, давно, а сейчас, сию минуту, все случилось, вот-вот с сури под деревом вскочит Хайдар, и она, босая, легкая, кинется бежать по росистому клеверу, унося на шее, на лице ожоги от его горячих поцелуев...
Подруга ждала у арыка. Что же это с веселой, беспечной Тахи-рой? Сидит вся сникшая, перекинув через плечо мохнатое полотенце. Притянула Латофат к себе, усадила рядом, горько зарыдала. Сквозь слезы, всхлипывая, призналась: беременна, ох, если дойдет до отца, плохо ей будет. Просила, умоляла Латофат не тянуть, не откладывать свадьбу.
Очень некстати для Латофат было это признание. Можно сказать, вся ее жизнь поставлена в зависимость от опрометчивого поступка подруги. Но Тахира так горько, так искренне плакала. Жалко стало. Вот и в день защиты Хайдара Латофат так же размякла. Увидела, как он вдруг растерялся, сник, и что-то дрогнуло в душе. Потянулась к нему. Несколько дней были вместе, пыталась поддержать... И Тахиру, конечно, успокоила, что все будет хорошо. А на душе было совсем, совсем не хорошо...
Обратно Латофат пошла вдоль арыка, боялась: не нарваться бы ненароком на будущего свекра. И, выходя из сада, лицом к лицу столкнулась с Хайдаром.
Он, видно, шел с веселого сборища — опух, оброс щетиной. Заметно пошатывался. Латофат попыталась ускользнуть в сторону, но Хайдар решительно загородил дорогу, зло прищурил красные, отекшие глаза:
— Настояла-таки на своем, привезла этого... дервиша! Латофат невольно отступила назад.
— Вы же сами согласились...
— Согласился — это верно. Лучше уж здесь, на глазах, если без него не можешь. Пойдут теперь разговоры в кишлаке...
— И вы так боитесь сплетен?
— Не боюсь. Но не хочу, не желаю! — крикнул Хайдар.— Не хочу, чтобы ты расхаживала здесь с ним! Не хочу, чтобы люди видели вас вместе! Поняла ты меня?
— Нет, не поняла! И никогда не пойму! — Латофат перепрыгнула через арык и побежала по саду...
Нерадостные воспоминания. Кадырджан будто читал ее мысли — шевелил кулаками в карманах брюк.
— Молчишь? Не понимаю тебя! Сама ведь льнула к нему! Что же теперь отворачиваешься? Джигит как джигит! Кандидат наук! Умница! Чего тебе еще надо?..
Латофат молчала. Сидела, закрыв руками лицо.
— И обговорено уже все. И мать, и отец наш...
— «Отец»! Как можете вы называть этого человека отцом! После всего... после того, что сделал он с вашей матерью!
— Не к чему ворошить прошлое. Известно, прошлому прощение.
— А я не прощу! Я никогда не забуду слез матери! Кадырджан неуверенно пробормотал:
— Что ж... в жизни всякое случается.
— Всякое? — Латофат вытянулась в струну.— Не сваливайте на жизнь, он, этот человек, нужен вам, нужен!
— Хватит! — Кадырджан так и вытаращился.— Уж очень умничать стала! На словах гладко получается, а жизнь — другое дело. О матери печешься, а что с ней будет, если откажешься от Хайдара! Об этом ты подумала? Тебе известно, кто такой Атакузы-ака? Представляешь себе хоть, с кем имеешь дело?
— Да, он всемогущ и способен на все! И ваш друг Хайдар тоже в отца пошел. Уверен, что может силой сломить меня.
— И сломит! Так что лучше одумайся. Или всех нас хочешь под удар?.. Если наплевать на меня, подумай хоть о матери!
— Не вмешивай меня, оставь! — Фазилат ударила кулачками, запричитала: — Уж лучше бы мне умереть! Чтобы из-за меня стала несчастной доченька моя!..
— Кончайте, мама! — от крика Кадырджана задрожала посуда в нишах стены.— Это же той, не похороны. Все — одни глупости Латофат! Где она еще найдет такого парня, как Хайдар!..
— Ладно! — Латофат с неожиданной решимостью поднялась.— Можете передать своему приятелю—я согласна. Только пусть он знает: иду за него... не по любви, просто боюсь его всемогущего отца. Вот так! Если твоему кандидату наук не претит такая свадьба — пускай будет! — Латофат хлопнула дверью.
Кадырджан исподлобья досадливо покосился на дрожащие плечи матери.
— Значит, разговор окончен, начинайте приготовления. Да бросьте вы ваши слезы. Норовите превратить свадьбу в траур.— Он подошел к выключателю, погасил свет.— Ложитесь спать.
— Сынок!..
Кадырджан не услышал, был уже за дверью. А может, не хотел слушать ее...
«Латофат, доченька! Единственная надежда, радость, ниспосланная небом! Неужели и ты, как мать, свяжешь судьбу свою с нелюбимым и тоже станешь несчастной?» — Фазилат бессильно упала на постель, уткнулась лицом в подушку.
Ей казалось — она виновата перед дочерью. Вдруг вспомнилась поговорка: «Выбираешь ткань — гляди на кромку, выбираешь дочь — гляди на мать». Ох, недобрые люди выдумали эти слова — будто нарочно для Фазилат.
Разве не видела она, как Латофат страдает из-за нее? Сплетни, кривотолки сделали дочь нелюдимой. Когда приезжала на летние каникулы, не ходила, как ее подруги, по кишлаку, не красовалась нарядами, не гуляла на свадьбах, избегала девичьих вечеринок. Все больше сидела дома. До поздней ночи, бывало, не отрывает глаз от книги и все думает, думает о чем-то. Грустные у нее были думы...
«Ладно!.. Я согласна! Но пусть он знает: иду за него не по любви...» Нет, это она сказала сгоряча. Сердце матери чует. Латофат не такая, чьей бы то ни было силе. Это она, Фазилат, в конце концов не выдержала, покорилась Бурибаеву. Кто знает, может, это от матери перешло, от Айнисы? Правда, Фазилат совсем не помнит мать. Всего-то ей было три года, когда мать выкрал богатый торговец Кудратходжа. Не помнит и отца — бедный, безропотный человек, повесился с горя. А Фазилат потом взял к себе амаки — дядя по отцу. Но она много раз слышала, что мать ее не только не противилась Кудратходже, а будто бы стала даже любящей женой. Нет, Латофат не будет... Не покорится. Чтобы дочь Фазилат тоже стала несчастной... Подумать страшно. К кому бы пойти поговорить, посоветоваться? К Атакузы?.. Одна мысль об этом приводит в трепет! А что, если к домле Шамурадову? Он же не знает всего... Рассказать, как было,— про то, давнее, и... Ему бы рассказать — лучше всего. Только он — отец Джаббара...
И опять поднялось все, что пряталось в тайниках души...
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ 1
Домла проснулся. Комната еще тонула в темноте. Лоскут неба в открытом окне пестрел яркими, крупными звездами. Далеко, должно быть за лощиной, утробно ревели ослы. Петухи протяжно кричали, состязаясь друг с другом.
Накинув на плечи поношенную, но удобно просторную пижамную куртку, старик включил свет. И в комнате, и на старом массивном письменном столе все было так, как оставил ночью после работы: сгопка листов, исписанных арабской вязью.
В последнее время домла работал над двумя рукописями — над монографией о горной арче и над книгой об обновлении всей оросительной системы республики Средней Азии. Директор института Артем Поликарпов просил его сосредоточиться пока на оросительной системе. Очень способный мелиоратор этот Артем Прохорович, сын старого друга домлы. Приехал в кишлак на траур по Гульсаре-ая. Надо же, при жизни ее только беды сыпались на голову мужа, а теперь, после смерти ее, пришла вдруг хорошая весть. Оказывается, докладная записка домлы в правительство «О комплексном решении проблемы переброски сибирских рек и обновлении оросительных систем республик Средней Азии» заинтересовала министерство. Вот почему Артем Поликарпов и попросил ускорить работу именно над этим. Через несколько дней прислал лаборантку из отдела водного баланса с материалами, которые запросил домла.
Нормурад Шамурадович вспомнил разговор с Поликарповым и усмехнулся. Всегда было так: пока не нажмут сверху или не заставит сама жизнь, не очень-то прислушиваются к разумным советам. А уж как давно твердит он — ив выступлениях, и в статьях с подробными расчетами — все об одном и том же: об огромной экономии воды,
которую дадут обновление и техническое переоснащение устаревших оросительных систем. А какие резервы имеются в действующей системе гидротехнических сооружений! Хотя бы Чардарьинское водохранилище. Сливные отверстия в его плотине пропускают до тысячи восьмисот кубометров воды в секунду. А куда идет эта вода? Почему бы не использовать ее разумно? То же и с Сырдарьей. Паводок здесь в иной год дает до шести тысяч кубометров в секунду. Опять вопрос — куда девается эта вода? Попусту сбрасывается в Арнасайскую впадину, и там уже образовалось огромное соленое озеро! Почти то же самое произошло и в Туркмении. Грунтовые воды двух областей — Хорезмской и Ташаузской — создали Сарыкамышское озеро. И тоже соленое. А ведь стоило провести отводной канал в одном случае, а в другом — сбросить дренажные воды в Амударью ниже по течению, стало бы легче тому же Аралу!..
Домла поднялся. Заныла спина, и голова стала не та, гудит. Шаркая тряпичными шлепанцами, вышел из дома.
Громадный, заросший деревьями двор все еще тонул в полутьме, но кишлак уже просыпался: в соседнем саду слышался плач ребенка, с разных сторон доносилось мычание коров, блеяние овец и ягнят.
Домла открыл калитку, выглянул на улицу. Там было безлюдно, тихо. Но что это? Кто там пристроился на супе — глиняной лавке — у ворот? Спит себе, укрывшись стеганым чапаном, а под голову сунул новую вельветовую шляпу.
Пожав плечами, домла осторожно тронул спящего:
— Кто это по ночам сторожит мой дом?
Человек будто только и ждал его прикосновения, вскочил тут же — маленький, тощенький. Стоял, ощерив беззубый рот, прищурив красные глаза.
— Это ты, Кудратходжа?!
— Хвала твоей памяти — узнал! — Кудратходжа насадил на голову свою вельветовую шляпу, довольно осклабился.— Вечером пришел, хотел прочитать молитву по твоей старушке, да вижу — на воротах замок с лошадиную голову...
Домла не знал, как и быть. Пригласить Кудратходжу в дом — начнет морочить голову, «философствовать». Не пригласить нельзя — нарушишь обычай, нехорошо.
— Ну, раз пришел на фатиху, заходи...
— А не рассердишься, если прочту Коран? Ты, помню, не верил в аллаха.
Домла угрюмо взглянул на плюгавенького человека — тот явно паясничал и все еще щерил беззубый рот.
— Послушай, Кудратходжа! У меня нет ни времени, ни охоты болтать с тобой. Хочешь — заходи, не хочешь — иди на все четыре стороны.
— А ты хоть и профисор теперь, но, как я вижу, все тот же грубиян. Что ж, зайду ради памяти покойной Гульсары-биби. Добрая была женщина, не то что ты! О, голова трещит! Найди хоть каплю вина, профисор! Да вон у тебя же есть...
На полу террасы стояла недопитая бутылка водки, забыли рабочие,
которые ремонтировали дом для Нормурада. Рядом на подносе — в зачерствелая лепешка, сухой сыр, расклеванная птицами кисть винограда.
Кудратходжа дрожащими руками вцепился в бутылку, запрокинул голову и начал пить прямо из горлышка.
Брезгливо наблюдал Нормурад-ата за судорожными, жадными глотками ходжи. Неожиданно всплыла в памяти совсем иная, далекая картина. И с чего это вдруг неприятно засосало под сердцем?..
Стоял холодный осенний день. Кажется, девятьсот двадцать восьмого года. На базарной площади у знаменитой куполовидной мечети собрался весь кишлак — смотрели, как будут отправлять на выселенке баев и кулаков.
Среди тех, кто стоял, погрузив пожитки — мешки и хурджуны — на арбы, и ожидал команды, был и Кудратходжа. Сухощавый, статный, в тяжелой шубе из лисьих шкур. На голове дорогой бобровый тельпек — ушанка, на ногах — новые хромовые сапоги. Кудратходжа стоял чуть в стороне. Не горевал, не плакал, подобно другим, не показывал слабости перед родственниками — они притащились на площадь, еле поборов страх. Стоял — грудь колесом, черные усы вызывающе закручены, казалось, собрался не в изгнание, а в долгожданное путешествие. Гневно щурясь, играя желваками, оглядывал стоящую перед ним толпу, кольцо конных милиционеров вокруг площади, активистов кишлака. Среди них был и Нормурад. В гордом, злом взгляде Кудратходжи читалось: «Погодите, еще посмотрим! До конца еще далеко...»
Внезапно базарную площадь рассек горький пронзительный вопль. Толпа качнулась, в образовавшийся проход кинулась молодая женщина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34