Ведь это он, Атакузы, все оттягивал переезд стариков в кишлак — все колебался, хорошо знал характер дяди. А теперь, после смерти жены, пришлось перевезти, не оставишь же одного. Атакузы — единственная его опора. Покойная мать при жизни не раз говорила: «Он один только и остался из наших родных, твой дядя. И судьба обидела его. Ты уж сделай все, согрей его старость, сынок!»
Однако что это? Кажется, кто-то зовет?
— Отец! К телефону! Из обкома...
«Шагай, Атакузы, дела ждут!»— скомандовал себе.
2
Алия встретила его на айване.
— Халмурадов...— сообщила шепотом. «Должно быть, получил уже мое письмо».
Неделю назад Атакузы послал на имя Бекмурада Халмурадовича жалобу — доняли-таки его строительные организации. В прошлом году Халмурадов собственной рукой заложил угловой кирпич под фундамент первого дома будущего городка в степи. Должен бы помочь...
Атакузы, стараясь не показать волнения, сказал:
— Видит бог, не хотел я тревожить вас, Бекмурад Халмурадович. Но ведь вы стояли у истоков дела, своей рукой заложили первый
кирпич. И вот теперь... Все застопорилось, ни шагу вперед, только назад, назад...
— Ладно, ладно,— перебил Халмурадов.— Через пару дней соберем у вас в степи руководителей строительных организаций, проведем летучку,— пожалуйста, выкладывай все, что на душе.
— Спасибо, тысячу раз вам спасибо!
Атакузы собрался уже прощаться, но услышал легкое покашливание секретаря обкома.
— Есть еще один разговор. Вы слышите меня, Атакузы-ака?
— Слышу, слышу...
— Дело в том... Возможно, на днях к вам заглянет комиссия. Сердце Атакузы екнуло. Еле перевел дух.
— По какому вопросу?
— Не телефонный разговор. Потом. Но...— в трубке опять покашливание. Видно, Халмурадов что-то тянул, недосказывал.
Атакузы лихорадочно, мучительно перебирал: кто мог накляузничать? Может, снова всплыли мраморные плиты? Или... Недавно был с Шукуровым разговор насчет стройматериалов... Может, он и наговорил чего...
— Нет-нет,— перебил его Халмурадов. Оказывается, Атакузы высказал свою мысль вслух.— Шукуров, по-моему, уважает вас,— продолжал секретарь.— Словом, не слишком беспокойтесь. Комиссии могло и не быть. Жалоба попала в руки первого. Да, может, еще никто и не приедет. Не расстраивайтесь. Вы слышите меня, Атакузы-ака?
— Бекмурад Халмурадович! Товарищ секретарь обкома!— Атакузы обожгла обида.— Освободите меня от этой работы!
— Вот тебе на!..
— Я серьезно говорю. Видит аллах, все эти комиссии...
— Хватит! Не нойте!— В трубке резко щелкнуло; должно быть, секретарь обкома ударил рукою по столу.— Чтобы больше я не слышал такого! Вы не ребенок! Даже если комиссия — это еще не значит, что мы вам не верим! Сам разговор мой с вами доказывает обратное. Понятно? Так что работайте и не сбавляйте темпов. Всего хороше...
Частые гудки в трубке прервали последнее слово. Атакузы не успел даже сказать «до свидания».
Секретарь не сообщил ему ничего нового, не впервые Атакузы слышал такое. И все же до самого рассвета не сомкнул он глаз. В ушах звенело часто и тонко: пи-пи-пи!
Вот уже более двадцати лет Атакузы председатель. За эти годы он забыл, что такое покой. А уж настроил, наворочал сколько! Один поселок чего стоит — белый, благоустроенный, красивый современный городок. А было: грязный, запущенный кишлак Йиглаган-ата. Узкие кривые улочки, на площадях горы золы и мусора — все это вместе с развалинами крепостных стен, с руинами древнего кургана — всю эту рухлядь Атакузы снес с лица земли. Новые, светлые дома стоят теперь на прямых широких улицах. Густые тенистые аллеи и даже парки к услугам жителей нового кишлака. Зловонные хаузы засыпаны землей, вместо них вырыты и обсажены деревьями новые хаузы — чистые, прозрачные пруды. Атакузы не устает расширять колхоз. В позапрошлом году взял обязательство освоить три тысячи гектаров земель в степи, по соседству —там, куда пришла вода. Там тоже будет новый городок, сады и парки. И за все, за все старания что он получает? Одна жалоба за другой, кляуза за кляузой! В первое время Атакузы плевал на жалобы, на комиссии — их тут достаточно побывало, проверяли. Но, видно, возраст берет свое. Обидно, все ведь силы и здоровье отдал колхозу, ноет душа от людской неблагодарности, не из камня же он. Тоже ведь человек! Да и громадное дело, которое сейчас затеял, многого требует. Приходится иной раз и обойти инструкции. Ничего не поделаешь. Если крепко держаться за букву закона, останешься с пустыми руками! Например, обязан он дать по плану пятнадцать тысяч тонн хлопка. Страшно даже подумать — из легчайшего пуха, по граммам собирать эти тысячи, и не килограммов, не центнеров— пятнадцать тысяч тонн! Чтобы добыть их, нужна тысяча тонн удобрений! А отпускают не больше пятисот. Вот и доставай как знаешь, хоть из-под земли. А не достанешь — уплывут твои пятнадцать тысяч тонн, и стой тогда осенью по стойке «смирно» на бюро райкома, а то и самого обкома!
Все это он недавно выложил Шукурову.
А было так. Весть, что его приглашает Шукуров, нашла Атакузы в степи. Время приближалось к вечеру, и Атакузы совсем некстати было ехать в район. По дороге у шалаша первой бригады наткнулся на Наимджана. Он, как перевели его в степь, замкнулся, ходит понурый, мрачный. А на этот раз — что такое?— улыбается во весь рот. Наим-джан взвешивал в руках две большие, каждая с чайник, желто-зеленые дыни-скороспелки — хандаляшки по-местному.
Атакузы загорелся, выскочил из машины:
— Поспели?
— Еще как! Мед! Попробуете?— Наимджан выхватил из ножен, висевших на пояске, небольшой кривой нож, ловким, быстрым взмахом провел по дыне. Ломтики таяли во рту, а уж пахли — сладость!
И тут вдруг осенило Атакузы:
— Найдется с десяток?
— Десять — нет, штук пять сыщем.
— Давай сюда!— весело потребовал Атакузы.
С этими дынями-скороспелками он и прикатил к дому Шукурова. Уж как удивилась Махбуба этим нежно-золотистым хандаляшкам, сколько было радости! А две ее дочки просто визжали от восторга, так и накинулись, схватили по дыньке. В это время подъехал и сам Шукуров:
— Что тут происходит?
— Это?— сказал Атакузы и подмигнул Махбубе.— Это взятка, Абрар Шукурович. Узнал, что опять по жалобе вызываете, ну и решил подсластить ваши уста...
Шукуров взял золотистую хандаляшку, повертел в руке, засмеялся:
— Хороша взятка!
Атакузы хотел было продолжить шутку, но вовремя сдержался:
— Первый плод нашего труда в степи!
— Но-о? Это здорово!— Шукуров сгреб своих визжавших дочек
в охапку, понес во двор.— А вы угадали насчет жалобы,— улыбнулся через плечо.
— Не иначе, опять настрочил старый хрыч Аксакал — белобородый?
— Нет, на этот раз строчили не белобородые, а чернобородые хрычи!— снова засмеялся Шукуров.
Так удачно началась беседа. Потом за столом выпили по рюмке вина, и Шукуров объяснил: есть, мол, разговоры, будто Атакузы норовит отхватить жирный кусок за счет соседей. Вот тут Атакузы и выложил все свои обиды.
Шукуров ни разу не прервал его, выслушал до конца. Но все-таки, хоть и мягко, пожурил:
— Я понимаю, не для себя стараетесь. Но вы же не один в районе. Выходит дело, и этот не понял. А теперь комиссия. Нет, видимо, как ни старайся, все равно не оценят! Хоть все здоровье положи, жизнь отдай ради нужного дела — никто даже спасибо не скажет. Так к чему стараться, зачем ему это?
Атакузы ворочался, гнал думы, но сон не шел. В конце концов поднялся, вызвал машину.
3
Шофер у Атакузы лихой. Недаром прозвали Учар. Летун, одним словом. По взгляду умеет угадывать волю раиса. Он уже ждал у ворот. Атакузы коротко процедил:
— В степь! — И вдруг передумал: — Погоди, прокатишь сначала по кишлаку.
— По какому кишлаку?
— По нашему! Начинай с правления, потом — по всем улицам! Учар вскинул брови: «Интересно получается». Нажал на газ. Восток только начал светлеть, и даже рано пробуждающийся
кишлак все еще спал.
Посередине большой площади перед правлением, сплошь покрытой ярким, никогда не вянущим газоном, взмывал в небо обелиск в честь погибших в войну джигитов кишлака. Атакузы залюбовался убегающей ввысь мраморной стелой. Темно-зеленый мрамор, тот самый, что удалось вырвать из рук белобородого!
По одну сторону двухэтажного здания правления сплошная стена витрин — универмаг, по другую — колонны комбината бытового обслуживания, напротив красовался тяжелый, отделанный тем же зеленым мрамором портал Дворца культуры. А чуть поодаль влево, в глубине фруктового сада, белели два новых двухэтажных дома. Они смотрели друг на друга, разделенные двумя детскими площадками. Один дом — для детсада, другой — для яслей. Дальше шел котлован будущего огромного хауза, на дне громоздилась гора железных труб.
Оба дома Атакузы начал строить еще осенью — в ответ на постановление ЦК о дошкольных учреждениях. Халмурадов тогда одобрил его начинание, похвалил: «Правильно, поставил дело на широкую ногу.
Будешь у нас примером для всех. Проведем совещание. Напишем в газетах!»
А главное — появилась возможность пробить никак не пробиваемое — провести в кишлак природный газ: для яслей! Сколько нервов, хитрости, лести, бесконечных поездок стоили те вон трубы, что лежат в котловане хауза, припрятанные от недобрых глаз. Поймут ли люди его старания? Скажет ли кто спасибо? А может, так: его делами его же самого и начнут бить?
Сделав круг по площади, машина свернула мимо Дворца культуры направо. «Волга» стремительно неслась по прямой как стрела улице. По обе стороны мелькали — один под стать другому — стройные, будто свечи, тополя. Убегали назад одноэтажные дома — чистенькие, словно только что побеленные.
Объехав несколько улиц, «Волга» вылетела на плоско срезанную вершину высокого холма. Здесь была еще одна площадка. Еще просторнее первой.
— Стой! — Атакузы рывком открыл дверь, выпрыгнул из машины.
В двухстах шагах от места, где он стоял, сверкало стеклом и алюминием трехэтажное здание школы. Правее школы — пологий спуск к огромной чаше стадиона, слева рядами сбегали вниз деревца — фруктовый сад, заложенный самими школьниками.
С каждой минутой все отчетливее выступал просыпающийся под холмом кишлак. Солнце уже освещало улицы, дома, укрытые деревьями, лощину за садом и большое кладбище вдали за лощиной... Справа от кладбища, за холмами, как будто рядом, сверкали белизной снежные вершины, а у подножия горной гряды что-то клубилось, голубело в утреннем тумане — арчовые леса урочища Минг булак.
Там, на холмистых склонах урочища, гордость Атакузы — гигантское строительство животноводческого комплекса.
Он оглядывал с высоты свое хозяйство, любовался делом своих рук. Всматривался жадно, будто в последний раз видел и эти сады, и поля, и утонувший в зелени кишлак. Будто прощался...
Глаза раиса загорелись, он посмотрел на шофера:
— Учарбай, помнишь, что было здесь лет пятнадцать назад?
— Как ни помнить! Одни развалины только и были.
— Спасибо тебе, сынок! Ну, поехали! Учар искоса взглянул на председателя:
— Чем-то расстроены, раис-ака? Что-нибудь случилось?
— Нет, ничего особенного! — успокоил Атакузы, но простые слова Учара еще крепче растравили раны.
Кляузники... Бог с ними! На то они и кляузники. А вот в обкоме! По должности своей ведь обязаны быть справедливыми. Так разберитесь, поставьте ябедников на место! Нет же, шлют комиссию за комиссией, позорят имя его! Спасибо! Он выходит из игры! Сделал все, что мог. Народ не забудет его заслуг. Имя Атакузы навсегда вписано в историю кишлака, в каждую песчинку, кирпич, в каждый листик любого здесь дерева.
Машина вынырнула из зеленого массива сплошных хлопковых по-
538
лей, птицей взлетела на холм — последний холм, отделяющий кишлак от безжизненной степи.
Вот она, эта тревожащая душу Атакузы бескрайняя пустыня. Вот оно — серое мертвое море песка. И сердце — что сделаешь с ним? — опять забилось. Он вдруг словно увидел: там, в пустыне, вместо.серых, мертвых барханов зеленели сады, молодо шумели на ветру.
«Да, все будет так! — Атакузы упрямо выставил вперед лоб, совсем как его дядя-домла,— Сначала закончу, что задумал. А уж потом, пожалуйста, заступай любой, кого пожелаете назначить! Вот так!»
ГЛАВА ВОСЬМАЯ 1
Скрипнула дверь. Фазилат подняла голову,
— Не спите, мама?
— Сынок, я сейчас...— Нашарив в темноте шлепанцы, зажгла свет.
У порога, широко улыбаясь, стоял Кадырджан.
— Найдется что поесть?
— Плов остался. Подогреть?
— Давайте, давайте. Со мной Хайдарджан...
— Как это?.. Как можно — до свадьбы?..
— Свадьба не за горами! Ждали конца траура, сами знаете, старушка нас задержала. Так что отец,— произнеся это слово, Кадырджан ухмыльнулся,— намечает той к концу месяца. Вы говорили с Латофат? — Под скулами заиграли желваки, серо-зеленые глаза холодно и жестко блеснули.
«Вылитый Джамал!» — подумала Фазилат.
— Говорила...
— Ну что она?
— Не знаю, ничего прямо не говорит...
— Не понимаю, что с ней стряслось? Может, снюхаться с кем успела?
Фазилат испуганно покосилась на дверь внутренней комнаты.
— Откуда ты взял?
— Откуда взял? Зачем она привезла сюда этого... заику?
— Он же ее учитель. Они думают...
— Вот, вот — думают! — передразнил Кадырджан, тряхнув длинными космами.— Поддерживайте ее. Где ей взять пример скромности...— не договорив, Кадырджан пошел к выходу, но у дверей остановился.— Как только Хайдар уйдет, я сам поговорю с ней!
Фазилат опустила веки, не смогла вынести холода серо-зеленых глаз сына. Попросила:
— Дождемся утра, сынок.
— Нет. Ни минуты больше не хочу ждать!
Фазилат вышла под звездное небо, направляясь в кухню, почувствовала — в черной тени под виноградным пологом сидел Хайдар. Прикрыла лицо платком. В кухне действовала быстро — подогрела на газовой плите плов, оставшийся с вечера, поджарила яичницу, все передала сыну и пошла к себе.
Вот и сын, которого она вскормила, вырастила, заговорил о ее прошлом, корш мать.
А насчет дочки — Фазилат и без Кадырджана трясется со страха, глядя на ее странное поведение. Да и как не трястись, ведь все это на глазах у Атакузы!
Фазилат и боялась Атакузы, и любила его. Ведь письма Джаббара носил ей Атакузы. Босоногий, с нечесаной головой, с лукаво-озорными глазами. Потом началась война. Джаббар ушел на фронт. От тех счастливых лет осталась лишь связка писем, написанных его рукой.
Был ненастный зимний вечер, была последняя встреча с Джабба-ром. Похоронка оказалась ложью. «Погибший смертью храбрых» неожиданно постучал в дверь. Фазилат чуть не упала на пороге, и лучше бы ей было упасть, умереть! Но умер Джаббар. Пал смертью храбрых. А вот Джамал Бурибаев вернулся цел и невредим. К тому времени у нее родился первенец — живой такой, смышленый мальчик... Что было делать? Она сама испытала, что значит безотцовщина, и не хотела такой же нелегкой судьбы сыну. Да и не только в нем было дело, сама Фазилат стала уже не та, не прежняя, надломилось в ней что-то. Так и сошлась она с Бурибаевым. А судьба первенца оказалась печальной. Семь лет ему исполнилось, такой озорной, такой сорванец был, в первый класс пошел... И попал под машину.
Потом родились еще дети.
И вот сын, ею вскормленный родной сын, попрекает мать прошлым. По слухам судит. Сплетни злых на язык людей принимает за правду. А может, и отец что наговорил. Ловок выходить сухим из воды, не намочит даже подола рубашки. Понадобится — очернит любого. Обманом ведь взял и Фазилат. Подлым обманом, да еще и силой. А как стала Фазилаг ему поперек пути — отбросил и ушел к другой Эта уже третья по счету будет. Говорят, из семьи с большими связями, вог и ушел к ней. Пусть! Фазилат, по правде сказать, даже обрадовалась, не стала и алименты требовать — не знать бы, забыть его совсем. Одна, без помощи, выкормила, вывела в люди детей. А теперь снова замаячила его черная тень!..
В глубине души Фазилат хранила надежду — когда-нибудь выпадет такой случай, откроет она сердце сыну, все расскажет ему. Была ведь уже минута отчаяния — выплакала свое горе дочери. Но ведь то дочь, дочь всегда ближе к матери. А как заговоришь с сыном, со взрослым мужчиной? Все откладывала, душу переворачивало от одной мысли о прошлом. А теперь боится — поздно, поверит ли? Сколько воды угекло, даже подлость с годами стирается и блекнет, люди склонны все забывать. Ведь вот и Атакузы, он-то уж знает, как было дело. И не только простил Бурибаева, норовит породниться с ним...
В год, когда Атакузы стал раисом, Фазилат работала в колхозе счетоводом. Атакузы в первую же неделю перевел ее из конторы, послал в овощную бригаду табельщицей. То ли припомнил старое, а может, остерегался недобрых толков — Фазилат в то время была молода и все еще хороша собой. Но так или иначе — с глаз долой! Фазилат » слова не сказала, больше пятнадцати лет проработала в той бригаде. Два года назад раис неожиданно вызвал ее в правление. Это было как раз, когда сын его влюбился в Латофат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34