Дрожащими руками выплескивает одну рыбку в ведро. И сжав зубы, собирается выйти за дверь. Так ли необходимо бежать и в обратную сторону? Он не видит никаких знаков, которые однозначно говорили бы в пользу именно такого способа передвижения. Ему в голову лезут образы смелых и героических людей: альпинистов, врачей, бесплатно работающих в горячих точках, подростков, бросивших школу ради создания семьи или вступления в Полк самообороны Ольстера. Он никогда не был таким, потому что не было в этом насущной необходимости. И с чего это он так испугался?
Удерживая формочку с рыбкой прямо перед собой, он вышел из сарая и неуклюжей трусцой направился к дому.
Ему стало нехорошо, но он старался не думать об этом, как и о своих измученных легких, представляя себя на месте рыбы. Слава богу, у рыб короткая память – всего три секунды. Раньше помогало. За деревьями он свернул с тропинки и затрусил по мокрому газону. Интересно, сколько времени требуется рыбам, чтобы что-нибудь забыть? Он уже видел дом и террасу. Уильям ужасно себя чувствовал и никак не мог забыть об этом, поскольку он не рыба. Ему нужно остановиться, все, он у цели. Он замедлил бег и перешел на быстрый шаг, согнувшись почти пополам, чтобы под тяжестью собственного тела двигаться вперед. У него болели лодыжки, он задыхался. Хромая, он перешел на медленный шаг.
Господи, почему же так невыносимо тяжело делать добро?
11
Что нас ждет – жестокость и насилие или диалог и мир?
«Таймс», 1/11/93
1/11/93 понедельник 15:24
– Какая разница, во что играть, – сказала Хейзл. – Смысл судьбы в том, что она проявляется даже в мелочах.
– Это несправедливо, я никогда не играл раньше.
– Если нам суждено быть вместе, это не имеет значения.
Генри ухитрился спуститься за Хейзл в самую глубокую часть бассейна, не сводя с нее глаз и не пролив ни капли смертоносного супа.
– Может, вы не верите, что я действительно его выпью?
– Не волнуйся, – сказала Хейзл. – Спенсер тоже не умеет играть. Теперь все решит провидение.
Хейзл приняла решение, от которого зависит все, что произойдет в ее жизни, начиная с этого момента, как и от любого настоящего решения.
По ее просьбе Спенсер перестал бродить вокруг бассейна и спустился вниз, на дно, где стоял бильярдный стол. С одной стороны стола она положила красный шар, с другой, у черты – белый. Поскольку никто из мужчин не умел играть в бильярд, она придумала самые простые правила. Кто первым загонит красный шар в лузу, тот и победит. Если победит Спенсер, Генри придется уйти. Если Генри – ну что ж, тогда она станет его женой.
Спенсер открыл рот в изумлении и тут же, опомнившись, сжал губы.
– Что случилось? – спросила его Хейзл. – Ты мне не веришь?
– Нет.
– Рациональным путем мы так ничего и не решили, да? Вместо того, чтобы напрячься и принять решение, ты отгораживался от этого, боясь определенности. То, что мы до сих пор вместе, уже можно назвать чудом, так что, может, пора уже начать полагаться на чудеса. Если мы должны быть вместе, если так определено судьбой, здесь и сейчас, то ты, Спенсер, выиграешь.
– А если выиграет он?
– Та же самая схема. Он верит, что ему суждено женится на мне. Может, так оно и есть. Если судьба на его стороне, она подаст ему знак, и он победит.
– Судьбы же не существует, – сказал Спенсер Хейзл было достаточно лишь взглянуть на него, чтобы убедиться – он сам не верит в то, что сказал. Как и она. Какая-то частичка души, не затронутая двадцатым веком, безнадежно устаревшая, не дает им поверить в это.
Хейзл взяла кий и протянула Генри Мицуи. Он не хотел выпускать из рук кружку с супом. у него вспотели руки, он вцепился в кружку обеими руками. Спенсер подошел к Хейзл и взял кий. Вот он – знак, которого он так долго ждал. Поставив белый шар на одну линию с красным, он закрыл глаз и сказал себе: «Только без паники». Он резко ударил кием, попав в центр белого шара. Шар покатился через стол и стукнул по красному. Красный покатился в дальний правый угол, но вдруг непредсказуемо отклонился от заданной траектории и в лузу не вошел.
Уильям до сих пор не вернулся из сарая, поэтому Грэйс решила заглянуть под полотенце. На цыпочках она подошла к вазе и взялась пальцами за уголок ткани. Ей не верилось, что Триггер может погибнуть, если она просто взглянет на него. Уильям скорее всего ее обманул. И верить ли ей в то, что какой-то незнакомец может ворваться в дом, испортить ей день рождения и отравить ее любимый подарок? Но если подумать, чем она лучше этого китайца – она ведь тоже дала слово драться с любым, кто назовет Ривера Феникса наркоманом. Может, родители правы, что все-таки стоит соблюдать осторожность в любых обстоятельствах. Она отпустила краешек полотенца. В доме зазвонил телефон, но она испугалась и не пошла снимать трубку, хотя уже замерзла на террасе. Чтобы согреться, Грэйс принялась размахивать руками и топать ногами, а потом носиться взад-вперед, заодно тренируясь в убегании. Она подбежала к тому месту, где стояла ваза для фруктов. Кому понадобилось отравлять рыбку, которая не сделала ничего плохого? Почему люди такие?
Ей захотелось в туалет, но вдруг человек в странном свитере уже ждет ее там, чтобы отравить? Она скрестила ноги и сделала пируэт, как балерина. Если Триггер умер, может, произойдет что-нибудь такое же неожиданное, и все опять будет хорошо? Если он все-таки мертв, то это определенно – какой-то судьбоносный знак, указывающий на нечто важное. Ей откроется что-то настоящее в ее теперь уже десять лет, и она достаточно взрослая, чтобы знать правду.
Она решила заглянуть в вазу.
Уильям, наконец, добрался до первой ступени каменной лестницы на террасу. Он шел, согнувшись, с вывалившимся от усталости языком, держа в вытянутой руке синюю формочку. Свободной рукой держался за перила лестницы, поднимаясь к террасе, шаг за шагом, шаг за шагом.
Грэйс потрогала полотенце, взялась за край и стала приподнимать его.
Снизу, из-за угла показалась голова Уильяма – он полз на коленях. Он видел, что Грэйс собирается заглянуть в вазу, но так запыхался, что не мог говорить. Вот она сняла полотенце с вазы из-под фруктов. Ваза с водой была пуста, никакой рыбки: и что же за урок она должна из этого извлечь?
Уильям поставил на пол форму для песка, перед глазами – темная пелена. Кажется, к нему подошла Грэйс. Он поднялся, жестом попросил ее отойти, и его вырвало на балюстраду копченой рыбой.
Генри держал кий в одной руке, а кружку с ядом в другой.
– Тебе придется поставить кружку, – сказала Хейзл. – Ты не сможешь загнать красный шар в лузу одной рукой, если, конечно, это не будет рука провидения.
Генри сомневался. Он не знал, стоит ли делать на это ставку, не будучи уверенным в результате. Конечно, он верит, что Хейзл предназначена ему судьбой, иначе зачем тогда он ударил отца, зачем искал этот дом, зачем так ревновал Хейзл к Спенсеру Келли (лежащему в коме с открытым переломом черепа на железнодорожном полотне)? Если все это не зря, логично предположить, что стоит ему попасть белым шаром по красному, как тот угодит точно в лузу. Думать иначе – не что иное, как трусость, которая может оскорбить и отпугнуть провидение. Он должен действовать смелее и быстрее, чем его соперник. Спенсер ударил и промахнулся, и все-таки что-то мешало ему выпустить из рук кружку и сделать свой удар.
– Откуда я знаю, что вы поступите, как обещали?
– Ты любишь меня, Генри. Ты же не мог влюбиться в женщину, которая не говорит тебе правду. Дай мне кружку.
– И если я забью шар в лузу, вы за меня выйдете?
– Да, выйду, если красный шар окажется в лузе.
Генри не может позволить себе сомневаться. Он верит, что его с Хейзл связывает не банальный английский флирт. Ведь женщина, которую он любит и на которой намерен жениться (скромно, тихо, в Барбурне, графство Вустер), – совершенно необыкновенная женщина.
– Как я могу быть уверен?
– Уверен в чем?
– В том, что вы за меня выйдете.
– Нам был дан знак, Генри. Никто из вас не умеет играть в бильярд, поэтому только судьба может выбрать победителя.
– Но почему бильярд? – спросил Спенсер, соображая, как он мог на такое вообще согласиться. А вдруг Генри – чемпион Японии по бильярду? – Какое отношение бильярд имеет к нам?
– Такое же, как и ко всему остальному, или никакого. Смотря как к этому относиться.
– И как ты к этому относишься?
– Все на свете имеет отношение ко всему на свете. Даже бильярд. Сейчас очередь Генри.
– И вы обещаете выйти за меня? – задал вопрос Генри.
– У меня не останется выбора.
– Нет, пообещайте! Дайте мне слово!
– Послушай, Генри, – сказала Хейзл, – если ты попадешь красным шаром в лузу, и после этого я не выйду за тебя замуж, тогда все свои будущие несчастья я буду объяснять тем, что нарушила волю провидения. Я буду жалеть, что не поняла знак свыше. Я говорю очень серьезно. Я решила наконец поверить в то, что мы соединены с чем-то большим, чем мы сами, и что это нечто посылает нам знаки. Называй это как хочешь – Богом, Судьбой, Провидением. И если ты загонишь красный шар в лузу и я выйду за тебя, и мне будет с тобой плохо, я буду утешаться тем, что такова моя судьба, не упрекну тебя и ни о чем не пожалею.
– Вы и правда в это верите?
– Разве ты другого мнения?
– Я люблю вас. Я верю, что мы предназначены друг для друга.
– Тогда отдай мне кружку. И держи кий двумя руками.
Сегодня первое ноября 1993 года, и где-то в Лондоне, в Тауэр-Хэмлетс или Шепадз-Буш, в Хэмстеде или Баттерси, в Кэмдене или Кенсингтоне, в Чизвике или Найтбридже Спенсеру внезапно открывается ужасная правда жизни: богатые верят в то, что жизнь справедлива. Ему двадцать три года, и он никак не может понять, что он сделал не так, чтобы не заслужить ее.
У него в руках поднос с фирменным супом из акульих плавников и бутылкой «Коммандерии», все это он должен отнести к столику, за которым сидят голодные мужчины и женщины. Они очень проголодались во время ежегодного Конгресса продавцов телекоммуникационных услуг, или после торжественного вручения премии «Женщина года», или после слета Ассоциации ветеранов морского флота из эскадры № 8/208. Он ловко обходит близко стоящие столики, поражая сидящих за ними ловкостью движений. Он думает о Рэйчел. Он широко улыбается сидящим за столиком, который обслуживает. Хотя он хочет всех женщин, которых успевает увидеть, своему низменному чувству он находит оправдание в искреннем желании жениться на всех этих женщинах. Это Лондон. И большинство тех его обитательниц, которые не прочь, совсем не привлекательны, а привлекательные – уже замужем.
Он несет пустой поднос на кухню мимо столиков, красиво лавируя между колоннами. Ведь он работает не в каком-нибудь баре или ресторане, а в арт-кафе. Когда арт-кафе переполнено важными и влиятельными людьми, как, например, сегодня, ему совсем не кажется глупым делить время пополам на сегодня и завтра. Ведь его могут заметить. Кто угодно и когда угодно.
Высокий господин за столиком в углу просит его подойти. Это лорд О'Брайен Уэлсби, он вкладывает деньги в кинопроизводство.
– Присаживайтесь, – говорит лорд Уэлсби, указывая на свободный стул.
– Я не могу. Я на работе.
– Будьте разумным мальчиком и сядьте. Если подойдет менеджер, я ему все объясню.
Спенсер садится. Уэлсби отодвигает приборы в сторону, подается вперед и, сцепив пальцы, произносит:
– Я хочу сделать вам одно предложение.
Поскольку Спенсер – актер, он считает себя намного более значимым, чем любой из бизнесменов, будь это генеральный директор «Офгаза», финансовый директор «Сега-Европа» или управляющий Английского Банка. Лорд О'Брайен сколотил состояние, спекулируя недвижимостью, играя на бирже и вытащив из долговой ямы компанию, которая производит товары для отдыха. Но важно другое: этот господин вкладывает деньги в киноиндустрию. Спенсер ждал этого момента с самого первого своего дня в Лондоне. Очень даже вовремя, ему необходимо срочно разобраться со своими банковскими делами. Проще говоря, ему страшно нужны деньги. Поначалу он собирался снять комнату в пристройке к дому в Уимблдон-Виллидж за 85 фунтов в неделю, но ему отказали в пользу девушки свободной профессии. Теперь он вынужден снимать студию в Марбл-Арч, или в Уондсворте, или в Ламберте и платить при этом 110 фунтов в неделю, что для зарплаты официанта слишком дорого.
Сознательно доверив провидению организацию бесконечной череды его прослушиваний, он почему-то все еще не получил предложения сыграть ту самую роль, которая сделает его звездой. Ему так и не предложили сняться ни в одном из фильмов, которые знаменовали бы собой возрождение английского кинематографа. Он не попал ни «Говардз-Энд», ни в «На исходе дня», ни в «Каменный дождь», ни даже в «В люблю, жду, целую». Телевидение тоже относится к нему со странным пренебрежением, но ему еще непременно предстоит сняться в массовке в «Петарде», «Несчастном случае» или «Карточном доме». Даже детское телевидение обходит его стороной, хотя он вовсе не прячется, а вполне себе сносно существует с «Околдуньей», «Звездными любимцами» и «Балбесом и Барсуком». По правде говоря, он уже начинает сомневаться, что когда-нибудь предстанет перед обитателями всех тех местечек, где ему доводилось жить, богатым и знаменитым, а потому – недосягаемым для упреков.
Пожалуй, он все-таки отвлечется от работы и выслушает предложения лорда О'Брайена Уэлсби, который инвестирует большие средства в кино.
– У меня есть недвижимость, которая простаивает, там никто не живет, – говорит он. – Я бы хотел, чтобы кто-нибудь присматривал за ней какое-то время.
Один из коллег Спенсера, который тоже не может попасть на детское телевидение, но зато уже был с шумом уволен из «Балбеса и Барсука» за «расхождение во взглядах», злобно смотрит на Спенсера. Спенсер поднимает брови, как бы собираясь сказать: «О, это всего лишь полнометражный фильм».
– Речь пойдет не о кино, не так ли? – спрашивает он.
– Нет. Не о кино.
– Тогда я сомневаюсь, что смогу вам помочь, – отвечает Спенсер.
– Я наблюдал за вами, – говорит Уэлсби. – Вы показались мне человеком, который был бы рад пожить спокойной и тихой жизнью.
Спенсер поигрывает вилкой и думает, что это как раз то, от чего он сбежал в Лондон. Ему не нужны покой и тишина. Ему нужен завтрашний день, полный всего, чего ему не хватает сегодня; не зря же говорят, что завтра все будет хорошо. По крайней мере, в газетных объявлениях. Каждый день в той или иной форме ему обещают, что завтра будет лучше, чем сегодня, потому что завтра его ждет «пежо-405», или костюм от «Симпсона», или уникальное произведение искусства. Сегодня же он, как большинство людей, пребывает в привычной неудовлетворенности и мучается от невозможности попасть в завтра.
– Вам не придется платить за аренду, – говорит О'Брайен Уэлсби. – Вы будете лишь присматривать за моим братом, но только до тех пор, пока я не найду покупателя.
Уэлсби дает ему шанс хотеть меньшего, только необходимого и до абсурда возможного, например: еды, крыши над головой, билета в библиотеку. А там, глядишь, мир сожмется до размеров этих скромных желаний. Маленького твердого шарика идеальной формы, состоящего из осуществленных желаний. Пусть он будет маленьким, зато идеальным по форме.
– Вы сможете и дальше ходить на прослушивания.
– А почему вы выбрали меня?
– А почему нет?
– Вы думаете, что из меня актера не выйдет, поэтому?
– Решайте сами, Спенсер.
– Вы, наверное, думаете, что из меня даже официант не получился.
После прослушивания на детском телевидении Спенсер решает попробовать свои силы на театральной сцене. В «Театральной труппе Мандрагора», «Курятнике» и Королевской шекспировской труппе ничего не выходит, хотя сейчас его голос звучит почти нейтрально, ничем не выдавая прошлого.
– Мне нужно будет подумать, – говорит он.
– Я бы хотел получить ответ сегодня, если это вообще возможно.
Где-то в глубинах мозга Спенсера, на участке, не доступном здравому смыслу, рождается мысль занять немного денег у отца. Но тут другой участок мозга напоминает, что недавно отцу намекнули, мол, дела фирмы не очень-то хороши. Это может означать лишь одно – отца скоро уволят. Что касается мамы, Спенсер абсолютно уверен, что у нее денег нет вообще. Все свои средства она распределяет между приютом для детей-сирот при церкви Св. Освальда и фондом Принцессы Уэльсской, чтобы поддержать Диану в ее самозабвенном труде, которому леди Ди всецело отдается за ланчем в лондонском отеле «Хилтон», клубе «Чекенрс» или в Кенсингтонском Дворце.
– Мне нужно позвонить, – говорит Спенсер, вставая из-за стола. Он не обращает внимания на посетителей, которые всеми известными им жестами пытаются привлечь его внимание. Он идет к барной стойке, на которой стоит телефон. Когда же ему, наконец, повезет? Вот он стоит под деревом в шляпе из нержавеющей стали, а молнии пролетают мимо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
Удерживая формочку с рыбкой прямо перед собой, он вышел из сарая и неуклюжей трусцой направился к дому.
Ему стало нехорошо, но он старался не думать об этом, как и о своих измученных легких, представляя себя на месте рыбы. Слава богу, у рыб короткая память – всего три секунды. Раньше помогало. За деревьями он свернул с тропинки и затрусил по мокрому газону. Интересно, сколько времени требуется рыбам, чтобы что-нибудь забыть? Он уже видел дом и террасу. Уильям ужасно себя чувствовал и никак не мог забыть об этом, поскольку он не рыба. Ему нужно остановиться, все, он у цели. Он замедлил бег и перешел на быстрый шаг, согнувшись почти пополам, чтобы под тяжестью собственного тела двигаться вперед. У него болели лодыжки, он задыхался. Хромая, он перешел на медленный шаг.
Господи, почему же так невыносимо тяжело делать добро?
11
Что нас ждет – жестокость и насилие или диалог и мир?
«Таймс», 1/11/93
1/11/93 понедельник 15:24
– Какая разница, во что играть, – сказала Хейзл. – Смысл судьбы в том, что она проявляется даже в мелочах.
– Это несправедливо, я никогда не играл раньше.
– Если нам суждено быть вместе, это не имеет значения.
Генри ухитрился спуститься за Хейзл в самую глубокую часть бассейна, не сводя с нее глаз и не пролив ни капли смертоносного супа.
– Может, вы не верите, что я действительно его выпью?
– Не волнуйся, – сказала Хейзл. – Спенсер тоже не умеет играть. Теперь все решит провидение.
Хейзл приняла решение, от которого зависит все, что произойдет в ее жизни, начиная с этого момента, как и от любого настоящего решения.
По ее просьбе Спенсер перестал бродить вокруг бассейна и спустился вниз, на дно, где стоял бильярдный стол. С одной стороны стола она положила красный шар, с другой, у черты – белый. Поскольку никто из мужчин не умел играть в бильярд, она придумала самые простые правила. Кто первым загонит красный шар в лузу, тот и победит. Если победит Спенсер, Генри придется уйти. Если Генри – ну что ж, тогда она станет его женой.
Спенсер открыл рот в изумлении и тут же, опомнившись, сжал губы.
– Что случилось? – спросила его Хейзл. – Ты мне не веришь?
– Нет.
– Рациональным путем мы так ничего и не решили, да? Вместо того, чтобы напрячься и принять решение, ты отгораживался от этого, боясь определенности. То, что мы до сих пор вместе, уже можно назвать чудом, так что, может, пора уже начать полагаться на чудеса. Если мы должны быть вместе, если так определено судьбой, здесь и сейчас, то ты, Спенсер, выиграешь.
– А если выиграет он?
– Та же самая схема. Он верит, что ему суждено женится на мне. Может, так оно и есть. Если судьба на его стороне, она подаст ему знак, и он победит.
– Судьбы же не существует, – сказал Спенсер Хейзл было достаточно лишь взглянуть на него, чтобы убедиться – он сам не верит в то, что сказал. Как и она. Какая-то частичка души, не затронутая двадцатым веком, безнадежно устаревшая, не дает им поверить в это.
Хейзл взяла кий и протянула Генри Мицуи. Он не хотел выпускать из рук кружку с супом. у него вспотели руки, он вцепился в кружку обеими руками. Спенсер подошел к Хейзл и взял кий. Вот он – знак, которого он так долго ждал. Поставив белый шар на одну линию с красным, он закрыл глаз и сказал себе: «Только без паники». Он резко ударил кием, попав в центр белого шара. Шар покатился через стол и стукнул по красному. Красный покатился в дальний правый угол, но вдруг непредсказуемо отклонился от заданной траектории и в лузу не вошел.
Уильям до сих пор не вернулся из сарая, поэтому Грэйс решила заглянуть под полотенце. На цыпочках она подошла к вазе и взялась пальцами за уголок ткани. Ей не верилось, что Триггер может погибнуть, если она просто взглянет на него. Уильям скорее всего ее обманул. И верить ли ей в то, что какой-то незнакомец может ворваться в дом, испортить ей день рождения и отравить ее любимый подарок? Но если подумать, чем она лучше этого китайца – она ведь тоже дала слово драться с любым, кто назовет Ривера Феникса наркоманом. Может, родители правы, что все-таки стоит соблюдать осторожность в любых обстоятельствах. Она отпустила краешек полотенца. В доме зазвонил телефон, но она испугалась и не пошла снимать трубку, хотя уже замерзла на террасе. Чтобы согреться, Грэйс принялась размахивать руками и топать ногами, а потом носиться взад-вперед, заодно тренируясь в убегании. Она подбежала к тому месту, где стояла ваза для фруктов. Кому понадобилось отравлять рыбку, которая не сделала ничего плохого? Почему люди такие?
Ей захотелось в туалет, но вдруг человек в странном свитере уже ждет ее там, чтобы отравить? Она скрестила ноги и сделала пируэт, как балерина. Если Триггер умер, может, произойдет что-нибудь такое же неожиданное, и все опять будет хорошо? Если он все-таки мертв, то это определенно – какой-то судьбоносный знак, указывающий на нечто важное. Ей откроется что-то настоящее в ее теперь уже десять лет, и она достаточно взрослая, чтобы знать правду.
Она решила заглянуть в вазу.
Уильям, наконец, добрался до первой ступени каменной лестницы на террасу. Он шел, согнувшись, с вывалившимся от усталости языком, держа в вытянутой руке синюю формочку. Свободной рукой держался за перила лестницы, поднимаясь к террасе, шаг за шагом, шаг за шагом.
Грэйс потрогала полотенце, взялась за край и стала приподнимать его.
Снизу, из-за угла показалась голова Уильяма – он полз на коленях. Он видел, что Грэйс собирается заглянуть в вазу, но так запыхался, что не мог говорить. Вот она сняла полотенце с вазы из-под фруктов. Ваза с водой была пуста, никакой рыбки: и что же за урок она должна из этого извлечь?
Уильям поставил на пол форму для песка, перед глазами – темная пелена. Кажется, к нему подошла Грэйс. Он поднялся, жестом попросил ее отойти, и его вырвало на балюстраду копченой рыбой.
Генри держал кий в одной руке, а кружку с ядом в другой.
– Тебе придется поставить кружку, – сказала Хейзл. – Ты не сможешь загнать красный шар в лузу одной рукой, если, конечно, это не будет рука провидения.
Генри сомневался. Он не знал, стоит ли делать на это ставку, не будучи уверенным в результате. Конечно, он верит, что Хейзл предназначена ему судьбой, иначе зачем тогда он ударил отца, зачем искал этот дом, зачем так ревновал Хейзл к Спенсеру Келли (лежащему в коме с открытым переломом черепа на железнодорожном полотне)? Если все это не зря, логично предположить, что стоит ему попасть белым шаром по красному, как тот угодит точно в лузу. Думать иначе – не что иное, как трусость, которая может оскорбить и отпугнуть провидение. Он должен действовать смелее и быстрее, чем его соперник. Спенсер ударил и промахнулся, и все-таки что-то мешало ему выпустить из рук кружку и сделать свой удар.
– Откуда я знаю, что вы поступите, как обещали?
– Ты любишь меня, Генри. Ты же не мог влюбиться в женщину, которая не говорит тебе правду. Дай мне кружку.
– И если я забью шар в лузу, вы за меня выйдете?
– Да, выйду, если красный шар окажется в лузе.
Генри не может позволить себе сомневаться. Он верит, что его с Хейзл связывает не банальный английский флирт. Ведь женщина, которую он любит и на которой намерен жениться (скромно, тихо, в Барбурне, графство Вустер), – совершенно необыкновенная женщина.
– Как я могу быть уверен?
– Уверен в чем?
– В том, что вы за меня выйдете.
– Нам был дан знак, Генри. Никто из вас не умеет играть в бильярд, поэтому только судьба может выбрать победителя.
– Но почему бильярд? – спросил Спенсер, соображая, как он мог на такое вообще согласиться. А вдруг Генри – чемпион Японии по бильярду? – Какое отношение бильярд имеет к нам?
– Такое же, как и ко всему остальному, или никакого. Смотря как к этому относиться.
– И как ты к этому относишься?
– Все на свете имеет отношение ко всему на свете. Даже бильярд. Сейчас очередь Генри.
– И вы обещаете выйти за меня? – задал вопрос Генри.
– У меня не останется выбора.
– Нет, пообещайте! Дайте мне слово!
– Послушай, Генри, – сказала Хейзл, – если ты попадешь красным шаром в лузу, и после этого я не выйду за тебя замуж, тогда все свои будущие несчастья я буду объяснять тем, что нарушила волю провидения. Я буду жалеть, что не поняла знак свыше. Я говорю очень серьезно. Я решила наконец поверить в то, что мы соединены с чем-то большим, чем мы сами, и что это нечто посылает нам знаки. Называй это как хочешь – Богом, Судьбой, Провидением. И если ты загонишь красный шар в лузу и я выйду за тебя, и мне будет с тобой плохо, я буду утешаться тем, что такова моя судьба, не упрекну тебя и ни о чем не пожалею.
– Вы и правда в это верите?
– Разве ты другого мнения?
– Я люблю вас. Я верю, что мы предназначены друг для друга.
– Тогда отдай мне кружку. И держи кий двумя руками.
Сегодня первое ноября 1993 года, и где-то в Лондоне, в Тауэр-Хэмлетс или Шепадз-Буш, в Хэмстеде или Баттерси, в Кэмдене или Кенсингтоне, в Чизвике или Найтбридже Спенсеру внезапно открывается ужасная правда жизни: богатые верят в то, что жизнь справедлива. Ему двадцать три года, и он никак не может понять, что он сделал не так, чтобы не заслужить ее.
У него в руках поднос с фирменным супом из акульих плавников и бутылкой «Коммандерии», все это он должен отнести к столику, за которым сидят голодные мужчины и женщины. Они очень проголодались во время ежегодного Конгресса продавцов телекоммуникационных услуг, или после торжественного вручения премии «Женщина года», или после слета Ассоциации ветеранов морского флота из эскадры № 8/208. Он ловко обходит близко стоящие столики, поражая сидящих за ними ловкостью движений. Он думает о Рэйчел. Он широко улыбается сидящим за столиком, который обслуживает. Хотя он хочет всех женщин, которых успевает увидеть, своему низменному чувству он находит оправдание в искреннем желании жениться на всех этих женщинах. Это Лондон. И большинство тех его обитательниц, которые не прочь, совсем не привлекательны, а привлекательные – уже замужем.
Он несет пустой поднос на кухню мимо столиков, красиво лавируя между колоннами. Ведь он работает не в каком-нибудь баре или ресторане, а в арт-кафе. Когда арт-кафе переполнено важными и влиятельными людьми, как, например, сегодня, ему совсем не кажется глупым делить время пополам на сегодня и завтра. Ведь его могут заметить. Кто угодно и когда угодно.
Высокий господин за столиком в углу просит его подойти. Это лорд О'Брайен Уэлсби, он вкладывает деньги в кинопроизводство.
– Присаживайтесь, – говорит лорд Уэлсби, указывая на свободный стул.
– Я не могу. Я на работе.
– Будьте разумным мальчиком и сядьте. Если подойдет менеджер, я ему все объясню.
Спенсер садится. Уэлсби отодвигает приборы в сторону, подается вперед и, сцепив пальцы, произносит:
– Я хочу сделать вам одно предложение.
Поскольку Спенсер – актер, он считает себя намного более значимым, чем любой из бизнесменов, будь это генеральный директор «Офгаза», финансовый директор «Сега-Европа» или управляющий Английского Банка. Лорд О'Брайен сколотил состояние, спекулируя недвижимостью, играя на бирже и вытащив из долговой ямы компанию, которая производит товары для отдыха. Но важно другое: этот господин вкладывает деньги в киноиндустрию. Спенсер ждал этого момента с самого первого своего дня в Лондоне. Очень даже вовремя, ему необходимо срочно разобраться со своими банковскими делами. Проще говоря, ему страшно нужны деньги. Поначалу он собирался снять комнату в пристройке к дому в Уимблдон-Виллидж за 85 фунтов в неделю, но ему отказали в пользу девушки свободной профессии. Теперь он вынужден снимать студию в Марбл-Арч, или в Уондсворте, или в Ламберте и платить при этом 110 фунтов в неделю, что для зарплаты официанта слишком дорого.
Сознательно доверив провидению организацию бесконечной череды его прослушиваний, он почему-то все еще не получил предложения сыграть ту самую роль, которая сделает его звездой. Ему так и не предложили сняться ни в одном из фильмов, которые знаменовали бы собой возрождение английского кинематографа. Он не попал ни «Говардз-Энд», ни в «На исходе дня», ни в «Каменный дождь», ни даже в «В люблю, жду, целую». Телевидение тоже относится к нему со странным пренебрежением, но ему еще непременно предстоит сняться в массовке в «Петарде», «Несчастном случае» или «Карточном доме». Даже детское телевидение обходит его стороной, хотя он вовсе не прячется, а вполне себе сносно существует с «Околдуньей», «Звездными любимцами» и «Балбесом и Барсуком». По правде говоря, он уже начинает сомневаться, что когда-нибудь предстанет перед обитателями всех тех местечек, где ему доводилось жить, богатым и знаменитым, а потому – недосягаемым для упреков.
Пожалуй, он все-таки отвлечется от работы и выслушает предложения лорда О'Брайена Уэлсби, который инвестирует большие средства в кино.
– У меня есть недвижимость, которая простаивает, там никто не живет, – говорит он. – Я бы хотел, чтобы кто-нибудь присматривал за ней какое-то время.
Один из коллег Спенсера, который тоже не может попасть на детское телевидение, но зато уже был с шумом уволен из «Балбеса и Барсука» за «расхождение во взглядах», злобно смотрит на Спенсера. Спенсер поднимает брови, как бы собираясь сказать: «О, это всего лишь полнометражный фильм».
– Речь пойдет не о кино, не так ли? – спрашивает он.
– Нет. Не о кино.
– Тогда я сомневаюсь, что смогу вам помочь, – отвечает Спенсер.
– Я наблюдал за вами, – говорит Уэлсби. – Вы показались мне человеком, который был бы рад пожить спокойной и тихой жизнью.
Спенсер поигрывает вилкой и думает, что это как раз то, от чего он сбежал в Лондон. Ему не нужны покой и тишина. Ему нужен завтрашний день, полный всего, чего ему не хватает сегодня; не зря же говорят, что завтра все будет хорошо. По крайней мере, в газетных объявлениях. Каждый день в той или иной форме ему обещают, что завтра будет лучше, чем сегодня, потому что завтра его ждет «пежо-405», или костюм от «Симпсона», или уникальное произведение искусства. Сегодня же он, как большинство людей, пребывает в привычной неудовлетворенности и мучается от невозможности попасть в завтра.
– Вам не придется платить за аренду, – говорит О'Брайен Уэлсби. – Вы будете лишь присматривать за моим братом, но только до тех пор, пока я не найду покупателя.
Уэлсби дает ему шанс хотеть меньшего, только необходимого и до абсурда возможного, например: еды, крыши над головой, билета в библиотеку. А там, глядишь, мир сожмется до размеров этих скромных желаний. Маленького твердого шарика идеальной формы, состоящего из осуществленных желаний. Пусть он будет маленьким, зато идеальным по форме.
– Вы сможете и дальше ходить на прослушивания.
– А почему вы выбрали меня?
– А почему нет?
– Вы думаете, что из меня актера не выйдет, поэтому?
– Решайте сами, Спенсер.
– Вы, наверное, думаете, что из меня даже официант не получился.
После прослушивания на детском телевидении Спенсер решает попробовать свои силы на театральной сцене. В «Театральной труппе Мандрагора», «Курятнике» и Королевской шекспировской труппе ничего не выходит, хотя сейчас его голос звучит почти нейтрально, ничем не выдавая прошлого.
– Мне нужно будет подумать, – говорит он.
– Я бы хотел получить ответ сегодня, если это вообще возможно.
Где-то в глубинах мозга Спенсера, на участке, не доступном здравому смыслу, рождается мысль занять немного денег у отца. Но тут другой участок мозга напоминает, что недавно отцу намекнули, мол, дела фирмы не очень-то хороши. Это может означать лишь одно – отца скоро уволят. Что касается мамы, Спенсер абсолютно уверен, что у нее денег нет вообще. Все свои средства она распределяет между приютом для детей-сирот при церкви Св. Освальда и фондом Принцессы Уэльсской, чтобы поддержать Диану в ее самозабвенном труде, которому леди Ди всецело отдается за ланчем в лондонском отеле «Хилтон», клубе «Чекенрс» или в Кенсингтонском Дворце.
– Мне нужно позвонить, – говорит Спенсер, вставая из-за стола. Он не обращает внимания на посетителей, которые всеми известными им жестами пытаются привлечь его внимание. Он идет к барной стойке, на которой стоит телефон. Когда же ему, наконец, повезет? Вот он стоит под деревом в шляпе из нержавеющей стали, а молнии пролетают мимо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26